Спала я долго, проснулась поздно. Январский день уже умирал в серых сумерках.
Я решительно ничего не видала во сне, но проснулась, будто встряхнутая кем-то за плечо и с такою яркою и громкою мыслью в уме, точно она не во мне прозвучала, но кто-то звонко и внушительно сказал мне на ухо: "В восемь часов вечера надо быть на Пречистенском бульваре".
И, стряхнув сонную одурь, я, окончательно очнувшаяся, повторила эти слова уже наяву. С недоумением, откуда они взялись, но со смутным сознанием, что -- правда: какое-то мое обещание кому-то, и в восемь часов вечера я действительно должна быть на Пречистенском бульваре.
Дросида заглянула в комнату и, заметив, что я не сплю, принесла мне лампу и кучу писем. Все по почте; одно лишь, сказала она, занес часа два тому назад Галактион Артемьич...
Опять внутри меня все взметалось и задрожало. Но теперь я была уже трезва, здорова и сильна и легко овладела собою.
-- Э, барышня?! Кофейку-то вы так с утра и не тронули? -- удивилась Дросида.
Тут только я заметила на тумбочке у кровати чашку с захолодевшим кофе, кофейник, сахарницу... Когда это появилось? Значит, во время моего сна Дросида входила ко мне?
Взглянув по комнате, не увидала я ни юбок, сброшенных мною на пол, ни снятого вчера домино и платья -- убрано...
Это меня сильно кольнуло: в каком-то виде она их нашла? А она умная, хитрая -- черт знает, что она по ним заключила обо мне и как теперь меня понимает...
Но слышу:
-- Прикажите, я свеженького заварю?
Ага! Она -- спокойно, ну, значит, и я спокойно:
-- Нет, спасибо, не надо... Я люблю холодный...
-- Да оно, пожалуй, и взаправду поздно,-- говорит она, глядя, как я за чашку берусь (ничего, рука не трясется) и пью (ничего, зубы о чашку не постукивают). -- Пятый час, до обеда недалеко, братец поди скоро с визитов домой будут... Горячим-то аппетит испортите...
А я пью кофе, поверх чашки на нее поглядываю и не знаю, как быть. И мучительно мне ждать, скоро ли она со своим кофе уберется, чтобы я могла распечатать письмо... то... от "погубителя"-то... Потому что, чувствую, при ней боюсь, не посмею распечатать: вдруг он там такое мне пишет, что не выдержу -- сомлею на ее глазах... А в то же время нетерпение жжет, жжет, жжет... И новая забота тревожит -- о платье-то и юбках убранных: как отпустить Дросиду, не разузнав...
Но тут, на великое мое счастье, она сама заговорила:
-- Тувалет ваш, барышня я весь на мороз вывесила, прокурили вам его господа кавалеры настолько ужасно, что в неделю не выветрить... вот насчет домина позвольте доложить: очень грустно отделали вы его, хоть брось: в трех местах сладким вином залито... Для атласа нет этого хуже -- не отойдет...
Я внимательно прислушивалась, пробегая глазами поданные письма -- все поздравительные, ненужные, неинтересные... Да и что мне было тогда интересно, кроме одного письма -- того, на которое я при Дросиде даже глазом повести не решалась! А -- нет: достало звериного инстинкта, выдержала характер... Она кофе с тумбочки убирает, а я вожу глазами по строчкам, не понимая, что в них писано, но равнодушно-преравнодушно говорю:
-- Не отойдет, говоришь? Заставлю барона М. новое купить; это он отличился, чокнулся так, что мою рюмку расплескал, свою разбил, всю меня обдал ликером... дурак этакий!
Никогда я лгуньей не была и находчивостью на выдумку не отличалась, а тут так быстро выдумала и ловко солгала, словно век в том упражнялась. Дросида засмеялась почтительно и вышла, а я, все письма бросив,-- к тому...
Только четыре слова содержало оно, и то не полных:
8 час. Преч. б.
Вот оно! Вот оно, что разбудило меня, словно толчком выбросило из сна!.. Назначенное свидание, условленные час и место... Напоминание, чтобы не забыла, проспавшись, что обещала пьяная...
Следовательно... Ну да, конечно, "следовательно"!.. Не напоминал бы, если бы не имел права напоминать!.. Что? "Хмельная -- вся чужая"? Проспала себя, шлюха?.. Боже мой, Боже мой! Какой позор!.. В чем себя винить и судить дожила, какими словами!..
А попробуй умягчи их, слова-то, найди другие, извинись обходцем деликатным, "лживкой, лукавкой, вежливкой", что, мол, если несчастная и виновна, то все-таки заслуживает снисхождения!.. Нет, Лиличка, друг ты мой, враг ты мой, других ты, может быть, и обманешь, себя не обманешь, всем солжешь -- себе не солжешь...
"Не напоминал бы, если бы не имел права напоминать..." Боже мой, Боже мой!.. Да неужели же правда? Неужели же, в самом деле, имеет?.. Боже мой, Боже мой!.. Нет, это невозможно! Не хочу! Так нельзя! Тут адское недоразумение... Надо выяснить!.. Да, да, выяснить... Вот пойду -- и выясню... Да! Выясню... выясню... выясню...
Что из того будет, не знаю, не хочу думать, боюсь загадывать... Но -- пойду и выясню!..
Пойти... а как?.. Пойти -- встать с постели... Дросида придет убирать комнату, оправлять постель...
Но лгательная машинка, стоит раз ее завести, так уже работает, не запинается, вертит мозгами, в какую сторону надо. Зову:
-- Дросида!
Пришла. Я, на локте приподнявшись, повернулась к ней спокойным лицом, взяла одно из полученных писем (нарочно наметила написанное по-французски), смотрю в него, будто перечитываю, и говорю -- сама на себя изумляюсь, как голос ровно и чисто звучит:
-- Как погода, Дросида?
-- Похвалить нельзя: такая завирюха на дворе -- сущий буран!
-- Тогда я и подниматься не буду... Досадно: хотела выехать, но если такая вьюга... Дай-ка мне перо, чернила и книгу какую-нибудь, чтобы подложить под бумагу. Я напишу ответ Элле Левенстьерн, а ты, пожалуйста, сейчас же отвези...
-- Слушаю, барышня. Пишу и ворчу:
-- Досада!.. Элла приглашает меня в итальянскую оперу, ложа у нее... "Джоконда" идет, Маркони поет -- пожалуй, и не услышишь в другой раз...
Она возражает:
-- Так, ежели вам так интересно это, куда Элла Федоровна вас зовут, то и поехали бы, барышня. Что вам на погоду смотреть? Слава Богу, не старая старуха, а молодой человек...
Ага! Того мне и надо было!.. Ну теперь -- была не была -- самое трудное!.. Говорю:
-- Я не посмотрела бы на погоду, да вот пришлось некстати... Я, понимаешь, в своем маленьком нездоровьице... А ты знаешь, я осторожная и мнительная: первый день -- всегда в постели...
Говорю, а у самой сердце прыгает, как заяц, и то сожмется в орех, то разожмется в арбуз. То будто его вовсе нет в груди, то будто вся грудь им полна и уже места ему в ней не хватает -- ломится наружу.
-- Э,-- говорит Дросида,-- охота вам, барышня, этакой, простите на слово и не сглазить бы вас, здоровущей, разбирать в подобном обыкновенном деле дни, который первый, который последний. Чай, не котлы ворочать зовут вас, а в ложе сидеть. А я хоть и постарше вас буду, однако с этим самым и котлы ворочаю -- ничего мне не деется! Иной раз и не замечу первого-то дня. Только потому и обратишь внимание, что кошка уж больно усердствует некстати вокруг вертеться да мурлыкать... Поезжайте, барышня, что валяться-то зря?
-- Ты думаешь? -- будто сомневаюсь я и размышляю. А в голову стук новое подозрение: "Что это она как будто уж очень усердно выпроваживает меня из дому? Уж нет ли условьица между нею и ее почтенным родственником? Уж не известно ли ей, куда я на самом-то деле отправиться должна?"
Но Дросида и в том меня тут же успокоила:
-- Конечно, поезжайте. И мне заодно кстати праздничек дадите. Хочу, коли отпустите, проведать куму Марью Петровну...
-- Это которая у Дорогомилова моста лавочку держит?
-- Она самая. Сегодня у нее, на Василия Кессарийского, муж именинник, так очень звала.
Сплыла с меня и эта тревога.
-- Хорошо,-- говорю,-- будь по-твоему, поеду, рискну... Ведь, и вправду, в другой раз Маркони, пожалуй, не услышу... А ты, Дросида, уж, пожалуйста, на именинах-то не засиживайся очень...
-- Будьте спокойны: к тому времени, как вам быть из театра, дома буду, и самовар на стол... только поди вы-то вряд ли вернетесь: уж наверно Элла Федоровна, по прежним примерам, уговорит вас к ней ужинать -- там, как обыкновенно, останетесь ночевать...
-- Нет, нет! -- заторопилась я -- и напрасно слишком загорячилась!..
В предположении Дросиды не было ничего подозрительного: у Эллы Левенстьерн, очень богатой вдовы, большой моей приятельницы еще с гимназических лет, я заночевывала таким образом, как Дросида говорила, по крайней мере дважды-трижды каждый месяц. Но уж таково свойство виновной совести: в каждом слове чудится ловушка!
-- Нет, нет! Я -- домой, прямо из театра домой!
И, спохватившись, что пылкость моя может показаться ей странною, объяснила как бы с досадой:
--Я все-таки чувствую себя не очень-то здоровою, а Элла такая несносная разговорщица: не даст мне отдохнуть, будет до утра французские стихи читать да о князе Урусове рассказывать, какой он умный и как тонко понимает всякое искусство... Однако уже поздно... Дай мне одеваться...
-- Какое платье подать? Голубое, что ли, наденете?
-- Все равно, давай хоть голубое.
Пошла она за голубым платьем, а я сижу на кровати, туфли ногами ищу и торжествую, как ловко лгала: на всякий крючок свою петельку нашла -- плела-плела, да и выпуталась.
И вдруг среди торжества -- как иголка в сердце: не очень-то мое плетенье находчиво! В пустяках вывралась, а главное забыла -- что Дросида знает мои женские сроки и, значит, вспомнит, что последний отбыла всего неделю тому назад...
Ну, тут комната так и поплыла, так и завертелась у меня перед глазами. Счастье мое, что я уже стояла у умывальника: нырнула в таз лицом, не допустила меня холодная водица до обморока...
Возвратилась Дросида с платьем, а я умываюсь, долго умываюсь, а сама сквозь пальцы на нее украдкой поглядываю...
Нет, Дросида как Дросида, лицо каменное, в глазах -- ни недоумения, ни насмешки... Значит, слава Богу, забыла, на мое счастье, приняла все мое вранье как должное!
Отлегло!.. Звериная радость нежданной удачи волною горячей крови прокатилась во мне...
И сделалась я сразу такая радостная, такая веселая, такая шутливая, что когда вышла к обеду, то брата чуть смехом не уморила, рассказывая в потешном виде, чего я насмотрелась в маскараде и как барон М. отличался, не подозревая, что я рядом сижу и все его подвиги вижу...
Брат заливается и хохочет, даже суп из ложки расплескал, а я болтаю, болтаю, болтаю... И самой мне дико, что я говорю так много и бойко, и будто не от меня это идет: что-то чужое будто из меня острит, дразнит и смеется; а я, как посторонняя, прислушиваюсь и только удивляюсь, откуда слова берутся. И жутко мне, что вот-вот это чужое оборвется на полуслове и дело скверно кончится, а остановиться не могу... Брат хохочет, а во мне каждая жилочка дрожмя дрожит...