В гимназии была у меня подруга Верочка Капкова. О девочке этой мы, однокурсницы, вечно спорили и никак не могли прийти к соглашению: что она -- очень ли уж умна, так что никто из нас ее понять не в состоянии, или, наоборот, совсем дурочка, у которой ум за разум зашел и Бог знает как бредит и колобродит. Потому что она денно и нощно "работала головой" и "философствовала", но престранно: размышляла все о вопросах и предметах, казалось нам, не стоящих никакого размышления. Спросишь ее, бывало:
-- О чем ты, Верочка, так замечталась, что даже глазки твои прекрасные как-то остолбенели?
С минуту жди, пока вопрос до нее дойдет. А тогда ответит преважно:
-- Я не мечтаю. Я думаю.
-- Можно узнать, о чем?
-- Взгляни, что это?
-- Ну... перочинный ножичек... так что же?
-- А вот: что "перочинный", это я понимаю. Значит: чтобы перья чинить. Хотя перьев никто уже не чинит, осталось от старины, когда писали гусиными. Но почему -- "ножичек"?
-- То есть... как это -- почему?!
-- Ну да: почему нож -- это нож, а не вилка, не губка, не карандаш?
-- Боже мой, какой вздор ты, Верочка, плетешь! Потому что каждому предмету свойственно особое название.
-- А название откуда? Почему?!
Тут мы обыкновенно теряли терпение и вчетвером, впятером бросались тормошить и трясти Верочку до тех пор, пока не вытряхивали из нее "философию" и становилась она девочка как девочка. Но ненадолго. Чуть одна, глядь, уже опять устремила свои пленительные очи, яснее дня, темнее ночи, в неведомую даль и безмолвно решает про себя какое-нибудь новое недоумение, вроде того, почему доска не потолок.
Насмешек Верочка терпела от нас -- конца-краю нет. Уже в маленьких ее дразнили Метафизиком из басни. А с возрастом, когда стали знакомиться с литературой, каких только кличек и прозвищ ей не пришпиливали! И "наш собственный Кифа Мокиевич", и "Козьма Прутков в юбке". А однажды сложились всем классом по три копейки и торжественно поднесли Верочке книжку "Почему и потому": в те мои полудетские годы она очень в ходу была для юношества, немца Улэ сочинение...
-- На тебе,-- говорим,-- Вераша, читай: тут тебе ответы на все вопросы!..
Однако и немец Улэ Верочке удовлетворения не дал, и что дальше, то больше донимала своими "почему" не только нас, но и классных дам -- преподавателей. Словесник Надеждин (мы его Эсперансовым звали) был охотником поболтать и почитал себя остряком, так на каламбурах от нее отъезжал.
-- Ваш, госпожа Капкова, пытливый ум жаждет понять, почему вилка есть вилка? Потому, что вилка уменьшительное от "вила" или, употребительнее, во множественном числе "вилы". Инструмент этот, будучи двузубым или трезубым, сходствен с вилкою по форме, но значительно превосходит ее в размерах. Но уже читаю в глазах ваших вопрос, а почему вила -- вила? От глагола "вить", который, надеюсь, вам небезызвестен. А почему вить значит вить, это уже благоволите дойти своим умом, руководясь в качестве пособия хотя бы романсомт "Взвейся выше, понесися, сизокрылый голубок" или, может быть, более вам знакомою кадрилью: "Веревью, веревью, веревьюшки, вьюшки, вьюшки, на барышне башмачки сафьяненькие!.."
Мы, класс, хохочем, радуясь не столько семинарскому остроумию Эсперансова, сколько тому, что время урока проходит в разглагольствании. Верочка, передернув плечиками, опускается на место, недовольная, и тихо цедит сквозь зубы:
-- Пошляк!
Но кто был истинный страдалец от нее, так это математик. Он у нас был старичок и половину того, что смолоду знал, уже забыл. Так он, бывало, всякий раз, что Верочка руку поднимает или уставится на него с вопросительным выражением в черных глазах, даже весь трястись как-то начинал.
-- Что вам еще не ясно, госпожа Капкова?
-- Вы сказали: между двумя данными точками можно провести только одну прямую...
-- Ну-с?
-- Почему?
-- Как почему?! Вечно вы, госпожа Капкова, с пустяками!.. Это аксиома!
-- Почему аксиома?
-- Потому, что ясно по самому своему существу и не требует доказательства. Поняли?
-- Не понимаю, почему не требует.
С треском ломается в пальцах старичка мел о классную доску.
-- Нате! Вот вам две точки. Попробуйте провести между ними две прямые! Попробуйте!
-- Я, конечно, не умею.
-- И никто не умеет.
-- Да, но -- почему?
-- Господи ты Боже мой! Да вы просто смеетесь надо мною, госпожа Капкова. Что я вам -- Гаусс, Лобачевский, Эвклид, что ли, дался, чтобы доказывать аксиомы? Садитесь. Несчастная у вас голова!
Верочка садится, но бормочет себе под нос, не то негодуя, не то торжествуя:
-- Так бы признался сразу, что ничего не знает... Дурак! В предположениях, что станется с Верочкою в жизни, класс
делился надвое: то ли из нее великий философ выйдет, то ли она в дом умалишенных угодит. Однако Верочка обманула и те, и другие ожидания, а по семнадцатому году, не кончив курса, из предпоследнего класса вышла замуж за бравого казацкого сотника и принялась ежегодно рожать, вероятно, уже не спрашивая, почему.
Эта Верочка Капкова вспомнилась мне здесь по той связи, что есть у каждого человека в уме и сердце такие свои аксиомы, которые ему самому представляются ясными, как день, и непременными. Ан другой человек, со стороны, спросит: а почему вы знаете, что оно так, а не этак? Глядь -- вы и стали в тупик. Чувствуете, что правда ваша, но это -- чувство, а рассуждение молчит или виляет обиняками. Право же, нет ничего труднее, как удовлетворительно ответить на прямой вопрос о чем-нибудь таком, что вам самим кажется настолько естественным, простым, бесспорным и самопонятным, что вы этого и себе не доказывали, и никогда не воображали, будто кто-либо способен спросить у вас доказательства.
Вот так-то застал меня врасплох вопрос Галактиона Артемьевича, зачем мне понадобилось свидание.
-- Как зачем? -- пробормотала я. -- Чтобы объясниться с вами.
-- Очень понимаю-с. Но того именно и жду от вас: какого объяснения вы желаете?
-- Вы сами должны знать!
-- А если не знаю-с?
-- Тогда вы человек без чести и совести, с которым...
-- Позвольте, Елена Венедиктовна: это крик и брань, а не объяснение.
-- Да, не вы ли сами сейчас только, на бульваре, сказали, что нам необходим серьезный разговор?
-- И жду его, Елена Венедиктовна. И, со своей стороны, сделал к тому попытку, которую вы, однако, не изволили принять...
-- Опять вы начинаете?!
-- Да, помилуйте, Елена Венедиктовна! Надо же и мне моими темными мозгами уразуметь наконец сколько-нибудь, в каких позициях мы теперь обретаемся. Вину свою пред вами я признаю и считаю себя достойным за нее лютейшей казни. Желает казнить -- вот он я, в ваших руках, казните как хотите. Включительно до лишения жизни! Готов, слова против не скажу. И даже так-с, что вам не придется для того и акта никакого совершить. Достаточно вашего слова. Прикажите: Галактион Артемьев, нам с тобою на сем свете несовместно, уберись-ка ты на тот. Сделайте ваше одолжение! Завтра же меня не будет. Разве только на сутки отсрочки попрошу, чтобы отчетность по службе привести в порядок. А то, пожалуй, еще возникнут подозрения, не убился ли потому, что в конторе проворовался... Хотя мертвому оно не составляет различия, но все-таки неприятно, помирая, думать, что может быть понят за жулика...