Везло ли нам с Галактионом особенное счастье, или в самом деле мы оказались мастерами хорошо прятаться, но тайна наша оставалась шита-крыта, и связи нашей шел к концу уже четвертый месяц, без всякой встречной помехи, и жила я гладко, словно с указанной горки на салазках катилась. Дома по-прежнему порядок, мир и благополучие. Брат, как всегда, сердечно мил, добр, весел и шутлив. Дросида услужлива, дружественна и почтительна. У Эллы -- тон игривой подозрительности, которая даже приятна, потому что блуждает по фантастическим адресам. В прочем знакомстве ни слухи, ни сплетни -- сплошные симпатия и благоволение.
Словом, мое двойственное существование устроилось так комфортабельно, что если бы не частые приставания Галактиона с венцом и законным браком, то не было бы и никакой ложки дегтю в этой бочке меду. Может быть, и стыдно признаться, но взялась правду говорить: самое спокойное, а значит, и счастливое время моей жизни... Иногда, правда, бывало, почувствуешь себя как будто скотинкой и кольнет что-то, но женская или по крайней мере бабья самокритика дело скоро проходящее. Говорят: гром не грянет, мужик не перекрестится. Ну а баба если в благополучии, то и под громом спохватится креститься разве по третьему разу.
Заботило одно обстоятельство, да и то мало.
-- Отстань ты от меня со своими попами,-- отбивалась я от Галакиона. -- Разве худо тебе теперь? Смотри: кто от хорошего ищет лучшего, часто теряет все.
-- А вдруг ребенок, Лили? Как тогда? А вдруг ребенок?
-- Да ведь нет его! Никаких признаков нет! Что же ты сокрушаешься и загодя ноешь?
-- Ах, Лили! А вдруг?
-- Ох, надоел! "Вдруг" да "вдруг"... Ну наступит "вдруг", тогда и подумаем и решим, как быть. А покуда "вдруг" нету, не порти и себе, и мне жизнь своими треволнениями...
По правде-то, я немножко подвирала Галактиону. Один признак был, и важный. Обозначился в первый же месяц. Я струхнула, бросилась к акушеркам. К московским не посмела. Не сказавшись Галактиону, скатала в Тулу, проверила себя у трех тамошних. Все три сказали: "Ничего нет, да если бы что и было, нельзя определить, еще рано". Через месяц я опять в Тулу. Опять ничего не нашли. А женская задержка, говорят, хотя и признак, но может быть и случайною: бывает, что организм по полгода молчит... Ну, коли так, то хвала тебе, перепел!.. Эту вторую поездку я Галактиону доложила и очень его успокоила. А в третий месяц уже и не поехала. Зачем, когда я чувствую себя -- здоровее чего нельзя и решительно никаких тайных процессов в себе не ощущаю?
Галактион тем легче поверил в напрасность своих тревог, что привык видеть и понимать беременность тяжким женским страданием, которого и скрыть нельзя, и не заметить невозможно. Его кривобокая ангел Лидия бывала в этом положении ужасна. И тошноты, и рвоты чуть не с первого дня, и прихоти дикие, и капризы, и истерики, и лихорадки, и пятна по лицу -- все радости! А я -- видит -- хожу молодцем, здоровая, веселая, что ем, пью -- назад не отдаю, в обмороках не валяюсь, птичьего молока не требую... Стало быть, думает, права: пока что Бог милует!.. Я же, истинно скажу, перестала и думать -- забыла об этой угрозе.
Забыла я и еще один страх, хотя в первом начале -- помните, говорила? -- боялась его, пожалуй, пуще всех других.
Однажды брат Павел вышел к утреннему чаю какой-то хмурый. Дросида тоже показалась мне надутою. Улучив минуту, когда она вышла из столовой, брат тихо говорит мне:
-- Лили, мне надо сказать тебе кое-что об этой нашей госпоже. Если ты свободна, проводи меня немножко на службу, я тебе все расскажу по дороге...
Подобные таинственные предупреждения были совсем не в характере брата Павла и необычны в наших отношениях. С моею подмоченной совестью было от чего екнуть сердечку. Однако я осталась спокойна. Чутьем взяла, что речь будет не обо мне. Так оно и вышло.
В превосходно солнечное апрельское утро на скамье чуть зазеленевшего Пречистенского бульвара, поглядывая на снопы золотого блеска мечущий купол храма Христа Спасителя, брат поведал мне домашнюю трагикомедию.
-- Собственно говоря,-- жаловался Поль,-- мне самому следовало бы распорядиться. Но ты знаешь мой несчастный характер. Я человек вялый, застенчив, легко конфужусь. Со своими мальчуганами-гимназистами еще кое-как справляюсь, хотя, правду сказать, и они, чуть постарше, не ставят меня в ни грош, дразнят, будто я "добр, как боб", и свой инспекторский авторитет я спасаю с грехом пополам только тем, что меня почему-то очень любят и, когда я хорошо попрошу, слушаются... Но для неприятного объяснения с женщиной я совсем пас. Тем более с такою зубастою, как достопочтенная синьора Дросида. Ты же, Лили, хозяйка дома, и хотя в последнюю зиму немножко забросила хозяйство, все-таки власть законодательная, судебная и исполнительная принадлежат в последней инстанции тебе...
-- И что же я в качестве последней инстанции должна совершить?
-- Сделаешь мне огромное удовольствие, если серьезно поговоришь с этой особой и подтянешь ее немножко. Извини, Лили, и не прими за упрек, но ты теперь почти не живешь дома, мы видим тебя редко, как зимою красное солнышко. А она, пользуясь тем, по-видимому, вообразила себя госпожою в доме и командует, как сущий Наполеон или даже Дионисий, тиран Сиракузский. Делает что хочет, уходит когда хочет, на рынке берет что хочет, готовит обед, как ей вздумается, в комнатах развела неряшество, самовары с угаром... И наконец -- опять извини, Лили, что я прошу тебя вмешаться в этот скандал, хотя тебе, как девушке, может быть, не следовало бы о нем и знать...
-- Ну, я не из тех девушек, у которых уши золотом завешаны. Что она, негодяйка, еще натворила? Говори!
-- Да... Я, право, не знаю... Весна, что ли, на нее действует? Казалось бы, не молоденькая...
-- Обожателя завела?
-- Как ты это... смело!.. Да, теперь у нас на кухне вечно торчит некая бритая личность сомнительной наружности, и нос бутылкой... Я бы, собственно говоря, ничего не имел против... Что же? понимаю: "любви все возрасты покорны" и прочее... Но ты знаешь глупое расположение нашей квартиры: в известных случаях, извини, невозможно пройти иначе, как через кухню и Дросидину комнатушку... А тут -- субъект... Дуют со своей Дульцинеей самовар за самоваром -- во что лезет?! Папиросы палит -- едва видно его сквозь дым: не человек, а какая-то огнедышащая Гекла... Что ты смеешься?
-- Похоже представляешь... Я знаю его, Дросида говорит, что жених...
-- Не угодно ли? Сорокалетняя девка еще замуж мечтает, женихом обзавелась!. О времена! О нравы!..
-- Не возмущайся, брат мой, вспомни, что и твоя собственная сестра почти уже на стезе старой девы.
-- Сравнила!.. Но жених ли он Дросиды, другой ли кто, все равно он нахал преужасный... Вчера прохожу: в кухне стол накрыт, на столе двадцатка "смирновки", у плиты Дросида верещит яичницей-глазуньей со шкварками -- для ублаготворения жениховой утробы. А этот милостивый государь изволил развалиться в ее комнатушке на постели, извини за выражение, пузом вверх и ноги на спинку кровати, и гудит на гармонике "Тигренка"... Я прохожу, и он хоть бы глазом повел... Я не утерпел -- может быть, глупо было,-- заметил: "Когда видят хозяина дома, вежливые люди здороваются..." Удостоил взглядом и снял ноги со спинки... "Ах, да-с,-- говорит,-- действительно... извините великодушно... немножко замечтался..." И загромыхал "Тигренка" дальше...
-- А ты?
-- Я? Что же я? Пожал плечами и проследовал куца надо... "Тигренка" прослушал, "Спрятался месяц за тучку..." прослушал, "Твои движенья гибкие...". Когда назад шел, он "Стрелочка" шпарил... Маэстро!.. Тебе смешно?
-- Ты же смешишь... А ты бы попробовал -- по нем чем-нибудь тяжелым?
-- Ну вот: статский советник и Владимира третьей степени кавалер, не сегодня-завтра директором гимназии не в Вятке, так в Нахичевани... Noblesse oblige, ma soeur!.. {Благородство обязывает, сестрица!.. (фр.). } Но ты, пожалуйста, внемли моим стонам и уйми этого огра и его огрессу...
Поручение как будто пустое, а, в сущности, было не легкое. Я знала характер Дросиды: девка амбициозная. Начнешь ей выговаривать, а она пожалуй: "Коли я вам, барышня, стала неугодна, пожалуйста, расчет".
Терять же ее из-за пустяков я совсем не желала. Романы разные у нее и прежде бывали, но ничего худого от того мы с братом не видали. Если время от времени не дать прислуге в этом отношении некоторую волю, то хуже бывает. Глупы те хозяйки, которые уж очень сердито воюют с "кумом пожарным", ежели он не вор, не пьяница-скандалист и не обличает в себе с морды сифилитика. А в том, что Дросида распустилась и жених ее скандалист, я, в конце концов, винила себя: в самом же деле, совсем забросила дом без присмотра. Какова я ни есть хозяйка, а все-таки покуда налицо и могу вмешаться -- хоть номинальный, да авторитет!
В таком рассуждении, прежде чем унимать огра и огрессу, решила я посоветоваться с Галактионом, как это лучше делать, чтобы, понимаете, волки были сыты и овцы целы -- и порядок в доме восстановить, и Дросида на дыбы не встала бы. И, наконец, если бы, в крайнем случае, дело остро обернулось и пришлось бы Дросиду уволить, то ведь тетка она ему, Галактиону-то: как он на это взглянет?
Но Галактион, как скоро я передала ему жалобу брата, рассердился на Дросиду ужасно: он брата уважал чрезвычайно -- пожалуй, после барона М. брат Павел был для него первое лицо, не считая меня, конечно.
-- Какие тут могут быть разговоры? -- кричит. -- Гнать ее, мерзавку, вместе с хахилем ее! Павлу Венедиктовичу оказать подобное свинство! С ума сошла, старая дура... Гнать и гнать!
-- Гнать ее, Галя, я не хочу: это ведь первая большая неприятность между нами за много лет, а, если Дросида уйдет, я тебе прямо скажу: другой подобной мне не найти... Ты мне посоветуй -- ты лучше меня ее знаешь,-- как мне ее образумить и в чувство ввести, чтобы, понимаешь, вышло и внушительно, и тактично...
-- Да что тебе с нею соблюдать такт какой-то? Кто она и кто ты? Когда хозяйка недовольна и делает выговор, ее дело слушать да "извините, барышня, бес попутал, больше не буду!..". Не хочешь гнать -- твое дело. Но по крайней мере задай ей такую баню, чтобы помнила до новых веников. Как можно строже! Как можно строже!
-- Д-да... я, право, не знаю, сумею ли...
-- Э-эх... какие вы, ей-Богу, с Павлом Венедиктовичем! Ну что тут трудного? На провинившуюся прислугу накричать -- хитрость, подумаешь!.. На меня иной раз как покрикиваешь, а на Дросиду не можешь?
-- Это совсем другое дело...
-- Понимаю, что другое. Но нельзя же так... по-интеллигентски!.. Озорная девка хочет вам на закорки сесть, а вы уж рады и спину подставить... Отчитай-ка ее хорошенько, отчитай!
-- Даешь благословение?
-- Обеими руками. Я тетку Дросиду и сам люблю и уважаю, но подобных самозабвенных штук-фокусов терпеть не могу. Павел Венедиктович больно смирен уродился на свет. Доведись на меня, я бы этому гармонисту ноги его задранные из вертлюгов повывернул бы... Этакому почтенному, заслуженному человеку, можно сказать, на всю Москву украшение интеллигенции -- неуважение от хамья!.. Отчитай!
-- А если Дросида начнет возражать и мне нагрубит?
-- Пошли ее ко мне. Со мною много не наговорит.
Ну вот наутро после этого нашего совещания последовало мое объяснение с Дросидой. Ох, памятное утро! Ох, неизбывное объяснение!