Галактион выслушал мою рацею с глубоким вниманием, не проронив ни слова. Кончила -- не выразил ни согласия, ни протеста. Вздохнул, махнул рукой, отвернулся от меня с выражением человека, привычно упершегося в знакомую уже стену. Долго молчал. Потом:
-- Значит, в средних числах июля?
-- Да, значит, в средних числах июля. Время будет дачное -- общий разъезд на лоно природы. Исчезну из Москвы на законном основании, никому в голову не придет, что бегу в брак уходом... Что ты считаешь, пальцы загибаешь?
-- Высчитываю твои полгода... Если родишь в конце сентября, это, значит, будет два месяца с половиной...
-- Ну?
-- Выходит, что вернешься в Москву ты в январе будущего года?
-- Ну?
-- И все это время мне без тебя пропадать? Я в ответ могла только пожать плечами.
Он медленно рассуждал:
-- И потом, не понимаю... Ну хорошо: обвенчавшись в Москве в июле, неприлично родить в Москве в сентябре,-- так... Но почему, обвенчавшись в Киеве в июле, прилично привести в Москву в январе трехмесячного ребенка,-- этого, извини, я не могу взять в разумение... Что же, ты его за новорожденного, что ли, будешь показывать? Так -- не слепые! Кто же поверит? Да уж если ты так боишься сплетников, то, конечно, найдутся охотники высчитать, что и для новорожденного тебе -- с июльской до свадьбы -- не хватает еще целых трех месяцев...
Я резко прервала:
-- Если мой срок кажется тебе мал, я готова просидеть -- где там выберем место -- и девять месяцев, и год, и два... Не все ли мне равно? Брат с осени, наверное, директор в какой-нибудь Вологде или Пензе. Мне, значит, так ли, не так, предстоит перестраивать свою жизнь. А заняться этим в Киеве или Харькове для меня даже гораздо удобнее, чем в Москве.
-- Для тебя! Для тебя!-- вскричал он, нервно заходив по комнатушке. -- Да пойми же ты, ради Бога, повторяю, что я-то, я-то не могу оставить Москву!.. Раз будет семья, моя обязанность содержать ее. Я должен буду вдвое-втрое работать против того, что теперь. Ты думаешь, я не рад был бы тоже бросить все -- и, куда ты, туда я, покуда ты там, потуда и я? Да нельзя, Лили! Крылья коротки. Меня Москва кормит. И никакой город в мире не в состоянии так кормить меня, как Москва...
-- А не воображение ли это? Ты же сам говорил мне, что по своей должности в конторе получаешь гроши?
Он пренебрежительно отмахнулся головой и рукой.
-- Э! Что моя должность в конторе! Для прилику ее держусь. Дай мне еще несколько лет работы, так я, пожалуй, эту контору, если захочу, осилю за себя взять, а в компаньоны-то и теперь гожусь, кабы хотел рисковать и видел бы выгоды... Не в конторе мои дела, Лили, а в кредитных операциях. В клиентах. От них я уехать не могу. Помнишь, ты сколько раз уцивлялась, что твои три тысячи, которые ты мне поручила, дают тебе хороший доход...
-- Даже слишком. Все, кому я говорю, находят невероятным.
Он бросил быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей.
-- Все? А ты многим говоришь?
-- Нет, но близким -- например, брату Павлу... ну, Элле Левенстьерн... отчего же нет? Разве нельзя?
Он качал головою с неодобрением.
-- Лучше бы не надо.
-- Почему?
-- Сама же ты боишься огласки пуще всего, а даешь предлог для разговоров...
-- Поверенного по своим делам иметь, кажется, никому не запрещается? Не могу же я сама!..
Он усмехнулся.
-- Да, моих дел ты никак не могла бы делать сама...
-- Батюшки! Ты сегодня так загадочен, что я начну подозревать, уж не делаешь ты фальшивые бумажки...
-- Нет, фальшивых бумажек я не делаю,-- сухо возразил Галактион,-- и вообще ничем недозволительным, того менее преступным, не занимаюсь, но нисколько не желаю того, чтобы в мои кредитные операции заглядывали чужие глаза... Хорошее кредитное предприятие любит тайну.
-- Жаль! Знаешь, когда я рассказала Элле Левенстьерн, как хорошо ты устроил мои три тысячи, она возгорелась желанием поручить тебе свои какие-то дела... Я обещала поговорить с тобою...
-- Боже меня сохрани!-- быстро перебил он.
-- Но почему, Галя? Она в состоянии хорошо заплатить...
-- Бог с ее платою. У меня на свои операции едва хватает времени и соображения, а -- чтобы я взял на свой риск чужие?!
-- Мои берешь же?
-- То -- твои... Ты думаешь, мои обороты -- легкое дело, Лили? Нет, ангел мой! Бывает, что иной раз лоб трещит от дум, как бы оправдать свои расчеты да вместо прибыли не наесться грязи...
-- Извини, если так,-- обиделась я,-- я не подозревала, что возлагаю на тебя такой большой труд...
Он смешно поправился:
-- Прицепить к своим оборотам твои тысчонки для меня не составляет никакого труда, Лили, потому что мы, значит, работаем вместе: в выгоде я -- в выгоде ты, теряю я, теряешь ты,-- в расчете... А чужие деньги требуют особого счета и особого к ним отношения... Забота... И потом, Лили... Для твоих выгод я рад хоть трижды в день лезть из кожи вон, а для мадам Левенстьерн, согласись сама...
-- Ну хорошо уж, хорошо. Доказал. Согласна. Двое дело, как хочешь. Дальше?
-- Дальше -- вот, Лили. Моим распорядительством ты, значит, довольна. Операции мои дают тебе рубль на рубль и даже больше. А почему? Потому что в Москве. Ты вот часто упрекаешь меня за отвратительную квартиру и совершенно права, потому что нельзя хуже. И очень мне совестно пред тобою, однако я квартиры не меняю: боюсь потерять нахоженное счастливое место. А ты говоришь: город переменить. Да перемести ты меня завтра в Питер, в Киев, Одессу, сказать тебе, что стали бы приносить три тысячи? Казенных процента сто тридцать пять рублей в год. Согласна? Нравится?
-- Совсем не нравится,-- рассмеялась я,-- разве на одну приличную шляпку хватит!
-- Полагаю. Потому что в Москве я делом оброс, как пень грибами, а в каждом новом месте -- начинай сначала... Москва -- наша кормилица, Лили. И моя, и твоя, и наших будущих детей...
-- Да я и не хочу переселиться из нее вовсе. Я сама люблю Москву и намерена непременно в нее вернуться. Я требую только срока, чтобы в ней обо мне забыли немножко. Чтобы в чересчур любопытных головах, хотя бы вроде той же Эллы Левенстьерн, полиняла и спуталась хронология нашего скандала...
-- Скандала, Лили?!
-- Ну да. Что же нам, говорю с глазу на глаз, объясняться обиняками? Обижайся не обижайся, а, конечно, брак наш будет принят обществом как скандал... Ну?!
-- Я хочу сказать: за время твоего отсутствия общество, что же, переродится, что ли?
-- Не общество переродится, а скандал выветрится. У Москвы язык злой, а память недолгая. Свежий скандал -- что язва на клейменом лбу, а старый, линялый, спутанный -- так, белый шрамик: разбирай и вспоминай, с чего он?.. "Шуплова... Шуплова... Кто эта Шуплова?" -- "Ах, как, вы не помните?" -- "Бывшая Лили Сайдакова!.." -- "А-а-а... да, да, да... С нею, кажется, еще какая-то история была, замуж она, что ли, вышла как-то странно?.." -- "Да, было что-то, было, не то замуж вышла, не то ногу сломала..." Вот!.. Дай-ка мне год отсутствия, я такую хронологию разведу, что сама Элла Левенстьерн, уж на что хорошо меня знает, и та потеряет счет. "Ты, Лили, когда замуж вышла?" -- "Да уж второй год к концу, Эллочка!" -- "Ах как время быстро бежит! А мне, представь, казалось: прошлым летом". -- "Что ты, что ты, милая! У меня уже сыну скоро год!" И глазом не моргну... Не моргает же она, когда уверяет, будто мы ровесницы и однокурсницы, когда я отлично знаю, что ей тридцать с хвостиком, а гимназию она кончала на три выпуска раньше меня...
В подобных спорах упражнялись мы бесконечно, так что и в самом деле дотянули до июньских недель, когда венчаться нельзя. А тут -- как из решета, событие за событием.
-- Поздравь, Лили,-- говорит брат Павел,-- получил я назначение -- и лучше, чем мог рассчитывать: не директором, а подымай выше: инспектором учебного округа... Только далеко... в Уфу... Так что, значит, Лили, из экскурсии моей я в Москву уже не вернусь, а прямо с Печоры проследую к месту служения отечеству... Извини, что пышно выражаюсь, но ты видишь, какая важная я стал персона! Дай сантиметр, смеряюсь: мне кажется, я с утра роста прибавил... Ну, а теперь давай выяснять, какие же твои намерения. В Уфу со мною ты, конечно, не поедешь?
-- Погостить к тебе как-нибудь побываю с удовольствием и радостью, но на постоянное житье -- согласись, Поль, что Уфа...
-- Не весьма магнитный пункт, хотя и не так далеко отстоит от горы Благодати. Соглашаюсь. Так -- как ты? Давай условимся, как ликвидировать наш здешний московский быт. Приходится несколько наспех. Мне времени в Москве быть остается немного. Как ты думаешь быть с квартирой? До конца контракта еще полтора года. Между тем не думаешь же ты оставаться на ней? Она и для нас двоих была велика и немножко дорога, а для тебя одной -- хороша разве только, чтобы репетировать Агарь, заблудившуюся в пустыне... А передать контракт не так легко, да еще и согласится ли домохозяин? Ведь ты знаешь этого нашего чудушку. Гарпагон ему был родитель, Фурия -- мать, имя ему Агарь, да еще при крещении батюшка его темечком о купель стукнул, и с того пошел он на всю жизнь самым упрямым дураком во всей Москве...
Менять квартиру мне очень не хотелось. Я к ней привыкла, ее любила. Подумала, посоветовалась с Дросидой. Она говорит:
-- А на что менять? Если в самом деле решили идти замуж, то вот и готовая квартира без хлопот. Не в Галактионовой же берлоге жить станете. А раздумаете замуж идти, сохраните за собою комнату-другую, сколько вам требуется, а в остальные жильцов пустим... семью какую-нибудь -- мужа с женой без ребят либо барышень солидных... Пречудесно оправдает себя квартира, еще и выгоду будете иметь...
-- Да,-- возражаю,-- это так, но скука большая с жильцами возиться, да и не умею я...
-- Барышня! А я-то на что же!
Так я и доложила брату, промолчав, конечно, о брачной возможности. Но он сам заговорил:
-- Собственно говоря, Лили, теперь, когда мы расстанемся и отходишь ты от меня в одиночество, хорошо было бы тебе замуж выйти...
-- Не за кого, Поль.
-- Ну как не за кого? -- И пошел считать.
А я на каждое имя либо головой трясу с пренебрежением, либо высмеиваю его остротами. А сама думаю: "Знал бы ты, так не сватал бы!"
И вдруг шальной задор: сем-ка я попробую пустить пробный шар... Говорю:
-- Ты, Поль, всех моих поклонников пересчитал, а одного, самого серьезного забыл...
-- Кого это?
-- Шуплова Галактиона. Вот самый усердный претендент на мою руку и сердце!
И с неприятностью вижу, что у брата кисло переменилось лицо.
-- Гм... Он в самом деле ухаживает за тобою?
-- Ну, ухаживает -- слишком много сказано... Смел бы он!.. (Вру и не краснею!) А что очень влюблен, вижу не я одна... Так вот, может быть, его мне осчастливить?
И хохочу.
Брат тоже усмехнулся.
-- Видишь... самой смешно... Нет, Лили, ты этого парня пожалей, не кружи ему голову. Уверяю тебя: он достоин не насмешек, а жалости... Отличный малый, но, как в каком-то старинном романе я читал, "игралище судьбы"... Эта нелепая случайность его женитьбы себе не под пару... Отравленный человек!.. Он, знаешь, в обществе напоминает мне глубоководную рыбу, которую выбросило море на мель, и среди мелководных она никак не в состоянии приспособиться и должна погибнуть...
-- Скажите, сколь поэтично вы, Павел Венедиктович, живописуете!
-- Да... поэтично?.. Может быть... В нем, знаешь, есть что-то, располагающее к тому... Некое трагическое нутро... Пристало ему сие, конечно, как корове седло: трагик в комиках, комик в трагиках... Но ты его не обижай, пожалей. Стоит того. Жалок, право, жалок.
--А вдруг я именно с жалости-то возьму да и выйду за него? Брат пожал плечами.
-- Что же? Тогда мне останется только лечь в приличной случаю позе на пол и петь баритоном, как Буховецкий в "Фаусте":
Маргарита!
Проклинаю!!
Ты умрешь пашкудново шмертью!
Я умираю, как храбрый седло!
Он, по обыкновению, так смешно передразнил, что я -- и не хотела, расхохоталась. А что, действительно был у нас в Москве в опере такой баритон Буховецкий -- еврей самый местечковый. Голос дивный, а мозг куриный. Грамоте едва знал и всякому печатному верил. Попался ему, на беду, клавир "Фауста" с опечаткой -- вместо "солдат" -- "седло". Он зазубрил добросовестно да так и умирал лет двадцать Валентином, как "храбрый седло"!..
-- Нет, серьезно предполагая, Поль?
-- Не могу я предполагать серьезно того, что в шутку звучит бессмыслицей.
-- Как будто уж все осмысленно в жизни и никогда не овладевает ею бессмыслица!
-- Замечание философское, но по ассоциации идей наводит на воспоминания о Преображенской больнице, горячечной рубашке, профессоре Корсакове и прочих субъектах и объектах, призываемых на помощь против бессмыслицы, когда она овладевает жизнью...
"Так-с,-- думаю,-- слышал бы Галактион!" А брат говорит:
-- Надо порасспросить наших педагогов, не знают ли они каких-нибудь охотников на квартиру... А нет -- объявим в "Русских ведомостях"...
-- Это лучше,-- одобряю. -- И знаешь -- как? "По случаю отъезда брата сестра, девица 27 лет, передает квартиру, 5 комнат, со всеми удобствами. Для холостых и вдовцов -- с невестою".
Он сделал мне гримасу и возразил:
-- Так тебе и напечатали! Там, душа моя, народ серьезный! Профессора!