Только что покончила с этим вопросом, новая необыкновенность: вызывает меня Галактион к себе по телефону -- днем, чего никогда не бывало! Просит: "Немедленно!" -- и в голосе тревога. Спешу, с неудовольствием думая о том, как я буду пробираться в его берлогу при дневном свете и потом из нее выбираться. Но Галактион -- умный!-- в квартиру меня не допустил и, будто случайно встретились, перенял у телеграфа. Шепчет:
-- Иди двором на Пречистенку, там у ворот карета ждет, садись в нее и поезжай...
-- Куда?! Зачем?!
Мигает нетерпеливо: "Потом-де! Потом!.." Лицо перевернутое...
-- У Арженникова,-- шепчет,-- остановись: я выйду и к тебе сяду... Иди!
Пошла. Ничего не понимаю. Удольфские тайны какие-то. Испугалась немножко: лицо-то у Галактиона было нехорошее -- не стряслась ли какая большая беда?
Вышла на Пречистенку: стоит карета -- лукошко из похоронной процессии, запряжена двумя одрами с живодерни, кучер на козлах -- грим! Прямо из факельщиков надо быть взять... Черт знает что такое! На меня этот тип -- ноль внимания...
Спрашиваю:
-- Меня ждете?
-- Ась?
-- Для меня карета?
Хрипит с козел:
-- Коли сядете, то для вас.
Села. Поехали. Куда, не знаю. Думаю: "Если кто знакомый увидит меня в этой постыдной колымаге, отговорюсь, будто ехала с похорон: у нашего домового теща померла..."
Через две минуты -- стой! Дернула за шнурок: магазин Арженникова. Помните, может быть? Колониальный был, на бойком месте, маленький особнячок, фасадом к Пречистенским воротам, насупротив храма Спасителя, между бульваром и церковью... Теперь давно уже нет его, а тогда был хорошим из средних и шибко торговал...
Чуть стали, Шуплов выскочил из магазина, прыг в карету, задернул занавески на окнах -- кати дальше! Впрочем, "кати" -- это сильно сказано, потому что плелись мы чуть не шагом, бабы с кислым молоком скорее ездят... Я сержусь:
-- Что за глупые романы? Объяснись, пожалуйста, Галактион.
-- Нет,-- говорит,-- какие же романы? Карету я взял единственно затем, что должен иметь с тобой весьма важный и продолжительный разговор,-- ни у тебя, ни у меня неудобно, в гостинице где-нибудь того хуже, так вот я и надумал: поездим этак часок-другой и переговорим...
-- В этаком-то лукошке? Да мы задохнемся: тут покойником пахнет...
-- Уж ты скажешь, Лили! Что же делать? Взял, что нашел на бирже, лучше не было... Слушай-ка дело, зачем звал...
Дело было такое, что, оказывается, надо моему любезному дружку Галактиону Артемьевичу либо рисковать конечным разорением, либо на сей же неделе -- завтра-послезавтра,-- оставив все свои московские дела, ехать -- ближний свет!-- в Восточную Сибирь, в город Кузнецк...
-- Шесть,-- говорит,-- лет тому назад случилось мне оказать тамошнему золотопромышленнику Иваницкому некоторую значительную услугу. В чем она заключалась, долго объяснять, да ты не поймешь: деловая. Словом, спас я его одним своевременным донесением больших денег. А он мне за это в благодарность предложил на выбор: "Хочешь участок на приисках, хочешь -- пай у меня в деле". Я, понимаешь, Лидия была тогда еще жива, в Алтайские горы забираться ни ей, ни мне было не в охоту. Люди опытные растолковали мне, что участок -- это лотерея: попадешь на жилу -- миллионер, а нет -- так, крохоборец, а может быть, и вовсе нуль. Дела золотопромышленного я не смыслю, учиться ему надо с азов... Ну, подумал-подумал да и выбрал хоть малое, да верное и без труда: взял пай. И едва ли прогадал, знаешь. Потому что дивиденд с этого пая из года в год аккуратнейше получаю великолепный и на том построен весь оборот моих здешних дел, а они, как тебе известно, идут тоже ничего себе, слава Тебе, Господи!.. Однако вчера получаю я такую неприятность жизни, что приходит ко мне один благоприятель из сибиряков, которому мои отношения с Иваницким известны, и с места меня, понимаешь, спрашивает:
-- А что, Галактион Артемьевич, у вас с Иваницким оформлено?
-- Нет,-- говорю,-- на словах. Он тогда не предложил, а я почел неприличным требовать.
-- Да,-- говорит,-- знаю: он это любит, чтобы не требовали и полагались на его слово, и это даже вернее всякой бумаги. Потому что по бумаге-то он, осердившись однажды, способен иной раз вместо платежа процесс начать и, прав не прав, сто тысяч истратить, лишь бы требуемых ста рублей не заплатить,-- а свое польское "слово гонору" держит несломно... Однако дошли до меня такие верные вести, что сейчас он шибко болен и лежит в смертном страхе,-- то, не дай Бог, однако, помрет: тогда всем этаким его операциям на слово гонору при наследниках будет грош цена. А как у него не обобраться дел с казною, то еще вмешается государственный контроль, и тогда -- толкуйте вы о своей словесной дарственной: если бы наследники и пожелали удовлетворить вас, однако не могут... Разве что из собственных сумм -- так это, знаете, кому же в охоту?..
Замолчал Галактион, хмурится.
-- Ну и что же? -- спрашиваю.
-- То, Лили, что надо мне как можно скорее скакать к Иваницкому... Не знаю даже, где он там теперь -- в Красноярске ли, у себя ли на прииске, в Томске ли... Устраивать это дело, покуда старик жив...
-- А надеешься устроить?
-- Ежели лично окажусь на месте, не сомневаюсь в том. Старик меня любит. Опять же, сказывал сибиряк, он и сам, чуя, что век его не долог, спохватился приводить в порядок свои дела. Заведует этим у него... -- Тут Галактион назвал какую-то польскую фамилию -- извините, не припомню: пан Пшепендовский или Голембиовский, что-то в таком роде... -- И пан этот -- тоже-де очень порядочный человек и не захочет обидеть меня понапрасну. Ну, конечно, нужно личное мое присутствие. Письмами, телеграммами тут ничего не выиграешь: дело деликатное...
-- Так что же? -- говорю. -- Надо ехать, то и поезжай. Только как же ты оставишь свои московские-то дела?
Он смотрит хмуро, медленно, с расстановкой возражает:
-- О делах моих ты не беспокойся: их есть на кого оставить. А вот как я тебя оставлю, это главный вопрос.
-- По-моему, нисколько не мудреный. Собирались же мы расстаться в июле, теперь приходится расстаться в июне -- только и всего.
-- Да!-- с горечью повторил он за мною. -- Только и всего!.. Это тебе -- "только и всего...". А мне...
-- Послушай, Галя, ведь мы же не дети, чтобы впадать в драму из-за месяца разницы...
-- Из-за месяца разницы!-- вскричал он. -- Да разве в месяце тут разница, Лили? Мы сговорились так, что расстанемся с тобою после венца, когда ты будешь моею законною супругою, и, значит, ребенок, которого ты носишь, родится моим законным сыном или дочерью, а теперь выходит, что я должен оставить тебя невенчанною... А когда я вернусь -- посчитай-ка!-- самым большим спехом, и то, дай Бог, к сентябрю...
Я пожала плечами, возразила:
-- Так как приращение счастливого семейства ожидается не раньше конца сентября, то, значит, к сроку ты успеешь. А для законности будущего произведения не все ли равно, обвенчаюсь ли я с тобою на седьмом месяце беременности или на девятом?
-- А случайности, Лили, а случайности?-- настаивал он. -- Ведь в Кузнецк ехать -- не то что в Сокольники, как сейчас тащит нас эта колымага. Железная дорога -- только до Самары, и там -- прости-прощай: перекладная, кое-где пароход...
-- Ах, Боже мой! Если тебя ожидают приключения из Майн Рида, то кто же тебя заставляет? Не езди!
-- Майнридовских приключений я не ожидаю,-- угрюмо возразил Галактион,-- но, когда человеку предстоит сделать шесть тысяч верст не по рельсам, а, ежели позволишь так выразиться, в зависимости от стихии, то как тебе угодно, а тут есть, пред чем задуматься, даже вовсе не будучи трусом, каким, я полагаю, ты меня и не почитаешь...
-- Боже мой! Галя! Да как же купцы-то сибирские ездят каждый год на Нижегородскую ярмарку?
-- Они не оставляют дома невест в интересном положении и не везут с собою и страха, что не успеют возвратиться вовремя к венцу...
Я опять пожала плечами, опять повторила:
-- Не езди!
-- Да и не поехал бы,-- еще угрюмее возразил он,-- ни за что не поехал бы, даже рискуя вовсе потерять этот пай... Что я? Из-за денег, что ли, трепещусь? Да пропади он! Если из чего бьюсь, так только ради того, чтобы тебе, Лиличка, когда ты будешь за мною, жить в довольстве и спокойствии, а дал бы Бог, и в богатстве... И вот на этом-то пути я немножко зарвался и споткнулся...
-- То есть? -- насторожилась я.
-- Видишь ли, я так привык считать этот дивиденд с пая Иваницкого своим неотъемлемым доходом, что нынешний год рискнул закредитоваться под него вперед. Ну, и, понимаешь, если он теперь лопнет, то... нам очень трудно придется Лили...
-- Нам? -- удивилась я. -- Нам? Я-то здесь при чем же?
Галактион не то усмехнулся, не то сморщился.
-- Ну да, ты права... Я глупо сказал... Придется мне трудно... Твои три тысячи я, во всяком случае, спас бы для тебя и, может быть, еще что-нибудь...
-- Дело совсем не в моих тысячах,-- с досадою перебила я. -- Совсем я не такая интересанка, чтобы требовать с тебя мои три тысячи после того, как ты на них заработал для меня -- я не считала, сколько,-- но, может быть, и вдвое больше... Но, одним словом, ты даешь мне понять, что без этой поездки ты будешь?..
-- Банкрот не банкрот, но боюсь, что должен буду потерять все, что нажил своими операциями за шесть лет, и возвратиться обратно к их началу, то есть, Лили, скажу тебе откровенным словом: к ничтожеству...
Вот так сюрприз!
Колымага, нас влачащая, скрипит и дребезжит, трясясь по скверной московской мостовой, подпрыгиваем на подушках. Приподняла уголок занавески, глянула в окно: едем мимо Красного пруда... теперь уже и его нету: засыпали и на его месте -- бульвар... Значит, миновали Николаевский вокзал и ползем к Сокольницкой заставе... Обдумываю, что я могу возлюбленному моему ответить на его признания. А он сам забегает вперед и как бы отвечает:
-- Вот и посуди, Лили, какое ужасное создается положение. Уехать, оставив тебя так, вся душа моя возмущается от мысли. А не уехать -- значит, оставить свое право не закрепленным, потерять ренту, коммерческий кредит, остаться нищим... Имею ли я право, будучи нищим, жениться на тебе и брать на себя ответственность -- содержать семью?
-- Не имеешь,-- очень спокойно ответила ему. -- И хотя об этом немножко поздно рассуждать в наших обстоятельствах, но я, со своей стороны, должна тебе объяснить откровенно, что брак с расчетом на рай с милым в шалаше в мои планы не входит... Пока мы живем в свободном союзе -- ты сам по себе, я сама по себе,-- твое материальное положение меня не касается. То есть я буду рада за тебя, если твои дела пойдут хорошо, буду сожалеть, если они будут плохи, но это не может влиять на наши отношения. Но, раз строится семья, это совсем другое дело. Тут, помимо всех нежных чувств и любовных утех, я имею право и обязанность прежде всего спросить: "Супруг мой, а на какие средства вы намерены кормить меня и моего младенца?"
-- Ты права, Лили, ты совершенно права,-- поспешно забормотал он, схватив обе мои руки, тряся их, пожимая и целуя,-- мои мысли говоришь... дословно мои мысли... С единственною разницею, что я и теперь... хотя без брака... хотел бы, чтобы вся материальная ответственность за твое благополучие была на мне... Но ты строптива и упрямишься...
-- Не упрямлюсь, а не хочу, чтобы было содержанство.
-- Ну хорошо, хорошо... не буду... не надо таких слов... Итак, Лили... значит, ехать?
-- Непременно ехать.
Он долго молчал. Миновали Сокольницкую заставу, въехали в рощу -- все молчал. Мне надоело задыхаться в подвижной клетке.
-- Выйдем. На Алексеевской просеке в эту пору никого не встретим. А если и встретим, то -- не велика беда: случайно сошлись на прогулки ins Grüne... {На природе... (нем.). } никому не запретно!
Вышли. День чудесный. Чуть к вечеру клонит. Сосны сокольницкие -- таких дивных, кажется, других на свете нет!-- стоят прямые-прямые, как свечи, которые, знаете, в церквах ослопными называются, шапки на них мохнатые, зеленая хвоя синью пошла... Красота!.. Разогрело их с утра-то, распарило хвою, воздух ее дыханием просмолило -- густо так в рот и ноздри вплывает, точно горьконьким пряничком кормит...
-- Боюсь, Лили,-- говорит Галактион,-- боюсь, что ты навстречу мне опять скажешь какое-нибудь жесткое слово из моих не любимых... Но разве это время... ну, поездка, два месяца до родов... разве ты в состоянии обойтись своими средствами? Если бы мы успели пожениться, это была бы моя обязанность -- оплатить... Почему же теперь ты лишаешь меня права и... и великого удовольствия?
Я подумала. Вспомнила слова Дросиды: "Кто виноват, тот пусть и платит". Еще подумала...
-- Да,-- говорю,-- в этом, пожалуй, ты прав... Эту помощь я могу принять от тебя...
Он даже затрясся весь от радости.
-- Но позволь,-- продолжаю,-- ты меня экзаменуешь, достанет ли средств, а сам-то как? Ведь только что признался, что ты -- на волосок от разорения?
-- Если слетаю в Сибирь, то волосок этот станет толстый -- вроде каната... А пока что я в средствах не стеснен... Ты подумай да подсчитай, сколько тебе потребуется на прожитье...
И тут вдруг сорвись у меня с языка:
-- Да мы с Дросидой уже считали: меньше трехсот в месяц никак не обойтись.