Черный Капитан откровенно посвящал заключенных в организационные тайны своих налетов. Они были очень просты. Успех строился, во-первых, на беспредельной трусости обывателей, поверженных в непрерывный панический ужас Октябрьской революцией с ее ближайшими кровавыми и грабительскими последствиями. Население растерялось в недоумении, с кем когда оно дело имеет - с разбойниками новой власти или с разбойниками просто, - и, в равном перепуге от тех и других, не смело защищать себя. Так как обыски большевиками обывательских квартир, и по целям, и по методам, и по результатам, очень походили на налеты, то налеты на частные помещения с удобством производились под видом обысков. Правда, для производства обыска предписывалось предъявление мандата от ЧК и непременное присутствие председателя "домкомбеда". Но первое требование исполнялось чекистами скорее в виде любезности или великодушия, чем законной обязанности. Иные же принимали его как личное оскорбление:
-- Что? вы желаете видеть мандат? позволяете себе не верить представителям пролетариата? Очень хорошо, получайте, вот он, мандат...
И затем, уже назло, обрабатывали квартиру, словно по ней Мамай погромом прошел.
Что касается председателей домкомбедов, то, когда их среди ночи будила вооруженная банда и приказывала вести ее по квартирам, лишь очень немногие имели гражданское мужество осведомляться:
-- А мандат у вас есть?
Потому что часто вместо ответа в лицо вопросителя наставлялся маузер:
-- Есть... видал?!
Фабриковались, конечно, и подложные мандаты. Особенно для налетов на клубы, театры, общественные собрания, правительственные кассы.
В трусости публики налетчики были настолько уверены, что, по словам Черного Капитана, он, отправляясь в налет, иногда забывал зарядить свой револьвер. Безусловно был убежден, что лишь бы ворваться в помещение, а там сопротивления уже не встретит, будь хоть сто, хоть двести человек. "Руки вверх!" - и стадо двуногих баранов, покорно исполняя команду, останется недвижным, покуда "удалы добры молодцы" будут очищать карманы мужчин и снимать колье, серьги и браслеты с дам... Всего выгоднее были налеты на игорные клубы. Чистка ставок со столов и бумажников из карманов игроков давала иногда громадные суммы. Казалось бы, игра, азарт, риск - смелое дело, и люди этой страсти и профессии должны быть привычны к тревогам и сохранить присутствие духа во всех житейских переделках и неожиданностях. Однако нигде появление налетчиков не вызывало большей растерянности и паники, как именно в игорных домах. Люди прятались под столы, в камины и даже прыгали из окон, забывая об этаже. Кречинские мгновенно превращались в Расплюевых.
Вторым могучим подспорьем налетного успеха была поголовная продажность людей и средств советской власти.
Излюбленною и, казалось бы, самою дерзкою охотою налетчиков были дневные уличные грабежи казенных сумм, выплачиваемых из государственного банка или казначейства по ассигновкам разных учреждений. Деньги тогда еще не вовсе утратили стоимость. Организация новых правительственных ведомств требовала многомиллионных ассигновок. Значительная часть выдач по ним попадала в руки налетчиков - всегда в одном и том же порядке "моторного" грабежа, то есть при помощи автомобиля. Либо у получателя, когда он выходил из банка, неизвестные люди вырывали из рук портфель с выдачей и, вскочив в поджидавший автомобиль, вихрем уносились из глаз оторопевшего ограбленного и окружающей толпы. Запоздалые выстрелы милиционеров никогда не достигали цели и были опасны только для случайных прохожих. Либо если получатель сам уезжал на автомобиле, то где-нибудь на дороге ему преграждал путь грузовик или ломовик, а тем временем, пользуясь моментом остановки, налетали автомобили грабителей, - один, два, три, глядя по суммам, на которые налетчики рассчитывали, - распугивали народ выстрелами на воздух, обирали свою жертву и уезжали, тоже под беспорядочными и безопасными выстрелами милиционеров. Подобные сцены то и дело разыгрывались не в глухих каких-нибудь переулках, а, напротив, предпочтительно в самых оживленных пунктах города, на Литейном, на Симеоновской, на Екатерининском канале... Почти не было случая, чтобы дерзость налетчиков не увенчалась успехом и они сколько-нибудь пострадали бы при этом. Потому что по большей части грабеж был симулированный, то есть мнимую жертву обирали по предварительному с нею соглашению, и она крупно участвовала в грабеже добычи. Во всех финансовых учреждениях налетчики имели своих людей, которые предуведомляли их о крупных вьщачах. Делалось это очень прозрачно - даже до наглости. Казначей университета, старый человек, получает в Государственном казначействе очередную ассигновку по жалованьям, 68 000 рублей. Тщательно укладывает деньги в бумажник, застегивает карман - словом, принимает все меры предосторожности против кражи или потери. Заметив, что кассир с улыбкой наблюдает его, объясняет:
-- Боюсь, не ограбили бы на улице... теперь, знаете, все налеты да налеты...
-- Напрасно опасаетесь, - усмехнулся кассир, - если бы вы миллионы несли, другое дело, а то - ну кому нужны ваши 68 000?
-- Позвольте, однако, - озадачился старик, - откуда же налетчики будут знать, что я несу только 68 000?
-- Ну, как им не знать?! - уклончиво рассмеялся кассир.
Все частные автомобили в это время были уже реквизированы. Однако налетчики располагали любым количеством машин, в каком нуждались, потому что центральный советский склад автомобилей, Михайловский манеж, отпускал их налетчикам за хорошую мзду, словно извозчичья биржа, хотя прекрасно знал, для каких целей они берутся. Для гарантии, что налетчики не угонят автомобиля, с ними отправлялся казенный шофер. Он в грабеже участия не принимал, а спокойно ждал в назначенном ему месте, пока налетчики обделают свое дело, и затем увозил их от возможной погони, старательно заметывая следы. За что и получал солидную долю в добыче.
Насколько откровенно велась и общеизвестна была эта торговля, покажут два следующие случая из истории бесчисленных в 1918 - 1919 годах маленьких заговоров, разрешавшихся в ничто, даже не успев обеспокоить своим существованием бдительных очей всезрящего ЧК.
В одном из таких собраний "на предмет разрушения захватного строя" докладчик изложил план, построенный весьма остроумно, но с одним затруднением: он предполагал одновременную автомобильную атаку в нескольких частях города. Посыпались возражения:
-- Где же вы возьмете автомобили?
-- Как где? - даже удивился докладчик. - В Михайловском манеже.
-- Следовательно, операция должна начаться занятием Михайловского манежа? Это трудно, потребует большого отряда...
-- Вовсе нет. Мы получим автомобили за недорогую сравнительно плату, мирным путем...
-- То есть?
-- Мы должны имитировать большой налет. Наймем их, как все налетчики нанимают. Лишь бы вывести машины на улицу, а там уж наше дело, куда их направить.
-- Позвольте - а шоферы?!
-- Шоферы должны будут принять нашу сторону и ехать, куда мы прикажем.
-- А если они не захотят?
-- Придется их устранить и заменить своими людьми.
-- А у вас есть свои люди, умеющие управлять мотором?
-- Имеется в виду двое.
-- А сколько машин надо вам по расчету?
-- Для начала, от десяти до пятнадцати.
Присутствовавший при споре в качестве "мужа совести" знаменитый революционер-народоволец Герман Александрович Лопатин расхохотался и смехом своим похоронил проект.
В другой раз является ко мне молодой человек, очень мало мне известный, и, весь дергаясь и кривясь лицом, тоже излагает план, направленный против Смольного, очень сложный, очень фантастический и прежде всего очень дорогой.
-- Что скажете?
-- Скажу, что для осуществления вашей затеи нужны большие деньги...
-- Денег будет сколько угодно, - перебил он нетерпеливо.
-- Да? у вас имеются такие значительные кредиты?
-- Нет, кредитов у меня никаких нет, но есть знакомый шофер в Михайловском манеже...
-- Что же он - миллиардер, что ли, этот ваш шофер?
-- Нет, он не миллиардер, а только очень удалой малый и все уговаривает меня заняться налетами. А ведь это если по игорным домам, то в одну ночь можно сделать миллион...
-- Позвольте, позвольте, милый человек... вы это серьезно говорите?
-- Помилуйте, смел ли бы я шутить в таком важном деле?
-- Признаюсь, я предпочел бы, чтобы вы шутили... Неужели вы не понимаете? Ведь вы же на разбой идете!
-- А что же мне делать, если иных средств достать деньги у меня нет?
-- Уж не знаю, что вам делать, но если вы подниметесь на подобные средства, то какая же разница будет между вами и большевиками?
Он вдруг покраснел до самых белков, налил глаза слезами, стукнул кулаком по столу, заскрипел зубами и голосом непередаваемым, глухо, давясь словами, с трудом выговорил:
-- Большевики здесь, в Петрограде, расстреляли двух моих братьев-юнкеров... Сожгли наше имение... Мы с крестьянами душа в душу жили и даже в революцию не поссорились, разделились миром, по-хорошему, а они прислали из города своих эмиссаров - заставили крестьян грабить и жечь... от усадьбы одни угольки остались... Сестра-гимназистка... семнадцатый год... гостила у тетки в Севастополе... теперь больна тяжким психическим расстройством после того, как... да что рассказывать! Видите: у меня нервный тик... три месяца тому назад я еще не знал, есть ли у меня нервы... И после всего того я буду стесняться в средствах, чтобы истребить этих подлецов? я должен стесняться?!
С большим трудом удалось мне прекратить овладевший им истерический припадок.
В налетчики он не пошел и никакого покушения не совершил, но бежал на юг, к белым, в ряды деникинской армии. Не так давно в Петрограде один деникинец, скрывающийся в более чем скромном звании, рассказал мне о нем с большим неодобрением.
-- Храбрый был офицер, но зверь. Один из тех, по чьей милости падали на нас нарекания в жестокостях. В бою себя не жалел, а после боя пленных. На что грозный человек генерал Покровский, а и тот его одергивал, чтобы не слишком...
Мелкие разбойничьи налеты терроризировали ночную петроградскую улицу до непроходимости. Итальянский посол был ограблен автомобилистами у самых ворот своего посольства. Не избегали нападения и советские автомобили: несколько комиссаров были остановлены и обобраны дочиста, а в Москве попался было в руки налетчиков сам Ленин, но был отпущен без вреда и с честью - вероятно, в качестве товарища и "святого" (канонизирован Горьким) патрона. Систематически грабили артистов, возвращавшихся домой после спектаклей.
Одно время особенно много претерпевали танцовщицы Мариинского балета: при выходе из театра у них вырывали из рук узелки, шкатулки, баулы, воображая, что они несут драгоценности, - пока не разубедились, что это только ящики с гримом. Один из лучших актеров Александрийского театра, Валуа, найден был убитым и обобранным. Очень известного антрепренера Сабурова обобрали в двух шагах от его квартиры. Один из артистической семьи Вольф-Израэлей был раздет до исподнего белья и целую ночь продрожал, едва не замерз, под какими-то воротами, из-под которых грабители запретили ему выходить. Издевались. Одному ограбленному до костюма Адама оставили только цилиндр на голове да пенсне на носу. Одна актриса пришла домой тоже "Евою" до грехопадения, но в шелковых чулках. С женщинами безобразничали. Одна актриса, прошедшая это мытарство, не побоялась признаться, что была подвергнута насилию. Другие, вероятно, лишь предпочитали скрывать. В пустыне Марсова поля по ночам то и дело трещала перестрелка.
Уэллс в своей двусмысленно запутанной книге "Россия во мгле" уверяет, будто коммунистическое правительство "ценой многочисленных расстрелов" прекратило разбои. Это совершенно неверно. Во-первых, разбои никогда не прекращались, а пожалуй, только временно сократились - с тем чтобы в лето 1921 года вспыхнуть с новою силою. Во-вторых, и сокращение произошло отнюдь не в результате советских расстрелов. Они в это отчаянное время, когда жизнь в самом деле стала копейка, скорее разжигали удаль молодцов, бросавшихся в авантюру налета. В многочисленных тюремных рассказах - не только от заключенных, но и от надзирателей, служителей, конвойных, шоферов - я слышал единодушное утверждение, что из обреченных расстрелу никто не встречал смерть с таким вызывающим равнодушием, как налетчики: "с папироской в губах и с матерным словом". Ночные грабежи на улицах прекратились благодаря частым военным и осадным положениям, запрещавшим уличное движение после 1 часа по полуночи, 11 часов, 9 часов, одно время даже в 8 часов вечера. Грабители исчезли потому, что не стало объектов грабежа. Точно то же было с налетами на частные квартиры. Они сократились, когда все ценное из бывших богатых домов повыгребли большевики, частию прямыми реквизициями, частию под видом организаций и комиссий, якобы охраняющих исторические и художественные сокровища, а в действительности продающих их за границу. Охота за деньгами была брошена потому, что советские деньги окончательно утратили стоимость и не заслуживали ни риска, ни затраты на автомобильный выезд. К тому же число автомобилей в городе сокращалось с каждым днем от поломок и скверной топки за отсутствием бензина смесью керосина с жиром. Стремительная езда по разрушенным мостовым сделалась неверною и опасною. Шоферы начали уклоняться от налетов, находя, что гораздо спокойнее и выгоднее торговать с обывателями керосином по 1500 - 2000 р. за фунт. Из налетчиков многие тоже нашли более доходным поступить в городскую милицию, в агенты Чрезвычайки, в уголовный розыск, в заградительные отряды, отбиравшие у обывателей провозимое в город продовольствие, чтобы затем продавать его тем же самым обывателям по спекулянтским ценам.
Власть не оказывала населению почти никакой помощи. Да и не могла оказать. Городскую милицию навербовали без разбора, принимая всех охочих, так что она составилась из отбросов столичного дна, которые и сами не прочь были бы от налетов, да трусость мешала. Об уголовных элементах в составе милиции неоднократно с большою горечью заявляли заведующие ею коммунисты, например Каплун. Остальную часть милиции образовали слабосильные мальчики 16 - 18 лет и женщины. Над этою стражею налетчики открыто издевались, хвастая, что она поставлена для их удовольствия. Мальчишек, если они принимали свои полицейские обязанности всерьез, обезоруживали и били; несколько милиционерок были изнасилованы. Бывали, конечно, и мужественные исключения; какая-то эпическая милиционерка, говорят, разбила целую шайку, одного застрелила, двух тяжело ранила, остальных заставила сдаться. Но исключения только ярче подчеркивали общее правило. Теперь женщин, кажется, вовсе перестали принимать в милицию, по крайней мере в уличную.
Более серьезною грозою на налет были красноармейские патрули. Но, отправляя их в обход, командир едва ли мог с уверенностью предсказать, идут ли они пресекать налеты или принимать в них участие. Еще в 1919 году были обнаружены первые следы колоссальной разбойничьей организации Василия Чугуна. Центром ее были Измайловские казармы, а разветвления охватывали весь Петроград с пригородами. Участвовали по преимуществу солдаты, каковым был и сам Чугун, а своих агентов и сообщников банда имела даже среди членов Совдепа. О многолюдности и прочности организации можно судить из того, что в 1919 году дело о ней началось сразу арестом двухсот человек, и, однако, не был взят ни один из главарей шайки и она продолжала свою работу еще два года. Не знаю, когда был схвачен Чугун, но расстрел его был опубликован только летом 1921 года. Организация Чугуна привела советское правительство в ужас и зависть мастерским совершенством дисциплины, шпионажа и тайны. А он на допросах с насмешкою твердил, что советской власти следовало бы не казнить его, но посадить в народные комиссары, потому что - стоило ему захотеть, и большевиков давно не было бы в Петрограде.
В последнее лето окраинные налеты по квартирам опять возобновились. Причина - безумное повышение ценности предметов первой необходимости при большом удобстве сбыта их из нищего города в богатую деревню. Прежний налетчик, охотник по золоту и драгоценностям, и смотреть не хотел на платье, белье, стенные часы, зеркала, швейную машинку, кухонную посуду, - нынешний на все это бросается с жадностью. Бывают налеты, рассчитанные на определенную цель прямо-таки с коммерческою деловитостью. Так, в июле по Васильевскому острову (между прочим, и в нашем доме) какая-то практическая компания систематически очищала чердаки, спарывая обивку со сложенных там матрасов и отставленной в забвении старой мебели, но не трогая других вещей. Очевидно, люди работали на торговый заказ. Недавно, будучи в Берлине, я узнал от приезжего из Петрограда, что вскоре после нашего бегства налетчики побывали и на нашей опустелой квартире. Ну, это было, должно быть, очень юмористическое зрелище, весьма схожее с анекдотом, как вор, по ошибке забравшись в мансарду двух голодных студентов, не только не нашел ничего взять, но сам вышел обратно без штанов...
Что касается мнимо прекращенного уличного грабежа, то давно ли Чрезвычайка расстреляла шайку пресловутых "мертвецов на пружинах", которые по ночам в белых саванах и покойницких масках, двигаясь на каких-то особенных ходульках или котурнах, набрасывались на прохожих в глухих переулках и, остолбенив их суеверным страхом, затем вытворяли над ними всякие хулиганские мерзости?.. Да и вообще, какое уж там прекращение! Всего за несколько дней до моего бегства одна из наших знакомых, юная танцовщица, была освобождена от своих колец и браслетов двумя притворными инвалидами на бойкой 12-й линии Васильевского острова в два часа пополудни!.. А грабеж мертвых? дело Петропавловской больницы? Смоленского кладбища?.. Мать, только что схоронившая дочь-девушку, идет за покупками на Андреевский рынок. Видит человека, продающего белое кисейное платье, как будто ей знакомое. Вглядывается: оно то самое, в котором она, два дня тому назад, опустила в могилу дочку свою... Вцепилась в продавца и подняла шум. Случай этот дал толчок к раскрытию целого ряда подобных же преступлений, осуществлявшихся по соглашению кладбищенских сторожей и могильщиков с больничною прислугою, возчиками погребальных колесниц и тому подобным траурным народом.
Нельзя прекратить разбойничества там, где само правительство - разбойник. Бесчисленны и ужасны вреды, нанесенные большевизмом русскому народу, но, быть может, самый ужаснейший из них - гнусная привычка карамазовской уверенности, что "все позволено"... за исключением, конечно, ослушания и противоречия советской власти!.. Яд этой прививки проник очень глубоко, заражая не только пролетариат, которому она усердно навязывается и втолковывается, но, по соседству, и ту слабую часть интеллигентно-буржуазного общества, которая упала до компромисса "с волками жить - по-волчьи выть". Если, мол, мерзавцу дозволено, то почему же мне-то, такому хорошему Ивану Ивановичу Иванову, нельзя... И - до каких "глубин сатанинских" доходит эта нынешняя "всепозволенность" петроградская, того никаким Карамазовым и Свидригайловым не снилось... Есть факты, в свидетельстве которых, если бы они однажды сделались предметом судебного разбирательства, я мог бы святейшую из святейших присягу принять, но печатно рассказать их все-таки не решаюсь, хотя - мои читатели знают - я не из тех, кто трусит называть вещи своими именами. Но где найти, как изобрести язык, чтобы вероятно оповестить невероятия, в которых нынешний одичалый россиянин, вооружась девизом "всепозволенности", самозабвенно опускается с уровня человеческого на уровень гораздо низший грязного скота?.. Вопреки молве устной и даже печатной, я более чем сомневаюсь, чтобы в Петрограде, при всех его голодных и холодных муках и ужасах, были случаи голодного людоедства. Я очень старательно проверял подобные слухи, искал их источники и предлоги к ним - и всякий раз упирался в пустое место бабьей болтовни. Что касается продажи на рынках якобы человеческого мяса за свинину, это-то уж совершенный и безусловный вздор. Но однажды очень видный большевик, член военно-революционного трибунала, рассказал мне с ужасом и негодованием такое действительное людоедское дельце, только что прошедшее в его судебной практике, что я схватился за голову и едва не закричал: "Вы врете! врете! этого не может быть! клевещете на человека!.."
Но предо мною сидел очевидец вещественных доказательств, производивший следствие и в результате поставивший "к стенке" семь двуногих зверей - на этот раз с совершенно спокойною совестью. И голод в их отвратительной антропофагии был ровно ни при чем, а внушили ее им, сытым, пьяным и невежественным озорникам-садистам, поганое сексуальное любопытство и хулиганская дерзость, упразднившая "и Божий страх, и человечью совесть", в твердом восприятии убеждения, что "все позволено"...