В то время как Нордман и Мешканов изучали рукопись о "Крестьянской войне", в режиссерском кабинете кипел горячий спор. Андрей Берлога -- огромный, вихрастый, нервный, в синеве по бритым щекам -- ходил по комнате, как лев встревоженный, ставя то на стол, то на стул, то на этажерку, то на полку книжную, то на бюро новые и новые столбики папирос, которые он забывал курить, и они бесполезно сгорали или угасали у него в руке. Мориц Раймондович Рахе -- чистый, опрятный, маленький, с симпатично некрасивым, пожилым лицом в кустах исседа-рыжей бороденки и редких волос, тоже музыкально лобатый, как Нордман, с глазами неопределенного цвета и выражения, завешанными непроницаемым спокойствием внешнего холода -- скрытым "не тронь меня",-- сидит, поджав ноги, на кожаном диванчике, будто мерзнет. Ежится, курит толстую и очень ароматную сигару и,-- всякий раз, что Берлога поднимает голос,-- Рахе посматривает на закрытые двери кабинета с очень заметным неудовольствием.
Берлога. Как тебе угодно, Мориц, но мое последнее и решительное суждение, что Елене Сергеевне не следует браться за эту партию.
Рахе. Лубезный Андрей, прежде на все, одолжай мне говорить тихо. Вы, певцы, immer {Всегда (нем.).} запомняете, что имеете поставленные голоса. Ти громляешь, как валторна. Мы не одни и не в лесу. Я весьма возможно даже, что Елена уже на театр. Одолжай мне говорить тихо. Я не желаю иметь eine grosse {Большую (нем.).} домашняя неприятность.
Берлога. Черт возьми! Друзья мы или нет? Товарищи мы или нет? Мы трое -- ты, я, Елена Сергеевна -- работаем тринадцатый год, как дружная тройка, съезженная в одной упряжке. Мы вместе боролись против старых рутин, предубеждений, насмешек, равнодушия толпы. Вместе переживали трудные минуты и скользили над пропастями краха. Вместе победили, пришли к успеху и создали этот театр. Слава нашей оперы гремит по свету, как единственной, которая сумела поднять лирическую сцену на высоту общественного дела. Неужели после таких двенадцати лет я должен прятать от вас свои искренние мысли и не могу сказать любимым, старым товарищам открыто и прямо в глаза: не делайте, братцы, того-то и того-то,-- оно у вас не выходит?!
Разе. Не можешь, Андрей. То есть -- можешь, но не надо.
Берлога. Странно и... не ожидал!
Рахе. Двенадцать лет большой срок, mein lieber {Мой дорогой (нем.).} Андрю-ша. За двенадцать лет... М-м-м-м... Ти мне будешь делать большое удовольствие, если перестанешь совать окурок на твоя папироса в мой портфейль...
Берлога. О черт!.. Извини, пожалуйста... Вечно оскандалюсь!
Рахе. За двенадцать лет дети вырастают, а родители стареют. Наше дело выросло, а мы постарели. И... и никто не любит, чтобы другой человек говорил ему, что он уже есть старый. Тем более женщина, артистка. И -- какой артистка!
Берлога. Ты, Мориц, приписываешь мне странные мысли. Как будто я хочу унизить Елену!.. Я уважаю и люблю ее не меньше, чем ты сам, поверь мне. И то что ты говоришь о старости, для меня звучит дико,-- какою-то скверною новостью... Конечно, может быть... воды утекло много!.. Вон и у меня тоже действительно по вискам серебряные нитки пошли...
Рахе. Никогда не следует класть зажженная спичка в свой карман. От этого твой пиджак получает дырку.
Берлога. Действительно, получает.... даже уже получил... Жаль: пиджак новый... Материя английская, дорогая, хорошая...
Рахе. Я удивляюсь, как ти еще ни разу не устроил себе пожар?
Берлога. Я, брат, и сам удивляюсь... Должно быть, у нашего брата, разинь, есть свой бог, который нас бережет. Но -- к черту!.. Ты говоришь: старость!.. Старость!.. Брр... как звучит скверно!.. Старость!.. Но я не замечаю! Представь себе, я не замечаю!
Рахе. О, ти имеешь один свой великий талент на сцена, но никакой для жизнь. Ти никогда ничего не замечаешь вокруг себя, потому что ти есть отвлеченний. Ти думаешь толко на твой собственный звук, ти мечтаешь только на твой тип для твоя роль, ти не видишь и не слышишь, как живем рядом с тобою мы, другие люди, deine Kameraden {Твои друзья (нем.).}. Это очень счастливо fur die Art {Для искусства (нем.).} и очень несчастно на твой жизнь, на твоя дом... und fur uns andere auch! {И для нас остальных тоже! (нем.).}
Берлога. Нотация, Мориц?
Рахе. Андрей! Будем... Oh, Teufel! {О, черт! (нем.).} когда я волнова-юсь, я должен терять всякая память на русский язык. Будем... н-ню, как это по-русску? -- conséquent? {Последовательны? (фр.).}
Берлога. Последовательны.
Рахе. Du hast Recht {Ты прав (нем.).}. Последоваем, Андрей. Ти находишь себя правым сказать Елене Сергеевне, что она не годна петь оперу Нордмана. Gut {Хорошо (нем.).}. Я нахожу себя правым сказать тебе, что это не товарищеский.
Берлога. Мориц! Я не узнаю тебя!
Рахе. Не товарищеский!
Берлога. Хорошо, Мориц. Хорошо. Будем conséquent. Хорошо. Так вот -- ежели так -- я, артист Андрей Берлога, заявляю тебе, как своему директору и капельмейстеру, что на будущей неделе я намерен петь Лоэнгрина... Согласны вы, caro maestro? {Дорогой маэстро (ит.).}
Рахе. Oh! Nach Jhrem Willen! {О! Как пожелаете! (нем.).} Только -- ohne {Без (нем.).} музик. Лоэнгрин есть один тенор, а ти есть один баритон.
Берлога. А я, maestro, все-таки вот возьму да и спою?
Рахе. Oh! Nach Jhrem Willen! Только -- ohne музик. Потому что я буду клал моя палочка, надевал моя цилиндр и уходил mit ganzem Orchester {Со всем оркестром (нем.).} играть полька для шелопаев на бульвар.
Берлога. Нахожу тебя совершенно правым и -- восхищаюсь вашим гражданским мужеством, mein Herr! Остается удивляться, что ты рассуждаешь иначе, когда твоя жена берет на себя партию в опере Нордмана!
Рахе. Oh! Meine Frau! Lass mich in Ruh' mit meiner Frau! {О! Моя жена! Оставьте меня в покое с моей женой! (нем.).} Это меня уколяет. В искусство нет madame Paxe, meine ehrliche Frau {Моей честной жены (нем.).}. Есть Елена Сергеевна Савицкая, первый lyrisches сопран в России,-- может быть, im ganzen Europa {Во всей Европе (нем.).}, может быть, на весь земной шар.
Берлога. Так лирическое же сопрано, Мориц! Лирическое! А разве для этой Маргариты Трентской лирическое нужно? Смешно!
Рахе. Она имеет свое право. Оставляй судить публикум. Не твое дело. Она имеет свое право.
Берлога. Такое же, как я на Лоэнгрина!
Рахе. Nein, nein {Нет, нет (нем.).}. Ти не имеешь свое право петь тенор, когда ти есть баритон, а Елена Сергеевна имеет свое право петь сопран, ибо она есть сопран. Оставляй судить публикум!
Берлога. Это уж пошла немецкая юриспруденция!
Рахе. Оглядаясь назад, я могу сказать тебе на одно ухо, что также нахожу Елена Сергеевна слабою. Aber was darf ich? {Но что я могу? (нем.).}. Во-первых, она сама выбрала себе свою партию.
Берлога. Мало ли что человек может сам себе выбрать! Личная прихоть должна молчать, когда говорят интересы искусства.
Рахе. Во-вторых, она имеет на партию законное право, ибо сопран есть сопран.
Берлога. А немец есть немец!
Рахе. В-третьих, сам компонист доволен.
Берлога. Нашел доказательство! Мальчишка ставит свою первую оперу и так счастлив, что для него у нас в театре уж и теней не осталось,-- сплошной свет: все прекрасно и восхитительно. Он смотрит на нас, как на полубогов, снизу вверх и даже не подозревает еще, что истинный-то бог живых вдохновений именно в нем сидит, его грудью дышит. Ты посмотри на него в театре: он весь восторг и благоговение,-- полное отсутствие критики. Только конфузится, улыбается всем направо и налево от полноты чувств и радостно созерцает. Машенька Юлович не остережется, всем своим голосищем в соседний тон ляпнет,-- он лишь изумленно брови свои золотые поднимет: что это богиня-то как будто хватила из другой оперы? А замечание сделать -- ни-ни! С богами, мол, имею дело,-- боги лучше знают, что и как надо. Нет, ты на Нордмана не ссылайся. Хороши были бы мы, если бы предоставили Нордману судьбу его оперы? Вдохновенный мальчик создал нам богатейший материал,-- и довольно с него: дальше -- наше дело!
Рахе. Для меня в искусство нет мальчик. Нет годы, нет мальчик. Есть опер, есть компонист. Кто может написать из своя голова большая опер, тот уже не есть мальчик. Heir Нордман написал eine wunder-schöne Oper {Превосходную, дивную оперу (нем.).},-- я имею трактовать его как компонист.
Берлога. У! Сухарь! Человек в футляре! Форма застуженная!
Рахе. Можешь auch {Также (нем.).} прибавить deine {Твоя (нем.).} любимая "колбаса": я на тебя не обижайный... Und das vierte, und letzte... {И четвертые, и последние... (нем.).}
Берлога. Ах, еще есть и letzte?
Рахе. Если бы Елена Сергеевна даже отказалась и возвратила партию, мы не имеем певица ее заменять. На кого ти можешь предложить Маргарита Трентская? На Матвеева? На твоя Настя? Làcherlich! {Смешно! (нем.).}
Берлога. Вот еще великое несчастье нашего дела, Мориц. Двенадцать лет ему минуло, а работаем-то по-прежнему все мы, да мы -- одни, те самые, которые положили начало... Леля, ты, я, Кереметев, Мешканов, Поджио, Маша Юлович, Саня Светлицкая, Ромка Фюрст. Я сейчас, как поднимался по лестнице, афишу "Фауста" видел. Ведь это же ужас! Как только еще публика к нам ходит? Пустыня! Бездарности с трубными голосами, крохотные комнатные дарованьица без голосов. Нам нет смены, мы в рамках, у нас нет выбора.
Рахе. Артистические, как по-русску? -- Gestirne? {Светило? (нем.).} -- не рождаются каждый день.
Берлога. Нет, Мориц. К нам приходили талантливые силы. Я могу напомнить тебе много имен. Но -- приходили, не получали работы, уставали быть школьниками, скучали и уходили... Мы не умели, мы не хотели их удержать.
Рахе. Lieber {Дорогой (нем.).} Андрюша, что же мы можем делать с публикум? Он не хочет другой баритон, как ты, другой сопран, как Елена Сергеевна. Большие деревья убивают своей тенью молодой... м-м-м... Gebusch... {Кустарник... (нем.).} кустаркин! Я люблю искусство и желаю ему идти immer {Всегда (нем.).} вперед, но мы не можем снимать с себя свои штаны, чтобы обращать unser Opernhaus в ein Conservatorium... {Наш оперный театр в консерваторию... (нем.).} Und du auch... {И ты тоже... (нем.).} Ти тоже есть весьма виноватий.
Берлога. Я?! Ново!
Рахе. Ти -- наше солнце, ти -- наш любовь, ти -- наше... сукр... сукр... Teufel!.. {Дьявол!.. (нем.).} наше сокровищнице. Ти вистроил весь наш репертуар. Ти -- душа дела. Теперь припоминай себе немножко, пожалуйста, was fur eine {Что за (нем.).} морда ти показал мне всякий раз, когда я давал тебе другая примадонна, а не Елена Сергеевна?
Берлога. Да,-- если она на сцене понимает меня как никто? Если она своею холодною, умною, внимательною мыслью ловит налету каждую мою мысль, каждую мою интонацию, каждое намерение жеста и голоса? Елена Сергеевна, когда мы вместе на сцене,-- мое второе "я". Мы с нею в дуэте, как парные лошади в дышле: на унос! Она меня дополняет и вдохновляет. Она досказывает недоговоренное мною, я -- ею...
Рахе. So! Prachtvoll! Ausgezeichnet! {Так! Великолепно! Отлично! (нем.).} И за всем тем ти делаешь мне свой каприз und eine schreckliche сцена, для чего она поет с тобою на опера Нордман!
Берлога. Согласись, Мориц, что это -- в первый раз за двенадцать лет!
Рахе. Но не в последний, Андрей. О! Стоит только начать... Не в последний!
* * *
-- Можно?
Мешканов постучал и приотворил дверь.
-- Bitte, bitte... Ohne Komplimente! {Пожалуйста, пожалуйста... Без церемоний! (нем.).}
Мешканов вошел.
-- Да, знаем мы вас: ohne Komplimente... Войди без спроса в недобрый час,-- так шугнете, хо-хо-хо-хо,-- не знай, как и выскочить! Я к вам, достоуважаемый шеф и maestro, от друга нашего Александры Викентьевны Светлицкой с напоминанием, что вы имеете десять минут опоздания...
-- Teufel!
Рахе спустил ноги с диванчика, положил сигару и, достав привычною рукою с полки клавираусцуг, принялся листать его, медленно следя нотные полосы сквозь золотое pince-nez.
-- Что она репетирует, милейший Светлячок? -- спросил, присаживаясь на подоконник, в табачном дыму, Берлога.
-- Нет, это не она...-- отозвался Рахе.-- Она ученицу свою привела... Беседкина, Соседкина, Наседкина... eine unmogliche {Невозможная (нем.).} фамилия для сцена... Я делал ей одна проба с фортепиано, и мне казалось, что dièse {Эта (нем.).} Наседкина имеет способность... Sehr grosse Stimme!.. {Очень сильный голос!.. (нем.).} Н-ню, я назначал ей две арии и один дуэт из "Мефисто" на сцене mit Orchester {С оркестром (нем.).}. Если сойдет хорошо, можно будет взять ее на вторые роли. Unsere {Наша (нем.).} Саня за нее очень хлопочет...
Берлога и Мешканов переглянулись с тою двусмысленною, нечистою улыбкою, которая у людей этой оперной труппы появлялась всегда, когда заходила речь об ученицах или учениках Светлицкой, пожилой певицы, известной по сплетням о разнообразии ее тайных пороков едва ли не больше, чем даже своим прелестным, мягким контральто.
-- Эта госпожа Колпицына,-- насмешливо сказал Берлога,-- у нее как? Из платящих или из хорошеньких?
-- Должно быть, из платящих,-- загрохотал Мешканов,-- потому что физиомордия не из значительных: так, всероссийская лупётка общеустановленного образца. Я, впрочем, ее все мельком видел, во мраке кулис или на сцене без рампы... Фигура, кажется, есть, и телеса в изобилии...
-- Не для меня!
Берлога скорчил гримасу. Мешканов продолжал.
-- И все конфузится и ахает... Говорит больше шепотом и, что ни скажет, потом ахнет: "Ах, что я? Ах как я? Ах какой вы? Ах, разве можно? Ах, я не так? Ах, я этак?.." Из купеческих дочерей; идет на сцену по случаю родительской несостоятельности. Образование получила в благородном пансионе с музыкою. Оттуда, надо полагать, и почерпнула эту свою столь великую невинность, что даже в собственный пол не верит...
Рахе, улыбаясь, обернулся к Берлоге от дверей, с клавираусцугом под мышкою:
-- Ти, новатор, реформатор, искатель новых чудес! Не хочешь ли пойти со мною -- послушай, посмотри, какие они бывают, эти приходящие к нам новенькие... Schreklich... {Ужасно... (нем.).} Eine угнетенная невинность, и вульгарна, как горничная!
-- Маша Юлович была когда-то и в самом деле горничною!
-- И какой школа! Oh, mein Gott {О, мой Бог (нем.).}, какой дурацкий школа! Этой Саня Светлицкой надо законом воспретить учить пению! Никакой понятия о классический метод.
Берлога рассмеялся.
-- Мориц! Пощади: ты знаешь, что я сам учился петь что-то вроде трех месяцев с половиною, да и те считаю потерянными для карьеры.
-- О, ти! ти!..-- даже как будто вспылил слегка Рахе.-- Что ти всегда толкаешь мне в глаза со своим ти? Ти поступал очень скверно, не приобретя классический метод, aber ein soldier {Но такой (нем.).}. Берлога имеет свое извинение не знать классический метод... Aber -- ein Берлога!.. А которая не есть Берлога, получает обязанность изучать классический метод. Без классический метод -- keine Musik! {Никакой музыки! (нем.).} Нуль! Мыльный пузырник! Артист не есть артист, и артистка не есть артистка!
Он торжественно поднял указательный палец.
-- Елена Сергеевна имеет классический метод!
-- Кто же в этом сомневается? -- проворчал Берлога, сразу став не в духе, как человек, которого неловким напоминанием возвратили к неприятным мыслям.
Рахе, смотря на него остро и проницательно, кивнул головою и повторил:
-- So! {Так! (нем.).} Она классический метод имеет!
* * *
Старая опытная театральная лисица, Мешканов сразу понял, что между столпами дирекции произошло объяснение не из веселых, догадался и о причинах, вызвавших объяснение. С дипломатически скромным лицом -- "моя хата с краю, ничего не знаю" -- открыл он бюро и уселся разбирать какие-то ведомости и записки.
-- Репертуарчик изволили получить? -- не глядя, спросил он Берлогу.
Тот продолжал громоздиться на подоконнике, как монумент, хмурый, мрачный и все более обставляясь недокуренными папиросами.
-- Заняты на этой неделе три раза. Во вторник -- "Борис Годунов", в четверг -- "Вражья сила", а в воскресенье имеете изображать Демона Лермонтова, который был человек чувствительный, хо-хо-хо-хо!..
-- И при этом каждый день репетиции оперы Нордмана?
-- Tu l'as voulu, Georges Dandin! {Ты этого хотел, Жорж Данден! (фр.) В знач. виноват сам -- пенять не на кого.}
-- Недурно! Дирекции на меня жаловаться не приходится: даром хлеба не ем. Как у нас сборы?
-- Битком. Если теперь еще будет иметь успех "Крестьянская война"...
-- Конечно, будет!-- почти вскрикнул Берлога и, швырнув папироску на пол, порывисто встал, руки в карманы.-- Надо быть ослами, идиотами, чтобы не понять этой музыки. Нордман -- гений, Мешканов!
-- Да ведь что же-с -- гений? -- возразил режиссер, зарываясь в бумаги.-- Что же-с гений? Гений в искусстве есть говядина без соуса... вещь прекраснейшая, но трудно приемлемая, а в большом количестве даже и нестерпимая-с. Зависит -- как приготовить и подать... Очень может быть, что господин Нордман действительно гений: я, знаете, как раньше никогда не видал живого гения, то степеней сравнения не имею и судить не могу. Ну а все же я больше на вас уповаю, Андрей Викторович, на ваше участие... Поджио тоже с большою любовью работает... А при всем том, ежели чистую правду говорить... хо-хо-хо-хо!.. вы меня не предадите, милый человек?
-- Валяйте,-- отозвался, глядя на землю, угрюмый Берлога.
Мешканов подмигнул и жалобным, гнусливым голосом протянул:
-- Примадонночку-то для Маргариты Трентской нам надо бы посильнее!
Берлога резко повернулся к нему спиною.
-- А я что говорю?! Мешканов тараторил:
-- Не вытягивает наша Лелечка. Нет! Добросовестность образцовая, искусства, ума и старания много, но... Изабелла ослабела! Кишка тонка! Сразу слышно: хорошо поешь, барыня, но не за свое дело взялась... Помилуйте! Финал-то второго акта? А?
Берлогу даже передернуло.
-- Э! Не раздражайте меня, Мешканов.
-- "Бог свободы, освяти наши мечи!" -- пропел режиссер, чуть не с волчьим каким-то аппетитом фанатика-меломана, смакуя широкую мелодию.-- Ух, чего у него там в хорах и в оркестре понапихано! Trombi! Tutti! {Трубы! Все! (ит.).} Сто сорок fortissimo {Очень громко (ит.).}, сбор всех частей в одно вавилонское столпотворение! Трясется земля, колеблются стены и -- и "обрушься на меня ты, вековое зданье!" Хо-хо-хо-хо!.. Тут примадонна должна всех вас верхами прихлопнуть и весь театр на воздуси поднять. Львица должна слышаться, львица-с! А у Лелечки оно выходит больше на манер огорченного котенка!
-- Не расписывайте, Мешканов. Знаю не хуже вас, что идем на авоську. Но -- если нет другой примадонны? На нет и суда нет.
-- Конечно-с. За неимением гербовой, хо-хо-хо-хо, пишем на простой. А только очень жалко. Опера хороша.
Берлога возразил значительно и грустно:
-- Не в том только суть, Мешканов, что опера хороша. Мало ли хорошей музыки пишут на свете? Важно, что это наша опера, Мешканов. Наша опера,-- вот этого нашего дела, вот этого нашего театра. Я в ней слышу наш плод, она наше законное достояние, она наше гениальное дитя. Вот в чем сила. Мы именно такой оперы двенадцать лет ждали.
-- И другой, подобной, еще столько же прождем,-- подхватил Мешканов.-- То-то и жаль, что мы не во всеоружии... Конечно, в конце концов, Елены Сергеевны воля -- хозяйская: директриса!..
Он ухмыльнулся с досадою неудовлетворенного знатока.
-- То же и в финальном дуэте вашем, когда вас вдвоем на казнь-то ведут...
-- Что еще в дуэте? -- встрепенулся Берлога.
-- Слышно: нельзя вам разойтись вовсю, не пущает Лелечка, расхолаживает.
-- Слышно? -- переспросил испуганный артист, машинально повторяя вполголоса знакомую фразу:
Из нашего пепла Феникс воскреснет
И пламенным облаком к небу взлетит...
На любимые бархатные звуки Мешканов даже зажмурился, как кот, которого пощекотали за ушами.
-- К сожалению, очень слышно-с... Одному-то Фениксу публика очень верит, что он взлетит к небу пламенным облаком, ну а другой... хо-хо-хо!-- того-с: застревает, наподобие баллон-каптива... Я ваш темперамент знаю. Такие дуэты для вас преопасные. Вскочит вам пламя в голову, рванете нутром-то,-- ау! что тогда от Лелечки останется? А с опаскою, с оглядкою, на узде -- оно не весьма-с!.. Хо-хо-хо-хо... холодновато... бледненько выходит...
-- Сам знаю,-- мрачно огрызнулся баритон.-- Не злите меня, Мешканов.
Режиссер выпучил свои шарообразные голубые глаза, выпятил трубою толстые губы.
-- Не вуле? Ком ву вуле! {Не хотите? Как вам угодно! (фр.).}
-- В среду у нас "Роберт-Дьявол",-- невинно-деловым тоном сообщил он, помолчав.
Берлога сердито дернул плечом.
-- В двадцатом веке кормят публику огорчениями чувствительного черта от родительской нежности! Кому это надо?
-- Ничего, побалуемся. Сбор хороший. Елена Сергеевна чудесно изображает арию с птичкою,-- от птички не отличишь!-- а Кереметев недаром же читал целое лето книги по магии и тому подобное: надо ему просветить публику, каков бывает настоящий ад, черти, дьяволы, суккубы, инкубы, лемуры, ламии и прочая средневековая нечисть...
-- Тьфу!.. В Изабелле кто же,-- моя Настасья отличаться намерена?
-- Они-с.
-- Воображаю!
Мешканов посмотрел на него пристально и насмешливо и запел, вертя плечами и перебирая полы пиджака, как кафешантанная певичка на эстраде:
Ох, мущины -- тру-ля-ля! Все вы хороши! Эгоисты, фаты, Нету в вас души!..
-- Увазыть дэвиц из города Пэрэмышля, дюша мой, умэ-ишь? -- спросил он, коверкая язык армянским акцентом.
-- Уметь-то умею,-- усмехнулся Берлога. Мешканов кивнул, моргнул, вздохнул, ударил ладонью по столу:
-- Ну итэрпи!