Граф Валерий Гичовский, обменявшись с Дебрянским новостями и принеся ему свои поздравления, поспешил с визитом к Вучичам. Старика он встретил на дороге, но Вучич настоял, чтобы Гичовский ехал на виллу, к Зоице, обещая вернуться очень скоро. Графу было нечего делать, он продолжал свой путь. Случилось так, что, кроме грума, отвесившего ему низкий поклон на крыльце, он никого не встретил в первых комнатах виллы. Хорошо знакомый с расположением дома, граф направился искать Зоицу на морской террасе. Но и здесь никого не было, кроме солнца, несносно палящего даже сквозь узор густо повисших виноградных лоз. Граф опустился в качалку — ожидать, пока появится какая-нибудь живая душа и доложит о нем хозяйке. Где-то вблизи он услышал гул разговора: спорили два женских голоса. Один как будто плакал, другой был резок и гневен. Гичовский вспомнил, что как раз у террасы, сбоку, в нижнем этаже находится комната Лалы. Он кашлянул раз, другой, но его не слыхали, разговор не прекращался, а, наоборот, все крепчал, становился все громче и резче. Гичовский невольно уловил несколько фраз, после которых он вдруг переменил свое намерение скромно удалиться, чтобы не стать непрошеным свидетелем чужих тайн, положил шляпу под качалку, притаился и насторожил уши…
— Нет, нет, нет! — говорил резкий голос. Гичовский едва признал его за голос Лалы. — Этого не будет никогда! Не валяйся у моих ног: это напрасно. Я не могу тебя простить, если бы и хотела; ты это знаешь. Зачем же эти просьбы и слезы? Все на ветер! Все на ветер!
Слов Зоицы Гичовский не расслышал. Злой хохот Лалы был на них ответом.
— Любишь! — вскричала она. — Ты его любишь! Какое мне дело до твоей любви? Как ты смеешь любить? Как ты смеешь говорить мне о твоей дрянной любви?
Опять невнятно пробормотала Зоица.
— Ты сошла с ума! — с холодным, презрительным гневом оборвала ее Лала. — Жених? Как достает у тебя дерзости произносить такие слова? Скажи еще: семья, муж, дети… Ты — обреченная девственница! В твоем уме подобная мечта, в твоих устах подобные слова — преступление…
— Да что я — не человек, что ли? — вскрикнула Зоица, поднимая голос. — Мне восемнадцать лет. Еще немного, и по здешним понятиям я буду уже старая дева. Мои подруги давно замужем.
— Они не давали обетов, — сдержанно возразила Лала. — Они не посвящали себя тайнам. Земные твари достанутся земным тварям, но твоим женихом и супругом будет только тот, кому ты клялась и присягнула… Он от своих прав никогда не отказывается, Зоица. Он испепелит тебя, но не отдаст…
Зоица молчала. Затем раздался ее голос, в котором звучали недоверие, нетерпение, почти насмешка:
— Если я так нужна ему, таинственному жениху моему, если он такой безотказный и могучий, зачем же он попустил меня в ту беду, что теперь нас окружила? Зачем он так долго ждет и не приходит? До каких пор мне увядать — невестою без жениха или женою без мужа? Когда же будет наконец — этот наш удивительный, чудесный брак?
— Никогда, если ты посмеешь продолжать таким тоном. Зоица воркнула что-то, понятое Гичовским как:
— Очень рада.
— Как смеешь ты предписывать законы и сроки стихии?
— Твое дело — молчать, терпеть и ждать. Его воля — высшая… что могу знать о ней я? Да, да! Даже я, потому что и я — раба, заключенная в темнице глухого и слепого человеческого тела. Быть может, это случится сейчас, сегодня в ночь, завтра, послезавтра… Быть может, когда Он удостоит тебя ложа своего, ты будешь уже дряхлою восьмидесятилетнею старухою, но в огненных кольцах объятий Его ты возродишься и станешь — как женщина в расцвете юности и зачнешь чудо, принесешь обетованный плод — великое божественное Яйцо, через которое возродится Он — новый Змей, надежда, опора и спаситель мира. Я открыла тебе возможность быть царицей вселенной, некогда всякая тварь назовет тебя своею госпожою и матерью, а ты… Опомнись! Береги себя, зорко блюди честь свою во всемирную славу ее, храни свое святое будущее, Зоица!..
— Я не могу и не хочу жить неведомым, будущим, Лала, — я молодая, меня настоящее зовет, я не способна состариться в упованиях и мечтах, похожих на бреды.
— Ты нетерпелива? Молись Ему, свершай священные обряды, зови Его, думай о Нем, тяни Его к себе мыслью сердца и желанием тела своего… Ты ленивая и небрежная. Я ли не молила, я ли не просила, чтобы ты разрешила мне украсить тебя священными начертаниями?
— Не начинай об этом. Ни за что! Ты дала мне слово оставить это до моего совершеннолетия.
— Не я дала слово, а ты вынудила его у меня.
— Все равно. Вопрос покончен, и я не желаю к нему возвращаться.
— Как же ты хочешь, чтобы Он ускорил свои пути к тебе, если ты сама засорила дорогу Его? Начертаний ты не хочешь, вещих слов не произносишь, обрядов не исполняешь, ни одного заклинания не умеешь повторить правильно, сколько я тебя не учу, ни единой жертвы ты ему не заколола, а теперь даже Цмока, Его живой образ, разлюбила и перестала ласкать…
— Что же мне делать? Я не могу выносить, когда его холодные кольца вьются по моему телу…
— Ara! A прежде могла?
— Я была девочка, и ручной уж забавлял меня, как всякая живая тварь в доме, как игрушка. С тех пор я выросла, узнала многих людей, получила образование, читала много книг…
Лала перебила:
— Очень нужны все они той, которая со временем будет знать все прошедшее, настоящее и будущее без учения и трудов, одним откровением супруга своего Великого Змея!
Зоица продолжала, не отвлекаясь на ее замечания:
— И теперь, конечно, я не в состоянии относиться к Цмоку с тем суеверным баловством, как ты его ласкаешь, как ты от меня требовала и меня выучила. Ласки, которыми ты его осыпаешь, кажутся мне противными и стыдными… Боюсь я, Лалица, что ты вовлекла меня в нехорошие подражания и выучила грязным делам.
Тяжелою злобною скорбью прозвучал ответ Лалы:
— И это говорит — так осмеливается говорить — будущая возрожденная Эвга, супруга Великого Змея, та, в которую должно войти вдохновение праматери человечества!.. Быть может, Зоица, и я уже противна тебе?
— Обидно так упрекать, Лала, — отозвался нерешительно возмущенный голос Зоицы, — ты сама столько же, как я, знаешь, что ты мой лучший друг, самое дорогое для меня существо на свете…
— Была — да… Но теперь? Не лги, Зоица, нельзя лгать перед тою, которая читает мысли, как писанные слова. Ты изменила мне, Зоица.
— Это неправда.
— Не телом, нет. Твоя мысль ушла от меня, твое нежное желание отвернулось от меня… С того вечера, как мы были в театре, погасли между нами священные ласки, которыми я сохранила тебя — чистую — от мужских соблазнов для грядущего супруга твоего, чтобы повторилось от века бывшее и через века реченное: чтобы непорочную и девственную — не тронутую нечистыми устами грешного раба Адама — принял в свои объятья свободную новую Эвгу Великий Змей Саммаэль… Может быть, и я уже не нужна тебе? Может быть, и мои ласки стали тебе в тягость?
Зоица долго молчала. Потом затаивший дыхание Гичовский едва расслышал ее лепет:
— Да, Лалица… Не сердись на меня… Я люблю тебя нисколько не меньше прежнего, но обряды эти… Ты взрослая женщина, и я уже не ребенок… Я устала насиловать свой стыд и краснеть за себя… Времена языческой совести давно минули… Я не хочу больше быть игрушкой прошлых веков — не надо мне, прости, не буду я больше участвовать в обрядах…
Глухой крик, стону подобный, вырвался из груди Лалы:
— Предательница! Неблагодарная! Так всему конец? Все — долой? Вся жизнь забыта? Несчастная! Вспомни ночи в горах Дубровника, вспомни ущелье, где ты над священным костром клялась мне, живой, и тетке Диве, мертвой, не знать земной любви? Где я представила тебя великим силам воздуха как мою наследницу и преемницу, которая станет их жрицею, когда придет мое время окончить жизнь в земной оболочке и соединиться со стихией? И рады были тебе великие силы воздуха, и нарекли тебя достойною, чтобы воплотилась в тебе не умирающая могучая Эвга и была бы, через тело твое, вновь супругою Великого Змея и возродила бы омраченную жизнь тварей в плоде Яйца, в котором будет новый Змей, борец и спаситель природы. Ага! Посмеешь ты снова сказать, мне, что любишь земного червя, северного чужеземца? Берегись, Зоица! Силы грозны и могущественны. Кто идет против них, погибает беспощадно. Твой посягатель обречен нами, он умрет, но тебя спасти еще можно. Мне жаль тебя. Откажись от него, чтобы он не увлек тебя в пропасть вместе с собою!
Зоица молчала. Потом раздался ее голос:
— Лалица, прости меня, я больше не верю во все это…
Лала вскрикнула, точно раненая.
— Не веришь? Но разве мало я показала тебе могучих тайн и грозных знамений? Чем же мне тебя уверить? Чудес тебе надо? Новых чудес?
— Лала, я не сомневаюсь, что ты можешь творить чудеса, на которые не способны другие люди…
— Слушай! Хочешь, я не скажу тебе больше ни слова — буду молчать, но с тобою заговорит человеческим голосом Цмок? Он повторит тебе все мои слова, увещания и угрозы…
— Это лишнее, Лала. Граф Гичовский не имеет твоих сверхъестественных даров, однако еще недавно заставлял говорить бутылку на столе и ножку стула, и ручку у двери, и часы на стене…
— Жалкое существо! Ты уже подозреваешь меня, что я фокусница, что мне равен может быть какой-нибудь чревовещатель!.. Хочешь, я обращу Цмока в палку, как когда-то еврей Моисей? Хочешь, день померкнет в твоих глазах, море взбесится и польется на террасу? Хочешь, вот эти столы и стулья будут плясать и кружиться пред твоими глазами? Хочешь, я буду говорить на языках, которых не знаю, и отвечать на вопросы, которых не слышу ушами и не вижу глазами?
— Лалица, это излишне. Я знаю силу твоего наваждения. Я испытывала его десятки раз.
— Все знаешь, все помнишь, со всеми согласна и — ничему не веришь?
— Лалица, порою мне кажется, что все, что было между нами, осталось во сне…
— Это он тебя уверил! Это его влияние! — с ненавистью прервала Лала. — Так знай же: лжет он — и сама себя не обманывай! Да, ты во сне, потому что вся земная жизнь — сон! Но этот сон и сейчас окружает тебя, и ты принадлежишь ему, и ты сама — сновидение для других, и вся явь, длящаяся для нас, долгая таинственная греза! Умри! Разрушь сон жизни — тогда ты будешь права. А до тех пор — не заблуждайся: не во сне, а наяву ты отдала мне во власть свою волю, чтобы я сделала тебя жрицею таинственной пятой стихии, разлитой между всеми стихиями, в которую со временем уйдем все мы.
Зоица остановила ее.
— А если не во сне, то страшно мне твоих тайн. Ты неудачно сделала свой выбор: я плохая ученица и не гожусь тебе в преемницы. Я слишком робка и слаба. Я не хочу их знать… я жить хочу, наслаждаться. Меня к земле тянет, к людям.
— Есть пути, с которых не бывает поворота, — сурово отозвалась Лала. — Кто взвалил себе на плечи непосильную ношу — тот надрывается под нею. Это закон. Ты, самоуверенная девчонка, просила у меня великой ноши. Я тебе ее дала. Неси же и умри под нею, если она тебя гнет к земле, но сбросить ее нельзя! Я предупреждала тебя в свое время.
— Что я могла понимать! — в свою очередь раздраженно воскликнула Зоица. — Мне не было и двенадцати лет… ты увлекла меня своими сказками о звездах, об огненных и воздушных людях, змеях, дивах воды и пламени. Разве я владела своим умом, когда бросилась за тобой в эту демонскую пучину? А с тех пор как отдаю сама себе отчет в своих поступках, верь мне: наш договор ничего не дал мне, кроме страха и стыда… Отпусти меня. Я хочу быть обыкновенною, мирною женщиною, я не гожусь в вещие и не буду больше ни участницей, ни орудием твоего колдовства. Лала холодно возразила:
— Если ты называешь колдовством желание, право и возможность смотреть в тайны природы глубже и более сознательно, чем в состоянии другие люди, пусть это будет колдовство, и я, конечно, колдунья. В таком случае и наш друг граф Гичовский, которого ты только что помянула, тоже колдун, только неудачный, потому что он все ищет, но не находит, а я нашла. Пускай колдунья! Слово не меняет дела и не мешает ему. Жрица Великого Змея выше оскорблений бедного человеческого языка. До сих пор ты не видела, чтобы мое колдовство принесло кому-нибудь зло или вред.
— Но теперь ты хочешь сделать зло ужасное! И кому же? Человеку, которого я люблю!
— Я уже сказала тебе, чтобы ты не смела произносить этого слова. Оно для тебя запретное. Берегись, Зоица! Я не одна тебя слышу… Смотри, как гневно поднял голову чуткий Цмок, как грозно устремлены на тебя его вещие глаза, как заклубились его сверкающие кольца.
— Если я не боюсь тебя, то тем более не испугаюсь бессмысленной и бессловесной твари… Лала! Оставь! Перестань! Не трави меня, уйми Цмока! Я не люблю, когда он бросается, злой, — я буду защищаться и могу его убить…
— Глупая девчонка! Ты кощунствуешь, угрожая посланнику Великого Змея…
— Этих посланников — сколько угодно под любым придорожным камнем.
— Да? Вот как? Вот уж до чего дошло дело? Так-то развратили тебя? И ты еще смеешь просить, чтобы я пощадила Дебрянского? Не я хочу сделать ему зло. Он сам идет к тому и вынуждает меня истребить его. Есть обстоятельства, при которых я теряю волю и обращаюсь в слепое орудие силы, живущей вокруг меня и мною повелевающей.
— Пожалей его, Лала! нашею вечною дружбой заклинаю тебя, прости!
— Откажись от него, — глухо сказала Лала после долгого молчания, — может быть, тогда я сумею как-нибудь успокоить оскорбленную стихию и отведу от чужеземца охватившую его беду…
— А он? — горько засмеялась Зоица. — Разве он откажется?
— Заставь его!
— Чем? Он знает, что я его люблю.
— Скажи, что разлюбила.
— Он не поверит и будет прав.
— Зоица!
— Что же ты кричишь? Вот ты сейчас предлагала мне испытать тебя чудесами… Ну, сделай так, чтобы я ненавидела и презирала его? Чтобы он ко мне сделался враждебен или равнодушен? Вот то-то и есть! Есть в человеке область, над которою твоя мудрость не властна… Убить ты можешь, но отнять любовь никогда.
Лала мрачно молчала. Зоица продолжала:
— Если бы я могла объяснить ему, кто ты, кто мы обе…
— Да. Недоставало только того, чтобы ты окончательно погубила себя — открыла ему таинства!
— А теперь он смеется над моими суеверными страхами. Он ненавидит тебя, он так озлоблен, что способен добиваться меня только затем, чтобы удалить меня от твоей власти. А власть твою надо мною он чувствует, хоть и не понимает, откуда она.
— Земной червяк! Прах двуногий! — еще глуше и ниже произнесла гневная Лала — Когда он появился у нас в доме, меня душил запах трупа… За ним следят чьи-то мертвые глаза, его ждут чьи-то объятия… но не твои!.. Нет, не твои!.. Погоди! Дай созреть новому месяцу: в полнолуние я совершу вещий обряд и буду знать о нем все…
Молчание было ответом.