Искусственная солдатская пѣсня, такъ и военно-лубочная картинка, настолько грубо фальсифицируетъ чувства и настроенія народа и, въ частности, солдатъ, по отношенію къ войнѣ, что это бросается въ глаза всякому, кто хоть мало-мальски знакомъ съ народомъ. Но особенно рѣзко выступаетъ на видъ вся тенденціозная фальшь этихъ пѣсенъ и картинокъ, если -сопоставить съ ними произведенія истиннаго- народнаго творчества -- рекрутскія, солдатскія и историческія пѣсни, въ которыхъ такъ ярко и опредѣленно выступаетъ реальное отношеніе народа къ солдатчинѣ и войнѣ.
Русскій солдатѣ прежде всего поразительно скроменъ по отношенію къ себѣ и къ своей роли въ войнѣ. Онъ отличается, по выраженію Л. Н. Толстого, "молчаливымъ безсознательнымъ величіемъ и твердостью духа, стыдливостью передъ собственнымъ достоинствомъ" {"Севастоп. разсказы".}. Онъ не только не способенъ бахвалиться своей храбростью, безстрашіемъ и побѣдами, мои вообще не любитъ говорить про свои подвиги. И если въ солдатской пѣснѣ иногда и прорывается выраженіе: "споемъ пѣсню про себя", то за нимъ тотчасъ же слѣдуетъ характерная оговорка:
"Мы не сами про себя,1)
Про лютаго короля".
1) "Не за тѣмъ, чтобы объ себѣ толковать или жаловаться" -- поясняетъ Кирѣевскій.
Или:
Мы не для ради себя
Для Прусскаго короля.
Или еще по одной версіи:
"Мы не сами про себя -- мы про Волгушку" 1).
1) А. И. Соболевскій, тамъ же, No 10.
Напрасно было бы искать въ настоящихъ солдатскихъ пѣсняхъ восторженныхъ описаній блестящихъ парадовъ, героическихъ битвъ, грома побѣдъ. Русская народная муза не вдохновляется войной. Солдатскія пѣсни проникнуты безысходной грустью и горькой жалобой. Солдатъ, какъ и крестьянинъ, видитъ въ войнѣ только ея ужасы, кровь и стопы, горе и лишенія. Если народная муза иногда останавливается на изображеніи войны, то картина всегда получается одинаково ужасная. Солдаты
"Которые на горѣ --
По колѣни стоятъ въ рудѣ (крови),
Которы подъ горой --
Тѣхъ засыпало землей"
Какъ только "загремитъ пальба ружейная", какъ уже
"Что не камушки съ крутыхъ горъ покатилися,
Покорились съ плечъ головушки солдатскія;
Что не алое сукно въ полѣ заалѣлось,
Заалѣлась тутъ кровь солдатская"1).
1) Соболевскій, No 145.
И всюду, гдѣ только происходили битвы, тамъ картина оказывалась одна и та же. У "пресловутаго Яикушки" "круты бережки и низки долушки"
"Костьми бѣлыми, казачьими усѣяны,
Кровью алою молодецкою упитаны,
Горючими слезами матерей и женъ поливаны".
У "славнаго тихаго Дона"
"Не сохами-то славная земелюшка наша распахана, не плугами,
Распахана наша земелюшка лошадиными, копытами,
А засѣяна славная земелюшка солдатскими головами...
Украшенъ-то нашъ тихій Донъ молодыми вдовами...
Цвѣтенъ нашъ батюшка, славный тихій Донъ сиротами,
Наполнена волна въ тихомъ Дону отцовскими, матерными слезами".
На "чужой дальней сторонушкѣ", куда гонятъ "невольничковъ" воевать, всегда
"Головами поле, усѣяно,
А рудою поле вливало,
Тѣлесами поле вскрывано".
Народная муза рѣдко останавливается на изображеніи битвъ. Она гораздо больше занимается описаніемъ повседневной казарменной и бивуачной жизни, изображеніемъ настроенія, мыслей и ощущеній солдата и его родныхъ. Она не находитъ достаточно сильныхъ словъ и красокъ для опредѣленія всей горечи и тяжести солдатской жизни:
"Какъ далече, далеченько, во чистомъ полѣ,
Еще того подалѣ, во раздольицѣ,
Какъ не бѣлая березынька къ землѣ клонится,
Не бумажные листочки раздуваются,
Не шелковая ковыль травынька разстилается.
Еще стелется-разстилается полынь горькая,
Охъ, и нѣтъ тебя горчѣе во чистомъ полѣ,
А еще того горчѣе служба царская".
Орошеніе "службы царской" съ "горькой полынью" повторяется въ десяткахъ пѣсенъ. Въ другихъ пѣсняхъ для службы царской подбираются не менѣе мрачные эпитеты: "грозная служба царская", "горе-несчастье", "кручинушка великая", "разнесчастное житье", "неволюшка-невзгодушка". Солдаты называются "невольничками". Идя на войну, они только- и дѣлаютъ, что плачутъ:
"Рекрута катаются,
Слезами уливаются,
Платомъ уширяются,
Въ солдаты наряжаются".
Выступая въ походъ,
"Идучи они, солдаты, сами плачутъ,
Въ слезахъ они дороженьки не видятъ,
Въ возрыданьицѣ словечушка не молвятъ".
Или:
"Не роса пала, на травушку,
Что катились горючи слезы,
Горючи слезы солдатскія.
Идучи, братцы, въ землю Шведскую,
Всѣ солдаты, во слезахъ идутъ,
Во слезахъ идутъ, возрыдаючи".
Особенно ярко высказалось душевное состояніе солдата въ слѣдующей пѣснѣ:
"Кто бы могъ достать среди моря желтаго песочку?
Кто бы стеръ съ моей острой сабли красную ржаву?
Вскрылъ бы мои молодецкія бѣлыя груди.
Посмотрѣлъ бы, посмотрѣлъ бы мое ретивое сердце,
Отчего-то оно во мнѣ все изныло.
Безъ поры безъ времячка молодца сокрушило?
Безъ огня-то оно, мое сердечушко, сгорѣло,
Безъ полымя-то оно, мое ретивое, сотлѣло" 1).
1) Соболевскій, No 193.
Самое тяжелое для солдата -- это разлука съ родной стороной, съ родомъ-племенемъ, отцомъ-матерью молодой женой, малыми дѣтками, съ зазнобушкой.
Солдатъ постоянно рвется душой "ко двору",
"Къ отцу, къ матери, къ малымъ дѣтушкамъ,
Къ малымъ дѣтушкамъ, къ молодой женѣ" 1).
1) Тамъ же, 47.
Солдату "забидно", не то, что царь его на службу посылаетъ, а то, что
"Отецъ, мати стареньки остаются,
А некому будетъ поить ихъ кормити",
что
"Молоды жены овдовѣли,
Малы дѣтушки осиротѣли". (148):
Солдату особенно жалко
"Малыхъ дѣтушекъ горемычныхъ,
Что остались они наги-босыя,
Насидятся теперь за столомъ голодныя,
Наглядятся они кусочка поданнаго". (234).
Поэтому солдату такъ страшна и ненавистна "чужа-дальняя сторона".
"Чужа дальна сторона безъ вѣтру сушитъ,
Безъ вѣтра сушитъ и безъ мороза знобитъ".
Она
"Придушила черны-кудерцы ко буйной головѣ,
Высушила кровь-румянецъ съ моего бѣлаго лица" (218).
Не менѣе тяжела солдату и оторванность отъ обычнаго крестьянскаго труда. Крестьянской дѣвушкѣ обидно не то, что ея милаго- берутъ въ солдаты, а то, что его
"Всѣ сосѣди неработникоімъ зовутъ" (25).
Создать, призывая отца и мать съ нимъ горе горевать, жалуется имъ на свою судьбу:
"Я не пахарь полевой,
Не косецъ я луговой,
Не рачитель домовой,
Я -- солдатикъ рядовой!" (78).
Другой солдатъ плачетъ:
Цеперъ мое не жицце, ни бицце,
Цеперъ мое не гуляняйко,
А целеръ мэе распращенейко
Братцы будуцъ или сѣно косицъ,
А я буду въ жалавуры ходзиць,
Братцы будуцъ или съ грабельками,
А я бду ходзиць съ шабельками.
Еще одинъ причитываетъ:
Лепши дома цѣлымъ бухаць,
Якъ мы войнѣ муштровъ слухаць.
Лепши дома грабельками,
Якъ на войнѣ шабеликами.
Легшій дома хлѣбъ овсяны,
Якъ мы войнѣ пытливаны 1).
1) Шейнъ. "Матеріалы" T. I., стр. 555, 463.
Далѣе идутъ горькія жалобы на трудности, обиды и лишенія солдатскаго житья:
Солдатъ плачется:
... "Мнѣ науки не (понятъ,
Всѣ начальники бранятъ.
Офицеры бить хотятъ" 1).
1) Соболевскій, тамъ же, No 29.
Или:
"Намъ ученье -- ничего,
Между прочимъ -- тяжело...
Не довернешься -- бьютъ,
Перевернешься -- бьютъ". (257).
Или:
"Лучше было насъ на свѣтъ не родить,
Какъ намъ тяжко Государю служить.
Мыжъ яму што день пѣсеньки пяемъ,
Мыжъ отъ яго по сто палушекъ беремъ" 1).
1) Шейнъ. Тамъ же, стр. 473.
Одами побоями не исчерпываются трудности солдатскаго житья. Солдатская пѣсня продолжаетъ жаловаться:
"Что ни день, что ни ночь намъ, солдатушкамъ, угомону нѣтъ:
Темна ноченька приходитъ --
Намъ, солдатушкамъ, на караулѣ быть;
Бѣлъ денечекъ наступаетъ --
Намъ, солдатушкамъ, во строю стоять,
Во строю стоять намъ, солдатушкамъ,
По ружью держать;
Пристоялись рѣзвы ноженьки ко сырой землѣ,
Придержалися бѣлы рученьки къ строеву ружью,
Приглядѣлися наши глазыньки на чисты звѣзды".
Но горше всего жалуется солдатъ на голодъ:
"И стояли мы, солдатушки, трое суточки
Не пиваючи и не ѣдаючи".
И этотъ стонъ повторяется на равные лады въ десяткахъ другихъ пѣсенъ.
"Становились мы при мхахъ, при болотахъ,
Много голоду и холоду принимали".
Или:
"Какъ съ поломя очи наши стали красныя,
А на личикахъ служивые стали черные,
Съ прикусочки уста наши прихватилися,
Съ большихъ маршовъ рѣзвы ноженьки спотыкалися".
Солдатское житье "горе-горькое, кукушечье", потому что
"Припилася намъ болотная вода,
Прихлебалися намъ постны щи,
Намъ пріѣлись оржаные сухари".
И солдатъ не останавливается даже передъ упрекомъ:
"Государь нашъ, православный царь,
Поморилъ же ты насъ голодомъ!"1)
1) Соболевскій, No 215.
Что солдатъ придаетъ особое значеніе "продовольственному вопросу", констатируютъ также и наблюдателя солдатской жизни. По словамъ г. Немировича-Данченко, во время русско-турецкой войны солдаты особенно цѣнили Скобелева за его заботы о солдатскомъ продовольствіи. "Солдаты говорятъ: съ Скобелевымъ драться можно -- всегда сытъ будешь" {Годъ войны т. I 276.}. По словамъ другого наблюдателя, солдаты разсказывали. "Въ третьей кожѣ пришли подъ Плавну-то. Одна кожа сойдетъ, другая наростаетъ... Опять насчетъ харчу и аммуниціи -- до страсти какъ плохо было, особливо обувь: въ однѣхъ онучахъ на приступъ ходили".
Въ общемъ, отношеніе солдата съ войнѣ и походной жизни вполнѣ опредѣляется слѣдующими словами великаго знатока народной жизни, Гл. Успенскаго:
"Громадная масса русскихъ воиновъ, которые, исходивъ тысячи верстъ, перемучившись всѣми муками, совершивъ необычайные подвиги, возвращаются смиренно по домамъ, не находятъ иного разговора, какъ о харчахъ, объ одеждѣ, о томъ, гдѣ что дешево изъ продукта" {Соч. т. I. стр. 875.}.