Современники Боккачіо держались, конечно, иного взгляда на "Декамеронъ", чѣмъ наше время, да и самъ авторъ придавалъ ему не то значеніе. Въ предисловіи -- prooemio -- къ "Декамерону" Боккачіо разсказываетъ о страданіяхъ своей долголѣтней любви въ высокопоставленной особѣ (altienmo е nobile amore), страданіяхъ, причиненныхъ не столько жестокостью любимой женщины, столько пылокъ страсти,-- страданіяхъ, которыя умѣрялись только бесѣдами и совѣтами добрыхъ друзей, и прекратились сами собою съ теченіемъ времени, по Божьему ивволепію. Желая, какъ опытный человѣкъ, другимъ такимъ страдальцамъ доставить утѣшеніе, онъ издаетъ сборникъ сказокъ (intendadi raceontare cento Doyelle, о ftwole, о parabole, о istorie, che dire le vogliamo), въ которыхъ преобладаютъ галантныя приключенія, какъ очень поучительныя и интересныя дли такого рода читателей. Особенно рекомендуется это утѣшеніе прекрасному полу. Женщины часто бываютъ принуждены скрывать свою страсть, которая оттого, какъ извѣстно всѣмъ то испытавшимъ, только усиливается. Покоряясь чужой волѣ, сидя въ комнатахъ почти безъ дѣла, женщины волей или неволей на часу мѣняютъ по тысячѣ равныхъ мыслей; и невозможно, чтобъ эти мысли всѣ были веселыя. А когда слѣдствіемъ страсти у нихъ является меланхолія, омѣ не имѣютъ противъ нея тѣхъ средствъ, какъ мужчины, которые въ подобныхъ обстоятельствахъ могутъ развлечься, прогнать тоску я уличной жизнью, и охотой, и верховой ѣздой, и игрой, и торговлей. Этимъ несчастнымъ женщинамъ и предназначенъ сборнымъ (другія довольствуются иглой и веретеномъ); если отъ достигнетъ своей цѣли, то пусть утѣшенныя читательницы поблагодарятъ за это ту любовь, "которая, освободивши автора отъ своихъ узъ, дала ему возможность другимъ доставить удовольствіе".
Таимъ образомъ, давать пищу праздному уму, наполнять воображеніе влюбленныхъ лобовными похожденіями -- вотъ благодѣтельная цѣль автора. Хотя этой цѣли и можно приписать веселый и легкій тонъ во многихъ фривольно-безцеремонныхъ разсказахъ сборника, но общее содержаніе его, конечно, ваше подобной задачи: иначе оно не пережило бы своего; творца. За этимъ предисловіемъ слѣдуетъ введеніе, съ знаменитымъ описаніемъ чумы, поразившей Флоренцію къ 1348 году. О красотѣ и силѣ слога въ этомъ препрославленномъ критикою введеніи было говорено очень много, и отрицать его литературныя достоинства невозможно. Это первый образецъ художественной классической прозы Италіи. Правда, описаніе это нѣсколько проникнуто античнымъ вліяніемъ, и Боккачіо упрекали въ томъ, что онъ тутъ подражалъ Лукрецію; но не простительна ли подржательность человѣку, страстно увлеченному тѣми способами выраженія мысли, которые открывались теперь, благодаря оживавшей литературѣ древнихъ? можно ли ставитъ въ укоръ писателю, создавшему литературную рѣчь, что онъ въ. открытіи новаго пути руководится и новооткрытымъ идеаломъ древне-классическаго совершенства? Онъ только переноситъ въ народный языкъ то изящное искусство построенія рѣчи, ту формальную внѣшнюю сторону поэзіи, которая въ античной литературѣ своею правильностью х законченностью такъ обаятельно дѣйствовала на молодые умы европейскихъ гуманистовъ, и которая со временемъ въ Италіи перешла въ мертвую подражательность, а на сѣверѣ -- въ псевдо-классическое направленіе національной литературы. Въ наше время эта строгая правильность описанія, эта закругленность общаго, законченность и равновѣсіе отдѣльныхъ фразъ и цѣлыхъ періодовъ кажутся и холодно-условными, и риторическими; а въ свое время, когда эти пріемы явились организующимъ элементомъ языка, впершіе ставшаго орудіемъ художественнаго творчества, они не могли не войти въ законъ прозаической рѣчи; описаніе чумы представляетъ собою не даромъ лучшій образецъ классическаго итальянскаго слога.
За характеристикой населенія, пораженнаго страшной пандеміей, за краснорѣчивымъ описаніемъ всеобщаго страха и унынія, Боккачіо разсказываетъ, какъ семь молодыхъ дѣвушекъ сходятся въ церкви Santa Maria Novella, заводятъ рѣчь объ ужасномъ времени, которое переживаетъ городъ, о томъ, о другомъ,-- и, наконецъ, одна изъ нихъ начинаетъ развивать такого рода мысли: почему имъ, молодымъ и здоровымъ, не воспользоваться правомъ всякой живой твари заботиться о своемъ существованія? Что имъ тутъ дѣлать? чего ждать въ городѣ, гдѣ всюду смерть и горе? Не лучше ли имъ удаляться за время въ деревню, гдѣ чистый воздухъ и невинныя радости предохранятъ ихъ отъ заразы? Такъ предлагаетъ одна изъ нихъ, другія съ ней соглашаются; но уѣхать изъ города дѣвушкамъ, однимъ неудобно; въ эту минуту къ нимъ подходятъ; трое знакомыхъ, любезныхъ и красивыхъ молодыхъ людей, которые, оказывается, вполнѣ раздѣляютъ ихъ взгляды и предлагаютъ свои услуги для поѣздки, чѣмъ дамы и пользуются. Для б о льшаго интереса этого предпріятія надо замѣтить, что каждый изъ мужчинъ влюбленъ въ одну изъ прекрасныхъ особъ. Молодежь выбираетъ загородную виллу, снабженную всѣми удобствами, съ красивымъ, разнообразнымъ, мѣстоположеніемъ и здоровымъ воздухомъ, беретъ съ собою необходимую прислугу и проводитъ нѣсколько дней въ прогулкахъ, бесѣдахъ и другихъ невинныхъ забавахъ, потому что радость и веселье -- лучшее средство противъ чумы. Чтобъ не слишкомъ скоро истощились всѣ удовольствія, рѣшено каждый день прибѣгать къ любимому времяпровожденію и развлеченію флорентійцевъ -- въ новелламъ. Каждый членъ веселаго общества обязанъ разсказывать по сказкѣ въ день, всѣхъ ихъ десять, и въ десять дней виллежіатуры составится сборникъ въ сто новеллъ; отсюда и его греческое названіе. Таковъ общій планъ; прибавимъ, мастерское описаніе тѣхъ мѣстъ, которыя посѣщаются гуляющими, разговоровъ и занятій между разсказами, канцону, романсъ, который поется въ заключеніе каждаго дня -- вотъ и вся рамка великаго произведенія. О томъ, что на чрезвычайно удобна и примѣнена вполнѣ удачно и что послѣдующіе новеллисты рѣдко придумывали болѣе счастливую фабулу, связывающую разсказы въ одно цѣлое,-- говорено было не разъ; не мало думали и о томъ, что побудило Боккачіо рядъ красивыхъ картинокъ и бойкихъ новеллъ открытъ мрачной картиной страшной эпидеміи; въ самомъ дѣлѣ, не можетъ не казаться страннымъ, что за серьезнымъ и строгимъ характеромъ этого описанія слѣдуетъ крайне фривольное настроеніе какъ въ разговорахъ этой молодежи, такъ и въ остроумныхъ анекдотахъ, большею частью -- очень пустыхъ по содержанію. Что побудило автора прибѣгнуть къ этой рѣзкой антитезѣ, къ сопоставленію тяжелаго времени, тамъ наглядно, характеризованнаго, и насаждающейся молодежи, описанной не съ меньшимъ сочувствіемъ? Можетъ быть, эффектъ чисто художественный: на общемъ черномъ фонѣ вступленія особенно рельефно выдѣляются слѣдующія затѣмъ ярко-радужныя фигуры "Декамерона"; Боккачіо, какъ настоящему художнику слова, должна была бытъ хорошо извѣстна сила грандіозныхъ контрастовъ, примѣненная у насъ такъ трагически Пушкинымъ въ "Пирѣ во время чумы". Но кромѣ эстетическаго, въ этомъ вступленіи усматриваютъ соображеніе и нравственнаго свойства: останавливаясь на характеристикѣ этого времени, указывая на главное и неизбѣжное его вліяніе, на перемѣну нравовъ или -- правильнѣе -- на пониженіе нравственности, Боккачіо хотѣлъ, быть можетъ, оправдать неприличный тонъ тѣхъ повѣстей, который имъ вложены въ уста благовоспитанной молодежи. Онъ самъ даетъ поводъ думать это, говоря, что умалчиваетъ о настоящихъ именахъ молодыхъ дѣвушекъ, потому что онѣ, вслѣдствіе вышеуказанныхъ причинъ, т.-е. чумы и вызваннаго ею ненормальнаго настроенія умовъ, говорили и слушали такія вещи, которыхъ впослѣдствіи онѣ будутъ стыдиться и которыя могутъ быть истолкованы въ ущербъ ихъ нравственности. Нельзя отрицать, что въ этомъ есть своя доля правды: Боккачіо, какъ самъ пережившій эту эпидемію, долженъ былъ знать и видѣть ея вліяніе на народъ, тѣмъ болѣе, что онъ ее видѣлъ не во Флоренція, а -- по мнѣнію его біографа Ландау -- въ Неаполѣ, гдѣ уровень общественной нравственности всегда былъ ниже, чѣмъ на его родинѣ. Та распущенность нравовъ, которая приписывается историками чумѣ, должна была въ королевской резиденціи усилиться скорѣе, чѣмъ среди торговаго населенія города, жизнь котораго была строже и проще. Очень вѣроятно, что страсть къ наслажденіямъ, въ ущербъ, серьёзному содержанію жизни, которая всегда играла большую роль въ существованіи веселаго общества при французскомъ дворѣ Неаполя, никогда не досягала болѣе сильныхъ и пагубныхъ размѣровъ, чѣмъ во время заразы. При всеобщей паникѣ, при видѣ, что одинъ за другимъ погибаютъ близкіе, здоровымъ людямъ, у которыхъ подъ южнымъ небомъ, кажется, еще сильнѣе, чѣмъ у другихъ, стремленіе къ радостямъ жизни,-- здоровымъ людямъ, несмотря на горе и отчаяніе, ничего не оставалось дѣлать, какъ гнать всякую мысль и заботу о завтрашнемъ днѣ, пользоваться минутой, потому что не знаешь, сколько осталось прожилъ. Слѣдствіемъ этого взволнованнаго настроеніи является перевѣсъ самыхъ низкихъ стремленій и помысловъ надъ чувствомъ пристойности, надъ чувство" человѣческаго достоинства. Быть можетъ, ту игру физическихъ страстей, которую такъ открыто выставилъ Боккачіо въ своемъ сборникѣ, онъ хотѣлъ нѣсколько извинить этимъ грустнымъ состояніемъ народнаго ума; разыгравши не на-долго роль моралиста въ началѣ труда, онъ тѣмъ меньше могъ впослѣдствіи стѣсняться въ своемъ нескрываемомъ цинизмѣ, сваливая на чуму то, что лежало столько же въ его личномъ характерѣ, сколько и въ характерѣ его народа и его времени.
Но удобнѣе всего, мнѣ кажется, предположить, что это мрачное введеніе къ веселымъ сказкамъ было невольнымъ эффектомъ, антитезой ненамѣренной, а оправданіе авторомъ вольности сюжетовъ -- соображеніемъ совершенно второстепенны". Въ основѣ этой фабулы могъ лежать реальный, дѣйствительно случившійся фактъ: въ народѣ могло сохраняться воспоминаніе о кружкѣ молодежи, удалившемся отъ заразы на виллу; а въ художественной обработкѣ фактъ этотъ получилъ совершенно новое значеніе, вѣрное духу цѣлой эпохи. Не забудемъ, что Боккачіо писатель -- средневѣковой. А въ ту эпоху европейской юности, представленіе о смерти, о будущей жизни, мысли о наказаніяхъ за грѣхи въ видѣ страшныхъ болѣзней и эпидемій были очень близки воображенію религіозно-настроеннаго человѣчества. Напуганная постояннымъ напоминаніемъ о грѣхѣ и судѣ, тревожная мысль среднихъ вѣковъ эти страшные образы находила и въ искусствѣ, которое тогда служило почти исключительно религіознымъ цѣлямъ; если же въ христіанской религіи ни одинъ догматъ по силѣ и глубинѣ не можетъ равняться съ догматомъ искупленія, главнымъ основаніемъ нашей вѣры, и если воскресеніе, страданія и смерть Искупителя сильнѣе всего затрагиваютъ набожное чувство человѣка, то естественно, что церковныя изображенія на эту тему должны были поселить въ воображеніи народа мрачныя картины смерти и разрушенія, которыя были такъ несвойственны античному искусству, умѣвшему скрывать ужасы смерти подъ идеальною красотою ея изображенія. Символы страданій, крестной смерти, страшнаго суда, ада, стали достойными предметами новаго искусства, и должны были производить наиболѣе потрясающія впечатлѣнія на вѣрующія души; освоившись съ нимъ, искусство должно было пріучить народную фантазію въ грандіознымъ эффектамъ сопоставленія жизни и смерти, къ сильнымъ и величественнымъ антитезамъ, тѣшившимъ ту первобытную, какъ-бы нетронутую мысль, которая всѣ контрасты мѣрила своимъ религіознымъ возбужденіемъ. Хотя знаменитый мотивъ рисунковъ "Пляска смерти" явился только въ XV вѣкѣ, но быстрая популярность его, распространенность и наконецъ художественное завершеніе этой идеи въ знаменитомъ произведеніи Гольбейна -- указываютъ на то, какъ сродна была средневѣковой мысли эта игра несходными представленіями, это постоянное возвращеніе въ величественвой идеѣ смерти, воплощаемой въ самыхъ разнообразныхъ формахъ. Гольбейнъ, рисуя, какимъ образомъ смерть похищаетъ людей, пользовался народнымъ творчествомъ не въ меньшей мѣрѣ, чѣмъ и Дантъ, котораго грандіозныя созданія ада, чистилища и рая: выросли изъ народныхъ представленій. "Пѣвецъ любви", Петрарка, первый человѣкъ новаго времени, родоначальникъ новаго направленіи въ умственной жизни Европы, и тотъ, воспѣвая любимую женщину въ итальянскихъ стихахъ, очень часто обращается къ мысли о смерти, о будущей жизни: Triunfi in vita e in morte di Laura... Triunfi della morte.
Понятно послѣ этого, что Боккачіо не могъ не поддаться религіозно-взволнованному настроенію своего времени, и жизнерадостный цѣнитель любви и земныхъ наслажденій, ставшій подъ конецъ благочестивымъ монахомъ, не могъ не внесть въ самое свое искреннее и наиболѣе доступное массамъ произведеніе того memento more, которое коренилось во воемъ міросозерцаніи тогдашняго человѣчества. Въ Пизанскомъ Campo Santo существуетъ, знаменитая въ исторіи живописи, композиція XIV вѣка "Тріумфъ смерти". Ландау (Boccaccio, Leben u. Werke, стр. 130) вспоминаетъ о ней, говоря о мѣстѣ дѣйствіи "Декамерона", и предполагаетъ, что фабула "Декамерона" могла быть взята изъ дѣйствительной жизни, что собираться веселой молодежи въ прекрасной мѣстности и проводить время въ забавахъ и бесѣдахъ -- было въ привычкахъ тогдашняго общества, или что, быть можетъ, живописецъ написалъ въ одной частой композиціи какъ-бы иллюстрацію въ популярному творенію Боккачіо. Но воспоминаніе объ этой картинѣ могло бы дать поводъ къ болѣе глубокой параллели между произведеніемъ живописи и поэзіи одной и той же эпохи.
Неизвѣстный художникъ,-- Вазари приписываетъ эту картину Орканьо, но новѣйшіе изслѣдователи опровергаютъ его,-- изобразилъ рядомъ сценъ, расположенныхъ на одной стѣнѣ, и въ той безпритязательной группировкѣ, которой держались живописцы среднихъ вѣковъ,-- побѣду, тріумфъ, смерти, какъ называетъ это Куглеръ. Смерть въ черномъ одѣяніи скосила массу самыхъ разнообразныхъ жертвъ, большею частью людей богатыхъ, счастливыхъ, между тѣмъ какъ въ сторонѣ убогіе нищіе съ клювами и повязками тщетно зовутъ ее, протягивая къ ней руки. На скалахъ подъ которыми молятъ объ освобожденіи эти. несчастные, видны отшельники, проводящіе время въ молитвахъ, и заботахъ о невинной жизни, а неподалеку роскошное общество всадниковъ, королей, наткнулось на могилу, изъ которой глядятъ трупы: испуганные кони бросаются въ сторону, безпокоятся, всадники выражаютъ ужасъ, видя такъ близко дѣло смерти. А сама неумолимая смерть носится надъ обществомъ прекрасныхъ дамъ и кавалеровъ (въ нихъ, говоритъ Вазари, современники видѣли портреты живыхъ лицъ), которые, расположившись подъ апельсинными деревьями, на лугу, покрытомъ цвѣтами, проводятъ время за музыкой, въ яркихъ костюмахъ, дамы съ собачками, мужнины съ соколами въ рукахъ. Это беззаботно наслаждающееся общество, надъ которымъ летаютъ маленькіе амуры, не чувствуетъ близости могущественнаго властелина смерти, и напоминаетъ ту честную компанію "onesta brigata", которая бѣжала отъ ужасовъ, господствовавшихъ между родными и знакомыми, и въ воздухѣ, наполненномъ амурами, повѣствовала веселыя новеллы. И если жъ произведеніи живописи контрастъ земного наслажденія и всеобщаго разрушенія былъ задуманъ такъ глубоко и производилъ такое сильное впечатлѣніе, то почему же современнику-писателю не воспользоваться было тѣмъ же самымъ мотивомъ, сроднившимся со всею мыслью его вдохи? Но у глубокомысленнаго живописца образъ веселящейся молодежи былъ только частнымъ явленіемъ, подтверждавшимъ его религіозную мысль о ничтожествѣ человѣка, между тѣмъ какъ у поэта образы страданія, болѣзни и смерти, нисколько не повліяли на тонъ его разсказовъ, и веселость молодежи заглушала всякія нравственныя соображенія. Христіанская идея правосудія и возмездія, которая должна лежать такъ близко жъ представленію о смерти, нигдѣ не проглядываетъ въ "Декамеронѣ". Боккачіо такъ же мало, какъ и Саккетти, заботятся о нравственномъ значеніи мастерски описанныхъ приключеній, насмѣшекъ и проказъ. Употребивши извѣстный художественный пріемъ, авторъ какъ будто и забылъ про нравственные законы той религіи, которая породила игу игру сильными контрастами въ художественной мысли его времени. Поэтому, если нельзя отрицать, что, сопоставляя строгій характеръ описанія чумы съ фривольнымъ дудокъ новеллъ, Боккачіо произвелъ и блестящую антитезу и нѣсколько оправдалъ цинизмъ разсказываемыхъ въ подобное время повѣстей, то все-таки проще предположить, что тутъ идетъ рѣчь о фактѣ дѣйствительной жизни, вытекавшемъ изъ всего настроенія средневѣковой мысли. Кладя этотъ фактъ въ основу своей фабулы, Боккачіо являлся вполнѣ человѣкомъ своего времени у слѣдовалъ тому направленію художественной. дѣятельности, которое любило рѣзкіе контрасты жизни и смерти, наслажденія и страданія, и отдавало преимущество или строго-религіозному взгляду на жизнь,-- какъ у художника пизанскаго Campe Santo, или, какъ у Боккачіо, ненасытной потребности, проявившейся послѣ долгаго поста, потребности жить и радоваться.
За описаніемъ чумы и образа жизни на виллѣ начинается первый отдѣлъ разсказовъ, первый день "Декамерона".
Несмотря на кажущееся разнообразіе и богатство сюжетовъ, передать въ общихъ чертахъ содержаніе всѣхъ 10-ти дней не такъ трудно, если воспользоваться тѣми рамками, въ которыя самъ авторъ отдѣлилъ свои новеллы; а главное, не слѣдуетъ упускать изъ виду, что тутъ собраны въ одно цѣлое разнообразныя черты повѣствованія, созданнаго народною средневѣковою фантазіею. Не вдаваясь въ разборъ источниковъ каждой новеллы, что уже давно сдѣлано учеными спеціалистами,-- мы намѣтимъ въ "Декамеронѣ" тѣ элементы разсказа, въ которыхъ выразился духъ эпохи и націи, которые обусловили и данную форму повѣсти. Нѣкоторые изъ этихъ элементовъ мы видѣли уже отчасти въ Новеллино, другіе сшивались въ флорентійской новеллѣ Саккетти; но въ Новеллино особенно сильны отголоски рыцарской эпопеи, рыцарской жизни, всѣ общеевропейскіе и ранне-итальянскіе мотивы поэзіи, и очень немного сюжетовъ относятся къ области "Новеллы" въ, тѣсномъ смыслѣ слова, т.-е. къ тѣ" разсказамъ о продѣлкахъ, насмѣшкахъ, хитростяхъ, которые привились и выработались въ буржуазной средѣ, городскихъ общинъ. Въ "Декамеронѣ", напротивъ, имъ отведено чуть-ли не первое мѣсто, и въ изобиліи описанныхъ мошенничествъ, проказъ и обмановъ Боккачіо можетъ равняться хотя бы съ подражателемъ своимъ Саккетти, обработавшимъ, какъ мы видѣли, почти исключительно одинъ этотъ мотивъ. Въ самомъ дѣлѣ, въ "Декамеронѣ" множество разсказовъ идетъ на подобныя тоны.
Надо замѣтить, что Боккачіо самъ подводилъ свои новеллы, басня, притчи или исторіи (о favole, о parabole, о istorie), какъ онъ ихъ называетъ, подъ извѣстныя рубрики; такъ, въ первый день изъ девятый, каждый разсказываетъ, что ему вздумается -- и тутъ немалая доля интересно-описанныхъ продѣлокъ и анекдотическихъ остроумныхъ отвѣтовъ; но затѣмъ всѣ остальные дни разсказы ведутся на заданныя темы; въ шестой день, разсказчики приводятъ примѣры того, какъ люди быстрымъ отвѣтомъ отдѣлывались отъ непріятности,-- тутъ слѣд. какъ въ Новеллино, эти fiori di parlare, т.-е. un bel detto, или nuova risposta, una leggiadra parola, будутъ играть глазную роль; въ седьмой день, разсказывается объ обманахъ мужей женами -- излюбленная тема той странствующей повѣсти, которая здѣсь служить, можно сказать, самымъ ближайшимъ источникомъ новеллы, и первообразы которой встрѣчаются въ восточныхъ вымыслахъ самой глубокой древности; въ восьмой день, говорится опять объ обманахъ и насмѣшкахъ (beffa) вообще одного надъ другимъ; наконецъ, въ третій день, идутъ разсказы о тѣхъ, это хитростью и ловкостью пріобрѣлъ желаемое или возвратилъ себѣ потерянное, и потому даютъ большой просторъ тѣмъ уловкамъ и обманамъ, которые имѣли невѣроятную способность забавлять слушателей, не возмущая ихъ нравственнаго чувства. Изобиліе подобныхъ сюжетовъ не удивитъ насъ, если вспомнимъ, что сама дѣйствительность флорентійской жизни могла доставить значительный матеріалъ остроумнымъ, насмѣшливымъ проказамъ, анекдотамъ, мошенничествамъ и т. п.; а новеллистъ воспроизводитъ или окружающую его жизнь, или тѣ образы и сюжеты, которые завѣщаны народу его первобытнымъ творчествомъ и живутъ въ немъ въ видѣ сказокъ, загадокъ, анекдотовъ, и др. отдѣльныхъ мотивовъ повѣствованія. Въ исторіи Боккачіевой новеллы участвуетъ такимъ образомъ большая часть средневѣковою повѣствовательнаго творчества; но близость ихъ въ эпохѣ и націи можно видѣть и не углубляясь въ исторію происхожденія и превращенія этихъ сюжетовъ: исторія эта могла бы завести насъ слишкомъ далеко отъ Италіи, въ сѣдую глубину арійскихъ преданій, въ буддистскую Индію или въ позднегреческую беллетристику. Интересно въ данномъ случаѣ не столько прослѣдить варіаціи и переходы сюжета, сколько разсмотрѣть, какъ извѣстные мотивы народнаго разсказа подъ перомъ великаго писателя создаютъ новые пути поэтической мысли, усиливаютъ реалистическое ея направленіе, опредѣляя тѣмъ самымъ ея художественную форму.
Преобладаніе сатирическаго духа фабліо сказывается во многихъ разсказахъ "Декамерона", направленныхъ противъ духовенства и церкви и причинившихъ впослѣдствіи столько угрызеній совѣсти набожному поэту; впрочемъ, разсказывалъ онъ ихъ для потѣхи читателей, безъ всякаго влого умысла, давая только возможность оцѣнить тотъ комизмъ, который составляетъ одну изъ самыхъ яркихъ сторонъ его таланта. Первая новелла перваго дня представляетъ собою отличный образецъ такихъ сюжетовъ по характерному содержанію и по тону разсказчика. Вотъ въ чемъ ея содержаніе:
Одинъ французскій купецъ принужденъ сопровождать брата своего короля въ Тоскану и поручаетъ нѣкоему Чьяпеллетто получить деньги съ его должниковъ въ Бургундіи. Чьяпеллетто, этотъ нотаріусъ города Прато, жилъ въ то время въ Парижѣ и, какъ человѣкъ, замѣчателенъ былъ тѣмъ, что для него ничего не значило дать ложное свидѣтельство, посѣять раздоръ между людьми, совершить смертоубійство, насмѣяться надъ таинствами церкви и т. п., не говоря уже про развратъ, въ фальшивыя кости. Ему поручается собрать долги съ такихъ же прекрасныхъ людей, какъ онъ самъ: потому что, думается купцу, мошенникъ самъ, онъ съумѣетъ справиться съ мошенниками бургундцами. Онъ и берется за это; пріѣзжаетъ въ Бургундію и останавливается у двухъ земляковъ-ростовщиковъ. Этимъ ремесломъ итальянцы въ то время часто занимались во Франціи, и были извѣстны подъ именемъ ломбардовъ. Ничѣмъ еще не выдававши себя и своего характера, заболѣваетъ сэръ Чьяпеллетто все сильнѣе и сильнѣе и приводитъ тѣмъ своихъ хозяевъ въ немалое затрудненіе: что съ нимъ будутъ дѣлать, если онъ у нихъ умретъ? Они хорошо знаютъ, что онъ за человѣкъ, но гостепріимно приняли его, ради богатаго довѣрителя. Теперь выкинуть его на улицу неловко передъ людьми, потому что всѣ видѣли, какъ они заботились о немъ, лечили его. Съ другой стороны, они также знаютъ, что онъ не захочетъ ни исповѣдываться, ни причащаться, умретъ, и никакая церковь не приметъ его тѣла отъ нихъ (ломбарды за ремесло свое преслѣдовались во Франціи и были отлучены отъ церкви) и придется его выбросить какъ собаку; да если онъ и вздумалъ бы покаяться, то грѣховъ у него такъ много и они такъ велики, что ни одинъ священникъ не дастъ ему отпущенія. А народъ, который и такъ-то не очень любитъ ломбардовъ и не находитъ законными ихъ дѣла, подниметъ крикъ, и имъ придется поплатиться не только имѣніемъ, но, пожалуй, и жизнью. Пока они разсуждали такимъ образомъ, больной лежалъ въ сосѣдней комнатѣ и слышалъ весь ихъ разговоръ. Призвавъ ихъ къ себѣ, онъ успокоилъ ихъ, говоря, что избавляетъ ихъ отъ затрудненій, желаетъ видѣть священника. Они позвали къ нему монаха святой жизни, и тотъ началъ исповѣдывать его. На вопросъ: когда онъ въ послѣдній разъ былъ у св. тайнъ?-- Чьяпеллетто, отъ роду небывшій на исповѣди, покаялся, что, привыкши исповѣдываться каждую недѣлю, онъ по болѣзни цѣлыхъ восемь дней не принималъ таинства. Въ этомъ тонѣ шла вся исповѣдь: на вопросъ объ объяденіи и пьянствѣ, больной разсказалъ, что онъ постится, кромѣ большихъ постовъ, еще три раза въ недѣлю; но, будучи иногда на богомольѣ или на молитвѣ, онъ, когда утомляется, пьетъ воду съ наслажденіемъ и жадностью пьяницы и ѣстъ салагъ съ большимъ удовольствіемъ, чѣмъ то должно набожно постящемуся человѣку. По поводу скупости и любви къ деньгамъ онъ проситъ святого отца не удивляться тому, что онъ живетъ у ростовщиковъ: онъ пріѣхалъ къ нимъ съ цѣлью указать все зло и несправедливость ихъ дѣлъ, наставить на истинный путь; самъ онъ былъ человѣкомъ богатымъ, раздавшимъ большую часть наслѣдства бѣднымъ и дѣлившимъ съ ними все, что ни пріобрѣталъ. Не судился ли ты?-- Да, очень часто. Но возможно ли удержаться, видя какъ люди преступаютъ заповѣди Божіи и не страшатся суда его?-- Не клеветалъ ли ты? не говорилъ ли дурно про кого?-- Да, говорилъ! Сосѣдъ его часто билъ жену, а онъ сказалъ это роднымъ ея, потому что жаль было бѣдняжку, которая должна была терпѣть побои каждый разъ, какъ мужъ напивался. И всѣ отвѣты были въ такомъ родѣ. Въ одномъ грѣхѣ, который особенно тяготилъ его душу, онъ сознался самъ: однажды въ субботу, вечеромъ, онъ велѣлъ слугѣ вымести комнату, и тѣмъ выказалъ неуваженіе къ святому дню воскресенія, который онъ знаетъ, какъ слѣдуетъ почитать всякому христіанину; а затѣмъ, зная, какое святое мѣсто храмъ Божій и какъ слѣдуетъ его уважать и хранить въ чистотѣ, онъ однажды осмѣлился плюнуть въ церкви! Понятно, что на такое раскаяніе монахъ не находитъ ничего, кромѣ словъ одобренія и утѣшенія, и невольно удивляется святости умирающаго. Вдругъ тотъ начинаетъ плакать самыми горячими, искренними слезами; на вопросъ монаха, больной говоритъ, что ему такъ стыдно, что онъ не смѣетъ и подумать о грѣхѣ, который столько лѣтъ при каждой исповѣди вызываетъ въ немъ самое горькое чувство. Духовникъ желаетъ узнать въ чемъ дѣло; больной боится сказать; священникъ настаиваетъ и наконецъ открывается, что, будучи еще малымъ ребенкомъ, нашъ праведникъ дурнымъ словомъ оскорбилъ маму свою (bestemmiai una volta la mamma mia); сколько ни уговариваетъ его духовникъ, онъ не хочетъ вѣрить, что Богъ проститъ ему такой ужасный грѣхъ. Словомъ, этотъ мошенникъ въ такомъ совершенствѣ разыгралъ Тартюфа и такъ мастерски провелъ святого отца, что тотъ въ благоговѣніи передъ нимъ, приготовилъ его въ смерти. А ломбарды, слушая педали эту исповѣдь, не мало потѣшались и хохотали и не могли не удивляться какъ человѣкъ, готовящійся предстать предъ Вѣчнаго Судію, можетъ остаться вѣренъ себѣ, лгать и обманывать священника, не смотря на близкую, вѣрную смерть; тѣмъ не менѣе они были очень довольны, что монахъ обѣщалъ умирающему похоронить его въ церкви своего ордена. Умираетъ сэръ Чьяпеллетго; духовникъ разсказываетъ о его добродѣтеляхъ всей братіи; со всей церковной помпой выносятъ обманщика изъ дому; при большомъ стеченіи народа хоронятъ его; духовникъ произноситъ умилительную рѣчь, въ которой, на основаніи его предсмертныхъ признаній, выставляетъ его идеаломъ христіанскаго совершенства. Слушатели тронутф; начинаютъ благоговѣть передъ могилой якобы святого человѣка, а черезъ нѣсколько времени слава новаго угодника такъ велика, что ставятся свѣчи, вѣшаются ex-voto и получаются исцѣленія.
Современный читатель, можетъ быть, подумаетъ, что тутъ Боккачіо хотѣлъ обличить суевѣріе народныхъ массъ, посмѣяться и надъ довѣрчивымъ монахомъ? Нисколько. Мораль разсказчика состоитъ въ томъ, что тутъ слѣдуетъ удивляться благодати Божіей, которая, не взирая на заблужденія, видитъ только чистую вѣру и принимаетъ молитвы, хотя бы онѣ обращены были не къ святому, а въ недостойному грѣшнику. Несмотря на такое разсужденіе, содержаніе повѣсти какъ нельзя лучше подтверждаетъ ту мысль, что новеллистъ за ловкостью описываемаго обмана, продѣлки, не видѣлъ или не хотѣлъ видѣть ея нравственнаго безобразія: въ самомъ дѣлѣ, набожный человѣкъ -- за набожность говоритъ его мораль -- разсказываетъ самымъ веселымъ тономъ святотатство, насмѣшку надъ таинствомъ, и его такъ смѣшитъ, такъ радуетъ комическій контрастъ того дурного, что есть въ человѣкѣ, и того святого, чѣмъ онъ прикидывается, что онъ ведетъ діалогъ исповѣди съ неподражаемымъ мастерствомъ, которое, конечно, пропадаетъ въ краткомъ изложеніи. И этотъ тонкій, непередаваемый комизмъ лжи, проведенной до мельчайшихъ подробностей, такъ увлекателенъ, что забываешь, что тутъ дѣло касается предсмертнаго покаянія, что весь эффектъ разсказа въ самомъ возмутительномъ обманѣ, котораго авторъ какъ будто и не замѣчаетъ,-- до того онъ любуется его удачнымъ исходомъ. Въ мастерствѣ разсказа, въ каждой отдѣльной, законченной чертѣ этого діалога, въ каждомъ мѣтко схваченномъ оттѣнкѣ рѣчи такъ и сквозитъ у нашего поэта безсмертный типъ, довершенный геніемъ Мольера, такъ и чувствуется тонкая иронія, внесшій комизмъ Тартюфа, созданнаго и французскимъ поэтомъ по преданіямъ средневѣковой сатиры.
Это характерное содержаніе, этотъ юморъ и комизмъ въ веденіи новеллы составляютъ настоящее вступленіе въ "Декамеронъ""
Вторая повѣсть его не менѣе характеристична для времени и личности автора. Еврея уговариваетъ пріятель-христіанинъ перемѣнить вѣроисповѣданіе. Тотъ сперва не соглашается ни съ какими доводами, но, побывавъ въ Римѣ, рѣшается принять крещеніе: тамъ онъ видѣлъ на дѣлѣ всю испорченность прелатовъ, развращенность и продажность папской куріи, и не могъ не убѣдиться въ истинѣ той религіи, которая существуетъ и процвѣтаетъ, несмотря на такую бездну злоупотребленій. Остроуміе этого разсужденія, pointe анекдота въ неожиданномъ оборотѣ дѣла -- принятъ религію потому только, что ее рекомендуетъ безнравственность ея служителей!-- дѣлаютъ эту новеллу достойнымъ произведеніемъ средневѣковой діалектики и обличеніемъ того класса общества, котораго меньше всего щадила народная насмѣшка: Саккетти и Боккачіо, дѣлая духовныхъ лицъ героями самыхъ возмутительныхъ похожденій, слѣдовали только вкусамъ публики, писали вполнѣ въ духѣ народной повѣсти. А церковь, какъ-бы сознавая свою силу и неуязвимость, безмолствовала и не думала налагать запрещенія на злую сатиру новеллистовъ; только въ XVI вѣхѣ, когда этимъ орудіемъ стала пользоваться реформація,-- католичество, инквизиція начали преслѣдовать насмѣшниковъ, и это преслѣдованіе не миновало и "Декамерона". Но наврядъ ли онъ заслуживалъ его, отражая въ себѣ только то, что жило въ мысляхъ всего общества. Если Дантъ, выразивши въ художественныхъ образахъ все умственное и нравственное достояніе эпохи, не щадилъ желчи и злобы въ обличеніи того папства, которое онъ изобразилъ подъ видомъ кровожадной волчицы, Петрарка въ нѣкоторыхъ сонетахъ собралъ всѣ самые сильные и грозные эпитеты противъ "прежняго Рима, а теперь лживаго и преступнаго Вавилона" (сои. 107: Fontana di dolore, albergo d'ira...), то неудивительно, что и Боккачіо не затруднился принять въ свой сборникъ этого анекдота; тѣмъ болѣе, что его, какъ разсказчика, привлекало пикантное содержаніе, неожиданная развязка, придающая и соль, и комизмъ новеллѣ.
Не болѣе, какъ пикантность остроумнаго отвѣта, ловкость еврея, увернувшагося отъ поставленной ему ловушки, видѣлъ авторъ и въ слѣдующей -- третьей новеллѣ этого дня, заимствованной имъ изъ Новеллино. Это знаменитый разсказъ-аллегорія о трехъ кольцахъ, которымъ хитрый еврей отвѣчаетъ на вопросъ Саладина, какое изъ трехъ вѣроисповѣданій истинное? Этотъ разсказъ заключаетъ въ себѣ основную мысль философской драмы Лессинга: "Натанъ Мудрый". Боккачіо тутъ не видѣлъ ни философской мудрости, ни догматическихъ выводовъ, потому что дѣвушка, въ уста которой вложена глубокомысленная тэма, ведущая свое происхожденіе съ Востока, начинаетъ ее разсужденіемъ о томъ, какъ слѣдуетъ быть осторожнымъ въ вопросахъ и отвѣтахъ: если глупость вводитъ насъ въ большое горе, то умъ избавляетъ мудраго человѣка отъ большихъ опасностей (si come la sciocchezza spesse volte trae altrui di felice stato e mette in grandissima miseria, coei il senno di grandisaimi pericoli trae il savio e ponlo in grande e sicuro ripoeo). Флорентинца заинтересовала тонкость ума, предохранившаго Мельхиседека, Лессингова Натана, отъ подставленной ему западни, а не глубокая аллегорія, не широкая идея гуманизма, которую нѣмецкій философъ-поэтъ вложилъ въ свою драму.
Остальная новеллы этого дня имѣютъ предметомъ плодотворныя послѣдствія сильнаго, мѣткаго слова, сказаннаго кстати; тема эти изобиловали и въ Новеллино и рекомендовались для повѣствованія и поясненія; ana nnovissima risposta, on bel detto, опредѣляя даже отчасти самое названіе "Novella", изстари цѣнились разсказчиками, какъ и у насъ цѣнится веселый анекдотъ, способствующій оживленію легкаго разговора; а новеллы "Декамерона" носятъ на себѣ прежде всего характеръ безпритязательной бесѣды въ кругу веселящейся молодежи. Поэтому такимъ анекдотамъ посвященъ весь шестой день, а въ первомъ днѣ -- шесть разсказовъ. Изъ нихъ по своему древнему происхожденію особенно замѣчателенъ разсказъ (Nov. 5) о маркизѣ Монферратской, которая, угостивши французскаго короля обѣдомъ изъ одного куринаго мяса, нѣсколькими ловкими словами (con alquante leggiadre parolette) отвергаетъ его безумную любовь; мотивъ этотъ представляетъ собою въ нѣкоторомъ родѣ "общее мѣсто", которое г. Буслаевъ указываетъ и въ древней восточной редакціи Синдабада, или сборника Семи Мудрецовъ, и въ псковской легендѣ про Игоря и Ольгу, и въ легендѣ о Петрѣ и Февроніи Муромскихъ (P. В., стр. 727). Всѣмъ этимъ "bel detto", остроумнымъ замѣчаніямъ, удачнымъ отвѣтамъ приписывается большая сила, напримѣръ: невѣроятная способность исправить человѣка отъ такого порока, какъ скупость, или изъ дурного сдѣлать благороднаго человѣка; такъ (Nov. 9), разсказывается, какъ благородная гасконка, возвращаясь изъ Святой земли, I оскорблена была на островѣ Кипрѣ: она хочетъ обратиться къ королю, но слышитъ, что онъ не изъ тѣхъ, которые вступаются за поруганную честь. Тѣмъ не менѣе она со слезами приходитъ къ нему и проситъ, чтобы онъ, перенесши такъ много оскорбленій, научилъ ее какъ ей снести одно безчестіе. Урокъ понятъ и король исправляется, дѣлается благороднымъ мстителенъ обидъ. Такъ какъ этотъ разсказъ заимствованъ изъ Новеллино (No 51), гдѣ онъ переданъ въ двухъ-трехъ словахъ, то на немъ хороню видно, какъ Боккачіо составлялъ занимательную повѣсть, обставивши анекдотъ, красное словцо, характеристическими подробностями, деталями, списанными съ дѣйствительности. Не иное что какъ анекдотъ, мѣткую фразу, примѣненную удачно къ даннымъ обстоятельствамъ, цѣнилъ Боккачіо и въ Nov. 6-й перваго дня, гдѣ насъ прежде всего поражало бы обличеніе. Это разсказъ о томъ, какъ духовенство, любящее деньги, придиралось въ не виннымъ замѣчаніямъ одного богатаго человѣка, чтобъ подвергать его разнымъ взысканіямъ и поборамъ; а онъ однажды примѣнилъ къ нимъ евангельское изреченіе, что за все воздастся сторицею (Ев. отъ Матѳ., гл. 19, ст. 29), говоря, что и въ томъ супѣ, который въ монастырѣ подаютъ нищимъ, на томъ свѣтѣ потонетъ сама монашествующая братія; монахи такъ тронулись безобидной насмѣшкой, что съ тѣхъ поръ оставляли его въ покоѣ. Особеннаго остроумія тутъ не замѣтно, и не вѣрится въ дѣйствіе такого замѣчанія, но все-таки цѣль разсказа -- не обличеніе корыстолюбія, а острота догадливаго человѣка.