Слѣдующій романъ Бурже Андрэ Корнели (переведенъ въ "Сѣв. В." 1887 г. NoNo 1--3) посвященъ авторомъ любимому учителю Тэну. Въ этомъ посвященіи Бурже сперва заимствуетъ у Тэна мысль, что работа, надъ которою авторъ больше всего думалъ, должна быть украшена и именемъ того друга, котораго онъ больше всего уважаетъ; затѣмъ онъ признается, что романъ этотъ наиболѣе приближается къ его художественному идеалу (le rêve d'art), т. е. наиболѣе соотвѣтствуетъ его взглядамъ на романъ, какъ на анализъ жизни, основанный на данныхъ современной научной психологіи. Эпиграфомъ онъ беретъ заповѣдь "не убій". Уже отсюда можно видѣть, какой авторитетъ имѣетъ для Бурже доктрина Тэна и его научные пріемы анализа; можно и предполагать потому, что тотъ нравственный вопросъ, который выраженъ ветхозавѣтною заповѣдью, будетъ разсмотрѣнъ опять, какъ и въ "Преступленіи противъ любви", съ "научной" точки зрѣнія. А такъ какъ мы знаемъ, что на романъ, украшенный именемъ почитаемаго учителя, затрачено было много мысли, то, ожидая очень глубокаго разсмотрѣнія вопроса, мы вправѣ думать, что данными научной психологіи авторъ докажетъ намъ, почему сказано "не убій", т. е. объяснитъ, какую цѣну имѣетъ или должна имѣть для насъ жизнь ближняго.
Этихъ ожиданій романъ не оправдываетъ. Уже съ первыхъ страницъ начинается описаніе того психологическаго процесса, которымъ заканчивается "Преступленіе противъ любви", т. е. безконечное резонерство человѣка, мучимаго угрызеніями совѣсти. Описаніе ведется отъ лица самого героя, Андрэ Корнели, который путемъ подробнаго пересказа своей жизни, своихъ чувствъ, поступковъ и ихъ мотивовъ, хочетъ спять съ сердца давящую его тяжесть. Эта форма исповѣди даетъ автору удобный и легкій способъ заглянуть глубоко во внутреннюю жизнь своего героя, а для читателя утомительное однообразіе этого анализа искупается интересомъ уголовно-криминальнаго свойства: въ романѣ два убійства, и въ исповѣди кающагося преступника вниманіе читателя обращается не столько на душевную жизнь героя, сколько на загадочность того преступленія, съ котораго начинается романъ и тайна котораго открывается только въ концѣ книги. Это чисто-внѣшній интересъ, съ данными научной психологіи имѣющій мало общаго, но любопытство знать, кто убійца? какъ его найдутъ? какъ объяснится тайна?-- заставляетъ съ интересомъ слѣдить за аналитическою мыслью разсказчика, который взвѣшиваетъ данныя -- и надо отдать ему справедливость -- не столько внѣшнихъ уликъ и доказательствъ, сколько внутреннихъ, психологическихъ путемъ найденныхъ подозрѣній. Везъ этого криминальнаго элемента наврядъ-ли Андре Корнели могъ бы имѣть успѣхъ. А это служитъ лучшимъ опроверженіемъ художественныхъ взглядовъ Бурже: если въ этомъ романѣ онъ видитъ примѣненіе того новаго идеала, который долженъ примирить методъ точной науки съ поэтическимъ творчествомъ, то примѣненіе это крайне неудачно. То, что ново въ Андрэ Корнели -- то скучно: психологическія наблюденія, наука, анализъ вносятъ въ повѣсть тоску холоднаго резонерства; а то, что нравится, что даетъ жизнь и интересъ разсказу -- то не очень цѣнно въ художественномъ отношеніи: криминальный элементъ нельзя не отнести къ банальнымъ пріемамъ повѣствованія. Впрочемъ, напомню еще разъ, что Бурже не такой писатель, художественный талантъ и пріемы котораго заслуживали бы большого вниманія. Посмотримъ лучше, какъ комментируетъ онъ этимъ романомъ Моисееву заповѣдь, т. е. какъ на основаніи своихъ "научныхъ" теорій ставитъ и рѣшаетъ вопросъ о цѣнности человѣческой жизни.
Напомню для ясности содержаніе романа. Семейная жизнь адвоката Корнели напоминаетъ семью Шазель въ "Преступленіи противъ любви". Мужъ -- дѣлецъ, голова и работникъ, обожаетъ жену; а она его не цѣнитъ и не понимаетъ: ея симпатіи на сторонѣ его друга, свѣтскаго, изящнаго Термонда. Мужъ это замѣчаетъ и всѣ чувства свои по этому поводу излагаетъ въ письмахъ къ сестрѣ. Однажды онъ уходитъ на дѣловое свиданіе съ какимъ то пріѣзжимъ иностранцемъ и въ то время, какъ жена его мирно бесѣдуетъ дома съ Термондомъ, онъ умираетъ отъ выстрѣла этого незнакомца. Убійство такъ хорошо задумано и обставлено, что полиція никакъ не можетъ найти слѣдовъ убійцы. Черезъ два года вдова выходитъ замужъ за Термонда. Таинственная смерть отца и замужество матери очень тяжело отозвались на 9 лѣтнемъ Андрэ. Единственное, любимое и страстно привязчивое дитя, онъ рисуется нервнымъ, чуткимъ, нѣжнымъ ребенкомъ, на котораго эти два событія произвели неизгладимое впечатлѣніе. Онъ ненавидитъ Термонда, чувствуя, что онъ отдаляетъ отъ него мать, а мать онъ обожаетъ, хотя всѣ проявленія этой любви парализуются въ немъ присутствіемъ отчима. Дѣтство Корнели было очень грустное и душевная жизнь его наполнялась двумя чувствами: ненавистью къ отчиму, стоявшему между нимъ и матерью, и желаніемъ отомстить смерть отца -- онъ поклялся разыскать убійцу во что бы то ни стало. Но когда Андрэ выросъ, получилъ свободу и деньги, то долженъ былъ убѣдиться, что частному лицу не одолѣть тѣхъ препятствій въ раскрытіи преступленія, которыхъ не превозмогло правосудіе. Онъ прекратилъ поиски и существованіе его сдѣлалось совершенно безцѣльнымъ. Профессіи онъ себѣ никакой не выбралъ и сталъ вести самый банально-свѣтскій образъ жизни, но память убитаго отца и дѣло отмщенія все-таки не выходили у него изъ мысли, и это придавало мрачный фаталистическій оттѣнокъ его убѣжденіямъ. Но, вотъ, смерть тетки и доставшіяся ему письма его отца заставили его стряхнуть апатію: изъ этихъ писемъ онъ убѣдился, что единственный человѣкъ, которому нужна была смерть отца, былъ -- ненавистный ему отчимъ. Андрэ готовъ былъ заподозрить и мать въ сообществѣ съ Термондомъ, но одинъ взглядъ на нее, когда она пріѣхала хоронить золовку, одинъ разговоръ съ нею, когда, отдавшись воспоминаніямъ, она чистосердечно разсказала сыну исторію своего перваго замужества,-- вполнѣ убѣдили его въ ея невинности и вернули ей всю любовь его. Тѣмъ сильнѣе падало подозрѣніе на отчима. Если не было прямой улики -- во время убійства онъ былъ въ семьѣ убитаго -- то онъ могъ быть нравственно отвѣтственнымъ: настоящій убійца могъ быть подосланъ. Какъ ни странно для нашего времени такое предположеніе, но оно овладѣваетъ всею мыслью Андрэ, обращается въ мучительный кошмаръ, какъ химера, превратившаяся въ дѣйствительность.
Бурже, такимъ образомъ, обрабатываетъ въ этомъ романѣ ту же тему, что Шекспиръ въ Гамлетѣ; роль привидѣнія играютъ и письма отца, и антипатія къ отчиму: они также, какъ тѣнь отца Гамлета, взываютъ къ отмщенію. Первое свиданіе Андрэ съ отчимомъ убѣждаетъ его, что Термондъ необходимо долженъ быть сообщникомъ того убійцы, который заманилъ его отца въ ловушку и скрылъ слѣды преступленія. Уликъ у него никакихъ нѣтъ: угнетенное настроеніе сумрачнаго, болѣзненнаго Термонда можетъ быть столько-же слѣдствіемъ его физическаго недуга, сколько неспокойной совѣсти. Оправдать свое подозрѣніе Андрэ необходимо, но какимъ путемъ? Дѣйствовать на основаніи писемъ отца черезъ слѣдователя,-- значило бы бросить тѣнь на мать, въ невинности которой онъ твердо убѣжденъ, и нанести ей, въ лицѣ отчима, глубокое неизгладимое огорченіе. Ему остается путь психологическій -- наблюденія, соображенія, догадки. Первый разговоръ его съ Термондомъ, который долженъ подтвердить ему его подозрѣнія, напоминаетъ сцену Раскольникова и Порфирія Петровича, съ такимъ мастерствомъ нарисованную Достоевскимъ. Конечно, это сходство, какъ и сходство съ шекспировскою трагедіею, только внѣшнее, только по темѣ. И у Бурже, и у Достоевскаго собесѣдники говорятъ одно, подозрѣваютъ другое, и каждый, отвѣчая на сказанное, ловитъ невысказанный ходъ мысли и старается скрыть свои намѣренія. Термондъ -- человѣкъ свѣтски-сдержанный, всегда осторожный, если и имѣетъ тайну, то по оплошности ее не выдастъ, и Андрэ тѣмъ труднѣе его поймать, что онъ видитъ, какъ хорошо Термондъ понимаетъ его подозрительность, его игру. Эти сцены повторяются, потому что Андрэ всячески слѣдитъ за Термондомъ, чтобы найти какую-нибудь улику, а тотъ не уклоняется, напротивъ, самъ идетъ на встрѣчу этому сближенію. Борьба тянется долго, пока судьба не даетъ Андрэ новаго оружія въ руки. Мать его, дѣлясь съ Андре своею заботою, выдаетъ ему семейную тайну Термонда: у него есть братъ негодяй, бывшій на военной службѣ подъ судомъ за воровство и скрывшійся заграницу; онъ постоянно волнуетъ Термонда письмами съ вымогательствомъ денегъ. Для Андрэ это извѣстіе является давно желанною уликою. Этотъ дезертиръ и есть, значитъ, тотъ убійца, который по порученію брата совершилъ преступленіе. Андрэ разыскиваетъ его, получаетъ отъ него всѣ требуемыя свѣдѣнія -- и въ роли карающаго правосудія является къ отчиму. Онъ предлагаетъ ему покончить самоубійствомъ. Термондъ напоминаетъ ему о матери, о томъ, какъ она будетъ несчастна; а это напоминаніе о любви матери къ убійцѣ его отца, наполняетъ Андрэ такой яростью, что онъ бросается на отчима и закалываетъ его кинжаломъ. Термондъ имѣетъ еще на столько силы и благородства характера, что пишетъ нѣсколько словъ женѣ, прося прощенія, что огорчилъ ее, лишивъ себя жизни. Онъ умираетъ. Свидѣтелей не было и Андрэ уноситъ съ собою тайну преступленія. Цѣль жизни достигнута, отомщеніе за отца -- выполнено. Но Андрэ глубоко несчастенъ; онъ видитъ, что напрасно пролилъ кровь: та любовь матери къ убійцѣ его отца, которая такъ мучила Андрэ, не кончилась со смертью Термонда. Мать продолжаетъ окружать его память тою-же заботливостью и вниманіемъ, которыя расточала ему и при жизни. И Андрэ продолжаетъ ощущать тотъ-же недостатокъ любви съ ея стороны, отъ котораго онъ страдалъ и раньше, да къ тому еще мучительныя угрызенія совѣсти, подъ давленіемъ которыхъ онъ и пишетъ свою исповѣдь.
Какой-же смыслъ этого разсказа? Не хочетъ-ли Бурже сказать имъ, что къ убійству не слѣдуетъ прибѣгать даже тогда, когда того требуетъ наиболѣе законное естественное чувство, какъ любовь сына къ родителямъ? Если это такъ -- а иного по ходу романа и по эпиграфу нельзя и заключить -- то новое "научное" объясненіе нравственнаго закона не совсѣмъ понятно. Почему Андрэ совершилъ преступленіе, Бурже выясняетъ очень подробно. Почему онъ не долженъ былъ совершать его,-- мы не видимъ, Андрэ убилъ отчима изъ любви къ отцу, изъ жажды материнской ласки, потому что въ удовлетвореніи его сердечныхъ потребностей жизнь отчима являлась ему препятствіемъ; онъ это препятствіе уничтожаетъ, убиваетъ Термонда, но удовлетворенія главной его потребности,-- любви матери, которой просило его сердце,-- онъ все-таки не находитъ. Счастья преступленіе не даетъ, убійство оказывается безполезнымъ. Почему оно не даетъ счастья? въ чемъ цѣнность той жизни, которую заповѣдь не велитъ отнимать у ближняго? Бурже не объясняетъ. Да ему и трудно объяснить это съ той точки зрѣнія, на которую онъ ставитъ вопросъ. А онъ ставитъ его опять на почву научнаго фатализма,-- и это очень рѣзко выразилось въ томъ мѣстѣ исповѣди Андрэ, гдѣ онъ рѣшаетъ, убить ему или не убить отчима. Ходъ мыслей тутъ слѣдующій.
Сперва (стр. 313--327) возможность удовлетворить долго копившимся чувствамъ ненависти вызываетъ представленіе объ убитомъ врагѣ и это представленіе, яркое какъ галюцинація, доставляетъ наслажденіе. Затѣмъ мысль о необходимости (ради матери) тайнаго убійства возмущаетъ понятіе о чести. Но Андрэ говоритъ себѣ, что это понятіе -- предразсудокъ. Убійство должно совершиться: того требуетъ сильное, глубокое, непосредственное чувство; въ Андрэ просыпается дикарь, который за кровь жаждетъ крови. "Око за око и зубъ за зубъ" -- это самое естественное, нормальное право, это основа справедливости. Правда, есть чувство не менѣе непосредственное, которое и въ Андрэ борется съ кровожадностью дикаря -- состраданіе. Оно-то и вызываетъ сомнѣніе: имѣетъ-ли Андрэ право на убійство? На это онъ отвѣчаетъ себѣ разсужденіемъ о правѣ общества казнить преступника: если общество лишаетъ преступника жизни, чтобы обезопасить себя, то и отдѣльная личность въ такихъ исключительныхъ условіяхъ, какъ Андрэ, можетъ, въ видахъ какъ бы самозащиты, казнить злодѣя. Противъ этихъ софизмовъ возстаетъ христіанское чувство; внушеніе вѣрующей тетки о любви, о всепрощеніи, о томъ, что возмездіе принадлежитъ Богу, должно казаться отжившимъ, устарѣлымъ, несовмѣстимымъ съ новыми научными данными. Андрэ смотритъ на христіанское міровоззрѣніе, какъ на ребячество, на дѣтскую слабость; по его понятіямъ жизнь управляется таинственнымъ рокомъ и самъ онъ только невольное орудіе этого рока: виноватъ-ли онъ, напр., если обстоятельства такъ сложились, что сыновнее чувство велитъ ему стать убійцею? Фатализмъ этотъ является результатомъ анализа, слѣдствіемъ точныхъ, положительныхъ знаній и наблюденій надъ человѣческой природой. Образцы этихъ наблюденій мы имѣемъ тутъ-же. Анализируя себя, Андрэ констатируетъ два неоспоримыхъ факта: я не могу терпѣть, чтобы убійца моего отца продолжалъ красть у меня любовь моей матери; я не могу, кровь "вопіетъ", дикарь просыпается. Этотъ непроизвольный инстинктъ, это чувство первобытнаго дикаря, у котораго отняли нужный ему предметъ,-- и есть тотъ первый, основной фактъ, изъ котораго роковымъ образомъ, какъ необходимое слѣдствіе, вытекаетъ желаніе уничтожить врага. Второй фактъ,-- любовь къ матери, тоже непроизвольное, инстинктивное чувство, какъ и голосъ крови -- не позволяетъ ему предать убійцу въ руки правосудія; Андрэ долженъ взять казнь на себя, быть не только судьей, но и палачемъ. Эти два факта -- неопровержимыя данныя, коренящіяся въ самой глубинѣ природы человѣка, представляютъ собою ту роковую судьбу, которая велитъ молодому человѣку преступить заповѣдь, убить ненавистнаго человѣка. И онъ преступаетъ.
Итакъ,-- совершается преступленіе въ силу того рока, который человѣкъ носитъ въ сердцѣ своемъ въ видѣ непосредственныхъ, прирожденныхъ инстинктовъ; оправдывается оно тѣмъ фатализмомъ, который вытекаетъ изъ примѣненія положительныхъ наукъ къ нравственной жизни человѣка, тѣми "научными" теоріями, которыя мы видѣли въ основѣ и предъидущихъ романовъ. Но какъ наказывается преступленіе, какъ мститъ за себя попранный нравственный законъ,-- мы можемъ только догадываться, потому что, указавши на безполезность убійства, сознанную самимъ убійцею {Исповѣдь Андрэ оканчивается словами: А quoi bon avoir fait ce que j'ai fait, puisque je ne l'ai pas tué dans son coeur?..}, Бурже говоритъ о страшныхъ угрызеніяхъ совѣсти. А почему Андрэ страдаетъ, почему онъ не долженъ былъ убивать врага -- читатель все-таки не видитъ: нравственнаго принципа, устанавливающаго цѣнность жизни человѣческой -- т. е. разъясненія ветхозавѣтной заповѣди новыми данными, мы въ Андрэ Корнели не находимъ. Для оправданія убійцы у автора имѣется доктрина научно обоснованнаго эгоизма, доктрина, констатирующая въ основѣ нашей природы кровожадные инстинкты дикаря. Но нравственное чувство, какъ читателя, такъ и самого автора, возмущается противъ убійства и требуетъ обвиненія убійцы. А во имя чего обвинить его? Какъ назоветъ Бурже тотъ высшій судъ, который признаетъ Андрэ виновнымъ? Гдѣ тотъ нравственный законъ, который рѣшитъ, что зло, что добро? На это Бурже не даетъ отвѣта. И тутъ повторяется такимъ образомъ то же, что мы видѣли въ его психологическихъ очеркахъ. Выяснивши, какъ примѣненіе точной пауки къ нравственнымъ вопросамъ жизни ведетъ за собою эгоизмъ и фатализмъ, онъ эти отрицательные результаты мысли изобличаетъ. Но примѣнить къ этимъ вопросамъ иную точку зрѣнія, онъ не умѣетъ. Потому-то, задаваясь цѣлью установить нравственную идею на новомъ основаніи, онъ этой цѣли и не достигаетъ: основанія этого читатель не видитъ и идея является крайне туманной и неопредѣленной.
А между тѣмъ Бурже все дѣлаетъ, чтобы ее выяснить: посмотрите, какъ онъ, напримѣръ, распорядился шекспировскимъ сюжетомъ. Казалось-бы, что можетъ быть легче, какъ въ нашъ вѣкъ анализа и сомнѣній найти въ человѣкѣ гамлетовскія черты и изъ этихъ чертъ вывести его жизненную драму? Но въ Андрэ Корнели Бурже воплощаетъ нестолько характеръ датскаго принца, сколько его внѣшнее трагическое положеніе, на которомъ онъ и хочетъ выяснить интересующій его вопросъ. Положеніе это таково: у сына загадочно умеръ отецъ; кромѣ впечатлѣнія этой смерти у сына очень живы и чувства инстинктивной антипатіи къ отчиму, тѣ сердечныя внушенія, которыя играютъ роль шекспировскаго привидѣнія. Предчувствія оправдываются; онъ нападаетъ на слѣдъ убійцы и, какъ Гамлетъ въ сценѣ драматическаго представленія,-- получаетъ полное и несомнѣнное удостовѣреніе. Тутъ у Шекспира въ ходѣ дѣйствія перерывъ. Гамлетъ уѣзжаетъ и пока онъ колеблется, медлитъ, враги его одолѣваютъ, и онъ не только губитъ свое дѣло, но и гибнетъ самъ. Перерывъ этотъ вызывается у Шекспира сложностью характеровъ, игрою чувствъ и страстей въ людяхъ, участвующихъ въ драмѣ. Эта-то сложность жизненныхъ отношеніи, такъ-же какъ и коллизія противорѣчивыхъ чувствъ въ самомъ героѣ, и ставитъ Гамлета въ то безвыходное положеніе, которое поэтъ разрѣшаетъ смертью и,-- the rest is silence,-- молчаніемъ. Бурже поступаетъ иначе: онъ безъ перерыва ведетъ дѣйствіе дальше. А для этого ему надо было совершенно изолировать героя, удаливъ его отъ жизни, и всю сложную драму свести къ вопросу совѣсти. У Андрэ нѣтъ внѣшнихъ признаковъ, чтобы основать свою подозрительность, нѣтъ внѣшнихъ отношеній, ни друзей, ни враговъ, нѣтъ тѣхъ обстоятельствъ, которыя извнѣ могутъ помѣшать дѣйствію. Да и внутреннихъ препятствій немного. Въ противоположность Гамлету, характеръ Андрэ представляется очень цѣльнымъ, несмотря на его постоянный самоанализъ и рефлексію: это какой-то маніакъ, думающій и чувствующій въ одномъ только направленіи, живущій одною только мыслью о мщеніи. Вся драма сосредоточена, такимъ образомъ, въ душѣ героя, въ психологіи Андрэ. Мы видѣли, что эта психологія въ рѣшительный моментъ оказалась только резонерствомъ фаталиста надъ данными своей природы, и весь драматическій конфликтъ разрѣшился очень просто: борьба въ Андрэ длилась недолго, такъ какъ сила, способная удержать руку отъ мщенія, оказалась очень незначительной. Потому-то дѣло мести, завѣщанное привидѣніемъ Гамлету и имъ не выполненное, у Бурже доводится до конца. Шекспиръ ставитъ Гамлета, благодаря его характеру и тѣмъ обстоятельствамъ, которыя этотъ характеръ создаютъ, въ невозможность дѣйствовать. Тутъ геніальный поэтъ возсоздаетъ жизнь во всей ея широтѣ, со всею многосторонностью и многосложностью ея явленій; оттого драма его сложна и запутанна, несовсѣмъ, быть можетъ, понятна, но глубоко жизненна и правдива. А тенденціозный романистъ, напротивъ, всю путаницу человѣческихъ отношеній сводитъ съ ясностью и опредѣленностью математическаго анализа къ одному вопросу -- о законности мщенія, ставитъ вопросъ ребромъ, и насколько неудовлетворительно рѣшаетъ его, мы видѣли.
Кромѣ Гамлета, Андрэ Корнели можетъ, по мысли своей, напомнить русскому читателю "Преступленіе и Наказаніе". Сравненіе напрашивается само собою, потому что и Достоевскій своимъ рома, немъ комментируетъ ветхозавѣтное "не убій". Только у русскаго писателя очень ясно видно, какъ мститъ за себя попранный нравственный законъ, и какъ преступленіе въ самомъ себѣ заключаетъ наказаніе для преступника. У Раскольникова преступный замыселъ вытекаетъ изъ теоріи, созданной отвлеченною работою мысли; эта разсудочная теорія оправдываетъ Раскольникова и послѣ преступленія -- онъ и на каторгѣ сознаетъ себя правымъ и винитъ себя только въ слабости и неумѣніи. Преступается законъ сознательно, разсудкомъ; выдаетъ преступника и мучитъ его безотчетными, но жестокими страданіями, непосредственное чувство, инстинктъ сердца. Эти безсознательныя, инстинктивныя страданія только тогда и кончились, когда не признававшій ихъ умъ былъ побѣжденъ, сломленъ непосредственною силою чувства, силою любви къ человѣку, переполнившею однажды на каторгѣ изстрадавшееся сердце Раскольникова. Въ этой непосредственной силѣ любви, въ божественномъ инстинктѣ сердца и заключается для Достоевскаго тотъ нравственный законъ, который противопоставляется у него разсудочнымъ теоріямъ. Борьба эгоистическаго разсудка съ альтруизмомъ сердца, и превосходство непосредственнаго инстинкта, выводящаго на истинный путь заблудившуюся душу человѣка, вотъ основная идея великаго романиста.
Совсѣмъ иное дѣло у Бурже. Онъ хотя и заставляетъ своего Андрэ очень много резонировать, но преступленіе выводитъ не изъ разсудочной теоріи, а изъ сердечныхъ чувствъ. Андре нарушаетъ законъ человѣколюбія -- изъ любви; отчима онъ убиваетъ изъ любви къ отцу, изъ желанія отмстить его смерть, изъ страстной любви къ матери. Непроизвольный инстинктъ вовлекаетъ его въ преступленіе, а разсудокъ -- этотъ инстинктъ и это преступленіе только оправдываетъ. Преступленіемъ удовлетворяется сердце, удовлетворяется и разсудокъ, но тогда спрашивается, отчего-же страдаетъ преступникъ? Отъ сознанія безполезности убійства, не давшаго ему той любви, которой онъ желалъ? Но не это сознаніе вызываетъ ту гнетущую сердце тяжесть, на которую жалуется Андрэ. Мы не видимъ, почему Андрэ страдаетъ, и не знаемъ, откуда исходитъ наказаніе, въ чемъ карающій преступника законъ.
Что побудило Бурже изобразить нравственный вопросъ, какъ борьбу непроизвольныхъ инстинктовъ? сказать трудно. Можетъ быть, пессимизмъ, который мы видѣли раньше въ авторѣ "Жестокой Загадки" и "Преступленія противъ любви". Доктрина, которая подчиняетъ личность человѣка роковымъ вліяніямъ природы и видитъ въ таинственной силѣ, управляющей жизнью -- одно разрушительное злое начало,-- можетъ быть, эта доктрина и не допустила Бурже вложить спасительную, добрую силу въ непосредственный инстинктъ сердца. А, можетъ быть, имъ руководила просто романтическая риторика, исканіе красивой антитезы въ сопоставленіи двухъ противоположныхъ чувствъ. Насколько правдоподобно это совмѣщеніе въ одномъ сердцѣ -- мстительной кровожадности съ страстною нѣжностью сыновней любви -- разбирать не станемъ. Я думаю, что правдоподобность и вѣроятность изображенія зависитъ, прежде, всего отъ художественнаго дарованія романиста. Раскрывая передъ читателемъ причины и побужденія различныхъ дѣйствій, скрытыя въ чувствахъ человѣка, романистъ можетъ заставить насъ повѣрить въ возможность самаго невѣроятнаго событія, если заставитъ насъ пережить и перечувствовать руководящія событіями чувства. Но этой силы художественнаго возсозданія романы Бурже не имѣютъ; потому они и интересны болѣе со стороны мысли, вложенной въ нихъ авторомъ.