Что мысль Бурже очень неустойчива, что міровоззрѣніе его не имѣетъ твердаго основанія, мы еще болѣе убѣждаемся по его роману Ложь (Mensonges -- 1887 г.). Тутъ онъ не только не пытается подвести нравственные вопросы подъ научную доктрину, а, напротивъ, устанавливаетъ ихъ полный антагонизмъ и довольно скептически относится къ тѣмъ научнымъ теоріямъ, которыя самъ примѣнялъ раньше въ своихъ произведеніяхъ. Такой поворотъ мысли особенно замѣтенъ потому, что тема этого романа та-же, что и въ "Жестокой Загадкѣ". И здѣсь женское вѣроломство деморализуетъ мужчину, и любовь является злымъ, лживымъ началомъ жизни. Только мысль эта разработана гораздо полнѣе и подробнѣе -- самые размѣры романа почти втрое больше, и хотя фабула несложна, но ради назиданія здѣсь ведется двойное дѣйствіе; такъ рядомъ съ романомъ молодого неопытнаго человѣка, котораго обманываетъ безнравственная женщина, разсказанъ еще другой. Если въ увлеченіи Ренэ Винси мы видимъ, какъ человѣкъ подпадаетъ губящей его власти, видимъ точку отправленія развращающаго вліянія,-- то въ параллельномъ романѣ Клода Ларше -- мы видимъ конечный результатъ этого вліянія: разбитую жизнь, загубленный талантъ. Эта назидательная цѣль, придавая роману большую законченность и опредѣленность, вызвала у автора необходимость и новаго основанія, на которомъ онъ строитъ свое обличеніе. Тутъ онъ имѣетъ дѣло уже не съ общими вопросами души человѣческой, тутъ любовь не стихійная сила, и человѣка губитъ не загадочный рокъ, не таинственная сила природы, а условія жизни, имъ самимъ созданныя. Бурже обличаетъ безнравственность свѣтскаго и театральнаго міра, тотъ ядъ, о которомъ онъ говорилъ въ этюдѣ о Дюма, ядъ, пропитавшій всю общественную почву, зловредное дѣйствіе котораго можно-ли прекратить иначе, чѣмъ перевернувши всѣ зараженные слои? А ради этого обличенія онъ съ большою подробностью рисуетъ всѣ мелочи внѣшней бытовой жизни, тотъ фонъ роскоши, художественности и изящества, на которомъ развертывается картина самой низкой, гнусной безнравственности. Вопросъ "Жестокой Загадки" сводится, такимъ образомъ, изъ области пессимистическихъ теорій на почву повседневной дѣйствительности; а при этомъ авторъ не можетъ довольствоваться ролью психолога, констатирующаго существующее и горестно передъ нимъ недоумѣвающаго. Когда онъ указываетъ ложь въ условіяхъ быта, и дѣлаетъ за эту ложь отвѣтственнымъ общество, то онъ обязанъ и сказать этому обществу, гдѣ правда, гдѣ добро, т. е. установить нѣкоторый положительный идеалъ. Онъ и пытается это сдѣлать.
Тяготѣніе къ нѣкоторому нравственному идеалу мы видѣли у Бурже и въ психологическихъ очеркахъ, а сознательная потребность такого начала, которое регулировало бы взаимныя отношенія людей, очень откровенно выразилась въ "Преступленіи противъ любви". Научная доктрина такого начала не давала; наоборотъ, мы видѣли, какъ неудачно въ Андрэ Корнели авторъ старался подчинить ей ветхозавѣтную заповѣдь. "Въ Преступленіи противъ любви" это начало онъ нашелъ было въ религіи человѣческаго страданія, въ томъ компромиссѣ, которымъ мирилось евангеліе съ пессимизмомъ. Но, вѣроятно, эта религія оказалась непримѣнимой въ жизни, потому что въ "Mensonges" онъ основу нравственной жизни указываетъ только въ христіанствѣ. Но при этомъ онъ и съ научною теоріею не порываетъ, а христіанскій идеалъ онъ одѣваетъ въ рясу католическаго аббата, который своимъ появленіемъ въ заключительной главѣ романа долженъ объяснить читателю главную мысль автора. Это появленіе аббата такъ характерно для Бурже, что на немъ слѣдуетъ нѣсколько остановиться.
Читателю, вѣроятно, памятны главные характеры и немногосложное дѣйствіе романа {"Сѣв. Вѣст." 1888 г. Приложеніе къ NoNo 1--5.}. Молодой поэтъ Ренэ Винси выросъ и живетъ въ буржуазной средѣ скромнаго учительскаго семейства, которое гордится и любуется его литературными успѣхами. Благодаря заботамъ сестры, онъ пользуется всѣми удобствами, чтобы жить исключительно для своего призванія, а покровитель его, писатель, достигшій уже извѣстности, Клодъ Ларше, вводитъ его въ блестящій кругъ космополитическаго, веселящагося Парижа. Этотъ высшій свѣтъ блескомъ и изяществомъ обстановки сильно поражаетъ пылкую фантазію поэта и онъ съ перваго же раза плѣняется красивою Сюзаннъ Морэнъ. А она, пользуясь его застѣнчивостью и неопытностью, очень скоро его влюбляетъ въ себя, заставивъ его слѣпо повѣрить въ свою добродѣтель. Хотя Сюзаннъ тутъ дается по отношенію къ Ренэ та-же роль, что въ "Жестокой загадкѣ" Терезѣ по отношенію къ Гюберу, но объясненія здѣсь совершенно иныя. Это далеко не жертва темперамента; у Сюзаннъ нѣтъ ни сердца, ни фантазіи, ни романтическихъ увлеченій и иллюзій, а одни аппетиты: она любитъ удобство, богатство, любитъ холить и нѣжить себя; не имѣя большихъ средствъ, она продаетъ себя старику и ловко скрываетъ это какъ отъ мужа, такъ и отъ влюбленнаго поэта; къ поэту она отъ скуки почувствовала искренній порывъ -- капризъ пресыщеннаго существованія. Себялюбіе, разсчетъ и чувственность -- исчерпываютъ все содержаніе этой жизни. А довѣрчивый юноша, увлеченный пыломъ своей мечтательной нѣжной природы, видѣлъ въ изящной внѣшности ея, такъ же какъ въ сантиментальной банальности ея свѣтскихъ разговоровъ, проявленіе высшей женственности, воплощеніе Мадонны. Это ослѣпленіе долго держаться не могло; скрытая грязь ея жизни, извѣстная всему обществу, открылась и для Ренэ. Но онъ не могъ сомнѣваться и въ искренности ея любви къ нему: потому, любя ее и считая Сюзанну выше окружающей жизни, онъ хотѣлъ вырвать ее оттуда, спасти ее своею любовью и предложилъ ей бѣжать съ нимъ. Конечно, она отказалась; а онъ въ порывѣ отчаянія хотѣлъ было застрѣлиться, но промахнулся и только сильно ранилъ себя. Узнавъ объ этомъ, Клодъ Ларше навѣстилъ его, встрѣтился съ аббатомъ Таконе и разговорился съ нимъ о Сюзаннѣ, о Ренэ и объ ихъ отношеніяхъ.
Въ лицѣ Клода Ларше нѣкоторые критики хотятъ видѣть самого автора; поводъ къ тому можно отчасти найти въ романѣ, но, я думаю, что Бурже имѣлъ въ виду тутъ, такъ-же какъ и въ обрисовкѣ де-Керна, воспроизведеніе чертъ, общихъ всему его поколѣнію, изобличеніе тѣхъ свойствъ душевной жизни, на которыя онъ указывалъ и въ "Психологическихъ очеркахъ". Такъ, напримѣръ, Клоду Ларше приписывается избытокъ анализа, который мѣшаетъ ему вполнѣ отдаться какому-нибудь чувству такъ, чтобы не разбирать этого чувства и не наблюдать за собою. Этотъ анализъ, какъ мы уже знаемъ, Бурже считаетъ особенностью нашего научнаго вѣка. Отравляя, сокращая чувство, анализъ не очищаетъ его, потому что не сопровождается нравственнымъ сознаніемъ и волею, обуздывающею инстинктивные порывы; напротивъ, анализъ этотъ ведетъ за собою диллетантизмъ, игру чувствомъ или экспериментацію надъ личными ощущеніями и тѣмъ только оправдываетъ и поддерживаетъ эгоистичные или порочные инстинкты.
Жертвою такихъ инстинктовъ и становится Кл. Ларше; онъ отлично сознаетъ, что ведетъ недостойный образъ жизни, но не можетъ побороть страсти къ распутной женщинѣ и чувствуетъ себя, по собственному признанію, "погрязшимъ въ смрадной клоакѣ эротизма". А совѣсть все-таки жива въ немъ такъ же, какъ и жажда идеала -- un enfant du siècle, говоритъ про него Бурже, perdu de vices et affamé d'ideal (p. 485) -- потому онъ преклоняется передъ безупречной, высокой нравственностью аббата Таконе. Аббатъ былъ родной дядя Ренэ Виней и Бурже указываетъ на фамильное сходство ихъ натуры: сила непосредственнаго чувства и пылъ фантазіи, жертвою которыхъ сталъ молодой поэтъ, горѣли и въ глазахъ аббата. Только у него они были дисциплинированы церковью и подчинены высокой цѣли жизни: аббатъ былъ самоотверженный воспитатель юношества и задача, надъ которою онъ трудился, выражалась немногими словами: возстановить душевную жизнь Франціи посредствомъ христіанства (reconstituer l'âme franèaise par le Christianisme). Въ выполненіи этой задачи онъ возлагалъ большія надежды на литературный талантъ своего племянника и воспитанника, потому теперь онъ скорбѣлъ о его несчастьи и сталъ о немъ разспрашивать Клода.
Клодъ (стр. 487--495) разсказалъ, что зналъ и нарисовалъ довольно вѣрный портретъ Сюзанны съ помощью разныхъ психологическихъ терминовъ. Онъ упоминалъ, напримѣръ, о томъ многообразіи человѣческой личности (la multiplicité de la personne humaine), которою въ Жестокой загадкѣ самъ Бурже оправдывалъ Терезу. Въ ней, говорилъ Клодъ, совмѣщаются три женщины; -- это такая сложная натура, что она разомъ любитъ троихъ, каждаго иначе и, быть можетъ, всѣхъ троихъ одинаково искренно.
-- "Сложная, говоритъ аббатъ; вы это такъ называете, чтобы не сказать гораздо проще: это просто несчастная, которая живетъ одними ощущеніями (qui vit à la merci de ses sensations). Все это большая гадость! прибавилъ онъ съ отвращеніемъ. Но не о ней думаетъ аббатъ, а о Ренэ; его душевное состояніе ужасаетъ аббата: имѣть 25 лѣтъ отъ роду, получить такое воспитаніе, какое было дано ему, чувствовать себя необходимымъ самой преданной изъ сестеръ, владѣть тѣмъ несравненнымъ даромъ, который называется талантомъ и который можетъ, служа сильнымъ убѣжденіямъ, произвесть такъ много хорошаго, получить этотъ божественный даръ въ моментъ трагическій въ исторіи родины, знать, что завтра, быть можетъ, родина погибнетъ въ новой бурѣ, знать, что спасеніе этой родины -- дѣло всѣхъ насъ,-- и...-- "Да что-же вы думаете найти въ той чувственности, которую называете любовью, кромѣ грѣха съ его безконечною печалью? вы говорите объ осложненіи, но жизнь очень несложна: она вся исчерпывается 10-го заповѣдями; назовите мнѣ хоть одинъ случай, на который бы въ нихъ не было отвѣта. А между тѣмъ, какое же ослѣпленіе въ людяхъ этого вѣка, если такое чистое дитя, какимъ я зналъ Ренэ, дошло до этого, подышавши однимъ только воздухомъ настоящаго вѣка!"
Эти слова разсердили Клода, хотя онъ самъ разсуждалъ точно такъ-же въ минуты угрызеній совѣсти. И онъ, какъ многіе, скептики нашихъ дней, прибавляетъ Бурже, постоянно вздыхалъ о цѣльности вѣры; но вмѣстѣ съ тѣмъ не могъ отрѣшиться отъ любви къ тѣмъ умственнымъ и сердечнымъ осложненіямъ, при сравненіи съ которыми всякая вѣра, всякое твердое опредѣленное убѣжденіе представляются узкостью, односторонностью или ограниченностью. Бурже намекаетъ тутъ на тотъ скептицизмъ, о которомъ говорилъ по поводу Ренана, и который онъ считаетъ однимъ? изъ главныхъ недуговъ нашего вѣка, накопившаго такую массу разнообразныхъ знаній и такое изобиліе противорѣчивыхъ точекъ зрѣнія. Какъ Ренанъ {См. "Сѣв. Вѣстн." 1890 г.No 2, стр. 22, отд. II.} признаніемъ идеала подъ всѣми символами удовлетворяетъ, по мнѣнію Бурже, смутнымъ стремленіямъ къ вѣрѣ, такъ и этого героя своего Бурже заставляетъ при всемъ скептицизмѣ жаждать идеала, искать безусловнаго, безотносительнаго начала жизни. Но примиренія этой потребности съ тѣми научными вѣяніями, которыя входятъ въ жизнь, распространяются и на художественные пріемы, Клодъ, очевидно, не находилъ, потому онъ и сталъ возражать аббату, выставляя на видъ именно эти научныя вѣянія. Онъ доказывалъ, что Ренэ изъ этого испытанія вынесетъ новую силу таланта. Чтобы быть писателемъ, недостаточно выдумывать мысли, сидя у себя въ кабинетѣ и спокойно подбирая слова и выраженія. Романистъ не математикъ, орудующій мертвыми цифрами; для него писать значитъ жить, составить себѣ личное пониманіе жизни, прочувствовать жизнь всѣмъ существомъ своимъ, выработать себѣ свой собственный опытъ, обратить свою личность въ поле изслѣдованія, испробовать, изжить чужія чувства и страсти -- словомъ, продѣлать надъ собою то, что Клодъ Бернаръ продѣлываетъ надъ собаками, Пастеръ надъ кроликами. "Мы должны привить себѣ, говоритъ онъ, всѣ язвы души человѣческой. Мы должны хоть разъ, хоть часъ какой нибудь испытать тѣ разнообразныя волненія, которыми живутъ существа намъ подобныя, для того, чтобы тѣ, кто впослѣдствіи будутъ читать насъ, узнали хоть въ одной главѣ, въ одной строкѣ тѣ боли, отъ которыхъ страдаютъ и они"! Конечно, такое опытное изслѣдованіе опасно и человѣкъ рискуетъ иногда погибнуть отъ него; но, вѣдь, и врачъ рискуетъ жизнью при заразныхъ болѣзняхъ. Если Ренэ и грозитъ теперь опасность, то, уцѣлѣвъ, онъ зато будетъ писать о любви и женщинѣ, о ревности и вѣроломствѣ такъ, какъ будто слова его писаны кровью: они проникнуты будутъ собственнымъ живымъ чувствомъ, а не заимствованы у другихъ. Онъ напишетъ одну изъ сильныхъ страницъ въ родной литературѣ и тѣмъ послужитъ славѣ той родины, о которой думаетъ не одинъ аббатъ.
Эта мысль о необходимости для художника пережить всѣ боли и страданія, всѣ язвы души человѣческой, производя надъ собою изслѣдованія, не вызываетъ въ аббатѣ возраженія по существу предмета, изъ чего слѣдуетъ заключить, что авторъ раздѣляетъ до нѣкоторой степени эти взгляды Ларше. Бурже какъ будто не видитъ, что эта мысль -- одинъ изъ парадоксовъ "научнаго" времени и его экспериментальныхъ методовъ. Не вдаваясь въ разборъ ея, замѣтимъ только, что творчество художника всегда выражаетъ собою душевную жизнь его; воспринимая и перерабатывая въ себѣ ту жизнь, среди которой онъ мыслитъ и чувствуетъ, художникъ невольно отражаетъ въ себѣ ея здоровыя и больныя стороны. Насильственная, искусственная прививка вовсе не нужна. Сила воздѣйствія писателя на читателя зависитъ не столько отъ силы лично имъ испытанныхъ чувствъ, сколько отъ силы художественнаго дарованія, т. е. отъ его способности воплотить эти чувства въ такой формѣ, которая и на разстояніи многихъ лѣтъ дѣйствовала бы яркою живостью изображенія.
Возражая Клоду, аббатъ упоминаетъ, что нѣчто подобное объ антиноміи искусства и морали онъ слышалъ уже лѣтъ 30 тому назадъ. Если рѣчь идетъ о наукѣ, объ опытахъ надъ страстями, то что бы мы сказали, продолжаетъ онъ, если бы медикъ, желая изучить заразную болѣзнь, привилъ-бы ее себѣ и всему городу? А писатели такъ и дѣлаютъ. Развѣ тѣ великіе поэты, которые описывали свои душевныя болѣзни, какъ Гёте въ Вертерѣ, или Мюссе въ Ролла, не брали на себя страшной нравственной отвѣтственности? Въ выстрѣлѣ, который чуть было не стоилъ жизни Ренэ Винси, не видно-ли вліянія этихъ двухъ талантливыхъ апологій самоубійства? Къ душевнымъ язвамъ надо прикасаться съ тѣмъ только, чтобы врачевать ихъ; а иначе этотъ диллетантизмъ -- игра человѣческимъ страданіемъ безъ состраданія, безъ благодѣянія; это -- отвратительно. И указывая на церковь, на распятіе, аббатъ прибавилъ, что никто не врачуетъ страсти и страданія лучше, чѣмъ Христосъ. А если христіанское воспитаніе не уберегло Ренэ, какъ язвительно замѣтилъ Клодъ, то судьбы Божіи неисповѣдимы. Послѣднее слово осталось за аббатомъ, потому что Ларше при этихъ словахъ увидѣлъ воспитанниковъ той школы, которую велъ аббатъ Таконе, замѣтилъ въ нихъ тѣ неподдѣльныя чувства любви и уваженія, которыя внушилъ имъ къ себѣ воспитатель, и произнесъ прочувствованно: -- "Вы праведникъ. Это еще самый лучшій талантъ и самый вѣрный!" Но подняться на высоту такого таланта не суждено Клоду Ларше. Правда, потребность нравственнаго обновленія, вызванная словами аббата, заставила его разобрать свою жизнь вмѣстѣ съ романомъ Ренэ и согласиться, что все это -- большая гадость. Но Ренэ не потерялъ своего достоинства, не погрязъ и можетъ еще спастись, его спасетъ и дядя; а онъ... "сильно опустился за 35 лѣтъ; никакой серьезной цѣли жизни; разстройство какъ извнѣ, такъ и внутри, въ здоровьѣ, какъ въ мысли, какъ въ денежныхъ, такъ и въ сердечныхъ дѣлахъ,-- окончательное сознаніе какъ пустоты литературы (du néant de la littérature), такъ и постыдности страсти, а вмѣстѣ съ тѣмъ и полнѣйшая неспособность отказаться и отъ ремесла литератора и отъ разврата". Онъ пробуетъ было отряхнуться, собирается уѣхать въ родную провинцію и тамъ начать новую жизнь, но возвращается къ своей актрисѣ.
Итакъ, Бурже заставляетъ аббата съ отвращеніемъ отвернуться отъ жизни, изображенной въ романѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ дѣлаетъ его голосомъ совѣсти своего героя и предметомъ его поклоненія. Такимъ образомъ, онъ какъ-бы указываетъ въ добродѣтеляхъ аббата спасительный противовѣсъ недугамъ современности. Каковы эти недуги, мы уже видѣли раньше; ихъ главная причина, по мнѣнію Бурже, въ умственныхъ движеніяхъ нашего вѣка; потому противъ этихъ-то движеній и направлены слова аббата и всѣ ему приписываемыя достоинства. Слѣдуетъ, впрочемъ, замѣтить, что здѣсь въ судьбѣ героевъ умственныя движенія виноваты менѣе всего: Сюзаннъ изъ любви къ внѣшнему блеску и декоруму строитъ свою жизнь на грязной лжи; въ ослѣпленіи этимъ блескомъ, не видѣннымъ имъ раньше, находитъ себѣ объясненіе и несчастная страсть молодого поэта; и Клодъ Ларше, хотя оправдываетъ Ренэ, а отчасти и себя, теоріями экспериментальнаго искусства, но наврядъ-ли этими теоріями загубилъ свою жизнь. Не наука, не душевные недуги вызвали ту ложь, которую Бурже здѣсь живописуетъ. А между тѣмъ аббатъ произноситъ свой судъ только надъ душевнымъ состояніемъ общества, какъ будто другихъ причинъ этой лжи не существуетъ. Дѣйствительно, въ словахъ аббата звучитъ обличеніе сперва тому скептицизму, который путемъ науки можетъ объяснить и оправдать всякое зло; и этому индифферентизму противополагается несложность, цѣльность вѣры, не допускающей иного нравственнаго мѣрила, кромѣ христіанскаго закона; изобилію точекъ зрѣнія противополагается одна самая важная -- нравственная, т. е. тѣ 10 заповѣдей, которыхъ люди въ ослѣпленіи своемъ не видятъ. Диллетантизму въ области чувства, т. е. стремленію расширить эту область разнообразными ощущеніями посредствомъ опытовъ, экспериментовъ надъ своимъ и чужимъ сердцемъ, этому новому виду эгоизма, вызванному также наукой, анализомъ, противополагается аббатомъ участіе къ чужому чувству, врачеваніе чужихъ скорбей; потому христіанскій законъ милосердія и любви замѣняетъ ту религію человѣческаго страданія, къ которой пришелъ де-Кернъ, пресыщенный эгоистическими ощущеніями. Если мы спросимъ, откуда у аббата эта цѣльность убѣжденій, это отвращеніе къ пороку и самоотверженная любовь къ человѣчеству,-- то увидимъ, что вся жизнь праведника построена на религіозной вѣрѣ. Точнѣе авторъ не опредѣляетъ, въ чемъ состоитъ то христіанство, посредствомъ котораго возстановляется душа его современниковъ. А простое указаніе на ученіе Христа ничего не объясняетъ: мало-ли вѣроисповѣданій, толковъ, сектъ имѣютъ основаніемъ своимъ евангельское ученіе! Мы видимъ только, что вѣра эта противополагается тутъ безпринципности и распущенности жизни и тому эгоизму, который вызванъ будто-бы наукою. Если наука и широкое распространеніе ея методовъ, критики и анализа развращаютъ наше время, то спасти насъ можетъ только вѣра: въ твердости и устойчивости ея, въ ея воздѣйствіи на всю область чувствъ и убѣжденій -- исцѣленіе всѣхъ золъ и недуговъ времени. Такъ, казалось-бы, убѣжденъ и Бурже. Намеки на это находимъ въ самомъ романѣ. Напримѣръ, описывая, какъ Ренэ борется съ порочною страстью своею, Бурже замѣчаетъ, что въ этой борьбѣ его поддерживали привычки набожнаго дѣтства; хотя и онъ, какъ всякій художникъ нашего времени, прошелъ черезъ сомнѣнія, прежде чѣмъ вернуться къ христіанству, какъ единственной основѣ духовной жизни (іа seule source de vie spirituelle); но и въ пору сомнѣній въ племянникѣ аббата дѣйствовало то нравственное чувство, которое воспитано и укрѣплено было въ дѣтствѣ и юности (на стр. 448 авторъ сравниваетъ это нравственное чувство съ мускуломъ, развитымъ гимнастикою). Это набожное воспитаніе уберегло его отъ той постыдной слабости, которую онъ видитъ въ своемъ пріятелѣ Клодѣ Ларше; но оно не дало ему той силы, которая могла-бы въ минуту нравственныхъ мученій удержать его руку отъ выстрѣла; слабость воли, проявившаяся въ избалованномъ жизнью поэтѣ, при силѣ воображенія и чувства, погубила было его, потому что онъ не зналъ той внутренней дисциплины, той строгости вѣры, которая дядѣ его давалась церковью.
Что же слѣдуетъ отсюда? Неужели мысль, что спасеніе отъ золъ, порожденныхъ наукою, на лонѣ католической церкви? Неужели желаніе найти нравственное начало жизни, стремленіе примирить евангельскую истину съ выводами науки -- приводятъ ученика Ренана и Тэна, пессимиста "Жестокой загадки" -- къ идеаламъ клерикаловъ, къ возвращенію назадъ? Нѣтъ, этого сказать нельзя. Не средневѣковые, католическіе идеалы проповѣдуетъ Бурже, но онъ пользуется прошлымъ, чтобы ярче освѣтить зло своего времени. Великія добродѣтели этого прошлаго: цѣльность и опредѣленность мысли, обнимающей собою весь умственный и нравственный строй жизни, строгая дисциплина, подчиняющая этому строю личную волю человѣка и, наконецъ, обусловленная этою мыслью и этою волею энергія дѣятельности -- эти добродѣтели выводятся имъ для контраста съ современностью. Онъ пользуется ими, чтобы опредѣлить тотъ нравственный идеалъ, которымъ примирилась бы широта современныхъ воззрѣній со строгимъ единствомъ мысли -- или свобода личности съ ея подчиненіемъ закону. Но примиренія этого у него не существуетъ; идеалъ этотъ носится передъ авторомъ, огорченнымъ безотрадностью окружающаго, но соотвѣтствующаго выраженія у него не находитъ, потому что не имѣетъ основанія въ собственныхъ его убѣжденіяхъ. А что убѣжденія эти подчинены извѣстнымъ авторитетамъ современной мысли -- мы уже это видѣли раньше. Хотя онъ и указываетъ на отрицательныя стороны этихъ авторитетовъ, но вступить на иной путь, кромѣ указаннаго ими, онъ не можетъ: онъ такъ глубоко проникнутъ ихъ ученіемъ, что, рисуя тѣ типы, которые ими вызваны въ жизни, онъ вкладываетъ въ эти типы -- де-Кернъ, Кл. Ларше -- черты собственной душевной жизни. Поэтому-то онъ съ такою жалостью относится къ слабости своихъ героевъ; поэтому-то и здѣсь, если порокамъ Клода противополагаются добродѣтели аббата, то Клодъ нарисованъ во весь ростъ, со всею смѣлостью описанія, во всей подробности и откровенности, между тѣмъ какъ аббатъ является мелькомъ, какъ бы случайно и въ дѣйствіи почти не участвуетъ. Поэтому-то та добродѣтель, представителемъ которой онъ выводится, никакъ не вяжется съ изображенною въ романѣ жизнью. Поэтому-то авторъ оставляетъ глубокую пропасть между зломъ существующаго и добродѣтелью прошлаго; и поэтому, сопоставляя строгость католической дисциплины, подчиняющей одной идеѣ всю дѣятельность человѣка, съ расшатанностью нашей воли, мысль Бурже оказывается въ безвыходномъ положеніи: онъ чувствуетъ зло своего времени, но отказаться отъ него не можетъ, какъ бы ни вздыхалъ о прошломъ. Потому онъ и не можетъ согласить тѣ противоположныя мысли, которыя вызываетъ въ разговорѣ аббата съ писателемъ, а на этомъ диссонансѣ и закрывается книга. Въ "Преступленіи противъ любви" онъ согласилъ ихъ на компромиссѣ новообрѣтенной религіи; здѣсь эта коллизія не разрѣшается, а проповѣдью строгихъ добродѣтелей только усиливается. Проповѣдь эта является произвольною, извнѣ принесенною моралью, пришитою къ роману ради назиданія и поученія. Въ ней сказывается только тенденціозность романиста, желающаго уяснить публикѣ сложные нравственные вопросы времени. А разрѣшенія ихъ онъ не можетъ дать: не даромъ же онъ самъ называетъ этотъ романъ "книгою грустныхъ сомнѣній и анализа".
Такимъ образомъ, изобличая въ обществѣ ложь, Бурже не можетъ указать этому обществу, гдѣ правда; а то добро, которое онъ противополагаетъ господствующему злу, онъ видитъ только въ прошломъ. Потому, пытаясь установить положительный идеалъ, онъ не достигаетъ цѣли и не рѣшаетъ вопроса объ устраненіи женскаго вѣроломства; да и не можетъ рѣшить, потому что ставитъ его не на ту почву, на которой онъ можетъ быть рѣшенъ: такъ мы знаемъ, что онъ винитъ науку и ея методы тамъ, гдѣ она совершенно неповинна, недоумѣваетъ передъ злой силой рока, гдѣ дѣло гораздо проще, или смотритъ на лживость и развращенность цѣлаго строя жизни со стороны нравственныхъ убѣжденій, когда эта ложь имѣетъ въ жизни самыя разнообразныя причины. Не находя отвѣта, не видя просвѣта въ грустной дѣйствительности, авторъ готовъ поддаться тому легкомысленному индифферентизму, который изобличаетъ, и, быть можетъ, онъ свое собственное грустное настроеніе характеризуетъ заключительными словами Клода Ларше: "Что за комедія жизнь и какъ глупо дѣлать изъ нея драму!"