Антагонизмъ научной доктрины и нравственнаго чувства -- та неразрѣшимая коллизія ума и сердца, которая красною нитью проходитъ по всѣмъ произведеніямъ Бурже -- съ особой силою сказалась и въ "Ученикѣ" (Le Disciple 1889), наиболѣе до сихъ поръ зрѣломъ и серьезномъ романѣ. "Ученикъ" широко распространилъ извѣстность Бурже за предѣлами Франціи: патріотическое воззваніе къ молодежи, предпосланное роману въ предисловіи назидательнаго тона -- серьезный нравственный вопросъ, положенный въ основу далеко не банальнаго сюжета, и знакомство автора съ философской мыслью своего времени -- все это не могло не обратить на романъ вниманія европейской печати {И русская критика не обошла этотъ романъ молчаніемъ; болѣе подробно его разбирали: К. Арсеньевъ (Вѣстн. Европы), Н. Михайловскій (Р. Вѣдомости), Батюшковъ (Пантеонъ Литературы), кн. Оболенскій (Русское Богатство).}. Вмѣстѣ съ тѣмъ постановка этого вопроса и тѣнь, которая имъ бросалась на науку, на безкорыстное исканіе истины -- должны были вызвать и много разнорѣчивыхъ толкованій его главной мысли. А мысль эта -- о деморализующемъ вліяніи научныхъ теорій на душу молодого человѣка -- у Бурже не новая. Мы видѣли ее и въ "Очеркахъ современной психологіи", гдѣ авторъ у учителей своего поколѣнія доискивается причинъ современнаго унынія и къ ихъ авторитетамъ обращается за рѣшеніемъ противорѣчивыхъ вопросовъ. Тотъ же мотивъ положенъ въ основу и романа; и здѣсь ученикъ, попавши въ противорѣчіе съ самимъ собою, винитъ учителя -- творца своей мысли, на него складываетъ отвѣтственность за поступки, вызванные этою мыслью и неодобряемые совѣстью; и у него ищетъ слова спасенія -- примиренія совѣсти и разсудка. Въ лицѣ ученаго философа Сикста и ученика его, Роберта Грелу, Бурже очень тщательно выясняетъ тотъ "научный" складъ убѣжденій, который мы видѣли какъ въ его собственныхъ пессимистическихъ взглядахъ (въ "Жестокой загадкѣ"), такъ и во взглядахъ, приписываемыхъ его героямъ (де-Керну, Андрэ Корнели, Клоду Ларше). Только здѣсь этотъ складъ убѣжденій получаетъ очень опредѣленную форму, потому что онъ не маскируется, какъ въ "Жестокой загадкѣ", поэтическими чувствами повѣствователя и не приписывается тѣмъ свѣтскимъ людямъ, которые, очень поверхностно усвоивая эти взгляды, въ поступкахъ своихъ ими не руководствуются. Здѣсь доктрина характеризуется съ двухъ сторонъ: сперва какъ созданіе отвлеченной философской мысли, а. затѣмъ какъ примѣненіе этой мысли къ дѣйствительной жизни. Но если вопросъ поставленъ яснѣе и отчетливѣе, обоснованъ глубже и серьезнѣе, чѣмъ прежде,-- то онъ все-таки рѣшенія вполнѣ убѣдительнаго не получаетъ, и опять главная мысль является малодоказанной и какъ будто недоговоренною... Это -- черта, общая всѣмъ произведеніямъ Бурже.
Кромѣ этой черты, мы находимъ въ "Ученикѣ" много отдѣльныхъ мотивовъ и пріемовъ изложенія, которые у него встрѣчались и раньше. Такъ, мы имѣемъ здѣсь исповѣдь преступника, мучимаго совѣстью и желающаго разсмотрѣніемъ своихъ дѣйствій успокоить свою мысль. А это мы видѣли уже въ Андрэ Корнели и отчасти въ заключительной главѣ "Преступленія противъ любви". Правда, размышленія де-Керна ведутся отъ лица автора; но въ дневникѣ де-Керна много общаго съ первою половиною исповѣди Грелу, какъ много общаго и въ самихъ характерахъ: если въ де-Кернѣ Бурже думалъ изобразить "героя нашего времени", то и Грелу у него называется "un jeune homme d'aujourd'hui"; и, дѣйствительно, они -- дѣти одного отца. Въ исповѣдь Грелу внесенъ только тотъ новый мотивъ, что она адресуется въ тяжелую минуту жизни тому единственному авторитету, судъ котораго онъ признаетъ надъ собою компетентнымъ. Другой пріемъ -- выясненіе мысли посредствомъ контрастовъ двухъ характеровъ: отчасти это есть уже въ "Преступленіи противъ любви", гдѣ сердечной сухости де-Керна противополагается сила непосредственнаго чувства въ Альфредѣ Шазель; менѣе удачно, и даже слишкомъ произвольно было появленіе въ "Лжи" добродѣтельнаго аббата. Здѣсь Грелу, живущему только головою, противополагается графъ Андрэ, энергичный дѣятельный офицеръ. Если же въ немъ выраженъ идеалъ автора, то онъ, также какъ и аббатъ Таконе, служитъ выясненію этого идеала, изображая собою тѣ добродѣтели прошлаго, которыхъ не знаетъ наше время. Хотя графъ Андрэ обрисованъ немногими чертами, но въ жизни героя ему отводится очень значительная роль: имъ то и вызывается та драма, которая служитъ главнымъ предметомъ романа.
Новымъ для Бурже можетъ показаться предисловіе, гдѣ онъ обращается къ публикѣ съ совѣтами и наставленіями. Онъ никогда такъ открыто не заявлялъ себя моралистомъ -- проповѣдникомъ, хотя мы знаемъ уже, съ какими задачами онъ приступалъ къ литературѣ, и какъ его тенденціозность въ сюжетахъ наиболѣе фривольнаго свойства сказывалась морализаціею, пристегнутою въ концѣ разсказа. Въ "Ученикѣ" эта морализація, объясняющая цѣль и смыслъ разсказа, помѣщена въ началѣ, какъ воззваніе къ молодежи. Предисловія этого мы коснемся ниже, когда ближе присмотримся къ главнымъ дѣйствующимъ лицамъ романа и къ тѣмъ вопросамъ, которые тутъ затрогиваются.
Прежде напомню сюжетъ романа -- въ самыхъ общихъ чертахъ, такъ какъ предполагаю его извѣстнымъ читателю {Переводился въ "Сѣв. Вѣсти." 1889 г. Прил. къ No 1--8.}: Робертъ Грелу прямо со школьной скамьи поступаетъ учителемъ въ домъ маркиза Жюсса-Рандонъ и соблазняетъ Шарлоту, старшую сестру своего воспитанника. Когда ее находятъ мертвою съ признаками отравленія, то подозрѣніе въ убійствѣ падаетъ на Грелу; его отдаютъ подъ судъ; на допросахъ онъ отмалчивается, а учителю своему, философу Адріену Сиксту, посылаетъ изъ тюрьмы самую подробную исповѣдь, изъ которой мы узнаемъ, что Шарлотта сама лишила себя жизни, а передъ тѣмъ всю исторію несчастной своей любви разсказала въ письмѣ старшему брату своему графу Андрэ. Когда Грелу является на скамьѣ подсудимыхъ и его судятъ какъ убійцу, то гр. Андрэ, боясь за честь своего семейства, далъ бы обвинить невиннаго, если бы не узналъ изъ записки Сикста, что тайна самоубійства Шарлотты принадлежитъ не ему одному. Тогда онъ на судѣ показываетъ все, что знаетъ, и оправданнаго по суду Грелу убиваетъ выстрѣломъ изъ револьвера. Такимъ образомъ, криминальный эффектъ опять составляетъ, какъ въ Андрэ Корнели, внѣшній интересъ романа, и, надо отдать справедливость разскащику, узелъ этой интриги завязанъ очень удачно: когда читатель узналъ тайну загадочной смерти Шарлотты, раскрытую во второй половинѣ книги, то является новый интересъ: философъ Сикстъ, связанный честнымъ словомъ, обязанъ хранить тайну своего ученика, если бы даже дѣло шло о спасеніи его жизни; на что же онъ рѣшится? А затѣмъ, когда философъ рѣшилъ открыть правду, возникаетъ тотъ-же вопросъ по поводу гр. Андрэ: что въ немъ возьметъ верхъ? справедливость по отношенію къ Грелу, или любовь къ семьѣ, къ фамильной чести? Любопытство читателя поддерживается, такимъ образомъ, до послѣдней страницы романа. Но кромѣ этихъ внѣшнихъ эффектовъ, вниманіе читателя привлекается и болѣе серьезными вопросами, а именно: какую роль играютъ умственныя движенія въ нравственной жизни человѣка? т. е. въ данномъ случаѣ, какимъ путемъ дошелъ юноша, всецѣло посвятившій себя научнымъ занятіямъ, до гнуснаго преступленія -- если онъ не убилъ дѣвушку, то былъ виновникомъ ея самоубійства? А другой вопросъ, вызвавшій послѣ "Ученика" много толковъ въ печати,-- отвѣчаетъ-ли философъ, убѣжденный въ непреложной истинѣ своихъ ученій, за тѣ послѣдствія, которыя влечетъ за собою примѣненіе его ученій къ жизни? Посмотримъ, какъ ставитъ и рѣшаетъ Бурже эти вопросы.
Прежде всего, онъ знакомитъ насъ съ личнымъ характеромъ, образомъ жизни и философскою системою Адріена Сикста. Философъ этотъ, по отзывамъ всей критики, очерченъ мастерски: въ немъ Бурже удалось слить въ одну типичную фигуру черты многихъ ученыхъ -- и Спинозы, и Канта, и Литтре, и Конта, но на врядъ-ли мы ошибемся, если признаемъ въ немъ любимаго учителя Бурже -- Тэна; конечно, не по внѣшнему виду и образу жизни, о которыхъ судить не берусь, а по свойствамъ его ученой мысли. По крайней мѣрѣ, тотъ портретъ Тэна, который Бурже даетъ въ "Очеркахъ современной психологіи", представляетъ существенныя черты сходства съ его характеристикою Сикста и даже многія положенія доктрины Сикста цѣликомъ переданы словами Тэна, не говоря уже про то, что общее основаніе ихъ доктринъ -- одинаковое. Основаніе это -- строго-научный методъ изслѣдованія въ изученіи души человѣческой и всѣхъ ея отправленій. А самая доктрина, т. е. не столько систематическое изложеніе ея, сколько общій характеръ и выводы, которые могутъ быть изъ нея сдѣланы, это -- знакомый намъ у Бурже фатализмъ. Борьбу этой доктрины съ нравственнымъ чувствомъ, т. е. съ инстинктивнымъ прирожденнымъ чувствомъ отвѣтственности,-- испытываетъ самъ философъ, почувствовавшій при чтеніи исповѣди Грелу свою вину передъ нимъ, хотя этой вины не признавала его философія,-- испытываетъ и молодой послѣдователь этой философіи, оправдывающій ею свои порочные инстинкты. На эту борьбу доктрины и совѣсти, науки и вѣры указывалъ Бурже и въ этюдѣ о Тэнѣ {См. "Сѣв. Вѣстн." 1890 г. No 2, отд. II, стр. 36.}; но и тогда онъ проводилъ мысли Тэна гораздо дальше и приписывалъ ему то раздвоеніе, которое у Тэна на врядъ-ли можно найти. А здѣсь, въ философіи Сикста онъ доводитъ эти мысли до ихъ крайняго предѣла, и оттого это раздвоеніе выдѣляется тѣмъ рѣзче и тѣмъ яснѣе опредѣляется значеніе доктрины для жизни. Тутъ онъ намѣренно усиливаетъ ея отрицательную сторону, дѣлая изъ своего философа -- страстнаго фанатика атеизма; точно такъ же какъ онъ намѣренно сгущаетъ краски и въ Грелу, дѣлая дрянного негодяя изъ юноши, увлеченнаго психологіею. Возможно, что кромѣ Тэна Бурже пользовался трудами и другихъ современныхъ ученыхъ; т. е. тѣми результатами ихъ трудовъ, которые вошли въ общественное сознаніе и носятся въ воздухѣ эпохи въ видѣ отрывочныхъ взглядовъ, отдѣльныхъ изреченій и т. п. Собирая въ одну фиктивную доктрину разрозненныя черты популярныхъ ученій -- позитивизма, детерминизма, феноменизма и т. п., Бурже остается вѣренъ роли морализующаго романиста. Онъ пользуется свободою художественнаго творчества для того, чтобы слить вѣянія времени въ одно цѣлое, подчинить это цѣлое излюбленной своей идеѣ и пріурочить его къ тому типу учителя, который сильнѣе всего импонировалъ его молодой мысли. Что такимъ учителемъ для Бурже былъ Тэнъ -- мы уже знаемъ и по "Очеркамъ современной психологіи" и по посвященію Андрэ Корнели; наконецъ, и въ предисловіи къ "Ученику" онъ называетъ его вмѣстѣ съ Дюма и Леконтъ-де-Лиль представителемъ народнаго генія (les dépositaires du génie de la race), передъ которымъ должно преклоняться молодое поколѣніе. Это отношеніе Бурже къ Тэну, какъ къ высокому авторитету мысли, выяснится еще болѣе, если мы сравнимъ его этюдъ о Тэнѣ съ характеристикою Сикста и его философіи.
Этотъ этюдъ Бурже заканчиваетъ между прочимъ слѣдующею фразою: "Онъ (Тэнъ) изображаетъ собою съ особенною интенсивностью религію науки, свойственную 2-й половинѣ XIX вѣка во Франціи. Этой религіи онъ всѣмъ пожертвовалъ -- отъ возвышенныхъ желаній сердца до самыхъ законныхъ желаній популярности". И Адріенъ Сикстъ -- аскетъ, всецѣло отдавшійся наукѣ. Головная работа поглотила всѣ душевныя силы его и сократила всѣ его потребности; благодаря философіи, онъ не искалъ и не зналъ ни семейныхъ привязанностей, ни гражданскихъ, общественныхъ интересовъ. Вся жизнь съ ея заботами и радостями, страданіями и наслажденіями, для него опредѣлялась однимъ словомъ: мыслить. Съ людьми онъ сходился только, насколько того требовали его профессіональныя занятія: живого чувства онъ не видалъ и не испыталъ, а между тѣмъ предметомъ его мысли была психологія -- наука о душѣ. Ученый психологъ писалъ смѣлыя, краснорѣчивыя страницы о страстяхъ, но зналъ ихъ только по книгамъ и могъ обращаться съ ними только какъ съ мертвыми цифрами. Потому, примѣняя къ нимъ свою необычайную логику, онъ ни передъ чѣмъ не останавливался, затрогивая самыя глубокіе, нравственные вопросы. Человѣкъ мягкій и добрый по природѣ, онъ былъ неумолимо жестокъ въ своихъ книгахъ, и живя далеко отъ жизни, не могъ понять, какъ люди не философскаго склада относятся къ его теоріямъ, такъ правильно-логично выведеннымъ. Такое свойство ума, поглощеннаго систематизаціею, Бурже описываетъ и въ Тэнѣ, когда объясняетъ, почему Тзнъ, оставаясь всегда вѣренъ своей первоначальной идеѣ, былъ сперва въ рядахъ крайней лѣвой умственнаго движенія, а затѣмъ очутился среди реакціонеровъ крайней правой и всегда оскорблялъ чувства своихъ современниковъ сперва нравственно-религіозныя, а затѣмъ патріотически-республиканскія. Этотъ духъ философской систематизаціи, страсть къ обобщенію можетъ, какъ всякая страсть, поглотить всю душу человѣка; она владѣла Адр. Сикстомъ: удовлетвореніе ея, т. е. научныя изысканія, давали ему такія наслажденія, какія недоступны людямъ незнакомымъ со страстью; а эти наслажденія Бурже такъ-же краснорѣчиво характеризуетъ и у Тэна (191 Ess. de ps. cont). Только Тэнъ слишкомъ талантливъ и разностороненъ, чтобы вдаться въ манію, а Сикстъ доводилъ свою доктрину до крайнихъ предѣловъ. Этимъ отчасти обусловливался и успѣхъ его; онъ былъ революціонеромъ мысли, методически-послѣдовательнымъ отрицателемъ и это привлекало къ нему молодые передовые, умы. Но и первыя произведенія Тэна производили скандальный шумъ своимъ появленіемъ, и Тэнъ точно также привлекалъ къ себѣ молодежь столько-же новизною методовъ, разбивавшихъ старые кумиры, сколько цѣльностью своего міровоззрѣнія, въ которомъ молодые умы цѣнили строго-выдержанное единство мысли и силу искренняго самобытнаго убѣжденія. Цѣльность и сила мысли, привлекшія Сиксту послѣдователя въ лицѣ колеблющагося, потерявшаго вѣру Грелу, и Тэну, по мнѣнію Бурже, привлекали сердца его учениковъ.
Историческое значеніе Тэна Бурже опредѣляетъ, какъ внесеніе методовъ точной науки въ философію и въ литературную и художественную критику: онъ внесъ въ изученіе духовныхъ отправленій человѣчества тѣ пріемы, которые съ такимъ успѣхомъ наука примѣняла къ изученію внѣшней природы и физическихъ силъ. На математикѣ, на обширномъ знакомствѣ съ естествознаніемъ основываетъ и Сикстъ свое ученіе. Строгій анализъ свой Сикстъ примѣняетъ къ изученію самаго жгучаго вопроса метафизики: сводя всѣ вопросы нравственнаго міра къ физіологіи мозга, онъ отрицалъ все то, что не поддается опытному изслѣдованію, отрицалъ ту область непознаваемаго, которою, говоритъ Бурже, въ наше время наука мирится съ религіею; отрицалъ всю произвольную, свободную дѣятельность души человѣческой, и видѣлъ въ нравственной жизни только отправленія животнаго организма. Игра первобытной клѣточки -- вся основа жизни; игра широко-развитыхъ инстинктовъ -- суть души человѣческой, и отсюда ученый съ поразительной ясностью выводилъ основныя свойства нашихъ чувствъ и страстей. Изучая формы животной жизни, какъ основу душевной дѣятельности, Сикстъ являлся крайнимъ сторонникомъ трансформизма и эволюціонныхъ теорій и, потому, самый отчаянный фатализмъ былъ послѣднимъ словомъ его ученія. Если законы природы, управляющіе всемірною эволюціею, дѣйствуютъ неотразимо роковымъ образомъ, то и человѣкъ является потому созданіемъ какъ окружающей его среды, такъ и самыхъ отдаленныхъ причинъ и и условій существованія, образовавшихъ эту среду. Эта зависимость человѣка отъ наслѣдственности и среды, граничащая въ тэновской доктринѣ съ фатализмомъ, привела Тэна, по мнѣнію Бурже, къ горестному пессимизму; а фатализмъ Сикста выразился самою ожесточенною мизантропіею: такъ любилъ онъ въ человѣческихъ дѣйствіяхъ усматривать основу первобытнаго животнаго эгоизма. По Тэнъ, хотя и приступалъ съ ножомъ анализа къ проявленіямъ духовной жизни человѣка, хотя и стремился математически-строго вывести причинную условную связь этихъ явленій и найти ихъ законы (c'est à l'âme que la science va же prendre... наука обращается теперь къ душѣ, говоритъ Тэнъ), но онъ никогда не формулировалъ такъ ясно своего отрицанія, какъ дѣлаетъ это Бурже въ доктринѣ Сикста. Впрочемъ, хотя Бурже заставляетъ Сикста въ общихъ положеніяхъ идти дальше Тэна и рѣзче высказываться, но въ частностяхъ онъ почти дословно повторяетъ то, что говорилъ про Тэна.
Напримѣръ. Та экспериментація, которая для Сикста составляетъ основу всѣхъ изысканій современной науки (Le Disciple стр. 48 и слѣд.) и которая заставляетъ философа безразлично относиться къ добродѣтели и къ пороку, видѣть даже въ преступленіи только положительный фактъ, управляемый извѣстными психологическими законами, т. е. какъ бы опытъ, устроенный жизнью для опредѣленія тѣхъ особыхъ свойствъ души человѣческой, которыя, обыкновенно, называются порочными (Ibid. 139, toutes les âmes doivent être considérées par le savant comme des expériences instituées par la nature) эта экспериментація составляетъ главное основаніе и Тэновскаго метода критики. "Въ этой обширной области науки о душѣ, говоритъ Бурже въ этюдѣ о Тэнѣ (Essais de ps. cont 221), области, распространенной на всѣ дѣйствія природы человѣческой и общества, г. Тэнъ выбралъ предметомъ своего изученія область литературнаго и художественнаго творчества... Исторія представилась ему обширнымъ опытомъ, устроеннымъ случайностью на пользу психолога (une vaste experience institueé par le hasard pour le bénéfice du psychologue) и, благодаря этому, онъ возобновилъ всю доктрину прежней критики, или, вѣрнѣе, перемѣстилъ ее, такъ же какъ и точку зрѣнія самихъ художниковъ, вскормленныхъ его теоріями. Первымъ признакомъ этого возобновленія была полная отмѣна нравственной идеи въ художественномъ произведеніи. "Предположеніе о волѣ художника и его отвѣтственности за свои дѣйствія совершенно противорѣчитъ принципамъ детерминизма, повсюду примѣняемымъ г. Тэномъ. Искусство для Тэна -- это собраніе документовъ о душѣ человѣческой; книга или картина -- результатъ цѣлаго длиннаго ряда причинъ и интересна не сама по себѣ, а какъ видимый знакъ создавшихъ ее условій жизни. Точно также смотритъ и Сикстъ на произведенія искусства. Для него (Le Disc. 62) древній соборъ Notre-Dame есть только выраженіе германскаго духа, т. е. конечный результатъ различныхъ условій жизни народной: географическихъ, этнографическихъ, историческихъ. Свойства Тэновскихъ взглядовъ, привлекшія ему симпатіи молодежи, кромѣ новизны, цѣльности и искренности, были еще: необыкновенная увлекательность краснорѣчія и сила анализа, придававшія замѣчательную ясность и убѣдительность его изложенію: "Понятно, говоритъ Бурже, (Ess. de ps. cont. 217, 218) что то поколѣніе, тогда молодое, чью глубокую вѣру (въ науку) онъ выражалъ въ формулахъ ясныхъ, какъ математическая аксіома, и звучныхъ, какъ строфы гимна, признало въ немъ (l'Initiateur) наставника, человѣка, видѣвшаго обѣтованную землю и заранѣе повѣствовавшаго объ ея обновляющихъ, таинственныхъ радостяхъ! Почти тѣми же словами объясняетъ и Грелу свое впечатлѣніе, при знакомствѣ съ трудами Сикста: "Тотъ гимнъ наукѣ, въ которомъ каждая ваша страница была какъ бы строфою, я слушалъ съ восхищеніемъ, тѣмъ болѣе, что моя способность къ анализу находила, благодаря вамъ, большое примѣненіе" и т. д. (Le Disc. 138).
И такъ, философская система Сикста представляетъ собою примѣненіе къ нравственнымъ вопросахъ Тэновскихъ взглядовъ на искусство и литературу. При этомъ Бурже, несмотря на все свое уваженіе къ авторитету Тэна, къ этой системѣ относится критически и смотритъ на нее, какъ на научную гипотезу, въ несостоятельности которой онъ вполнѣ убѣжденъ. Это видно изъ того, что онъ, напр., ссылаясь на Герб. Спенсера и др. ученыхъ, указываетъ на ту возможность примиренія науки и религіи, которую отрицалъ Сикстъ (Le Disc. 20); затѣмъ: онъ очень рельефно выставляетъ на видъ, какъ эти систематики плохо провѣряютъ данныя, часто даже искажаютъ факты, чтобы подвести ихъ подъ свою систему (Ibid. 63), и принимаютъ свои предположенія за объясненія причинъ (Il venait suivant une habitude chère à ceux de за race, de fabriquer une construction d'idées qu'il prenait pour une explication. Ib. 64). Мало того, Сикста и въ ученикѣ его плѣнила, между прочимъ, замѣчательная способность къ выводамъ (une merveilleuse facilité de déduction 27). Несомнѣнно, что тою-же легкостью и поспѣшностью выводовъ обладалъ и самъ учитель, такъ страстно увлеченный систематизаціею. Это-то и заставило его впасть въ ту ошибку, при построеніи гипотезы, которую въ ней очень вѣрно указала критика {Напр. Ѳ. Д. Батюшковъ. "Кто виноватъ въ проступкѣ Грелу?" Въ пантеонѣ литературы. Октябрь 1889 г. стр. 4--6.}. Выводя идею о Богѣ изъ психическихъ мозговыхъ процессовъ, Сикстъ не имѣлъ научнаго права отрицать существованіе Бога. Какъ строго-послѣдовательный естествоиспытатель, онъ не долженъ-бы былъ касаться объективной идеи, а ограничиться наблюденіями надъ тѣми психическими состояніями, которыя обусловливаютъ образованіе представленій и идей субъективныхъ. Касаясь идеи объективной, онъ выходилъ изъ области научной психологіи, затрогивалъ вопросы метафизики и, рѣшая ихъ въ отрицательномъ смыслѣ, клалъ это отрицаніе въ основу всей своей доктрины. А благодаря этому произвольному переходу изъ одной области изслѣдованія въ другую, основа метафизическая получалась очень шаткая и все зданіе доктрины плохо держалось. Почти такое же возраженіе дѣлаетъ и Тэну самъ Бурже. Говоря (Ess. de ps. cond. 220--221) о томъ, какое значеніе имѣетъ въ его психологіи гипотеза всемірнаго детерминизма, Бурже замѣчаетъ: "Предположимъ, что не всякое явленіе въ нравственномъ мірѣ обусловлено другимъ -- однимъ или нѣсколькими явленіями предшествующими, другими словами, допустимъ, что есть произвольность или свобода въ душѣ, въ обыкновенномъ смыслѣ слова, и зданіе рушится цѣликомъ. Въ этомъ слабый пунктъ доктрины. Психологія эта, дѣйствительно, построена, какъ наука, но основывается она на метафизическомъ предложеніи".
Такимъ образомъ, слабый въ научномъ отношеніи пунктъ доктрины -- это и въ метафизикѣ спорный вопросъ о свободѣ воли. А въ нравственномъ отношеніи, т. е. въ примѣненіи къ жизни, онъ оказывается и наиболѣе вреднымъ, когда рѣшенъ, какъ у Сикста, въ отрицательномъ смыслѣ, потому что это отрицаніе свободы воли, снимая съ человѣка отвѣтственность за его дѣйствія, уничтожаетъ различіе добра и зла и тѣмъ вполнѣ парализуетъ нравственное чувство. А кромѣ оправданія зла и порока фатализмъ влечетъ еще за собою мизантропію и пессимизмъ. Если фатализмъ научно обоснованъ, то наука, слѣдовательно, виновата и въ проповѣди эгоизма и пессимизма -- къ этому обвиненію Бурже очень близко подходитъ и въ очеркахъ современной психологіи.-- Но если это научное основаніе не болѣе, какъ несостоятельная гипотеза, то и фатализмъ съ его послѣдствіями только прискорбное заблужденіе.-- Такъ это, по крайней мѣрѣ, вытекаетъ изъ научно-философской системы Тэна-Сикста, изложенной въ Ученикѣ, и изъ тѣхъ романовъ Бурже, гдѣ онъ или самъ раздѣлялъ это наукою порожденное заблужденіе, или въ своихъ герояхъ приводилъ его въ столкновеніе съ жизнью.