Ужасный видъ представляла собою красивая, златоглавая Москва послѣ того, какъ въ нее вошли французы... Вошли они въ нее 2 сентября, и въ этотъ же день, рано утромъ, въ ней начался страшный пожаръ. Московскій генералъ-губернаторъ Растопчинъ сумѣлъ вооружить чернь, которая сама сожгла Москву, и этимъ спасла отечество, такъ какъ французы, не найдя въ столицѣ ничего, какъ и при взятіи Смоленска, окончательно упали духомъ.
Москвичи почти всѣ повыѣхали, имущество свое тоже вывезли; присутственныя мѣста закрылись, торговля тоже; войскамъ французскимъ достались одни развалины. Трескъ огня, колокольный набатъ, рѣзкій барабанный бой и грохотъ падающихъ зданій -- все это безпрерывно продолжалось не только днемъ, но и ночью.
Пребываніе Наполеона въ Кремлѣ, гдѣ онъ расположился въ первый же день своего вступленія, становилось опаснымъ, такъ какъ въ самомъ дворцѣ, отъ времени до времени, лопались стекла, и по близости летали головни. Онъ перебрался въ Петровскій дворецъ, который со всѣхъ сторонъ окружилъ пушками. Старую гвардію водворилъ онъ на Ходынскомъ полѣ, а у каждой заставы приказалъ разставить сторожевые отряды часовыхъ.
Къ одной изъ такихъ заставъ, около полуночи, пробирался нашъ маленькій герой Степа. Онъ разузналъ, что русскіе плѣнные, послѣ Бородинской битвы, тоже переведены французами въ Москву, и, несмотря ни на какіе доводы со стороны Шаховского, доказывавшаго ему опасность задуманнаго предпріятія, все таки отправился туда.
Очень трудно ему было чего-нибудь добиться, но онъ не падалъ духомъ и шелъ впередъ съ твердой увѣренностію достигнуть цѣли. Ловко прошмыгнувъ въ городъ вдали отъ французскихъ часовыхъ, стоявшихъ у заставы, онъ торопливо шагалъ по направленію къ Кремлю, откуда, какъ ему сказали, ночью должны были погнать всѣхъ плѣнныхъ въ село Всесвятское.
Около Никольскихъ воротъ, которыя оказались открытыми, на стражѣ стояли французскіе уланы. Степа хотѣлъ войти въ ворота, но одинъ изъ улановъ остановилъ его, сказавъ, что входъ туда запрещается. Степа его не понялъ, хотя, догадавшись, въ чемъ дѣло, не сталъ настаивать. Прижавшись къ стѣнѣ, терпѣливо выжидалъ онъ, что будетъ дальше. На него никто не обращалъ вниманія, французы полагали вполнѣ основательно, что присутствіе безоружного подростка не можетъ внушать опасенія, и совершенно забыли о немъ.
Нѣсколько времени спустя, за воротами раздался барабанный бой, и потомъ, почти сейчасъ же, въ воротахъ арсенала показалась толпа русскихъ плѣнныхъ, окруженныхъ французской стражей.
Выдвинувшись впередъ, Степа пристально вглядывался въ каждаго плѣннаго, среди которыхъ скоро узналъ князя. Князь казался страшно похудѣвшимъ, какъ бы совсѣмъ больнымъ; несмотря на осенній холодъ, на немъ былъ надѣтъ только одинъ изорванный мундиръ, да старые, отоптанные сапоги.
-- Батюшка -- князь, милый, дорогой! вскричалъ Степа и бросился навстрѣчу плѣннымъ, чтобы подбѣжать къ князю, но стража его не допустила.
-- Степа! радостно отозвался князь, неужели это ты?
-- Я... я! Давно васъ отыскиваю,-- я... Но ему не удалось договорить: конвойные солдаты, замахнувшись прикладами, грубо оттолкнули его.
-- Господинъ офицеръ, разрѣшите мнѣ сказать хоть нѣсколько словъ съ этимъ мальчикомъ! обратился тогда князь по-французски къ сопровождавшему конвой офицеру; это мой бывшій маленькій слуга... онъ безгранично мнѣ преданъ... Онъ давно меня разыскиваетъ... Разрѣшите! Умоляю васъ!
Офицеръ хотѣлъ отказать, но, увидавъ устремленный на него умоляющій взглядъ князя, согласился.-- По его приказанію, два солдата, отдѣлившись отъ остальныхъ, подвели къ нему Степу.
Князь обнялъ его, крѣпко прижалъ къ груди и долго цѣловалъ въ голову.
-- Просите, чтобы мнѣ позволили остаться при васъ, пока вы будете въ плѣну, шепталъ Степа.
-- Не позволятъ, отвѣчалъ князь, да ты и самъ не вынесешь.
-- Я не боюсь никакихъ лишеній, лишь бы только съ вами... И, какъ бы въ доказательство истины своихъ словъ, Степа разсказалъ ему все то, что онъ пережилъ съ минуты ихъ разлуки въ Смоленскѣ.
Разсуждая подобнымъ образомъ, они довольно скорымъ шагомъ подвигались впередъ.
Разсказъ Степы до слезъ тронулъ князя.
-- Мальчикъ дальше не можетъ слѣдовать, прервалъ ихъ разговоръ французскій офицеръ.
-- Что онъ говоритъ? спросилъ Степа.
Князь перевелъ ему приказаніе офицера. Степа заплакалъ, опустился на землю, схватилъ руками колѣни французскаго офицера и принялся умолять о разрѣшеніи остаться.
-- Ваше сіятельство, скажите вы ему, какъ вы меня облагодѣтельствовали, какъ подняли на снѣгу полузамершаго, какъ пріютили... Пойметъ онъ тогда, что я не могу васъ оставить.
-- Что онъ говоритъ? Въ свою очередь, спросилъ французскій офицеръ, тоже, видимо, тронутый отчаяніемъ мальчика.
Князь вынужденъ былъ передать ему все то, что сказалъ Степа.
-- Какой чудный мальчикъ! съ чувствомъ отозвался офицеръ -- Я не въ силахъ отказать ему,-- пусть остается.
Съ этими словами офицеръ отошелъ въ сторону, чтобы не мѣшать ихъ разговору, который они вели между собою неумолкаемо до тѣхъ поръ, пока пришли въ село Всесвятское.
Оставшіеся въ селѣ крестьяне встрѣтили плѣнныхъ съ большимъ соболѣзнованіемъ, въ особенности женщины; онѣ притащили все, что было у нихъ изъ съѣстного, чтобы передать плѣннымъ. Голодные французы съ завистью смотрѣли на кушанье. Они старались перехватывать у нихъ всякіе припасы, и не рѣдко, изъ-за какой-нибудь ржаной лепешки или кринки молока, между французскими солдатами и русскими бабами завязывалась цѣлая потасовка.
Плѣнныхъ размѣстили въ пустыхъ сараяхъ и, вмѣсто постелей, бросили имъ на сырую землю нѣсколько сноповъ соломы. Степѣ было обѣщано, что съ завтрашнего дня онъ можетъ оставаться при князѣ, сегодняшнюю же ночь онъ долженъ былъ проводить гдѣ знаетъ.
На дворѣ, между тѣмъ, совершенно стемнѣло, наступила ненастная, осенняя ночь съ дождемъ и прерывистымъ вѣтромъ; такъ какъ всѣ избы были заняты французами, то оставшимся въ селѣ крестьянамъ и ихъ семьямъ пришлось ютиться въ хлѣвушкахъ. Одинъ изъ крестьянъ, которому Степа объяснилъ причину своего пребыванія въ Всесвятскомъ, пригласилъ его въ свою хлѣвушку, добавивъ, что у него тамъ сидитъ еще одинъ гость, пріѣзжій изъ Смоленска. Въ темнотѣ Степа не могъ разглядѣть лицъ, сидѣвшихъ въ хлѣвушкѣ, но, по голосу одного изъ нихъ, сразу узналъ лѣсничаго Никанора Савельевича и назвалъ его по имени.
-- Я самый и есть отозвался лѣсничій, а ты пастушенокъ Степа?
Степа бросился ему на шею. Они разговорились; оказалось, что Никаноръ Савельевичъ пробирался по дѣлу въ Москву, но, застигнутый на пути непріятелями, застрялъ у знакомаго мужичка. Выслушавъ подробности похожденія Степы, онъ разсказалъ ему о томъ, какъ старый мельникъ Ефимъ долго упрекалъ себя за то, что погорячился и выгналъ его; что Ефимъ, послѣ его ухода, сталъ тосковать, да кромѣ того, и дѣла на мельницѣ пошли хуже... Мельникъ увидѣлъ въ этомъ наказаніе Божіе за то, что безъ вины обидѣлъ сироту. Затѣмъ, когда французы послѣ разгрома Смоленска, направились въ Москву, разоряя по дорогѣ всѣ деревни и села, Ефимъ уже окончательно лишился заработка, заколотилъ мельницу и переселился къ дальнему родственнику въ Ивановское, гдѣ теперь ему живется очень плохо.
-- Бѣдный дѣдушка! воскликнулъ Степа и заплакалъ.
-- Вотъ ты какой добрый! сердце-то у тебя золотое, не помнишь зла! замѣтилъ лѣсничій.
Разговоръ между ними продолжался довольно долго; Степа не могъ заснуть до утра, а утромъ рано его разбудили шумѣвшіе на улицѣ французы.-- Онъ поспѣшилъ выйти изъ хлѣвушки, чтобы отыскать офицера, который наканунѣ обѣщалъ разрѣшить ему остаться при князѣ, и, по счастью, почти сейчасъ же на него наткнулся. Офицеръ сказалъ ему что-то ласковымъ тономъ. Что именно было сказано французомъ, Степа, конечно, не понялъ, но потомъ офицеръ взялъ его за руку и отвелъ въ сарай, гдѣ находились русскіе плѣнные.