Марина продолжала попрежнему тосковать по мужѣ. Со дня его ухода на войну, она получила отъ него только два письма. Первое было въ видѣ коротенькой открытки, довольно безсодержательной. Въ ней онъ сообщалъ, что ихъ все еще подготовляютъ къ военному дѣлу, а когда и куда двинутъ,-- неизвѣстно. Второе письмо было очень длинное. Въ немъ онъ разсказывалъ, какъ однажды полкъ, въ которомъ онъ числится, построили на открытомъ мѣстѣ передъ полковою церковью. Изъ церкви черезъ нѣкоторое время вышли батюшка, командиръ полка и всѣ офицеры. Командиръ полка поздравилъ солдатиковъ съ походомъ, сказалъ, что они должны смѣло идти на врага, стойко защищать дорогую родину и вѣрно служить царю, какъ споконъ вѣка служили ему наши доблестные воины.. Потомъ полковой батюшка прошелъ по рядамъ полка и окропилъ ихъ святою "водой. Въ заключеніе обряда, батюшка еще разъ благословилъ полкъ въ путь-дорогу... "Идемъ, кажется, подъ Варшаву и, навѣрное, скоро попадемъ въ горячій бой",-- говорилъ онъ въ концѣ своего письма,-- "коли убьютъ, молитесь за меня, а живъ останусь,-- свидимся". Послѣ полученія этого письма прошло болѣе трехъ недѣль, а вѣстей больше не было. Маринѣ рисовались въ воображеніи мрачныя картины, она чахла и худѣла съ каждымъ днемъ. Старушка-бабушка, сама очень тревожившаяся судьбою зятя, старалась ее утѣшать. Не менѣе ея, о томъ же старался и Миша. Но общія усилія ихъ не имѣли большого успѣха. Марина все тосковала. Миша хоть и ходилъ почти ежедневно въ волостное правленіе справляться, нѣтъ ли писемъ, но долгое время возвращался оттуда съ пустыми руками. Наконецъ, въ одинъ радостный для всей семьи день, онъ запыхавшись вбѣжалъ въ избу, держа въ рукѣ конвертъ, съ надписью: "изъ д ѣ йствующей арміи ".
-- Читай, читай скорѣе! въ одинъ голосъ вскричали обѣ женщины, со вниманіемъ разглядывая конвертъ и бережно перекладывая его изъ рукъ въ руки.
Миша началъ внятно читать, а остальные члены семьи, затаивъ дыханіе, начали слушать.
"Вы не повѣрите, когда я вамъ разскажу, какое чудо совершилось со мною", писалъ Игнатій.-- "Нашъ полкъ участвовалъ въ горячей схваткѣ съ нѣмцами, недалеко отъ ихъ и нашей границы. Много мы ихъ уложили, стрѣляли залпами, а подъ конецъ схватились въ рукопашную, приняли ихъ въ штыки. Нѣмцамъ это страшнѣе всѣхъ пуль. Подробно разсказывать про бой не стану, все равно не вообразите и не поймете его. Ваше дѣло женское, а Миша еще малъ. Скажу вамъ только, что выпала такая минута, когда я думалъ, что и живымъ не останусь. Нѣмецкій штыкъ занесенъ былъ надъ моей головой, и я напрасно хотѣлъ въ сторону отвернуть отъ него свою голову. Сдѣлать этого было нельзя. Все равно: на другой штыкъ наткнулся бы. Нельзя было и назадъ попятиться,-- свои ряды собьешь... Ну, думаю, помирать, такъ помирать мнѣ за батюшку-царя да за Русь святую, а, вѣдь, такая-то и смерть не страшна. Пригнулся я маленько къ землѣ, чтобы штыкъ свой прямо на врага направить, чтобы отбить его ударъ,-- пригнулся, правую ногу выставивши впередъ, и вдругъ почувствовалъ, что по согнутому колѣну что-то легонько скатилось прямо за голенище сапога да тамъ подъ колѣнномъ и застряло. Ну, думаю самъ про себя, не бѣда! Можетъ, пуговка какая отъ одежды оторвалась да скользнула. Только вижу это я, что нѣмца-то въ эту минуту, словно, что въ сторону отбросило. Такъ я и не видалъ его больше. Проворно, значитъ, тогда я выпрямился, да какъ нажалъ рукой на голенище въ томъ мѣстѣ, гдѣ пуговка-то застряла, анъ и чувствую, что-то больно не ловко, что-то давитъ... Запустилъ за голенище руку, чтобы достать пуговицу, а вмѣсто пуговицы-то, какъ вы думаете, что вытащилъ? Святое колечко!"...
-- Святое колечко? перебила чтеніе письма Марина,-- Господи, да что же это такое? Съ нами крестная сила! Ужъ не въ бреду ли Игнатій-то писалъ? Можетъ, лежитъ гдѣ больной да и мелетъ несуразное!
-- Можетъ быть, все можетъ быть! вторила бабушка, разведя своими жилистыми руками, и потомъ начала креститься.
-- Нѣтъ, бабушка, нѣтъ, мама, этого быть не можетъ, замѣтилъ Миша. Вы забываете, что отецъ, вѣдь, не говоритъ, а пишетъ. Человѣкъ въ бреду писать не можетъ.
-- Попросилъ, вѣрно, кого-нибудь, продолжала бабушка.
-- Нѣтъ, письмо написано имъ самимъ, я знаю его руку. Вѣрнѣе, что Степѣ удалось какъ-нибудь найти отца и издали подкинуть ему кольцо.
-- Читай-ка дальше, можетъ что и про Степу-то скажетъ, отозвалась Марина.
Но про Степу въ письмѣ не упоминалось ни полусловомъ. Марина и бабушка сомнительно качали головами, да и Миша, хотя и дѣлалъ предположеніе, что колечко подкинуто было Степой,-- въ сущности, оставался тоже въ полномъ недоумѣніи. Всю остальную часть письма, гдѣ отецъ продолжалъ описаніе боя, онъ читалъ уже машинально, почти ничего изъ прочитаннаго не понимая. Мысли его замѣтно разсѣивались, путались, и вниманіе невольно отвлекалось къ разсказу отца о свалившемся, точно съ неба, колечкѣ.
Долго разсуждали изумленные члены семьи про описанное Игнатіемъ странное явленіе. Они разсуждали о немъ даже съ сосѣдями, которымъ Марина передала подробности письма. Судили, рядили, дѣлали много разныхъ предположеній, но ни до чего положительнаго все-таки не додумались. Впрочемъ, всѣ единогласно признавали, что, какъ ни какъ, а во всей этой исторіи долженъ быть замѣшанъ Степа. Мысленно всѣ они его благодарили, потому что теперь у нихъ, словно, что отлегло отъ сердца, и они сразу успокоились. Успокоилась даже и Марина. Она твердо вѣрила, что, разъ святое колечко попало къ. Игнатію, какимъ бы то ни было способомъ,-- теперь оно его сохранитъ.
Не проходило дня, чтобы у нихъ по этому поводу не было разсужденій, и, какъ говорится, дорого дали бы они за то, чтобы узнать, какимъ образомъ случилось то загадочное явленіе, которое ихъ теперь занимало... Дорого далъ бы и Степа, если бы кто могъ сообщить ему радостную вѣсть, что кольцо давно уже надѣто на палецъ Игнатія... Но развѣ могъ онъ предполагать что-либо подобное, когда видѣлъ собственными глазами, какъ это кольцо выскользнуло изъ его рукъ и упало на землю, по которой въ ту пору проходили тысячи ногъ? Навѣрное, думалъ онъ, колечко растоптали... Степѣ крайне было обидно, что ему не удалось выполнить задачи, не удалось именно въ ту минуту, когда выполненіе казалось такъ возможно... Эта мысль угнетала Степу, и онъ постоянно былъ задумчивъ и не по годамъ серьезенъ. Ничто его не забавляло, ничто не радовало. Казаки, среди которыхъ онъ находился послѣ своего избавленія изъ плѣна, прозвали его "старичкомъ". Такое названіе, дѣйствительно, къ нему подходило. Оживлялся онъ развѣ тогда, когда приходилось казакамъ идти въ бой, но и это оживленіе было непродолжительно. Громъ орудій наводилъ на него ужасъ, онъ начиналъ робѣть, плакалъ и просилъ, чтобы его куда-нибудь спрятали...
Наскучило лихимъ казакамъ возиться съ такимъ старымъ "нюней", да и не до того имъ было. При первомъ же удобномъ случаѣ они постарались поэтому пристроить "старичка" къ полевому лазарету и сдали съ рукъ на руки сестрѣ милосердія. Та., узнавъ о похожденіяхъ несчастнаго ребенка, съ согласія врача, охотно оставила его въ лазаретѣ въ качествѣ мальчика для посылокъ.
Степа чувствовалъ себя въ лазаретѣ покойнѣе, чѣмъ среди казаковъ. Правда, этотъ, такъ называемый, "полевой лазаретъ" раскидывался большей частью неподалеку отъ мѣста сраженія, но люди, служившіе въ немъ, все же меньше, подвергались опасности, чѣмъ тѣ, которымъ приходилось дѣйствовать въ строю. Степа очень скоро освоился съ лазаретомъ, привыкъ къ новой обстановкѣ и такъ ловко исполнялъ каждое порученіе по уходу за ранеными, что не только "сестрица", но даже и самъ докторъ сталъ это замѣчать.
-- Слушай-ка, "старичокъ",-- обратился докторъ къ Степѣ,-- я думаю перевести тебя въ лазаретъ, который расположенъ въ деревнѣ. Тамъ лежатъ серьезные раненые, за которыми надо ухаживать особенно тщательно, а въ рабочихъ рукахъ тамъ недостатокъ, такъ что тамъ ты будешь очень полезенъ. Хочешь туда отправиться?
-- Мнѣ все равно, отвѣчалъ Степа, только съ "сестрицей" жалко разставаться,-- она такая добрая.
-- "Сестрица" тоже переводится туда. Она здѣсь служила временно, а тамъ теперь "сестрица" заболѣла, и наша Ольга Петровна должна замѣнить ее.
-- О, тогда я пойду туда съ нею хоть сейчасъ.
-- Слышите, Ольга Петровна, какимъ расположеніемъ вы пользуетесь у нашего "старичка", обратился докторъ къ проходившей въ эту минуту сестрѣ милосердія.
Ольга Петровна улыбнулась.
-- Я сама люблю его. Онъ хорошій мальчикъ, и мы съ нимъ будемъ вмѣстѣ работать, сказала она, ласково взглянувъ на Степу.
-- Прекрасно. Скоро должна придти линейка съ подобранными на полѣ ранеными, и мы ихъ разсортируемъ. Больныхъ съ тяжелыми пораненіями мы отвеземъ въ деревню. Поэтому вамъ придется отправиться въ свой лазаретъ сегодня же, несмотря на позднее время. Здѣсь ихъ держать нельзя.
-- Еще бы! отозвалась Ольга Петровна, я готова ѣхать, когда угодно. Да вотъ, должно быть, и фургонъ, добавила она, выйдя изъ палатки, гдѣ происходилъ вышеописанный разговоръ. Степа послѣдовалъ за нею.
Около палатки, дѣйствительно, стоялъ крытый фургонъ съ изображеніемъ большого Краснаго Креста на той его части, которая была ближе къ козламъ. У фургона толпились санитары съ такими же Красными Крестами, только меньшаго размѣра, на рукавахъ. Человѣкъ двадцать легко раненыхъ солдатъ стояло тутъ же. Фельдшеръ спѣшилъ имъ сдѣлать перевязки.
-- Тяжело раненые есть? спросилъ докторъ, показавшись изъ палатки.
-- Двое, отозвался фельдшеръ, одинъ въ особенности. Если прикажете везти сейчасъ въ деревню, то здѣсь мы его и тревожить не станемъ.
-- Конечно, не за чѣмъ.
Ольга Петровна, Степа, фельдшеръ и даже самъ докторъ принялись за работу, благодаря чему тѣ больные, которыхъ оставляли въ полевомъ лазаретѣ, были очень скоро переведены въ палатку, а остальные сейчасъ же отправлены въ близъ расположенную деревню.
Ольга Петровна помѣстилась въ глубинѣ фургона, вмѣстѣ съ ранеными, которые при каждомъ толчкѣ принимались стонать, а Степа сѣлъ на козлы, рядомъ съ кучеромъ.
-- Ишь, тьма какая, эти не видать, пробормоталъ кучеръ.
-- Не заблудиться бы? отозвался Степа.
-- Еще что выдумалъ! Дорога-то знакомая. Спустимся съ горки, завернемъ направо, и деревня будетъ.
Дѣйствительно, не прошло часа, какъ фургонъ, грузно покачиваясь по проѣзжей дорогѣ, въѣхалъ въ деревню. Тамъ, въ двухъ избахъ, случайно уцѣлѣвшихъ отъ нѣмецкаго разгрома, помѣщался временный лазаретъ.
При свѣтѣ выглянувшаго изъ-за тучъ мѣсяца, Степа успѣлъ разсмотрѣть обгорѣлые остовы бывшихъ строеній, оставшіяся отъ нихъ развалины и безобразно торчавшія печныя трубы.
-- Господи! Да тутъ итакъ еще страшнѣе, подумалъ онъ, слѣзая съ козелъ, и снова очутился въ полномъ мракѣ, такъ какъ мѣсяцъ скрылся за тучу.
Въ темнотѣ онъ съ трудомъ даже отыскалъ Ольгу Петровну и сталъ помогать ей устраивать раненыхъ въ лазаретной избѣ.
Изба освѣщалась тускло горѣвшей керосиновой лампочкой. Закоптѣлыя бревенчатыя стѣны избы были непривѣтливы. Все помѣщеніе было сплошь заставлено походными койками съ лежащими на нихъ ранеными.-- Эта гнетущая душу обстановка придавала общей картинѣ унылый видъ. Нѣкоторые больные, прикрытые поверхъ одѣялъ шинелями, лежали смирно.. Другіе ворочались и стонали.
-- Ты останешься здѣсь, а я пойду въ другую избу, сказала Степѣ Ольга Петровна. Вотъ этотъ раненый -- самый слабый, добавила она, подводя Степу къ одной изъ кроватей. Главнымъ образомъ, наблюдай за нимъ, да и другихъ не забывай. Ты у меня молодецъ, я знаю, -- на тебя можно положиться. Въ случаѣ чего, пошли за мною пріятеля.
-- Будьте покойны, тихо отозвался Степа, все сдѣлаю; вѣдь я здѣсь останусь не одинъ?
-- Съ тобою останутся санитаръ, и служитель, да, кромѣ того, въ этой же избушкѣ за стѣною помѣщается самъ докторъ. Онъ только что сдѣлалъ обходъ и пошелъ въ мое отдѣленіе. Съ этими словами Ольга Петровна вышла изъ избы..
Санитаръ, утомленный за день трудной работой, сейчасъ же послѣ ея ухода завалился спать, служитель послѣдовалъ его примѣру. Въ избѣ наступила тишина, отъ времени до времени нарушаемая ихъ храпомъ да стономъ тяжело раненыхъ.
Степѣ стало жутко, но онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и смѣло обошелъ всѣхъ больныхъ. Нѣкоторыхъ прикрылъ свалившеюся на полъ шинелью, кому подалъ воды напиться, кого уговаривалъ лежать смирно. Затѣмъ, онъ сѣлъ на табуретку около кровати тяжко больного, на котораго Ольга Петровна приказала обращать особенное вниманіе. Степа старался разглядѣть его лицо, но не могъ, такъ какъ раненый лежалъ, повернувшись къ стѣнѣ и накрывшись съ головою простынею. Да къ этому же и свѣтъ отъ ночника, стоявшаго довольно далеко; почти совсѣмъ не освѣщалъ койку этого больного.
Степа осторожно взялъ больного за руку,-- тотъ простоналъ... Мучительный стонъ тихо пронесся но избушкѣ.
-- Больно? съ участіемъ спросилъ Степа.
-- Грѣхъ попуталъ... а людямъ-то... сколько горя... несвязно пробормоталъ раненый.
-- Какой грѣхъ? кому горе? продолжалъ Степа.
-- Огонь... огонь... въ атаку... маршъ!... И несчастный началъ метаться на своей койкѣ.
-- Бредитъ, подумалъ Степа и, прикоснувшись пальцами къ горячей головѣ раненаго, поспѣшилъ поправить наложенный на нее голодный компрессъ, который нѣсколько соскользнулъ на подушку. Раненый долго еще продолжалъ стонать, метаться и повторять безсвязныя слова.
Степа провелъ около его койки томительно безсонную ночь. Сердце его, отзывчивое на чужія страданія, болѣзненно ныло. Онъ даже всплакнулъ втихомолку и, припавъ къ колѣнямъ больного, забылся только къ утру. Но это былъ не сонъ, а именно какое-то забытье, безпокойное бореніе сна съ бодрствованіемъ. Онъ сознавалъ, что сидитъ около койки раненаго, и въ то же время ему грезилась дядина избушка въ селѣ Михайловскомъ. Ему грезилось темное подполье, въ которомъ онъ вмѣстѣ съ Мишей разыскивалъ затоптанное въ землю кольцо. Грезился самъ дядя, со сжатыми кулаками, готовый за что-то побить его... Потомъ все это исчезло, и передъ нимъ открылась ужасная картина поля сраженія... Онъ видѣлъ вдали, въ туманѣ Игнатія и спѣшилъ передать ему колечко...
Между тѣмъ, раненый, на колѣни котораго Степа склонилъ свою голову, пошевелилъ ногою... Степа сразу открылъ глаза и удивился, что наступилъ уже день. Въ избушкѣ-лазаретѣ было почти совершенно свѣтло.
Быстрымъ взглядомъ окинулъ Степа всѣ койки. Нѣкоторые раненые лежали, уже проснувшись, но большинство еще спало. Онъ нагнулся поближе къ своему больному, взглянулъ на него попристальнѣе и въ ужасѣ отшатнулся назадъ... Степа узналъ въ немъ своего дядю. Лицо Никиты выражало такое тяжкое страданіе и, вмѣстѣ съ тѣмъ, казалось такимъ страшнымъ, что внушало ужасъ. Степа столь свирѣпымъ никогда еще не видалъ своего дядю.
Пораженный неожиданною встрѣчею съ Никитою, Степа въ первую минуту вышелъ вонъ изъ избы и думалъ было убѣжать куда-нибудь, чтобы дядя не могъ его узнать и догнать... Затѣмъ, очнувшись на свѣжемъ воздухѣ, онъ сразу опомнился...
-- Можетъ быть, это и не дядя, а кто-нибудь другой, только на него похожій, думалъ Степа... Да впрочемъ, если это и дядя, то, во всякомъ случаѣ, онъ настолько слабъ, что съ кровати встать не можетъ,-- мысленно продолжалъ разсуждать самъ съ собою струсившій мальчикъ. Такъ что же раньше времени убѣгать отсюда? И онъ, прикрывъ лицо руками, задумался, затѣмъ провелъ ими по лицу и точно освѣжился.
-- Какой ты блѣдный, Степа, видно, тебѣ нездоровится? раздался вдругъ голосъ Ольги Петровны, стоявшей на крыльцѣ сосѣдней избушки.
-- Нѣтъ, я здоровъ...
-- Да что же случилось? что ты такъ рано поднялся?
-- Ахъ, "сестрица", случилась такая встрѣча, что я понять не могу и сказать не умѣю... Вѣдь, дядя мой здѣсь...
-- Какой дядя?
-- Да мой дядя, тотъ самый, который меня всегда бранилъ и билъ... Помните, я вамъ про него разсказывалъ? Я его страшно боюсь и больше не буду здѣсь работать съ вами... Уйду, чтобы онъ не нашелъ меня...
И Степа заплакалъ.
Ольга Петровна подошла къ мальчику ближе и приложила руку къ его лбу, полагая, что у него горячка. Затѣмъ она ощупала его пульсъ.
-- Ты совершенно здоровъ, и это у тебя не бредъ. Такъ успокойся же и разскажи мнѣ обстоятельно, чего ты такъ испугался?
Ольга Петровна говорила ровнымъ, спокойнымъ голосомъ, въ которомъ звучали и строгость и ласка. Это подѣйствовало на Степу благотворно. Онъ оправился, пришелъ въ себя, но все же продолжалъ выражать изумленіе, не постигая, откуда могъ появиться его дядя. Ольга Петровна старалась его вразумить.
-- Удивляться тутъ нечему, говорила она. Это вещь самая обыкновенная.-- Твоего дядю, навѣрное, призвали на службу, онъ очутился на войнѣ и былъ тяжело раненъ... Вотъ и все.-- Пойдемъ же, покажи-ка мнѣ его.
Не смѣя противорѣчить "сестрицѣ", Степа пошелъ въ избу за нею слѣдомъ. Когда они подошли къ койкѣ раненаго рыболова Никиты, послѣдній, не мигая, уставился на нихъ воспаленными глазами. Потомъ онъ освободилъ изъ-подъ одѣяла своего здоровую руку и старался медленно притянуть ею къ себѣ Степу. Тутъ онъ проговорилъ крайне слабымъ, едва-едва слышнымъ голосомъ: "не поминай лихомъ, забудь старое"! и снова впалъ въ забытье.
У Степы пропалъ страхъ. Ему стало жалко несчастнаго страдальца... Глаза его наполнились слезами, онъ опустился на колѣни передъ койкой, закрылъ обѣими руками лицо и разрыдался. Ольга Петровна смотрѣла на него съ умиленіемъ.
-- Вотъ такъ-то лучше!.. приговаривала она, обнявъ мальчика,-- теперь ты больше его не боишься?
-- О, нѣтъ, дорогая сестрица, я буду ухаживать за нимъ все время, пока онъ не поправится... Только еще поправится ли? какъ вы думаете?
Въ послѣднихъ словахъ мальчика слышалась скорбь.
-- Поправится, поспѣшила успокоить Степу Ольга Петровна. Вчера я о немъ говорила съ докторомъ.
-- Ну, такъ что же,-- сказалъ докторъ?
-- Сказалъ, что ему придется отнять ногу, но жить онъ можетъ.
Степа посмотрѣлъ искоса на ноги дяди и затѣмъ перекрестился.
-- Когда начнутъ отнимать ногу, ему будетъ очень больно? спросилъ онъ послѣ минутнаго молчанія.
-- Все предпримемъ, чтобы облегчить страданія; не онъ первый, не онъ послѣдній.
-- Сегодня станутъ отнимать?
-- Нѣтъ, въ нашемъ временномъ лазаретѣ этого сдѣлать нельзя. Мы его только немного подлѣчимъ и тотчасъ же отправимъ въ Варшаву.
-- Дорогая сестрица, желанная, устройте такъ, чтобы я тоже могъ поѣхать съ нимъ, продолжалъ -Степа умоляющимъ голосомъ.
-- Постараюсь, а пока ты: долженъ ухаживать за нимъ возможно лучше.
Это приказаніе Степѣ повторять не приходилось. Онъ ухаживалъ за своимъ больнымъ дядей съ такой нѣжной заботливостію и съ такимъ замѣчательнымъ умѣньемъ, что всѣ вокругъ изумлялись.
-- Ай, да "старичокъ"! хвалили его остальные раненые. Навѣрняка, выходитъ дядю! При такомъ уходѣ да не выходить!
-- Вѣстимо, выходитъ, раздавалось съ другой койки.
-- А что ногу отнимутъ,-- такъ это не бѣда,-- деревяшку подставимъ, пошутилъ кто-то.
Степа улыбался и, не отрывая глазъ отъ больного, слѣдилъ за малѣйшимъ его движеніемъ. Но какъ только больной приходилъ въ себя, мальчикъ сейчасъ же подъ какимъ-либо предлогомъ удалялся или становился около изголовья дяди, чтобы онъ не могъ его видѣть... Онъ страшно боялся, что дядя его узнаетъ и станетъ разспрашивать, почему онъ здѣсь... Какъ тогда быть?.. Что отвѣтить? Правду сказать нельзя, а лгать Степа не умѣлъ. Эта мысль очень тревожила мальчика и омрачала тѣ свѣтлыя минуты, когда дядя чувствовалъ себя, какъ будто, лучше.
-- Завтра его надо отправить въ Уяздовскій госпиталь въ Варшаву, сказалъ докторъ Ольгѣ Петровнѣ, спустя нѣсколько дней. Дальше медлить съ операціей нельзя.
-- А какъ же на счетъ Степы? отозвалась Ольга Петровна.
-- Я все устроилъ. Степа можетъ ѣхать съ дядей:, хотя для насъ отъѣздъ нашего маленькаго "старичка" будетъ очень замѣтенъ. Онъ работаетъ лучше всякаго большого...
Съ этими словами докторъ отправился дальше, обходя больныхъ. Ольга Петровна сопровождала его.
-- Сестрица, слабымъ голосомъ простоналъ Никита.
Ольга Петровна обернулась.
-- Что, голубчикъ, что ты хочешь? Можетъ-быть, водицы?
-- Нѣтъ, сестрица, сядьте... Я вамъ скажу...
Ольга Петровна подошла, взяла табуретку и сѣла.
Слегка пожавши горячую руку больного, она сказала:
-- Говори, голубчикъ, я слушаю.
-- Мнѣ ногу отрѣзать будутъ? продолжалъ больной еще тише -- и, значитъ, я умру?..
-- Зачѣмъ умирать, Богъ дастъ, поправишься. Есть много случаевъ, когда поправляются -- даже при худшемъ состояніи, чѣмъ твое. Завтра мы тебя отправимъ въ Варшаву, и тамъ...
-- Что Господь дастъ, перебилъ Никита, а только все же я хочу во всемъ вамъ открыться... Коли умру, вы передадите, кому нужно, а поправлюсь -- не выдадите меня, не загубите. Дайте мнѣ слово, "сестричка"...
-- Хорошо, голубчикъ, говори откровенно. Ежели что есть на душѣ, да скажешь,-- такъ легче будетъ.
-- Вотъ... вотъ, сестрица, и я такъ думаю...
Съ этими словами Никита закрылъ глаза. Наступило молчаніе.
Ольга Петровна нагнулась къ нему. Онъ что-то пробормоталъ, затѣмъ, спустя минуту, снова открылъ глаза и началъ слабымъ, прерывающимся голосомъ, какъ бы исповѣдь.
-- Я совершилъ недоброе дѣло... Укралъ у сосѣда въ деревнѣ вещи... деньги... Денегъ было немного.... но съ ними хранилось и завернутое колечко... святое, съ мощей... Вся семья имъ дорожила... Когда сосѣду пришлось уйти на войну, онъ хотѣлъ его надѣть, какъ Божье благословеніе... А я это святое кольцо укралъ... Вещи продалъ... деньги истратилъ, а колечко со страху затопталъ въ землю подъ своей хатой. Передъ уходомъ на войну избушку свою поджогъ... для того, чтобы концы схоронить, чтобы кто до кольца не докопался. Сестрица, голубушка, разскажи сосѣду про все, пусть проститъ меня... Мучаетъ меня это, охъ, какъ мучаетъ...
-- Помолчи, не говори такъ много, тебѣ трудно, остановила его Ольга Петровна. Но онъ махнулъ рукой и продолжалъ...
-- Потомъ, вотъ еще что... Остался у меня въ деревнѣ племянникъ... убогій сирота... мальченокъ невзрачный... Всѣ то надъ нимъ смѣялись... всѣ его обижали... Обижалъ и я его... убожествомъ попрекалъ.... Отпишите ему, сестрица, чтобы тоже простилъ меня, простилъ бы Христа ради. Адресъ нашего села и сосѣда подъ подушкой, въ кошелькѣ.
Во все время этого разговора, Степа стоялъ около изголовья больного, который и не подозрѣвалъ о его присутствіи. Степа, между тѣмъ, внимательно вслушался въ каждое слово дяди. Когда же больной замолчалъ, то мальчикъ, будучи не въ силахъ совладать съ собой, бросился къ койкѣ, схватилъ руку невольно вздрогнувшаго дяди и началъ покрывать ее поцѣлуями...
Никита приподнялся на койкѣ, здоровой рукой обнялъ Степу и громко зарыдалъ.
Ольга Петровна и докторъ, издали увидѣвшій эту сцену, старались оттащить Степу, убѣждая раненаго, что ему вредно волноваться. Но старанія той и другого оказались безполезными. Они переживали счастливыя минуты взаимнаго примиренія...