За три съ половиною года, отдѣляющихъ появленіе первыхъ двухъ пѣсенъ "Чайльдъ Гарольда" до вторичнаго и окончательнаго отъѣзда Байрона изъ Англіи, имъ написаны всѣ поэмы его второй романтически страстной манеры. Послѣднее изданіе "Англійскихъ бардовъ" было сожжено; со своимъ юношескимъ задоромъ поэтъ уже покончилъ. Теперь быстро слѣдуютъ другъ за другомъ: "Гяуръ" "Абидосская Невѣста", "Корсаръ", "Лара", "Еврейскія мелодіи", "Осада Коринѳа".
Байронъ теперь живетъ дѣятельной литературной жизнью. Онъ въ ней красуется. Онъ увѣренъ въ себѣ. Ему работается легко и весело.
Литературна и среда, въ которой онъ вращается. Его старые друзья Гобгоузъ и Годжсонъ -- также теперь писатели. Его переписка въ 1812, 1813 и 1814 годахъ, помимо множества писемъ и записокъ къ издателю Муррею, обнаруживаетъ еще частыя и близкія сношенія съ лордомъ Голландомъ, съ Томасомъ Муромъ, съ Вальтеръ Скоттомъ, съ г-жей де Сталь, съ Шериданомъ и лозднѣе съ Ли Гонтомъ. Домъ лорда Голланда, гдѣ часто бывалъ Байронъ, служилъ центромъ художественно-литературныхъ интересовъ. Переписка съ лордомъ Голландомъ оживляется особенно осенью 1812 года, когда театръ Дрюри Ленъ назначилъ конкурсъ на рѣчь при его новомъ открытіи въ началѣ сезона. Байронъ отказался участвовать въ конкурсѣ, и тогда дирекція, отклонивъ всѣ присланныя рѣчи, просила его взять на себя этотъ трудъ. Рѣчь Байрона была прочитана актеромъ Эллистономъ 10 октября. Сношенія съ Вальтеръ Скоттомъ начались съ того, что, когда Байронъ былъ представленъ принцу-регенту, онъ въ очень горячихъ выраженіяхъ расхваливалъ маститаго шотландскаго поэта. Этотъ послѣдній отвѣтилъ благодарственнымъ письмомъ, которымъ и былъ исчерпанъ эпизодъ съ "Англійскими бардами". , Я тогда былъ очень молодъ и въ большомъ гнѣвѣ", -- извинялся въ отвѣтномъ письмѣ Байронъ. Увидѣться лично обоимъ поэтамъ случилось, однако, лишь позднѣе, въ 1815 году. Дружба съ Муромъ все росла, а Шеридана, которымъ особенно восторгался Байронъ и какъ ораторомъ, и какъ драматургомъ, онъ видѣлъ часто у Голланда. Тамъ же познакомился Байронъ съ г-жею де Сталь и трагикомъ Киномъ.
Такъ складывается жизнь Байрона за это время если судить по его литературной дѣятельности и идущей по ея слѣдамъ перепискѣ. Иначе обстоитъ дѣло для біографа. Большинство біографовъ, описывая жизнь Байрона за этотъ послѣдній англійскій періодъ жизни. спрашиваютъ себя: откуда могъ взять Байронъ время для такой кипучей поэтической работы?
Да, для біографа Байронъ этого времени не поэтъ, а прежде всего блестящій свѣтскій левъ, Это -- Байронъ красавецъ, баловень свѣтскихъ женщинъ, прожигатель жизни. Это тотъ восхитительный Байронъ, которому жизнь открылась во всемъ, что въ ней есть наиболѣе упоительнаго и жгуче-страстнаго. Любовь одна, другая, одинаково пылкія, одинаково красивыя и шумныя. Забавы, развлеченія, успѣхи и поклоненія со всѣхъ сторонъ. Байронъ блистаетъ, какъ какой-то живой божокъ, которому такъ ревностно служитъ теперь демонъ наслажденія. Все то, что становилось поперекъ дороги и когда-то мучило этого честолюбца, влюбленнаго въ прелесть жизни, измѣнилось до неузнаваемости. Теперь Байронъ почти даже хвастается своей хромотой, прежде угнетавшей его, красавца и дэнди. Теперь его сравнительная бѣдность и преслѣдованія кредиторовъ чуть не прибавляютъ свѣта его сіянію. Теперь онъ лордъ, уже не отверженный и забытый, а гордость и украшеніе англійской знати. И вотъ и въ его перепискѣ, преимущественно дѣловито-литературной, кое-гдѣ проскальзываютъ замѣчанія, позволяющія увидѣть и Байрона, свѣтскаго льва, Байрона, дэнди изъ дэнди. Въ одномъ письмѣ къ Августѣ, которую онъ все такъ же трогательно любитъ, почти до сентиментальности, Байронъ проситъ ее пойти съ нимъ вмѣстѣ въ гости, потому что никогда имъ не случалось еще быть братомъ и сестрой при всѣхъ, и при этомъ онъ прибавляетъ: "я расточаю лучшую пору моей жизни, ежедневно раскаиваясь, но ничего неизмѣняя".
Байронъ-литераторъ отнюдь не хотѣлъ и, по складу своего характера, вовсе не былъ способенъ хоть сколько-нибудь поступиться ради литературы своимъ дэндизмомъ. "Вообще, -- писалъ онъ въ своихъ "Отрывочныхъ мысляхъ", -- я не чувствую себя хорошо съ литераторами; не то, чтобы я не любилъ ихъ, -- нѣтъ, но я никогда не знаю, что имъ сказать, послѣ того какъ я похвалилъ ихъ послѣднее произведеніе. Конечно, есть много исключеній; но въ такомъ случаѣ это были либо такіе свѣтскіе люди, какъ Скоттъ, Муръ и проч., либо галлюцинаты, стоящіе внѣ всякаго общества, какъ Шелли и др.; но ваши каждодневные литераторы и я, мы никогда не могли поладить". Оттого, когда Байронъ познакомился черезъ Мура съ Ли Гонтомъ, онъ не былъ въ состояніи вполнѣ сойтись съ нимъ. Совершенно иначе говоритъ Байронъ въ тѣхъ же "Отрывочныхъ мысляхъ" о свѣтскихъ щеголяхъ:
"Я любилъ общество дэнди. Они всегда были очень предупредительны ко мнѣ, но вообще не долюбливаютъ литераторовъ и продѣлывали жестокія мистификаціи съ M-me de Сталь, Лыоисомъ, Твиссомъ и др. Самъ я въ молодости былъ склоненъ къ дэндизму и хотя рано отсталъ отъ этого, но, все-таки, въ 24 года у меня еще было достаточно остатковъ старыхъ привычекъ, чтобы примирить съ собою главарей дэндизма. Я игралъ, пилъ и добылъ университетскія степени ведя очень разсѣянную жизнь и такъ какъ я не былъ педантомъ и не предъявлялъ властолюбивыхъ требованій, то я уживался со всѣми дэнди очень мирно. Я былъ почти со всѣми хорошо знакомъ, они меня выбрали въ члены великолѣпнаго Вотьеровскаго клуба, гдѣ я кажется былъ единственный изъ литературнаго міра".
Время Байрона проходило либо въ шикарныхъ клубахъ, которые онъ весьма тщательно перечислилъ девять лѣтъ спустя въ "Отрывочныхъ мысляхъ", либо въ сутолокѣ великосвѣтскихъ развлеченій. Приглашенія на званые обѣды онъ, впрочемъ, зачастую отклонялъ, продолжая соблюдать свою суровую діэту, доходившую до прямого голоданія. Онъ никогда не обѣдалъ чаще одного раза въ три дня и цѣлыми сутками не ѣлъ вовсе, все продолжая заботиться о стройности стана и боясь унаслѣдованной отъ матери склонности къ тучности. Танцы были ему также недоступны, и онъ отомстилъ за это танцорамъ въ сатирѣ "Вальсъ".
Оттого біографія Байрона за этотъ періодъ -- это по преимуществу разсказъ о его связяхъ съ г-жею Лэмъ, съ герцогиней Оксфордской и съ госпожей Уебстеръ, а затѣмъ горестная повѣсть его женитьбы, разрушившей все его свѣтское величіе и сдѣлавшей его до конца дней изгнанникомъ.
Привязанности Байрона теперь уже не тѣ романтическія увлеченія, что были у него когда-то. Это шальныя похожденія съ замужними женщинами, громкія, какъ свѣтскій гомонъ, дѣлавшія столько шума вокругъ его имени, въ глазахъ обывательской толпы создававшія ему славу разнузданности и испорченности еще большую, чѣмъ прежде его распутства въ Ньюстэдѣ, а у свѣтскихъ красавицъ еще болѣе разжигавшія увлеченіе, манившія къ нему и увеличивавшія его успѣхъ. Въ душѣ поэта эти легкомысленныя связи, въ концѣ концовъ, оставили только горькій осадокъ. Онѣ подготовили ту жажду тихой пристани, которая привела Байрона къ злополучной его женитьбѣ.
Изъ трехъ названныхъ именъ самое интересное -- имя эксцентричной лэди Каролины Лэмъ.
Она была извѣстна въ большомъ свѣтѣ Лондона своимъ бурнымъ нравомъ. Утромъ въ Гайдъ-Паркѣ она была способна измучить грума своей бѣшеной скачкой. Она разъ прибила мальчика-пажа за то, что тотъ плохо играетъ съ нею въ мячъ. Когда Байронъ появился въ гостиныхъ Лондона, его красивая романтическая наружность и его громкая слава сразу опьянили ее. Это была еще не сознанная "любовь издали". Лэди Лэмъ чувствовала, что не въ силахъ пройти мимо этого человѣка и что чары ея не могутъ и его оставить холоднымъ. Она отказалась съ нимъ познакомиться. Но напрасно, Избѣгнуть встрѣчи было невозможно; оба они бывали у лэди Голландъ, да и вообще то, что суждено, должно случиться. Байронъ и лэди Лэмъ свидѣлись, и тогда поэтъ сталъ бывать у нея чуть не ежедневно, а она оказалась охваченной какой-то безумной, не знавшей удержа страстью. Ея свекровь, лэди Лэмъ, у которой также бывалъ Байронъ и которая очень цѣнила его, тщетно пыталась какъ нибудь ввести этотъ потокъ любовнаго безумія въ какіе нибудь берега, хотя бы берега свѣтскаго приличія, въ пору регентства въ Англіи довольно широкіе. Но когда удалось упросить Каролину Ламъ удалиться на время въ Ирландію, она тотчасъ потребовала, чтобы Байронъ бѣжалъ съ нею.
Онъ отвѣтилъ отказомъ. Любилъ ли онъ ее? Вотъ письмо, написанное тотчасъ послѣ отказа.
Милая, дорогая Каролина, -- если слезы, которыя вы видѣли (а вы знаете, что я не часто ихъ проливаю), если взволнованное состояніе, въ которомъ я ушелъ отъ васъ, -- вся эта исторія, какъ вы должны были замѣтить, страшно энервировала меня, но ажитація моя начинается только съ момента, когда приблизился часъ разлуки съ вами, если все, что я говорилъ и дѣлалъ и теперь еще готовъ сказать и сдѣлать, не убѣдили васъ въ томъ каковы и всегда будутъ мои истинныя чувства къ вамъ, любовь моя, -- я иныхъ доказательствъ не могу предложить. Богу извѣстно, какъ я желаю вамъ счастья, и, когда я покину васъ, или вѣрнѣе вы покинете меня, изъ чувства долга по отношенію къ своему мужу и матери, вы сами убѣдитесь въ истинѣ того, въ чемъ я снова обѣщаюсь и клянусь, а именно: что никто другой не займетъ того мѣста въ моихъ привязанностяхъ, которое теперь и всегда будетъ отдано вамъ, пока я не обращусь въ прахъ. До этого момента я и не подозрѣвалъ, на какое безуміе способенъ мой самый дорогой и любимый другъ; я не умѣю выразить этого, да теперь и не время для словъ, но я буду гордиться своемъ страданіемъ и находить въ немъ грустную отраду; это врядъ ли будетъ понятно даже вамъ, потому что вы не знаете меня. Мнѣ надо быть сегодня на людяхъ, какъ это ни тяжело, ибо мое появленіе въ свѣтъ нынче вечеромъ положитъ конецъ вздорнымъ толкамъ, къ которымъ могли бы подать поводъ событія сегодняшняго дня. Думаете ли вы и теперь, что я холоденъ и суровъ и притворщикъ? Могутъ-ли другіе считать меня такимъ, -- хотя-бы ваша мать, -- эта мать, которой мы поистинѣ жертвуемъ многимъ, -- она и не подозрѣваетъ и никогда не узнаетъ, какъ много я принесъ ей въ жертву. "Обѣщать не любить васъ!" Ахъ, Каролина. теперь ужъ поздно обѣщать. Но я съумѣю найти надлежащее объясненіе для всѣхъ уступокъ и никогда не перестану чувствовать все, чему вы уже были свидѣтельницей, и больше, чѣмъ можетъ быть вѣдомо кому бы то ни было, кромѣ моего сердца и, можетъ быть, вашего. Благослови васъ Боже, и прости, и защити васъ. Всегда и даже больше, чѣмъ всегда, глубоко преданный Байронъ.
P. S. Что касается насмѣшекъ, которыя довели васъ до этого, дорогая моя Каролина, развѣ вы не знаете, что, еслибъ не мать ваша, не доброта вашихъ родныхъ, никто въ мірѣ, ни на землѣ, ни въ небѣ, не могли бы дать мнѣ такого счастья, какъ обладаніе вами; я это чувствую уже давно, чувствую теперь не меньше, чѣмъ прежде, скорѣе даже больше, чѣмъ когда-либо. Вы знаете, что я съ радостью отдалъ бы для васъ все и въ этомъ и въ загробномъ мірѣ,-- зачѣмъ же такъ невѣрно толковать мои мотивы. Мнѣ все равно, кто будетъ знать объ этомъ и какъ онъ этимъ воспользуется, мнѣ важно только какъ вы отнесетесь. Я былъ и остаюсь добровольно и всецѣло вашимъ и готовъ повиноваться, чтить, любить васъ -- и бѣжать съ вами, когда, куда и какъ вы сами рѣшите.
Конечно, все это письмо больше отзывается желаніемъ отдѣлаться, чѣмъ истинною любовью. Байронъ, видимо, тяготился своею связью.
Какъ бы то ни было, но уже въ мартѣ слѣдующаго года Байронъ если не любилъ, то во всякомъ случаѣ увлекался герцогиней Оксфордъ. Это видно изъ одного письма его къ Августѣ, гдѣ заключается и признаніе его, можетъ быть болѣе искреннее, чѣмъ приведенное письмо о его отношеніяхъ къ лэди Лэмъ:
"Въ воскресенье я уѣзжаю на двѣ недѣли въ Эйвудъ, близъ Престиня, въ Герфордширѣ -- съ Оксфордами. Вижу, какъ ты скромно потупляешь взоръ при этомъ имени, что въ тебѣ очень почтенно и очень тебѣ къ лицу; зато тебѣ не будетъ непріятно узнать, что я, наконецъ, выпутался окончательно изъ болѣе серьезной исторій съ другой странной особой, осаждавшей меня весь прошлый годъ, -- и, могу тебя увѣрить, это стоило мнѣ немалаго труда".
Но лэди Лэмъ никогда не забыла своей любви къ Байрону и оттого не простила и его измѣны. Впослѣдствіи она изобразила ихъ отношенія въ романѣ "Гленарвонъ". Когда Байронъ прочелъ его, онъ нашелъ, однако, что дѣйствительность была гораздо романтичнѣе и интереснѣе, чѣмъ какою она оказалась въ прикрасѣ вымысла.
Связи съ герцогиней Оксфордъ и съ г-жею Уебстеръ были обѣ проще. Обѣ онѣ были женщины на возрастѣ. Г-жа Уебстеръ черезъ десять лѣтъ разошлась съ мужемъ, пріятелемъ Байрона, и онъ старался тогда ихъ примирить.
Не весельчакомъ, легкомысленно и радостно прожигающимъ жизнь, былъ, однако, поэтъ разочарованія, скептицизма и печали. Въ одномъ изъ писемъ Муру еще въ маѣ 1812 года, т. е. тотчасъ же послѣ шумнаго успѣха его "Чайльдъ Гарольда", онъ писалъ: "Мнѣ нужны друзья теперь еще гораздо болѣе, чѣмъ когда либо. Я "берегу себя" безъ особаго успѣха. Если бы вы знали мое положеніе во всѣхъ отношеніяхъ, вы простили бы мое кажущееся и непреднамѣренное пренебреженіе". Это горькія слова, и Муръ понялъ ихъ смыслъ, потому что дружба ихъ еще усилилась. Въ ноябрѣ 1813 года Байронъ заноситъ въ свой дневникъ: "Если бы я имѣлъ хоть какія-нибудь цѣли въ этой странѣ (въ Англіи), онѣ вѣрнѣе всего были бы парламентарскими; во всякомъ случаѣ развѣ только -- aut Caesar aut nihil. Но всѣ мои надежды ограничиваются желаніемъ устроить свои дѣла и потомъ поселиться гдѣ-нибудь въ Италіи или на Востокѣ (скорѣе именно здѣсь), глубоко черпая изъ ихъ языка и литературы. Пережитыя событія потрясли меня; все, что мнѣ остается, это брать жизнь, какъ забаву, и смотрѣть, какъ играютъ въ нее другіе". Весь Байронъ -- въ этихъ словахъ, съ его высокомѣріемъ и огромной требовательностью.съ его грустью и разочарованностью, не то дѣланной, не то искренней. Слѣдующая замѣтка въ "Отрывочныхъ мысляхъ* говоритъ, однако, ясно за то, что грусть была настоящая, непреодолимая, гораздо болѣе глубокая, чѣмъ внѣшняя веселость его. Байронъ говоритъ о себѣ въ "Отрывочныхъ мысляхъ":
"Многіе удивлялись меланхолической грусти, которою проникнуты всѣ мои писанія. Другіе. напротивъ, удивлялись моей личной веселости. Но я вспоминаю, какъ однажды, послѣ того, какъ я провелъ очень оживленно время въ большомъ обществѣ и былъ при этомъ чрезвычайно веселъ и блестящъ, я сказалъ женѣ: вотъ, меня все зовутъ меланхоликомъ, теперь ты видишь, какъ это невѣрно". Нѣтъ, отвѣтила она мнѣ, это не такъ: въ глубинѣ души ты самый печальный изъ людей и чаще всего тогда, когда наружно ты особенно веселъ".
Это настроеніе Байрона особенно важно имѣть въ виду, чтобы понять странную, почти таинственную исторію его брака. О ней много писано. Много высказано гипотезъ, чтобы объяснить какъ то, зачѣмъ женился Байронъ на миссъ Мильбэнкъ, такъ и то, почему они разошлись черезъ три мѣсяца послѣ рожденія дочери. Это послѣднее обстоятельство осталось и навсегда останется тайной. Послѣ обнародованной, хотя все еще не цѣликомъ, переписки лицъ, принимавшихъ участіе въ этомъ горестномъ событіи, надо лишь сказать, что все писанное до сихъ поръ по этому поводу приходится разъ навсегда отбросить.
До сихъ поръ біографы спрашивали себя, во-первыхъ, женился ли Байронъ на любви или по разсчету, и во-вторыхъ, не пришлось ли лэди Байромъ оставить своего мужа изъ-за другой или даже изъ-за другихъ женщинъ. Тѣ, кто говорили, что Байронъ женился по любви, доказывали, что онъ былъ богаче миссъ Мильбэнкъ. Это невѣрно. Теперь мы знаемъ, что при расторженіи брака Байронъ оказался гораздо бѣднѣе. Отрицать, однако, чувства его къ женѣ было бы изъ-за этого странно. Были ли эти чувства любовью? Теперь мы знаемъ, что нѣтъ. Эти чувства были совершенно другого порядка. Что же касается до любовной исторіи, будто бы заставившей лэди Байронъ порвать съ мужемъ, то теперь объ этомъ не должно быть и рѣчи. Мы не имѣемъ для этого никакихъ данныхъ. Я не говорю уже о чудовищномъ предположеніи Бичеръ Стоу, т. е. о преступной близости Байрона съ Августой Ли, своей сводной сестрой, Эта женщина теперь выступаетъ передъ нами въ ореолѣ такой чистой и нѣжной семейной добродѣтели. Кромѣ того, мы знаемъ теперь, что она подружилась съ лэди Байронъ, и дружба эта продолжалась долго и неизмѣнно. Надо отбросить и связь Байрона съ миссъ Клермонтъ, о которой рѣчь еще впереди. Мы знаемъ теперь, что связь эта началась, когда супруги уже разошлись, и Байронъ скорѣе искалъ, хотя, конечно не нашелъ, утѣшеніе уже тогда, когда жизнь его оказалась разбитой. Ради этой связи онъ вовсе не посягнулъ на чистоту своего очага. Приходится также совершенно оставить въ сторонѣ обвиненія противъ родителей миссъ Мильбэнкъ, и особенно противъ ея матери, будто бы установившей за Байрономъ шпіонство, обнаружившее воочію его дурное поведеніе, Ничего подобнаго не было. Вообще никакому обвиненію не можетъ быть мѣста. Въ этомъ событіи не виноватъ никто. Въ немъ обнаруживается только внутренняя, оказавшаяся неисцѣлимой рана, глодавшая и душу и тѣло блестящаго красавца, свѣтскаго и поэтическаго льва, рана, какъ будто бы затянувшаяся, но вдругъ раскрывшаяся какъ разъ въ то время, когда, казалось, все устроилось.
Я постараюсь пересказать всѣ эти обстоятельства, какъ рисуитъ ихъ переписка Байрона.
Первый разъ мы читаемъ имя миссъ Мильбэнкъ въ письмѣ къ Далласу 25 августа 1811 года. Замѣчаніе звучитъ равнодушно. Въ маѣ 1812 г. Байронъ пишетъ Каролинѣ Лэмбъ о только что прочитанныхъ имъ стихахъ его будущей невѣсты. Онъ заинтересованъ ею:
"Дорогая моя лэди Каролина, -- я прочелъ со вниманіемъ стихотворенія миссъ Мильбэнкъ. Въ нихъ есть фантазія и чувство; немного практики -- и явится навыкъ писать, легкость выраженія. Хотя я терпѣть не могу бѣлыхъ стиховъ, мнѣ такъ нравятся строки, посвященныя Дермоди, что я желалъ-бы, чтобы онѣ были риѳмованными. Мысль, которая проводится въ Пещерѣ Сихема, по-моему, выше всякихъ похвалъ, и здѣсь я, по меньшей мѣрѣ, искрененъ, ибо о такихъ предметахъ мои собственныя мнѣнія расходятся. Первая строфа положительно хороша, остальныя, съ небольшими измѣненіями тоже можно было бы сдѣлать превосходными. Послѣднія гладки и красивы. Но развѣ это все? Неужели у нея нѣтъ другихъ стиховъ? Она, безспорно, необыкновенная дѣвушка; кто-бы ожидалъ найти подъ этой спокойной внѣшностью такую силу и разнообразіе мысли? Миссъ М. нѣтъ надобности выступать, какъ писательницѣ, я вообще я не считаю похвальнымъ ни для мужчины, ни для женщины печатать свои произведенія (хотя вы не повѣрите мнѣ) и нерѣдко самъ стыжусь этого; но, не колеблясь, скажу, что она обладаетъ талантами, которые, еслибъ она сочла удобнымъ или необходимымъ культивировать ихъ, несомнѣнно, доставили бы ей извѣстность. Только что былъ здѣсь одинъ мой другъ (пятидесяти лѣтъ и писатель, но не Роджерсъ). Такъ какъ подъ стихами нѣтъ имени, я показалъ ихъ ему, и онъ пришелъ въ восторгъ, хвалилъ ихъ еще гораздо больше меня. Онъ находитъ стихи прекрасными; я удовольствуюсь замѣчаніемъ. что они лучше, много лучше всего написаннаго protégé миссъ М. Блэкетомъ. Передайте изъ этого моего отзыва миссъ М., что найдете удобнымъ. Я говорю все это очень искренно. Я не питаю желанія ближе познакомиться съ миссъ Мильбэпкъ; она слишкомъ хороша для падшаго духа и больше нравилась-бы мнѣ, если бы была менѣе совершенна".
Черезъ два съ половиною года Байронъ писалъ Муру:
Ньюстэдское Аббатство, 20 сентября 1314 г.
Here's to her who long
Hath waked the poets sigh!
The girl who gave to song,
What gold could never buy.
Дорогой Муръ!
Я женюсь, -- т е. мое предложеніе принято, а остальное послѣдуетъ, какъ обыкновенно надѣются. Мою мать Гракховъ (которые имѣютъ родиться на свѣтъ) не сочтете слишкомъ строгой для меня, хотя она образцовое единственное дитя, пользующееся "золотымъ мнѣніемъ людей всѣхъ родовъ" и полное "самыхъ благословенныхъ условій", какъ говоритъ Дездемона. Миссъ Мильбэнкъ -- имя этой лэди, и я получилъ отъ ея отца приглашеніе пріѣхать въ качествѣ жениха, чего, однако, я не могу сдѣлать, прежде чѣмъ не улажу кое-какихъ дѣлъ въ Лондонѣ и не обзаведусь синимъ фракомъ.
Говорятъ, она наслѣдница, но чего, право не знаю навѣрное и не буду справляться. Но я знаю, что у нея есть таланты и превосходныя качества; и вы не станете отрицать за него разсудительности, такъ какъ она отказала шестерымъ искателямъ и приняла мое предложеніе.
Если вы имѣете что-либо сказать противъ, -- пожалуйста, говорите; мое рѣшеніе обдумано, выборъ сдѣланъ, дѣло рѣшено, и потому я могу прислушиваться къ доводамъ, такъ какъ теперь они не причинятъ вреда. Могутъ случиться обстоятельства, которыя разстроятъ дѣло, но, надѣюсь, ихъ не будетъ. Теперь же скажу вамъ (секретъ. замѣчу въ скобкахъ, -- по крайней мѣрѣ, пока я не узнаю о ея желаніи огласить его), что я сдѣлалъ предложеніе, и оно было принято. Намъ нечего торопиться желать мнѣ наслажденій, потому что. быть можетъ, до свадьбы пройдутъ мѣсяцы. Завтра я отправляюсь въ городъ, но разсчитываю быть здѣсь. на пути туда (въ домъ невѣсты), недѣли черезъ двѣ.
Не случись этого, я поѣхалъ бы въ Италію.
Когда я буду возвращаться, вы, быть можетъ, встрѣтите меня въ Ноттингэмѣ и отправитесь со мною сюда. Нѣтъ надобности говорить, что ничто не доставитъ мнѣ большаго удовольствія. Разумѣется, я долженъ вполнѣ исправиться; и, серьезно, если я могу способствовать ея счастію, то мое будетъ обезпечено. Она такъ хороша, что.. что... короче, я хотѣлъ-бы быть лучшимъ.
Тогда же, въ письмѣ къ какой-то графинѣ, имя которой не названо, извѣщая о своемъ вступленіи въ бракъ, Байронъ замѣчаетъ: "Это могло бы случиться два года тому назадъ, и если бы это случилось, я бы избѣгъ цѣлаго міра горести".
Итакъ, еще осенью 1812 г. Байронъ могъ жениться на этой дѣвушкѣ, черезъ полгода послѣ перваго знакомства съ ея стихами. Но, сдѣлавъ предложеніе, онъ получилъ отказъ; слѣдствіемъ этого была ихъ переписка; мы знаемъ ее теперь, однако, лишь начиная съ августа 1813 г. Цѣлый годъ ихъ взаимныхъ отношеній, такимъ образомъ, ускользаетъ отъ насъ.
Что же заставило Байрона сдѣлать предложеніе миссъ Мильбэнкъ и почему послѣ отказа они все-таки продолжаютъ писать другъ другу, а черезъ два года женятся? Въ 1813 году Байронъ часто и въ дневникѣ и въ письмахъ говоритъ, что жениться онъ и не думаетъ. "Для женитьбы у меня цѣтъ ни способностей, ни охоты", -- пишетъ онъ сестрѣ въ мартѣ мѣсяцѣ. Немного позднѣе онъ замѣчаетъ въ дневникѣ, что племянникъ его Джорджъ Байронъ, вѣроятно, будетъ его наслѣдникомъ Но вѣдь это понятно; такъ и долженъ былъ говорить отверженный самолюбецъ; а мы еще увидимъ, какъ тяжело отразился на немъ полученный отказъ, хотя, при послѣдовавшей послѣ того перепискѣ, онъ и имѣлъ основанія нѣсколько заподозрить искренность этого отказа. И совершенно иначе обрисовываютъ его отношеніе къ браку его замѣчанія по поводу писемъ само^ миссъ Мильбэнкъ. Онъ продолжаетъ добиваться вновь ея любви, хотя и не отдаетъ себѣ ясно въ этомъ отчета. Вотъ что пишетъ онъ въ своемъ дневникѣ въ ноябрѣ 1813 г.:
"Вчера получилъ прелестное письмо отъ Аннабеллы и отвѣтилъ на него. Что за странное положеніе и какая странная наша дружба! Безъ единой искорки любви съ чьей бы то ни было стороны, вызванная обстоятельствами, которыя вообще могутъ выказать только холодность или отвращеніе. Она удивительная женщина, и очень мало избалована, что странно въ богатой наслѣдницѣ -- двадцатилѣтняя дѣвушка, будущая пэресса, по праву рожденія, единственная дочь и savante, которая всегда дѣлала, что хотѣла. Она поэтесса, математикъ-метафизикъ и при всемъ томъ очень добра, великодушна, мила и почти безъ претензій. У всякаго другого закружилась бы голова отъ половины ея талантовъ и десятой доли ея совершенствъ.
Казалось бы, о любви не можетъ быть и рѣчи; но почему эта замѣтка въ мартѣ 1814 г. за полгода до второго предложенія: "Письмо отъ Беллы (Анабелла Мильбэнкъ), на которое я отвѣтилъ; я опять влюблюсь въ нее, если не буду держать себя въ рукахъ"?
Маленькое замѣчаніе отъ 16 января того же года, замѣчаніе, какъ-то вырвавшееся, когда онъ шутилъ надъ возможностью жениться на одной барышнѣ, мнѣ кажется также объясняетъ многое: "жена, -- пишетъ Байронъ, -- была бы для меня спасеньемъ".
Да, одинокій гордецъ, демоническій поэтъ глубоко страдалъ, не показывая этого. Мы уже не разъ видѣли это въ его перепискѣ. Какъ самый простой смертный, какъ любой одинокій, онъ подумывалъ объ очагѣ; его влекла мечта о томъ, что онъ сталъ бы "покорнымъ при миломъ вожакѣ". Милаго вожака искала его душа. Отдохнуть, успокоиться отъ постояннаго напряженія своихъ демоническихъ увлеченій, склонить голову на любящія, добрыя руки, послушать доброе ласковое слово -- это тянуло его къ сестрѣ и вотъ, что дразнило его и обликомъ жены. Не любовницы, а жены. А при этомъ именно она, эта не любимая, а какая-то особая, умная, сердечная, образованная и интересная дѣвушка, не дававшаяся въ сѣти его чаръ, влекла его къ себѣ, и мечталось, что именно она-то и должна стать "милымъ вожакомъ". Она уже почти стала имъ, когда возникла ихъ переписка. А ее, въ свою очередь, туманилъ этотъ демонъ безумствъ, этотъ поэтъ-дэнди, своевольный, не вѣрующій и геніальный, и она съ твердостью, увы, слишкомъ характерной для ея столь же самолюбивой души, говорила себѣ: онъ будетъ мой, я поведу его.
Ошибка съ обѣихъ сторонъ, но ошибка" не имѣющая ничего общаго съ мѣщанскими разсчетами о состояніи или съ жалкими каждодневными любовными ошибками.
Не выступаетъ ли съ ослѣпительной очевидностью, что именно таково было отношеніе Байрона къ миссъ Мильбэнкъ, изъ этого письма къ ней еще въ августѣ 1813 года?
МЭРИ ЧАВОРТЪ. (Mary Chawort).
4. Беннетъ-стритъ, 25 нехуста 1813*
"Письмо ваше я имѣлъ честь получить и спѣшу увѣдомить о полученіи. Но прежде чѣмъ попытаться отвѣтить на него, позвольте мнѣ если можно, письменно -- напомнить о происшедшемъ прошлой осенью. Дѣло было такъ: я ужь много лѣтъ передъ тѣмъ не видалъ женщины, съ которой могъ-бы надѣяться быть сколько-нибудь по-человѣчески счастливымъ. Затѣмъ увидалъ одну, на которую я, однако, не предъявлялъ никакихъ притязаній, или слишкомъ слабыя для того, чтобы питать хоть какую нибудь надежду на успѣхъ. Мнѣ сказали, что ваше сердце свободно, и на этомъ основаніи леди Мельбурнъ предложила мнѣ удостовѣриться, позволятъ-ли мнѣ поддерживать съ вами знакомство въ надеждѣ (я сознаю, что шансы были слабы), что оно можетъ перейти со временемъ въ дружбу и впослѣдствіи въ еще болѣе нѣжное чувство. Въ своемъ усердіи -- конечно, дружественномъ и простительномъ -- она нѣсколько преувеличила мои намѣренія, сдѣлавъ болѣе прямое предложеніе, о чемъ я, однако, не жалѣю, или жалѣю лишь потому, что оно имѣло видъ самоувѣренности съ моей стороны. Вы согласитесь, что это правда, если я скажу вамъ. что я только недавно далъ ей понять, что, по моему, она, сама того не подозрѣвая, скомпрометировала меня въ вашихъ глазахъ, приписавъ мнѣ надежду, что такое неожиданное предложеніе можетъ быть принято. Но я объ этомъ упомянулъ случайно, въ разговорѣ, безъ малѣйшаго чувства досады на нее или обиды на васъ. Таковъ былъ исходъ моей первой попытки приблизиться къ алтарю, у котораго, при тогдашнемъ состояніи вашихъ чувствъ, я только оставилъ-бы новую жертву. Когда я говорю: первой, -- это можетъ показаться несовмѣстнымъ съ нѣкоторыми обстоятельствами моей жизни, на которыя вы, какъ мнѣ сдается, намекаете въ вашемъ письмѣ, Но это -- фактъ. Я былъ въ то время слишкомъ юнъ, чтобы жениться, хотя и не слишкомъ юнъ для любви; но это была первая моя прямая или косвенная попытка вступить съ женщиной въ прочный союзъ и, по всей вѣроятности, она будетъ послѣдней.
Лэди М. совершенно вѣрно говорила, что я предпочитаю васъ всѣмъ другимъ; такъ оно было тогда, такъ оно есть и теперь. Но разочарованія не было, ибо невозможно прибавить еще одну каплю къ чашѣ, и безъ того переполненной горечью. Мы сами себя не внаемъ, но не думаю, чтобы мое самолюбіе было особенно уязвлено отказомъ. Напротивъ, я какъ будто гордился даже тѣмъ, что вы отвергли меня, пожалуй, больше, чѣмъ гордился-бы привязанностью другой женщины, ибо отказъ напоминалъ мнѣ, что нѣкогда я считалъ себя достойнымъ привязанности почти единственной женщины, которую я дѣйствительно уважалъ.
Теперь о вашемъ письмѣ. Первая половина его удивила меня -- не то, что вы способны питать привязанность, но что эта привязанность должна быть "безнадежной". Могу только пожелать вамъ прочнаго обладанія тѣмъ, къ чему стремятся ваши надежды! О той части вашего письма, которая относится во мнѣ, я могъ бы сказать многое, во долженъ быть кратокъ. То, что вамъ говорили обо мнѣ, вѣроятно, не неправда, но, быть можетъ, преувеличено. Въ какомъ бы отношеніи вы ни почтили меня своимъ вниманіемъ, я буду радъ удовлетворить его -- повѣдать правду или опровергнуть клевету.
Относительно дружбы я долженъ быть съ вами откровененъ. По отношенію къ вамъ я за свои чувства ручаться не могу. Сомнѣваюсь, чтобы я могъ не любить васъ, во думаю, что мое поведеніе послѣ вашего достаточно доказываетъ, что, каковы бы ни были мои чувства, вы гарантированы отъ преслѣдованія; притворяться же равнодушнымъ я не могу и боюсь, что переходъ отъ того, что я чувствую, къ тому, что вы желаете, чтобъ я чувствовалъ, для меня совсѣмъ невозможенъ.
Вы должны извинить меня и, если вамъ что нибудь не понравится въ этомъ письмѣ. вспомните, что для меня вообще трудное дѣло писать вамъ Я о многомъ умолчалъ я сказалъ другое, чего не хотѣлъ говорить. Мой предполагаемый отъѣздъ изъ Англіи затянулся, вслѣдствіе извѣстій о чумѣ etc. ctc., п ридется направить свой путь въ болѣе доступныя страны, по всей вѣроятности, въ Россію.
Мнѣ осталось мѣсто только подписаться вашихъ признательнымъ и всегда покорнымъ слугой Байронъ".
Особенно характерны тутъ эти намеки на миссъ Чавортъ. Вѣдь это -- она, эта избранница того времени, когда онъ былъ еще слишкомъ молодъ, чтобы жениться" Мы уже знаемъ: именно брака съ нею, а не чего либо другого искалъ Байронъ, и такъ понималъ онъ свои чувства и гораздо позднѣе.Тоже сопоставленіе онъ повторяетъ и еще разъ въ письмѣ отъ 29-го ноября того же года. Ему кажется, что только двѣ серьезныя, достойныя брака привязанности были у него въ жизни, -- у него, какъ онъ называетъ себя своей новой избранницѣ, "у веселаго, но никогда не довольнаго человѣка". "Если хоть кто нибудь, -- пишетъ онъ ей, -- можетъ сдѣлать мнѣ добро, можетъ быть, вы могли бы, потому что, по всему, что я знаю, вы мастерица и практики и теоріи этой науки (которую я считаю даже лучшей, чѣмъ вашу математику)".
Ошибкой было, однако, это взаимное увлеченіе, потому что, какъ онъ писалъ уже женихомъ, все это было слишкомъ умственно, слишкомъ -- разсчетъ: "Думаете ли вы, моя любовь, -- писалъ ей Байронъ, -- что счастье зависитъ отъ различія или сходства характеровъ? Я сомнѣваюсь въ этомъ. Я скорѣе склоненъ возлагать надежды на интеллектъ, и гораздо болѣе, чѣмъ это обыкновенно дѣлается".
Вотъ гдѣ эта роковая ошибка, и мы сейчасъ увидимъ, что она такъ страшно, такъ трагически обнаружилась черезъ годъ послѣ свадьбы, когда молодая чета, погостивъ въ Шотландіи въ помѣстьи родителей жены, только что устроилась въ Лондонѣ на Пиккадилли-Террасъ, и уже родилась дочь, Августа-Ада, которую Байрону такъ и не суждено было увидѣть иначе, какъ въ колыбели.
Интеллектъ говорилъ за счастье, но чувство не только не подавало на него надежды, но уже было уязвлено и отравлено. Нельзя, не надо отказывать такимъ бурнымъ самолюбцамъ, такимъ горячимъ сердцамъ, каково было сердце Байрона. Онъ не могъ забыть отказа, сдѣланнаго, можетъ быть, лишь изъ холодной предосторожности. Не могъ, хотя повидимому хотѣлъ. Отказъ этотъ дѣйствительно далъ "цѣлый міръ горести", и не только поэту, но и его женѣ.
Байронъ бережно хранилъ ея письмо съ отказомъ. Онъ любилъ его, какъ любятъ боль. Онъ писалъ миссъ Мильбэнкъ уже женихомъ:
16 октября 1814 г.
"Разбирая бумаги, я нашелъ первое изъ писемъ вашихъ ко мнѣ; перечелъ его снова. Вы согласитесь, что дѣло мое обстояло неважно и надеждъ впереди было мало; но я могу простить, -- не то слово, я хочу сказать, -- я могу забыть даже свойство вашихъ тогдашнихъ чувствъ, если вы не обманываете себя теперь. Къ этому-то вашему письму я всегда возвращался, оно стояло предо иною во всей моей дальнѣйшей перепискѣ; а теперь говорю ему: "прости , -- и все же ваша дружба была мнѣ дороже всякой любви, кромѣ вашей".
И то же онъ говоритъ и недѣлей позже: "Вы, я надѣюсь, не удивляетесь тому, что я не "забылъ" ошибки, влившей горечь въ мои мысли и надолго сдѣлавшей меня совершенно неряшливымъ относительно моего поведенія".
Байронъ не забылъ отказа, не забылъ и тогда, когда уже родилась дочь. Бракъ съ отказавшей ему разъ женщиной неуспокоилъ его. Иногда кажется даже, что онъ сталъ тяготиться женою. Во всякомъ случаѣ передъ самымъ разрывомъ онъ собирался ѣхать заграницу и звалъ Мура, условливаясь, что либо обоимъ брать съ собою женъ, либо ни тому, ни другому, и это послѣднее лучше. Не даромъ на первой же страницѣ своего дневника весною 1814 года онъ замѣчаетъ: "Скверно, что я никогда не начиналъ сильно желать чего нибудь безъ того, чтобы достиженіе не принесло мнѣ разочарованія". Этимъ все объяснено. Внутренняя драма семейной жизни поэта теперь ясна.
Самыя обстоятельства разрыва лэди Байронъ съ мужемъ сводятся къ слѣдующему.
Въ декабрѣ 1815 года родилась Августа-Ада въ домѣ Байроновъ на Пиккадилли-Торрасъ, а въ январѣ лэди Байронъ уѣхала къ родителямъ. Вскорѣ начались переговоры о разрывѣ, а въ мартѣ адвокатъ лэди Байронъ предложилъ ея мужу подписать актъ о разводѣ, сообщая при этомъ, что вначалѣ онъ не видѣлъ этому достаточныхъ основаній, но впослѣдствіи ему были сообщены такіе факты, которыхъ разглашать онъ не имѣетъ права и не сообщитъ даже самому Байрону, но которые передъ судомъ болѣе, чѣмъ достаточны, чтобы разводъ былъ признанъ. Мы знаемъ теперь, что въ этомъ дѣлѣ участвовали сестра Байрона Августа, дѣятельно переписывавшаяся съ его женой, а также оба его друга, Гобгоузъ и Годжсонъ, послѣдній уже въ качествѣ духовнаго лица. И сестра Байрона, и друзья его старались убѣдить лэди Байронъ вернуться къ мужу. Но тщетно. Что заставило ее такъ сильно настаивать на разводѣ, это до сихъ поръ осталось ея тайной. Однако, внимательно читая ея переписку этого времени, насколько она обнародована, нельзя не видѣть тутъ связи именно съ той горечью, какая осталась въ сердцѣ поэта вслѣдствіе ея перваго отказа, отказа, въ которомъ она, кстати сказать, повидимому, ничуть не раскаивалась.
Только такъ можно понять намеки лэди Байронъ.
Лэди Байронъ писала, что оставила мужа въ "болѣзненномъ состояніи раздражительности"; она уѣхала съ обоюднаго согласія и, кромѣ того, посовѣтовавшись съ психіатрами, съ ними вмѣстѣ рѣшивъ, что для него лучше всего удалить предметъ раздраженія, т. е. себя самое; а она, а не кто другой, приводитъ его въ такое состояніе. н если это болѣзнь, если онъ душевно боленъ, то она, конечно, готова простить; о прощеніи даже тогда нечего и говорить; но она убѣдилась потомъ, что дѣло тутъ вовсе не въ болѣзни, а въ затаенной "мести* къ ней, источникъ которой въ "чрезмѣрномъ самолюбіи, не смягченномъ ни религіей, ни нравственнымъ чувствомъ". Оттого, разойдясь съ нимъ, она считаетъ, что "спасла его отъ возможности еще болѣе горькаго раскаянія". Что же, собственно, сдѣлалъ Байронъ? Что заставило ее убѣдиться сначала въ томъ, что онъ душевно боленъ, а послѣ, что онъ ненавидитъ ее и даже хочетъ за что-то отомстить? Этого она не скажетъ. Этого никогда не узнаетъ Байронъ.
Есть только одно письмо къ Августѣ, которое какъ будто бросаетъ лучъ свѣта на эту тайну лэди Байронъ, на самый поступокъ ея мужа. Оно служитъ показателемъ и отношеній ея къ сестрѣ поэта.
Керкби Маллори, 18 января 1816 г.
"Моя дорогая сестра! Ты считаешь мое молчаніе очень страннымъ, по ты не знаешь, въ какомъ я замѣшательствѣ а какъ боюсь написать прямо противоположное тому, что хотѣлось бы... Повидимому, болѣзнь не развивается и, по-моему, теперь она не сильнѣе, чѣмъ бывало много разъ въ прежніе періоды. Это печально для тѣхъ, кому онъ дорогъ, потому что шансы на выздоровленіе не улучшаются, хотя печальная развязка и отсрачивается. Помнишь ли, онъ сказалъ. что мнѣ придется кормить до 10 февраля? Я думаю, онъ намѣренъ около этого времени пріѣхать ко мнѣ pour des raisons и уѣхать затѣмъ на границу, какъ только выяснится что онъ достигъ той цѣли, которую имѣлъ въ виду.
Я думаю, что онъ, если сознаетъ болѣзнь, допуститъ къ себѣ Ле-Манна. въ присутствіи котораго онъ съумѣетъ владѣть собою, въ разсчетѣ, что тотъ засвидѣтельствуетъ здравость его разсудка. Фактъ съ пистолетомъ разителенъ, такія опасенія граничатъ съ помѣшательствомъ, и между такимъ намѣреніемь и приведеніемъ его въ исполненіе очень маленькая разница.
Я рада поѣздкѣ моей матери въ городъ, -- для испытывающаго душевное безпокойство нѣтъ ничего хуже какъ сидѣть на мѣстѣ. Надѣюсь. что она будетъ съ тобою такъ же мила и разсудительна, какъ и со мною. Если будетъ иначе, то знай, что это вызвано скорѣе состояніемъ ея здоровья. чѣмъ недостаткомъ сердечности. Ставъ теперь подъ защиту моихъ родителей, я, разумѣется, должна дозволить имъ принимать такія мѣры, какія они сочтутъ нужными для моего благосостоянія, лишь бы только другимъ не было вреда. Отецъ настаиваетъ, чтобы я конфиденціально посовѣтовалась съ кѣмъ-нибудь изъ юристовъ, и я думаю, что мать сможетъ устроить это. Зная твое безпокойство за меня, я не скрываю отъ тебя этого намѣренія.
Ребенокъ здоровъ, но о немъ ты услышишь отъ нея. Благослови тебя Богъ!
Прилагаю два письма. Одно отправь, если одобряешь.
Я хотѣла сначала отправить его отсюда, чѣмъ и объясняется его начало. Пишу также нѣсколько строкъ на случай, если ты пожелаешь имѣть записку, которую могла бы показать Байрону.
Всегда твоя А. И. Н. Б.".
Этотъ эпизодъ съ пистолетами, на который, будто, проговорившись, намекаетъ лэди Байронъ, нельзя не сопоставить съ разсказомъ Уебстера о его путешествіи съ Байрономъ изъ Ньюстэда въ Лондонъ. Байронъ, -- разсказываетъ Уебстеръ, -- вдругъ положилъ рядомъ съ собою пистолеты и при этомъ сдѣлалъ такое лицо, что Уебстеръ спросилъ его: "что это, вы хотите убить кого нибудь, что ли-? Байронъ отвѣчалъ, что у него предчувствіе, что его должны умертвить, и потому онъ всегда держитъ при себѣ пистолеты.
Объясненіе, можетъ быть, и придуманное тутъ же, вмѣсто того, чтобы обнажить глубокую, болѣзненную меланхолію своей растерзанной, вѣчно уязвляемой и разъ навсегда уязвленной души. Въ своихъ постоянныхъ голодовкахъ Байронъ прибѣгалъ часто къ опіуму. Онъ, конечно, не былъ нормальный человѣкъ, а лэди Байронъ не смогла и не съумѣла стать его "милымъ вожакомъ"; она испугалась его, испугалась мрака его души.
Но было ли хоть кому-нибудь по силамъ ужиться съ сумрачнымъ и невоздержанымъ поэтомъ? Во всякомъ случаѣ, безъ полнаго самоотверженія это было невозможно.
Любить поэта нельзя, не зная и не любя его "безумствъ". Трудность этого понялъ Байронъ, когда онъ жалобно пропѣлъ:
Мои вины, быть можетъ, знаешь,
Мои безумства -- можно ль знать?
Въ серединѣ марта былъ подписанъ супругами актъ о разводѣ, а въ концѣ апрѣля Байронъ навсегда покинулъ Англію.