Передъ вечеромъ распростились мы съ гостепріимнымъ Нишемъ, а ночью со всей, на половину родной, печальной Сербіей.
Впереди ждала насъ Болгарія, тоже родная и близкая, но ожиданіе это лежало на сердцѣ камнемъ. Въ поѣздѣ изъ вагона въ вагонъ ходили слухи одинъ мрачнѣе другого. То говорили, что болгарская граница уже закрыта для насъ, и намъ придется вернуться назадъ, то -- придется намъ застрять не въ Сербіи, а въ самой Болгаріи...
Не знаю, кто и съ какой цѣлью сѣялъ такіе слухи, но въ концѣ концовъ и отъ нихъ родилось не одно только худое: ѣдешь въ самомъ дѣлѣ, ждешь впереди наихудшаго, а пріѣхалъ -- не такъ ужъ плохо, какъ ожидалось. Напримѣръ, на первой же болгарской станціи, Царибродъ, мы пріятно изумлены были встрѣчавшими нашъ поѣздъ русскими жандармами. Прямо такъ-таки жандармы наши -- и все. Тѣ самые, съ которыми, по пословицѣ, хочется цѣловаться, когда возвращаешься домой изъ-за границы послѣ долгихъ скитаній.
Сытыя, бритыя, самодовольныя лица, крупныя, знающія себѣ цѣну, фигуры съ особой, не молодцеватой, а чисто-жандармской, выправкой. Тѣ же голубые мундиры на нихъ съ красной отдѣлкой, шпоры, сабли... Словомъ, "отдѣльный корпусъ" безъ всякихъ прикрасъ.
Не знаю только, заготовлена ли вся эта аммуниція по русскому образцу или прислана сюда изъ нашихъ "цейгхаузовъ". Увѣряли меня, что послѣднее вѣрнѣе, что не только болгарскіе жандармы, но вообще вся болгарская армія одѣта въ русскіе мундиры.
Правда, эти бравые молодцы "въ родныхъ мундирахъ" встрѣтили насъ нѣсколько сухо, холодно даже, но вѣдь они -- жандармы... должность такая.
Объявили намъ два сюрприза: первый -- нѣтъ для насъ свободныхъ вагоновъ, и когда будутъ, неизвѣстно; второй -- рядомъ со станціей достраиваются досчатые бараки для карантина, такъ какъ, по самымъ вѣрнымъ въ мірѣ свѣдѣніямъ, т.-е. нѣмецкимъ, въ Сербіи положено быть чумѣ.
Оба эти сюрприза мы приняли за личное оскорбленіе и на крошечной, запруженной нами и нашимъ багажемъ станціи подняли крикъ, стали сыпать всевозможными угрозами, обѣщаніемъ пожаловаться, довести, донести т. д., что практикуется въ нашемъ отечествѣ. Ничего не помогало.
Тогда мы прибѣгли къ способу, оказавшемуся болѣе дѣйствительнымъ. Стали хвалить Сербію, сербскіе порядки, гостепріимство, предупредительность и любезность сербовъ, наконецъ культурность...
И, видимо, этимъ убили двухъ зайцевъ. Проводившій насъ сюда чиновный сербъ сейчасъ же предложилъ въ наше распоряженіе весь составъ поѣзда. Мы могли ѣхать въ сербскихъ вагонахъ хоть до самой румынской границы. Родился ли стыдъ у болгаръ, или отпала главная причина, вслѣдствіе которой насъ задерживали, но обновлять досчатые бараки пришлось не намъ. Послѣ часовой стоянки и поверхностнаго таможеннаго осмотра насъ отправили въ тѣхъ же вагонахъ въ Софію.
Мечта моя -- повидаться въ Софіи съ друзьями растаяла, какъ паровозный паръ въ чистомъ полѣ. Въ Софію пріѣхали мы на разсвѣтѣ, и были завезены на какой-то далекій запасный путь, за непроходимымъ барьеромъ товарныхъ и скотскихъ вагоновъ, гдѣ и покинуты. Ночь была адски холодная, на ближней горѣ надъ городомъ бѣлѣлъ снѣгъ, крыши вагоновъ одѣлись сѣдымъ налетомъ заморозка, вода въ уборныхъ застыла.
Пассажиры кутались въ одѣяла и пледы, женщины, стуча зубами, жались въ кучи, дѣти плакали. Кое-кто изъ мужчинъ пытался пробраться до буфета, чтобъ раздобыть чаю, или хотя бы горячей воды, но тѣ же, похожіе на русскихъ, жандармы сторожили насъ, не выпускали изъ кѣмъ-то очерченнаго вокругъ насъ проклятаго кольца.
Если не удавалось завести сношеній съ буфетомъ на станціи, то, разумѣется, о сношеніяхъ съ городомъ по телефону ли, или по телеграфу, не приходилось думать совсѣмъ.
Такъ простояли мы часовъ до восьми утра. За это время одному изъ насъ, должно быть самому вліятельному, удалось какъ-то вызвать изъ русскаго посольства чиновника.
Чиновникъ, видимо, только-что вскочилъ съ постели и спѣшно прискакалъ на извозчикѣ. Это былъ совсѣмъ молодой, худощавый, рыжеватый человѣкъ безъ формы, по виду ничѣмъ не отличавшійся отъ любого изъ насъ. Но его появленіе сразу заставило болгарскихъ начальниковъ вспомнить о нашемъ поѣздѣ.
Заволновались и насторожились жандармы, плотнѣе сомкнулись вокругъ поѣзда, словно бы чиновникъ замыслилъ что-либо недоброе. Откуда-то взялся болгарскій желѣзнодорожникъ изъ крупныхъ, въ форменной, тоже по русскому образцу, фуражкѣ. Этотъ вдругъ накинулся на насъ и сталъ упрекать въ безпечности:
-- Какъ! Вы все еще не заняли вашихъ мѣстъ? Для васъ давно приготовленъ поѣздъ на Рущукъ! Онъ долженъ черезъ минуту отойти!
-- Помилуйте! Какъ мы могли? У насъ и билетовъ нѣтъ...
-- Вотъ какъ? билетовъ нѣтъ? Придется уплатить по "два лева" штрафу за то, что не запаслись билетами!
-- Но, вѣдь, ваши жандармы!...
-- Хорошо, хорошо! Я распоряжусь: вамъ сдѣлаютъ любезность. Уплатите штрафъ въ вагонахъ! Садитесь -- поѣздъ отходитъ!
Онъ усиленно кричалъ, жестикулировалъ, обращался ко всѣмъ направо и налѣво, только не хотѣлъ замѣтить посольскаго чиновника, который шагалъ за нимъ неотступно и что-то говорилъ. Похоже было, будто два закадычныхъ пріятеля, разссорившіеся вчера за картами въ клубѣ, теперь сошлись и не знаютъ, какъ помириться. Если бы мы не знали, что во всемъ этомъ кроется политика, за которую, можетъ быть, придется отвѣчать и нашимъ головамъ, мы бы смѣялись.
Наконецъ, русскій чиновникъ тоже повысилъ голосъ. Потребовалъ, чтобъ поѣздъ на Рущукъ былъ задержанъ на десять минутъ: онъ купитъ всѣмъ намъ билеты.
Болгаринъ еще горячѣе замахалъ короткими руками, завертѣлъ жилистой черномазой головой:
-- Ни за что! Поѣздъ отойдетъ по расписанію!
И дѣйствительно, едва мы успѣли перенести свой багажъ изъ сербскихъ вагоновъ въ болгарскіе, поѣздъ загромыхалъ, монументальные жандармы приложили руки къ козырькамъ, и проплыли мимо каменныя, готовыя на всякую дерзость физіономіи.
-- Турки! -- кричали мы имъ изъ оконъ,-- турки вы! Хуже турокъ!