Когда за десять дней до судебнаго разбирательства пріѣхалъ въ Богандинку Брагинъ добывать, какъ онъ говорилъ, матеріалы для раскрытія причинъ и дѣйствительнаго содержанія этой кровавой человѣческой драмы, то Черницкій встрѣтилъ его какъ давно жданнаго нужнаго человѣка или даже какъ друга, призваннаго разрѣшить всѣ его недоумѣнія и тревоги.
-- Скажите, правда имъ грозитъ казнь?-- волнуясь, съ влажными глазами, спросилъ онъ Брагина, едва тотъ вошелъ къ нему, поздоровайся и сѣлъ.
-- Да, обвиненіе предъявлено къ нимъ по статьѣ, которая не знаетъ иного наказанія, кромѣ казни. Всѣ думаютъ, что они будутъ казнены. И разъ судъ осудитъ, сомнѣнія нѣтъ, что ихъ не помилуютъ, повѣсятъ. Повѣсятъ сразу девять человѣкъ,-- отвѣтилъ, заволновавшись, Брагинъ.-- Я надѣюсь только на васъ и хочу вѣрить, что ваши показанія разъяснятъ все дѣло.
-- Я почти что ничего не видѣлъ, хотя я знаю все,-- грустно отозвался Черницкій.
-- Я все разскажу на судѣ... лишь бы мнѣ повѣрили. Я ѣздилъ самъ въ городъ къ слѣдователю, но слѣдователь отослалъ меня назадъ, сказалъ, что онъ уже отдалъ дѣло прокурору.-- Пишите,-- говоритъ,-- если хотите, прокурору, а меня оставьте. Такъ я ни съ чѣмъ и уѣхалъ. А теперь слышу, проѣхалъ военный судъ, я и не знаю, что мнѣ дѣлать.-- Спасибо вамъ: вы пріѣхали. Буду васъ слушать. Скажите, что нужно, я все сдѣлаю.
Въ тѣсной недостроенной избѣ Черницкаго безъ сѣней, гдѣ происходилъ этотъ разговоръ, въ углу, у кровати, стояла жена Черницкаго, опрятная, еще молодая, но изможденная женщина. Она недовѣрчиво искоса, оглядывала барское платье защитника, а у ея юбки жались дѣти, откровенно разсматривая невиданнаго по одеждѣ человѣка.
-- Не ханжи! Думай лучше о себѣ!-- вдругъ сорвавшимся, непріятнымъ голосомъ оборвала она разсказъ мужа.
-- Постой, это потомъ,-- спокойно, твердо остановилъ жену Черницкій.
Неожиданно измѣнивъ тонъ, она жалобно, со слезами на глазахъ, быстро заговорила, обращаясь къ Брагину.
-- Не трогайте насъ, господинъ защитникъ, пожалѣйте насъ. Вѣрьте совѣсти, изстрадались,-- и, гладя обѣими руками головки прильнувшихъ къ ней дѣтей, плача и причитая, она вновь заговорила, указывая на мужа
-- Изъ-за его глупости пошли въ Сибирь. Чего только не натерпѣлись мы... и тамъ, пока онъ былъ въ тюрьмѣ, и въ дорогѣ на этапѣ... Пропадаемъ здѣсь на чужой сторонѣ... Холодныя сидимъ... Голодныя. А онъ все бѣгаетъ на этапъ въ каждую партію. Пропадемъ съ нимъ совсѣмъ... некому помочь намъ... некому защитить...-- и она неудержимо заливалась слезами, уткнувшись въ фартухъ.
Брагинъ смутился за себя, за свои надежды на показанія Черницкаго.
-- Урядникъ, конечно, грозилъ ей, что мнѣ не сдобровать, если буду свидѣтелемъ,-- сказалъ спокойно Черницкій, чтобы оправдать передъ Брагинымъ жену.
-- Только я этому не вѣрю,-- добавилъ онъ,-- Конечно, полиція будетъ придираться къ намъ, и меня политика всегда можетъ выслать отсюда. Но ужъ вы насъ тамъ побережете, какъ можете...
Черницкій подошелъ и сдержанно успокоилъ жену, и она по его просьбѣ занялась самоваромъ и приготовленіемъ къ чаю.
-- Помогите только мнѣ, чтобы я, могъ показать по совѣсти, и я раскрою на судѣ все дѣло и успокоюсь,-- просилъ Черницкій, сидя за самоваромъ у стола рядомъ съ женой, толково и обстоятельно сообщивъ Брагину все, все, что видѣлъ, что зналъ и о чемъ слышалъ по этому дѣлу.
Обсудивъ вмѣстѣ весь этотъ матерьялъ, они рѣшили пригласить старосту Климента Ивановича, этапщика, его сына Степу, сидѣлицу винной лавки, кое-кого изъ Богандинскихъ крестьянъ, чтобы разспросить ихъ, указать имъ, что обвиняемымъ грозитъ смерть на висѣлицѣ, и просить ихъ быть свидѣтелями и разсказать въ судѣ то, что они знаютъ о дѣлѣ.
Сидѣлица винной лавки рѣшительно отказалась.
-- Не лѣзьте, пожалуйста, ко мнѣ съ вашими дѣлами,-- рѣзко оборвала она Черницкаго, пришедшаго позвать ее.
Остальные намѣченные свидѣтели охотно явились на зовъ Брагина и Черницкаго.
Когда староста Климентъ Ивановичъ, блестя бѣлыми зубами и курчавой бородой, усѣлся прочно за столъ, Брагинъ просто, серьезно, убѣжденно сообщилъ ему и всѣмъ свидѣтелямъ, что, если не разъяснится дѣло на судѣ, всѣхъ 9-ть бѣжавшихъ съ этапа и пойманныхъ арестантовъ навѣрное ожидаетъ смертная казнь черезъ повѣшеніе.
-- Что мы знаемъ, то мы вамъ разскажемъ,-- отвѣтилъ староста, окинувъ Брагина сильнымъ, быстрымъ взглядомъ синихъ глазъ. Убѣдившись, что Брагинъ не чиновникъ, и что здѣсь нѣтъ риска, онъ сообщилъ подробности поведенія солдатъ и разсказалъ между прочимъ, что пьяный до безчувствія конвоиръ Карасевъ лишь на другой день узналъ о случившемся на этапѣ, и когда, понялъ, то сразу отрезвѣлъ и сталъ плакаться у него въ домѣ. Когда же его допрашивалъ ротмистръ, онъ показалъ, какъ всѣ, и разсказалъ, какъ онъ сосновымъ полѣномъ разбилъ головы двухъ арестантовъ.
-- Старуха Сафрониха сожгла два халата., купленные у арестантовъ за водку. Испугалась, какъ бы не обыскалъ слѣдователь, а теперь жалѣетъ.-- Вы бы ее позвали,-- предложилъ староста.
За старостой Степа и всѣ остальные разсказали все, что знали, и всѣ предлагали позвать еще свидѣтелей, знавшихъ подробности кровавой исторіи на этапѣ.
Брагинъ попросилъ старосту быть свидѣтелемъ и въ судѣ.
Въ отвѣтъ на это Климентъ Ивановичъ, откровенно улыбнувшись и пожавъ плечами, всѣмъ своимъ видомъ показалъ, что нельзя вмѣшивать зря человѣка въ чужое да еще непріятное дѣло, что не такой онъ чудакъ, какъ Черницкій, чтобы въ него путаться. Но изъ вѣжливости не сталъ объяснять этого словами, чтобы не обижать его, ибо считалъ это понятнымъ каждому человѣку -- не чудаку и не дураку.
-- Это дѣло не наше,-- коротко заявилъ онъ и, придавивъ столъ ладонью, всталъ, чтобы уходить.
За нимъ ушли и всѣ остальные свидѣтели.
По отъѣдѣ Брагина у Черницкаго защемило сердце. Жена ныла и боялась до потери всякой способности разсуждать и понимать положеніе. Впереди передъ нимъ повисла полная: неизвѣстность, и стала совсѣмъ ничтожной надежда спасти отъ казни вдругъ ставшихъ очень близкими ему Гуржія и Машурьянца и съ ними еще семь человѣкъ. Какъ быть, что дѣлать для ихъ спасенія -- онъ не зналъ, и отъ этого глубоко тосковалъ. Но скоро пришла повѣстка съ вызовомъ въ военный судъ, и тоска Черницкаго сразу исчезла, теперь цѣлые дни его не покидала дѣловая мысль о томъ, что и какъ онъ покажетъ въ судѣ. За нѣсколько дней до суда онъ отыскалъ крестьянина, собиравшагося ѣхать въ городъ на базаръ за покупками, и договорился съ нимъ за полтинникъ до города.
Когда онъ уѣзжалъ, жена плакала и убивалась такъ, точно онъ ѣхалъ на войну и могъ не возвратиться. Выѣхали рано утромъ. Собирались и прощались еще при огнѣ, отчего проводы вышли еще тоскливѣе. Но когда выѣхали за деревню, и дорога пошла широкой просѣкой среди зеленой тайги изъ пихтъ и елей, когда взошло солнце и засверкало на ослѣпительной пеленѣ земли и въ хлопьяхъ снѣга на обвисшихъ вѣтвяхъ пихтъ и елей, и самый воздухъ весь заискрился, наполненный звѣздочками инея, Черницкій вдругъ почувствовалъ себя словно освобожденнымъ отъ заключенія. Легко постукивая и поскрипывая полозьями, быстро бѣжали все впередъ и впередъ маленькія санки-козырьки, а вокругъ на всемъ была такая широкая, мощная красота сѣверной зимы, что мысли Черницкаго вдругъ потекли легко и вольно, какъ вѣтеръ по просѣкѣ. Незамѣтно и неожиданно для него, сама собой его охватила и заволновала страстная надежда спасти обвиняемыхъ. Ему вдругъ стало ясно, что никто другой, а именно онъ призванъ обстоятельствами бороться за ихъ жизнь, и было въ то же время ясно, что онъ твердо и мужественно пойдетъ на эту борьбу, какъ воинъ въ бой, отдастъ ей всѣ силы своей души, все свое чувство правды, и будетъ вести ее до послѣдней крайности. И было странно и удивительно вспомнить, что еще нѣсколько дней назадъ, еще вчера онъ тосковалъ и думалъ только о себѣ, о спокойствіи своей совѣсти, когда это совсѣмъ не нужно и не важно, въ то время, когда чужія многія жизни въ опасности, когда надо спасать ихъ, и онъ имѣетъ и силы и средства спасти ихъ, и можетъ и долженъ итти бороться за нихъ. Ему казались жалки и ничтожны всѣ опасенія жены. Обидно было за опустошеніе ея души, но и это казалось ему тоже ничтожнымъ и ничего нестоющимъ предъ глубокимъ значеніемъ предстоящей ему борьбы за девять человѣческихъ жизней. Онъ не замѣчалъ холода, не замѣчалъ, какъ стынутъ его руки и ноги, на остановкахъ онъ механически здоровался съ хозяевами, не замѣчалъ, какъ пилъ чай и обогрѣвался, а самъ думалъ и чувствовалъ только одно, только страстное напряженіе борьбы, и вынашивалъ и выращивалъ въ сознаніи свѣтлую надежду ихъ спасенія.
Когда Черницкій явился въ номеръ гостиницы къ Брагину, измученному и обезсилѣвшему отъ долгихъ, тягостныхъ свиданій съ обвиняемыми, отъ изученія безнадежнаго матеріала слѣдствія, отъ разговоровъ о дѣлѣ съ секретаремъ суда, отъ городскихъ толковъ, что ихъ все равно повѣсятъ, то онъ подѣйствовалъ на Брагина, какъ дѣйствуетъ струя свѣжаго, бодраго морознаго воздуха послѣ душной комнаты. Настроеніе одного быстро заразило другого, и они теперь вѣрили и надѣялись вмѣстѣ. И отъ того, что надежды ихъ были общія, онѣ не удвоились, а удесятерились. Удесятерились и ихъ силы въ борьбѣ за жизнь обвиняемыхъ. Настроеніе ихъ стало такъ высоко, что, судя по себѣ, они рѣшили, что могутъ теперь убѣдить и Лобанова показывать въ судѣ истину. Рѣшивъ это, Черницкій отправился въ казармы.
Когда Лобановъ вдругъ увидѣлъ передъ собой Черницкаго, предъ которымъ онъ когда-то каялся и изливалъ свои муки, онъ былъ такъ пораженъ, точно передъ нимъ появился не Черницкій, а одинъ изъ убитыхъ на этапѣ арестантовъ. При видѣ Черницкаго поднялась въ сознаніи вся отстоявшаяся въ немъ и почти, казалось, забытая мука совершенныхъ убійствъ, и ожили вдругъ пережитыя, отупѣвшія чувства, и стало опять такъ нестерпимо больно, какъ бывало во время ночныхъ кошмаровъ, когда въ видѣніи сна обнималъ его за плечи Стась. Лобановъ едва удержался, чтобы не закричать и не прогнать его прочь съ тѣмъ ужасомъ, какъ гонятъ призракъ.
-- Зачѣмъ пришелъ?-- дико метнувъ глазами, враждебно сказалъ Лобановъ. Онъ чувствовалъ, что ему надо гнать отъ себя Черницкаго или самому бѣжать отъ него, чтобы избавиться отъ внезапно подступившей къ самому горлу душевной муки.
-- Я пришелъ спросить тебя, что ты думаешь показывать на судѣ,-- пытливо щурясь, какъ бы заглядывая внутрь его, отвѣтилъ Чернидкій мягкимъ, успокоительнымъ тономъ.
Сообразивъ, зачѣмъ пришелъ Черницкій, и понявъ, что онъ будетъ разсказывать суду всю правду о томъ, что было на этапѣ, Лобановъ весь сжался отъ боли и страха, готовый броситься на Черницкаго и бѣшено бить его.
-- Кому и зачѣмъ на судѣ нужна правда?-- отвѣтилъ онъ сухо, сдержавъ свое дикое раздраженіе.
-- Нужна тѣмъ, что бѣжали, тѣмъ, кого теперь судятъ. Безъ нея всѣхъ девятерыхъ повѣсятъ.
-- Тебѣ не миновать -- говорить правду, а то твоимъ языкомъ ихъ тянутъ на висѣлицу,-- сказалъ Черницкій, точно молоткомъ заколачивая эту мысль въ голову Лобанова.
-- Я тебя не звалъ! И ты меня не учи! Самъ знаю, что показывать. На судѣ услышишь,-- грубо отвѣтилъ Лобановъ, чтобы поскорѣе отдѣлаться отъ него.
Но Черницкій не уходилъ. Подумавъ и выдержавъ время, онъ взялъ Лобанова дружески за руку и сказалъ ласково:
-- Голубчикъ! Говори правду, и тебѣ легче будетъ.
Но тотъ отстранилъ руку, повернулся спиной и молча отошелъ отъ него въ сторону.