Бабушка, наслаждаясь, радовалась счастью прелестныхъ "дѣтей"; но ей было скучно, особенно по утрамъ и вечерамъ. Она такъ привыкла въ теченіе многихъ лѣтъ сама укладывать въ кровать и утромъ одѣвать свою Ненси!
-- И навѣрно она теперь небрежничаетъ -- спитъ безъ перчатокъ et ne se soigne pas...-- думала бабушка; но спросить Ненси по поводу этого обстоятельства находила неудобнымъ: "дѣти" не разлучались ни на минуту. Впрочемъ, бабушка напрасно безпокоилась. Ненси какъ-то сразу постигла силу бабушкиной премудрости и, съ тщательностью относясь теперь сама къ нѣжности и эластичности своей кожи, заставляла горничную продѣлывать всѣ преподанныя ей бабушкой манипуляціи обтираній и натираній.
Недѣля счастія пролетѣла какъ одинъ день. Ненси и слышать не хотѣла объ отъѣздѣ; ей казалось, что въ Парижѣ, или вообще во всякомъ другомъ мѣстѣ, не такъ уже свободно можно будетъ наслаждаться, какъ здѣсь, среди полей деревни.
Юрій былъ у матери раза два вмѣстѣ съ Ненси. Грустная въ своемъ одиночествѣ, Наталья Ѳедоровна стала немного свѣтлѣе смотрѣть на все: ей нравилась Ненси.
-- Пожалуй, и не все потеряно,-- шевелилась слабая надежда въ груди матери.-- Пока они въ чаду... а тамъ все войдетъ въ колею, и мальчикъ примется за работу.
Юрій, послѣ женитьбы, къ роялю не притрогивался, и только одинъ разъ во все время почувствовалъ потребность писать. Онъ заперся въ библіотекѣ.
Бабушка воспользовалась этой минутой, чтобы разспросить подробно Ненси обо всемъ. "Она можетъ совсѣмъ отвыкнуть отъ меня, ma petite chérie".
-- Ненси, tu es heureuse, chère?-- спросила она, нѣжно привлекая къ себѣ внучку, когда онѣ остались вдвоемъ.
-- О, бабушка!..-- могла только воскликнуть Ненси, пряча на груди старухи покраснѣвшее, счастливое лицо.
-- Et bien, raconte-moi tout... franchement... все... все, какъ ты привыкла. Mais tu n'as pas oublié ta pauvre grand' mère? Не правда ли?
-- О, бабушка!..
Всѣмъ, сообщеннымъ съ восторгомъ и смущеніемъ юной женщиной, бабушка осталась очень, очень довольна. Юрій оказался совсѣмъ не такимъ неловкимъ, peu sensible, "байбакомъ", какъ она предполагала. Онъ называлъ Ненси и Психеей, и Vénus, восхищался, цѣловалъ ея ножки и даже собственноручно обувалъ ихъ каждое утро.
Прошло еще нѣсколько недѣль. Ненси стала прихварывать, появились подозрительные признаки. Бабушка, сознавая всю нормальность и возможность подобныхъ явленій, однако смертельно испугалась и не знала, что дѣлать. Она бросилась даже за совѣтомъ къ искренно презираемой ею Натальѣ Ѳедоровнѣ; но та совсѣмъ иначе отнеслась въ обстоятельству, вселявшему такой страхъ въ душу бабушки. Презрѣніе Марьи Львовны къ странной чудачкѣ возросло еще больше. Тѣмъ не менѣе, неизбѣжность предстоящаго ужаса была слишкомъ очевидна. Оставалось покориться и помогать а pauvre petite -- перенести несчастіе. Болѣе всего Марья Львовна опасалась за послѣдствія: "Elle est très bien construite... mais elle est trop jeune -- cela peut changer les formes"!
Ненси, напротивъ, занимало ея новое состояніе, и если бы не нѣкоторые болѣзненные припадки,-- ей было бы совсѣмъ весело.
Юрій принялъ очень серьезно новое осложненіе въ ихъ жизни. Онъ, прежде всего, страшно испугался; ему, почему-то, показалось, что Ненси должна умереть, и что, въ большинствѣ случаевъ, умираютъ отъ этого; но послѣ проникся необыкновеннымъ, какъ бы религіознымъ чувствомъ къ предстоящему таинству появленія въ міръ новой души, частицы его собственной. Ему хотѣлось плавать и молиться. Онъ нѣжно, бережно цѣловалъ Ненси, шелъ къ роялю и повѣрялъ ему необъяснимое, высокое, дивное, чего не могъ выразить его языкъ, но что такъ ясно выливалось въ звукахъ.
Наступила осень, холодная и непріятная въ деревнѣ. Бабушка предложила переѣхать въ губернскій городъ; но "дѣти" отклонили, хотя бабушка совсѣмъ изнывала отъ тоски. Помимо тревоги за свою Ненси, она страдала и отъ другого: она чувствовала себя совершенно одинокой; она попробовала быть "comme amie de ses enfants", но это какъ-то не ладилось: у нихъ были свои разговоры, свои споры, свои ласки, и бабушка была лишней. Она не узнавала даже своей Непси въ этой немного распущенной, привыкшей теперь къ капотамъ, потерявшей грацію и изящество маленькой женщинѣ. А бѣднягу Юрія она почти возненавидѣла: "Се petit canaille -- главный виновникъ всѣмъ несчастіямъ. Ничего лучшаго не могъ устроить"!
Юрій сильно возмужалъ духомъ. Прежній нелѣпый дѣтскій восторгъ сталъ смѣняться болѣе вдумчивымъ отношеніемъ къ себѣ и къ Ненси. Теперь, когда она сдѣлалась его женой, и онъ уже освоился съ своимъ положеніемъ, онъ увидѣлъ сильные пробѣлы въ ея образованіи, и захотѣлъ, чѣмъ могъ, пополнить ихъ. Теперь ужъ поучала не она, а онъ. Онъ перевезъ изъ дому довольно большую библіотеку своего покойнаго отца, и въ длинные осенніе вечера знакомилъ Ненси съ русской исторіей, съ литературой... Бабушка, шившая, скрѣпя сердце, изъ стараго лино-батиста маленькія распашонки для новаго пришельца, сидѣла тутъ же... Она находила "всѣ. эти чтенія" совсѣмъ ненужными и даже очень скучными; но не высказывала своего мнѣнія, боясь раздражить Ненси, которой это нравилось. "Qu'elle soit tranquille, pauvre petite"... Иногда, если Ненси оставалась въ постели, Юрій читалъ ей въ спальнѣ. И многое узнала Ненси. Она узнала, что Россія вовсе не неистощимый большой сундукъ, откуда можно черпать, сколько угодно, денегъ, чтобы безпечно проживать ихъ за-границей, а очень, очень бѣдная страна; она узнала, что ея очаровательныя прабабушки не только умѣли плѣнительно улыбаться кавалерамъ, но, одѣваясь въ изящные наряды, пребольно били по щекамъ своихъ несчастныхъ горничныхъ; если атласные башмаки были сдѣланы неудачно, онѣ тыкали домашней башмачницѣ ножкою въ лицо и разбивали въ кровь ея физіономію; она узнала, что надъ паутиннымъ вышиваніемъ чудныхъ пеньюаровъ, которые онѣ носили по утрамъ, трудились и слѣпли цѣлыя поколѣнія подневольныхъ работницъ. Она узнала, что элегантные прадѣдушки, благородными лицами которыхъ она такъ любовалась на старыхъ портретахъ въ столовой, умѣли не только чувствовать и веселиться, но обладали еще и другими, невѣдомыми Ненси, достоинствами: они до смерти засѣкали на конюшняхъ своихъ крѣпостныхъ людей; за плохо вычищенный сапогъ или не по вкусу приготовленное блюдо сдавали въ солдаты, ссылали на поселеніе, губя такимъ образомъ часто цѣлыя семьи, и при этомъ не только не считали себя виновниками чужихъ несчастій, но съ гордостью, до самой смерти, носили имена благороднѣйшихъ и честнѣйшихъ людей своего времени.
По мѣрѣ приближенія роковой минуты, на Ненси сталъ нападать иногда страхъ, который бабушка увеличивала еще больше своимъ вниманіемъ и безпокойно озабоченнымъ видомъ. Юрій, поддаваясь окружающему его настроенію, тоже въ такія минуты падалъ духомъ. Одна Наталья Ѳедоровна своимъ появленіемъ вносила бодрую струю въ ихъ жизнь. Она такъ умѣла разговорить и убѣдить Ненси въ легкости предстоящей минуты, что Ненси на нѣсколько дней оживлялась и не обращала вниманія за бабушкино убитое лицо и ея опасенія, заставляла Юрія читать святцы, чтобы выбрать имя позамысловатѣе, дразнила будущаго "папеньку", шутила и смѣялась.
Юрій нарочно ѣздилъ въ городъ и привезъ оттуда какую-то популярную медицинскую книгу; запирался одинъ и изучалъ по ней общее состояніе женщины во время беременности, отдѣльные случаи и послѣродовой періодъ. Набравшись всякихъ ученыхъ свѣдѣній, онъ дѣлался необыкновенно строгъ и мраченъ, не позволяя Ненси ни шевелиться, ни говорить. Онъ находилъ самую горячую поддержку въ бабушкѣ, очень довольной, когда мысли его и образъ дѣйствій принимали такой оборотъ. Тогда Ненси посылала за Натальей Ѳедоровной, и все опять приходило въ норму.
-- Elle est trop jeune!-- съ отчаяніемъ восклицала бабушка.
Наталья Ѳедоровна разсказывала о рожденіи Юрія, что особенно любила слушать Ненси, и о томъ, что она, Наталья Ѳедоровна, была въ то время такъ же молода, какъ Ненси.
Приближался май, а съ нимъ и рѣшительная для Ненси минута. Уже снѣгъ сошелъ съ полей, съ шумомъ понеслись весенніе потоки, а солнце, грѣя и лаская землю, вновь возрождало къ жизни уснувшую природу.
Съ мѣсяцъ, безъ всякой надобности, въ домѣ жила акушерка, пожилая особа, съ бѣлыми, нѣжными руками и серьезнымъ лицомъ.
-- Можно?-- обращались къ ней по поводу всякаго пустяка.
Она или важно дѣлала утвердительный знакъ головой, или произносила категорическое:-- Нѣтъ!
Если это касалось какихъ-нибудь сластей или любимаго блюда и Ненси принималась плакать, строгая распорядительница ея судьбы разрѣшала тогда "развѣ самый маленькій кусочекъ",-- и Ненси успокоивалась.
Бабушка была чрезвычайно довольна этой солидной особой, "très consciencieuse". Она повѣряла ей свои опасенія относительно измѣненія формъ корпуса Ненси, и та совершенно успокоила ее на этотъ счетъ.
Для рѣшительной минуты былъ приглашенъ изъ города лучшій врачъ. Изъ Петербурга ожидалась знаменитость -- спеціалистъ.
Уже отцвѣли фіалки, и, сбросивъ свой свѣтло-зеленый покровъ, выглянулъ бѣлый душистый ландышъ. Въ домѣ уже два дня какъ царствовала страшная тревога, превозмочь которую оказалась безсильной на этотъ разъ даже сама Наталья Ѳедоровна. Ожидали трудныхъ родовъ. Акушерка озабоченно покачивала головой, врачъ глубокомысленно покручивалъ усы, и только пріѣхавшая знаменитость была въ очень веселомъ настроеніи: уплетала завтраки и обѣды, приготовленные искуснымъ поваромъ бабушки, и, восхищаясь прелестями деревни въ весеннюю пору, предвкушала наслажденіе крупнаго куша за свой визитъ.
На третій день въ вечеру начались давно ожидаемыя схватки. Бабушка умоляла, на случай большихъ страданій, захлороформировать Ненси. Врачъ раздѣлялъ ея желаніе, но знаменитость была за естественный порядокъ вещей,-- "тѣмъ болѣе, что мать такъ молода и сложена прекрасно".
Ненси не отпускала отъ себя ни на минуту Юрія. Она держала его крѣпко-крѣпко за руку, при каждомъ приступѣ боли громко вскрикивала и принималась плавать. Вокругъ ея глазъ легли темноватыя тѣни. Широко раскрытые глаза смотрѣли вопросительно и испуганно. Юрій не могъ видѣть, какъ конвульсивно содрогалась отъ боли Ненси, не могъ переносить ея какъ бы молящаго пощады взгляда. Ему казалось, что совершается нѣчто до безобразія возмутительное, несправедливое, и онъ, помимо своей воли, онъ... онъ одинъ -- виновникъ.
Вдругъ Ненси стиснула зубы, и изъ ея груди вырвался дикій, злобный крикъ.
Юрія удалили. Шатаясь, вышелъ онъ изъ комнаты. Въ ушахъ его жестокимъ упрекомъ отдавался отчаянный крикъ Ненси. Сознаніе виновности сводило его съ ума. Ему хотѣлось, какъ безумному, кричать, рыдать и проклинать. Не за одну Ненси -- нѣтъ! за всѣхъ, такъ обреченныхъ судьбою страдать отъ сотворенія міра, женщинъ былъ возмущенъ его духъ.
-- Зачѣмъ это? Зачѣмъ?..
Его тянуло къ роялю,-- ему хотѣлось въ звукахъ вѣчнаго "Warum" найти исходъ своимъ тяжелымъ мукамъ... Онъ вспомнилъ, что играть нельзя, онъ изнывалъ. Онъ чувствовалъ себя безпомощнымъ; ему хотѣлось убѣжать какъ можно дальше, дальше... Онъ бросился въ бабушкинъ кабинетъ, находившійся на другомъ концѣ дома, и тамъ въ изнеможеніи упалъ на широкій старинный диванъ.
Изъ спальни все чаще и чаще доносились то протяжные и жалобные, то рѣзкіе и отчаянные крики, а имъ въ отвѣтъ, какъ будто эхо, раздались другіе, не менѣе жалобные, не менѣе отчаянные: то кричалъ Юрій, извиваясь по дивану, рыдая, кусая подушки, проклиная свое безсиліе...
Когда Наталья Ѳедоровна отыскала его, чтобы сообщить о благополучномъ исходѣ, онъ былъ почти безъ памяти. Матери стояло большого труда его успокоить.
-- Я, мама,-- воскликнулъ онъ со слезами на глазахъ,-- я никогда больше!.. Еслибы я зналъ, еслибы я зналъ, какія это муки!.. Какъ это возмутительно и какъ несправедливо!..
Растроганная Наталья Ѳедоровна ласково погладила это по головѣ.
-- Мой милый мальчикъ, мой милый фантазёръ, все это просто и естественно. Не создавай ужасовъ; пойди, полюбуйся за свою дочь! Рости ее такою же честной, такою же благородной, какимъ выросъ ты самъ.
Когда Юрій вошелъ въ спальню, онъ не узналъ Ненси. Она сдѣлалась такою маленькою, худенькою, несчастненькою; ея блѣдное, безкровное личико почти не отличалось отъ бѣлизны подушекъ; ея губы улыбались хотя счастливой, но болѣзненной улыбкой; ввалившіеся, измученные глаза смотрѣли взглядомъ больного, почувствовавшаго облегченіе.
Важная акушерка поднесла ему, въ бѣлой простынькѣ, что-то маленькое, морщинистое, съ мутными глазами и пучкомъ волосъ на почти голомъ черепѣ.
Но онъ такъ былъ полонъ впечатлѣніями только-что перенесенныхъ мукъ, что ничего другого, кромѣ жгучаго сожалѣнія, не шевельнулось въ его груди, при видѣ этого маленькаго созданія.
-- Одной несчастной больше!
И онъ не радовался, а готовъ былъ снова заплакать.