Разореніе одного богатаго, титулованнаго землевладѣльца, еще недавно получившаго крупный кушъ изъ дворянскаго банка, для поправленія своихъ дѣлъ, взволновало губернскіе умы.
-- Ужасно! ужасно!..-- кипятился вечеромъ у Марьи Львовны Эсперъ Михайловичъ.-- Въ какое время мы живемъ!? Имѣнія разорены, купецъ возсѣдаетъ на прадѣдовскихъ креслахъ, мужикъ топитъ печь фамильными портретами!.. И говорятъ: "поднять дворянство"!.. Нѣтъ, поздно-съ! Ни ссудами, ни банками теперь ужъ не поднимешь!..
-- Положимъ, этотъ господинъ во всемъ виноватъ самъ,-- вмѣшался въ разговоръ Войновскій, сидѣвшій поодаль, возлѣ Ненси.
Онъ всталъ и подошелъ къ группѣ обычныхъ завсегдатаевъ гостиной Марья Львовны.
-- Вѣдь ссуда выдана была ему на дѣло, а онъ отправился въ Монте-Карло... Кто же виноватъ?.. Культуры дѣловой въ насъ еще мало... Наружное все, показное... дикарь еще въ насъ живетъ... вотъ что! Татарщина!.. вотъ въ чемъ бѣда!
-- При чемъ же тутъ татарщина?
-- Нѣтъ равновѣсія культуры, эстетики ума,-- устойчивости нѣтъ!..
-- Крестьянская реформа преждевременна -- вотъ что! Вотъ причина всѣхъ причинъ! Нашъ сиволапый слишкомъ сиволапъ!..-- злобно ораторствовалъ Эсперъ Михайловичъ.-- Помилуйте, я про себя скажу: я человѣкъ не злой,-- но даже не могу теперь, безъ негодованія, проѣхать мимо моего бывшаго имѣнія. Купили у меня крестьяне... вчетверомъ... Вѣдь сердце кровью обливается: изъ дома сдѣлали амбаръ, весь садъ вырубленъ!.. Великолѣпныя дубовыя аллеи, кусты жасмина и сирени. Ни кустика, ни пня!..
-- Что же, я ихъ не виню,-- спокойно произнесъ Войнойскій:-- "Печной горшокъ ему дороже,-- Онъ пищу въ немъ себѣ варитъ! " -- продекламировалъ онъ.
-- Но, cher, я васъ совсѣмъ не понимаю,-- возмутилась Марья Львовна.-- Неужели вы не согласны, что нашъ мужикъ дѣйствительно, un être malheureux, полуживотвое,-- un animal terrible!
-- Все будетъ въ свое время,-- шутливо успокоивалъ ее Войновскій.
-- Такое равнодушіе граничитъ съ нигилизмомъ,-- наставительно пробасилъ Нельманъ.-- Вѣдь этакъ до того можно дойти, что станешь отрицать религію, музыку и нравственность.
-- До полной душевной апатіи,-- вставилъ скромно свое слово бѣленькій, тихонькій Крачъ.
-- Напротивъ, я слишкомъ люблю жизнь, какъ наслажденіе, и просто не хочу себя ничѣмъ непріятнымъ тревожить.
-- Но есть сверхчувственное, что выше ординарной жизни, что служитъ символомъ иныхъ, безбрежныхъ наслажденій,-- изрекла Серафима Константиновна, щуря свои прекрасные глазки.
-- О, нѣтъ, я этой мудрости боюсь,-- засмѣялся Войновскій.-- Я жажду чувствъ земныхъ и ощущеній болѣе реальныхъ.
-- Вѣдь такъ не далеко дойти и до животнаго,-- уже болѣе смѣло замѣтилъ Крачъ, желая поддержать жену, передъ которой благоговѣйно преклонялся.
-- Ну, что же? Я ничего не имѣю противъ этихъ, въ своемъ родѣ, милыхъ созданій,-- все въ томъ же небрежно-шутливомъ тонѣ продолжалъ Войновскій.-- Животное!.. Мнѣ кажется, что человѣкъ уже черезчуръ самонадѣянъ, и еслибы въ немъ не было животнаго -- жизнь стала бы невообразимо скучна; но если вы отнимете культуру -- инстинкты будутъ слишкомъ грубы... Вотъ въ извѣстномъ сочетаніи этихъ-то двухъ началъ и заключается наука жизни. Таковъ мой взглядъ!..
-- Mon cher, да вы толстовецъ!..-- захохоталъ Эсперъ Михайловичъ, знавшій это слово только какъ модное и, очевидно, не понимавшій его истиннаго значенія, также какъ и смысла эпикурейской философіи Войновскаго.
-- Ахъ, cher, не вспоминайте мнѣ!-- горячо вступилась Марья Львовна: -- этотъ Толстой и это... "не противься злу" всегда меня выводятъ изъ себя... Сама я не читала и читать не буду, но это такъ нелѣпо...
-- И очень, очень вредно!..-- подтвердилъ глубокомысленно Ерастовъ.-- Я видѣлъ на примѣрѣ: одинъ мой офицеръ... исправный офицеръ... читалъ, читалъ, и начитался разныхъ тамъ... идей. Представьте, что же выкинулъ: вышелъ въ отставку, купилъ какой-то хуторъ,-- живетъ теперь отшельникомъ... Жена въ отчаяніи!..
-- И нашъ Игнатовъ -- примѣръ передъ глазами!..-- затараторилъ Эсперъ Михайловичъ.-- Роздалъ имѣніе, устроилъ какое-то братство, поучаетъ, развиваетъ... совсѣмъ съ ума сошелъ!... И тоже начитался...
-- О чемъ вы задумались?-- раздался надъ головой Ненси, покачивавшейся въ качалкѣ, нѣжный голосъ Серафимы Константиновны.-- Вы такъ были сейчасъ красивы въ своей задумчивой позѣ. Мнѣ страшно жалко васъ,-- продолжала она, подъ шумъ несмолкающаго разговора:-- въ васъ столько поэтичной неосязаемости... а жизнь вокругъ идетъ такимъ обычнымъ ритмомъ... все это такъ обыкновенно!..-- и ея узенькія плечи вздрогнули, а на лицѣ явилось выраженіе брезгливаго недовольства.-- Мнѣ все и вся противно, а васъ мнѣ жалко!..
Ненси, движимая чувствомъ благодарности, протянула ей свою маленькую ручку, на что Серафима Константиновна отвѣтила мягкимъ, теплымъ пожатіемъ.
-- Когда я буду съ васъ писать, когда мы обѣ, переживая настроеніе, уйдемъ далеко отъ всей этой ничтожной, не оригинальной жизни,-- тогда поймете вы, что есть минуты безконечнаго и на землѣ... Вы понимаете меня?.. Минуты без-ко-нечнаго!.. А гдѣ конецъ -- тамъ нѣтъ иллюзіи, тамъ нѣтъ блаженства!..
Ненси было грустно, и ее пріятно баюкала туманная, непонятная ей рѣчь странной Серафимы Константиновны.
Городская жизнь, въ этомъ году, изобиловала событіями, какъ никогда.
Спектакль m-me Ласточкиной совсѣмъ наладился, и уже готовились приступить къ репетиціямъ; ученики реальнаго училища послали, съ разрѣшенія директора, поздравительную телеграмму въ Парижъ, по поводу юбилея одного парижскаго учебнаго заведенія; въ мѣстномъ университетѣ, въ откликъ столицамъ, поволновались студенты; въ городѣ, по этому поводу, ходили таинственные толки о многочисленныхъ арестахъ, на что Нельманъ только добродушно посмѣивался, какая-то наивная, юная фельдшерица, пріѣхавшая на мѣсто, только-что окончивъ курсъ, подала въ управу заявленіе о возмутительныхъ порядкахъ больвицы и злоупотребленіяхъ смотрителя, и была выгнана вонъ за неуживчивость характера; поговаривали о томъ, что фонды m-me Ранкевичъ значительно пошатнулись и даже указывали ея замѣстительницу, маленькую, курносенькую блондинку -- жену корпуснаго врача, причемъ всѣ, даже самыя ярыя недоброжелательницы m-me Ранкевичъ, такъ возмущавшіяся раньше ея поведеніемъ,-- теперь страшно за нее обидѣлись и готовы были всячески отстаивать ея права; въ загородной слободѣ какая-то мѣщанка, въ сообщничествѣ съ любовникомъ, утопила въ проруби своего пьянаго мужа, и таинственно былъ убитъ, дамой легкаго поведенія, одинъ изъ блестящихъ армейскихъ донъ-жуановъ...
...А въ охотничьемъ домикѣ, среди полу-деревенской природы, все продолжало совершаться медленное безкровное убійство человѣческой души...