Поѣздъ мчался на всѣхъ парахъ. Уже давно проѣхали границу, миновали Торнъ, Бромбергъ, Крейцъ, Бюстринъ... Подъѣзжали въ Берлину.
Въ отдѣльномъ купэ перваго класса помѣщались двѣ дамы, обращавшія на себя еще въ Россіи вниманіе пассажировъ. Это были Ненси и изящная въ своей старости Марья Львовна.
Бабушка -- бодрая, веселая, жизнерадостная -- чувствовала себя счастливой. Самый воздухъ, едва переѣхали онѣ границу, казался ей другимъ: онъ тоже былъ свободенъ, какъ онѣ; а главное, Ненси -- опять ея Ненси, неотъемлемая, нераздѣльная...
Онѣ ѣхали на-воды, куда послали Ненси доктора, для поправленія здоровья; а она была очень и серьезно больна, о чемъ не подозрѣвали ни сама она, ни бабушка.
Жизнь въ Виши, куда онѣ пріѣхали, шла своимъ традиціоннымъ порядкомъ, установленнымъ почти одинаково на всѣхъ курортахъ. Въ казино гремѣла музыка, въ паркѣ -- нарядныя больныя дамы весело лечились и разомъ убивали двухъ зайцевъ: принимали ванны, пили цѣлебную воду изъ красивыхъ стаканчиковъ и, прогуливаясь съ изящными кавалерами, губили сердца намѣченныхъ жертвъ. На главныхъ улицахъ, въ богатыхъ отеляхъ жизнь кипѣла ключомъ. Казалось, что всѣ съѣхались сюда на безконечный, веселый пиръ; и только въ отдаленныхъ уголкахъ прелестнаго городка, гдѣ пріютились болѣе ограниченные въ средствахъ, было тихо, и больные походили на дѣйствительно больныхъ.
Пріѣхавшіе сейчасъ же втянулись въ общій строй жизни. Оказалось много русскихъ. Завязались знакомства. Встрѣтилы даже одну старую знакомую, пріятельницу Марьи Львовны -- Юлію Поликарповну Зноеву. Теперь это былъ почти живой трупъ. Безъ ногъ -- ее возили въ креслахъ,-- высохшая, съ притянутой въ костямъ смуглой кожей, она была жалка. Но въ небольшихъ, выцвѣтшихъ карихъ глазахъ ея злобно и безпокойно горѣлъ страхъ опасенія за угасающую жизнь, и тѣмъ еще больше усиливалъ безпомощность убогой старухи.
При ней состояла некрасивая, огромнаго роста, атлетическаго сложенія, пожилая дѣвица, Валентина Петровна Карасева -- Валя, какъ называли ее сокращенно, что очень мало шло бъ огромному росту, огромнымъ рукамъ и крупнымъ чертамъ ея лица. Валя жила уже лѣтъ десять возлѣ Юліи Поликарповны, сначала въ качествѣ компаньонки, а послѣ -- garde-malade, и совершенно подчинила себѣ больную старуху, обращаясь съ ней властно, а подъ-часъ даже грубо. Та въ ней души не чаяла, на что Валя отвѣчала затаенной ненавистью и желаніемъ поскорѣе отдѣлаться отъ несносной обузы. Желаніе это сдѣлалось особенно нетерпѣливымъ съ тѣхъ поръ какъ Юлія Поликарповна написала духовное завѣщаніе, въ которомъ отказывала Валѣ все свое небольшое состояніе.
Марья Львовна, вмѣстѣ съ Ненси, часто посѣщала старую пріятельницу. Разговоръ вертѣлся обыкновенно на воспоминаніяхъ о дняхъ блестящей молодости. Юлія Поликарповна была, въ свое время, очень хорошенькой и интересной женщиной.
Въ концѣ концовъ, все-таки больная возвращалась въ своей излюбленной темѣ -- жалобамъ на докторовъ, не понимающихъ ея болѣзни.
-- Послѣдній разъ пріѣзжаю сюда, послѣдній!.. Совершенно безполезно...-- раздражительно брюзжала она,-- а? правду я говорю, Валя?
-- Да,-- слѣдовалъ лаконическій отвѣтъ.
-- Они совершенно ничего не понимаютъ -- не лечатъ, а залечиваютъ до смерти... а? Правду я говорю, Валя?.. Не хочу умирать... не хочу... Уѣду въ Россію и найму дачу въ Петергофѣ... Страшно люблю Петергофъ... Н-нѣтъ, довольно, не поддамся!.. а? правду я говорю, Валя?
-- Да молчите, вамъ вредно... Помрете -- такъ помрете, а будете живы -- такъ будете... Нашли интересный разговоръ... веселый!..
-- Ну, ну, хорошо...-- и Юлія Поликарповна благодушно улыбалась во весь свой беззубый ротъ.-- Любитъ меня это созданье ужасно,-- указывала она пергаментнаго цвѣта, изсохшей рукой на Карасеву.-- Всѣхъ хочетъ увѣрить въ своей суровости, а сердце -- воскъ! а? правду говорю, Валя?
-- Да отстаньте!..
-- Бабушка, тебѣ не странно, почему Юлія Поликарповна такъ любитъ жизнь? Мнѣ кажется, она привыкла къ ней -- слишкомъ долго жила,-- обратилась какъ-то на прогулкѣ Ненси къ Марьѣ Львовнѣ.
-- Всѣ любятъ жизнь.
-- Ты вѣришь въ будущую жизнь?.. А если нѣтъ -- жизнь нужно ненавидѣть.
Марья Львовна стала въ тупикъ. Она знала изъ символа вѣры о "жизни будущаго вѣка", но какъ-то никогда не задумывалась надъ этимъ, находя земное существованіе слишкомъ привлекательнымъ.
Онѣ уже подошли къ отелю. Ненси чувствовала себя въ этотъ вечеръ очень оживленной, и искренно жалѣла, прислушиваясь въ доносящейся изъ казино музыкѣ, что, по предписанію докторовъ, должна была рано ложиться спать.
Она сѣла у открытаго окна, съ наслажденіемъ вдыхая ароматный воздухъ. Солнце только-что закатилось; изъ парка неслись волны благоуханій; музыка пріятно убаюкивала нервы... Хотѣлось упиться этимъ воздухомъ, этимъ благоуханіемъ, этой музыкой.
Безпричинная тоска, мучившая ее періодически, а за послѣднее время почти постоянно, стала даже какой-то сладкой.
Пошелъ вдругъ дождь,-- теплый, веселый, лѣтній дождь. Воздухъ, насыщенный влагою, сталъ еще ароматнѣе.
-- Ненси, закрой окно!-- раздался изъ другой комнаты голосъ Марьи Львовны.
-- Нѣтъ, бабушка, тепло... чудный вечеръ!..
Дождь шумѣлъ ласково и таинственно.
Капли разбивались о желѣзный выступъ подоконника, мелкія брызги отъ нихъ летѣли въ комнату, попадали на руки, на лицо Ненси.
Тоска ея перестала быть сладкой. Ей показалось, что она уходитъ сама отъ себя куда-то далеко-далеко. Это было до того жуткое, томительное ощущеніе, что она готова была заплакать отъ страха и досады. Она хотѣла остановить, вернуть себя, но не такой, какъ теперь, а какою она была еще давно, ребенкомъ.
Съ этого вечера ею овладѣло лихорадочное, нервное, напряженное состояніе. Оно страшно раздражало ее. Ей все представлялось, что она не успѣетъ или позабудетъ сдѣлать что-то необходимое, неотложное.
Такъ бываетъ при отъѣздѣ, когда, торопясь, собираютъ вещи, отдаютъ приказанія, боятся что-нибудь забыть. И она торопилась все время: спѣшила взять ванну, оттуда хотѣла скорѣе домой, потомъ скорѣе гулять, потомъ скорѣе отдыхать. Ночью ее мучила безсонница и головныя боли, а днемъ -- несносные голодъ и жажда. Она не могла выносить появившейся у нея сухости кожи, особенно на рукахъ, и плакала, растирая ихъ, чтобы вернуть прежнюю эластичность.
Марья Львовна съ ужасомъ смотрѣла на ея исхуданіе. Доктора осторожно высказали свои опасенія относительно быстраго развитія болѣзни; но Марья Львовна не допускала мысли о неблагопріятномъ исходѣ, и скорѣе готова была согласиться съ Юліей Поликарповной, что докторамъ не нужно очень довѣрять, такъ какъ они ничего не понимаютъ, и вѣчно преувеличиваютъ, чтобы раздуть свои заслуги.
Ненси худѣла, худѣла, таяла... Она становилась какою-то. прозрачной; а глубокая тоска, притаившаяся въ ея чудныхъ глазахъ, дѣлала ихъ загадочными и еще болѣе привлекательными.
У нея появилась страсть въ бѣлому цвѣту, который она и раньше любила; теперь же она была всегда неизмѣнно въ бѣломъ туалетѣ, съ букетомъ цвѣтовъ у пояса.
Ее заставляли какъ можно больше бывать на воздухѣ, особенно въ солнечные дни; а такъ какъ она быстро утомлялась,-- за нею катили кресло.
Гуляя какъ-то по парку, она замѣтила молодого еще человѣка, особенно пристально смотрѣвшаго на нее, точно онъ былъ знакомъ, и боялся, что она его не узнаетъ. Она стала припоминать, не встрѣчалась ли гдѣ-нибудь съ незнакомцемъ, но лицо его было ей совершенно неизвѣстнымъ.
Лицо это поражало своей необыкновенной сосредоточенностью. Темнорусые волосы, нѣсколько длинные для мужчины, окаймляли, точно рамкой, блѣдное, худощавое лицо; мягкая борода была темнѣе волосъ; ротъ, нѣсколько крупный и ярко-пунцоваго цвѣта, не соотвѣтствовалъ выраженію глазъ. Глаза говорили о небѣ, а ротъ напоминалъ о землѣ. Это противорѣчіе дѣлало лицо особенно интереснымъ и исключительнымъ. Незнакомецъ появлялся вездѣ, куда ни показывалась Ненси. Онъ смотрѣлъ ей прямо въ глаза и видимо пытался поймать ея взглядъ. И это нисколько не было оскорбительнымъ, потому что выраженіе, съ какимъ онъ смотрѣлъ на нее, было какое-то необыкновенное: точно смотрѣлъ онъ не на нее, а на кого-то другого, черезъ нее.
И она, и бабушка заинтересовались, въ свою очередь, страннымъ господиномъ. Онъ былъ русскій, онѣ это знали, потому что слышали, какъ онъ разговаривалъ по-русски съ кѣмъ-то въ казино.
Былъ чудный солнечный день; но солнце не палило, не жгло, а только, мягко лаская, согрѣвало. Игривый, легкій вѣтерокъ шелестилъ листву и вносилъ необычайную свѣжесть въ воздухъ.
Ненси сидѣла въ большой, тѣнистой аллеѣ одна, безъ бабушки. Марья Львовна отправилась навѣстить Юлію Поликарповну. Ненси чувствовала себя въ этотъ день бодрѣе, и еі кресло осталось въ саду отеля.
Незнакомецъ прошелъ мимо Ненси. Вернулся. Опять прошелъ мимо. Когда проходилъ онъ въ третій разъ -- невольная улыбка скользнула по губамъ Ненси, и въ головѣ промелькнуло шаловливое желаніе познакомиться съ этимъ, такъ упорно ее преслѣдующимъ человѣкомъ.
Должно быть, онъ угадалъ ея мысль: въ глазахъ его вспыхнула радость. Онъ смѣло, рѣшительно подошелъ въ Ненси и отрекомендовался русскимъ художникомъ -- Антониномъ Павловичемъ Гремячимъ.
Онъ сѣлъ на скамью возлѣ Ненси.
-- Вы простите меня,-- сказалъ онъ, нѣсколько конфузясь,-- за мою смѣлость... но я, вотъ уже второй годъ, ищу вашихъ глазъ.
Голосъ у него былъ слегка вибрирующій, но удивительно красивый, музыкальный: ни одного непріятнаго звука, каждая нота ласкала слухъ.
Ненси поразилась такимъ оригинальнымъ вступленіемъ.
-- Развѣ вы видѣли меня когда-нибудь?
-- Въ жизни -- нѣтъ, но въ душѣ, въ воображеніи -- видѣлъ. Не только видѣлъ -- искалъ вездѣ... Меня мучили ваши глаза.
Ненси не нашлась, что сказать -- до того удивилъ ее этотъ отвѣтъ.
Гремячій улыбнулся. Когда онъ улыбался, сосредоточенность его худощаваго лица пропадала -- оно дѣлалось круглымъ и принимало почти дѣтское выраженіе.
-- Я вамъ кажусь чудакомъ, не правда ли? Но если вы захотите понять... т.-е., нѣтъ... не понять, а почувствовать правду въ моихъ словахъ -- вамъ не покажутся ни они, ни мои поступки странными... Хотите?
-- Да,-- отвѣтила Ненси тихо, вся проникнутая любопытствомъ и необъяснимой робостью.
-- Но вы не сочтете меня за нахала? Вы не обидитесь -- вѣдь нѣтъ?.. Послушайте... На меня нельзя вамъ обижаться... Я такъ счастливъ, такъ счастливъ!.. Я васъ нашелъ... не васъ именно, а ваши глаза... мою идею... образъ!
Любопытство Ненси возростало.
-- Вы мнѣ позволите писать съ себя?.. Послушайте: вѣдь вамъ нельзя мнѣ отказать -- это будетъ ужасно!.. И этого не можетъ быть... Вѣдь вы позволите... сегодня же?!
-- Право, я не знаю,-- сконфуженно проговорила Ненси, растерявшаяся отъ неожиданной и слишкомъ смѣлой просьбы со стороны новаго знакомца.
Лицо Антонина Павловича затуманилось.
-- Вотъ видите... я вамъ кажусь смѣшнымъ или чудакомъ. Но слушайте: пять уже лѣтъ какъ меня охватила одна мысль. Меня преслѣдуетъ сюжетъ... Послушайте... Большое полотно..; масса воздуха... въ немъ двѣ женскія фигуры: Жизнь и Смерть... Жизнь написать далось легко... Потомъ сталъ писать я Смерть... Бросалъ, опять принимался -- и совсѣмъ бросилъ... Въ душѣ моей возникъ какой-то образъ, но до того неясный, что выразить, облечь въ форму не было силъ. Я сталъ искать его вездѣ... Я ѣздилъ по Россіи, потомъ уѣхалъ за границу... Мнѣ нужно было найти нѣчто прозрачное... больное... а главное -- глаза... Я сталъ посѣщать курорты... Прошло два года безполезныхъ скитаній, я былъ близокъ къ отчаянію, хотя я гналъ, что я долженъ найти... И вотъ -- это ваши глаза.
Ненси отшатнулась въ испугѣ.
-- Благодарю васъ... Я не желаю!..-- проговорила она, волнуясь.
Но Антонинъ Павловичъ, въ своемъ экстазѣ, не замѣчалъ или не хотѣлъ замѣтить ея испуга.
-- Тоска... проникновеніе... и что-то манящее, обѣщающее -- это Смерть!
-- Нѣтъ, нѣтъ!.. Оставьте меня въ покоѣ... оставьте меня!..
Гремячій вскинулъ на нее свои красивые глаза.
-- Вы боитесь смерти?
-- Оставьте, я не хочу объ этомъ говорить...
-- Вы боитесь оттого, что не поняли... Вы представляете ее себѣ какъ васъ учили въ дѣтствѣ: страшнымъ скелетомъ съ косой въ рукахъ -- не правда ли?.. Вы не знаете, что это дивный, дивный ангелъ, съ необыкновенными, божественными глазами!.. Это сама поэзія!.. Вы не знаете, что ее не нужно бояться, а съ первыхъ дней сознательнаго существованія -- ожидать, какъ лучшей минуты... потому что въ ней -- свобода!..
Ненси вся какъ-то притихла. Увлекъ ли ее энтузіазмъ, съ которымъ высказывалъ свою мысль этотъ странный человѣкъ, или самая мысль поразила ее -- но только все въ ней притихло.
-- Есть идеи,-- продолжалъ онъ съ тѣмъ же огнемъ,-- есть мысли, для которыхъ нѣтъ словъ -- имъ нуженъ образъ... Онѣ живутъ въ душѣ... не въ сознаніи, а въ душѣ... Ихъ нужно чувствовать безъ словъ... Онѣ являются, какъ просвѣтленіе... Имъ нужно вѣрить.
Въ концѣ аллеи показалась Марья Львовна, въ свѣтло-сѣромъ лѣтнемъ платьѣ.
Ненси повернула свое раскраснѣвшееся лицо къ Гремячему.
-- Хорошо... вы будете съ меня писать, я... я согласна... Но вотъ идетъ бабушка, при ней нельзя говорить -- вы понимаете -- она старуха... она... ей будетъ страшно... Вы скажите, что просите меня позировать, но не говорите -- "смерть", не говорите ради Бога... и, вообще, лучше оставьте -- я сама скажу все.
Она произнесла все это скороговоркой, задыхаясь. Когда подошла Марья Львовна, оба они молчали.
-- Бабушка, нашъ соотечественникъ, Антонинъ Павловичъ Гремячій.
-- Очень пріятно.
Марья Львовна подсѣла къ нимъ.
-- Антонинъ Павловичъ -- художникъ.
-- Мы обѣ -- большія поклонницы живописи... И моя внучка когда-то даже много занималась...
-- Вы пишете?-- съ живостью обратился Гремячій къ Ненси.
-- Нѣтъ,-- только брала уроки недолго... и люблю...
Онъ довелъ ихъ до отеля. Больше они въ этотъ день не видѣлись, хотя Ненси выходила еще разъ передъ ванной. Она прошла мимо него, съ опущенными глазами, и была такая озабоченная, какъ бы разстроенная -- онъ не рѣшился заговоритъ съ нею.
Вечеромъ Ненси долго не могла уснуть, но ей мѣшала не ея болѣзненная томительная безсонница, а до того сильное возбужденіе нервовъ, что она почти не испытывала своихъ обычныхъ болевыхъ ощущеній и даже отвратительной жгучей жажды. Она переживала удивительно сложное душевное состояніе: впечатлѣніе встрѣчи, знакомства, разговора съ Гремячимъ -- все это сосредоточилось у нея въ одномъ понятіи -- "смерть"... И точно въ нее вселилось какое-то другое, новое существо. Оно до полной иллюзіи чувствовало эту "смерть", и нисколько не страшилось. И это было такъ необычайно, такъ мучительно пріятно.
Ненси съ нетерпѣніемъ ожидала наступленія дня, чтобы снова возобновить разговоръ съ "страннымъ", такъ мало похожимъ на другихъ людей, человѣкомъ.
-- Бабушка,-- сказала она, утромъ, передъ тѣмъ какъ идти къ источнику,-- если мы встрѣтимъ нашего новаго знакомаго -- пригласи его зайти къ намъ -- онъ интересный...
-- Я очень рада.
-- Онъ хочетъ писать съ меня... Меня это займетъ.
-- Но это утомитъ...
-- Нѣтъ, можно, вѣдь, на воздухѣ... Я, все равно, цѣлыми часами сижу въ своемъ креслѣ...
Гремячій ожидалъ уже ее въ паркѣ. Онъ былъ во всеоружіи художника: съ складнымъ, походнымъ мольбертомъ и большимъ краснаго дерева ящикомъ, въ которомъ лежали палитра, кисти и краски. Ненси взволновалась...
-- О, да какой вы нетерпѣливый!..-- весело замѣтила Марья Львовна.
-- Мы займемся черезъ полтора часа,-- сказала Ненси.-- Вы знаете -- у меня обязанности больной,-- прибавила она, улыбаясь.
Первый сеансъ, однако, не удался. Работа не клеилась. Лицо Антонина Павловича было сумрачно. Онъ дѣлалъ наброски небрежно, точно нехотя. Ненси поняла: его стѣсняло присутствіе Марьи Львовны.
Она сказала, на другой день, бабушкѣ:
-- Онъ не можетъ, я это вижу, писать при тебѣ; а мнѣ интересно, чтобы онъ писалъ.
Съ этого дня Гремячій могъ свободно отдаваться настроенію. Онъ заходилъ обыкновенно за Ненси и, сопровождая ее на прогулку, самъ везъ кресло, чтобы не брать никого посторонняго.
Марья Львовна проводила это время у Юліи Поликарповны.