По прежнему стояли теплые, ясные дни. Сама природа какъ бы помогала Гремячему. Онъ писалъ каждый день. Набросавъ безчисленное количество эскизовъ карандашемъ, онъ приступилъ теперь въ краскамъ.
Какъ-то Ненси и онъ сидѣли подъ большой, развѣсистой липой. Сеансъ былъ особенно удаченъ. Гремячій работалъ съ необыкновенно сильнымъ подъемомъ, но безъ всякой напряженности. Въ глазахъ свѣтилось вдохновеніе; онъ былъ объятъ его могучей силой. И Ненси, со всею чуткостью своихъ измученныхъ болѣзнью нервовъ, невольно прониклась его настроеніемъ, какъ бы участвуя вмѣстѣ съ нимъ въ загадочномъ процессѣ творчества.
-- Талантъ... тайна таланта... какъ понять ее?..-- взволнованно произнесла Ненси.
Гремячій улыбнулся своей дѣтской улыбкой, а въ глазахъ его еще не потухъ тотъ огонь, что говорилъ о высшемъ наитіи толыкочто перешитыхъ минутъ.
Онъ наклонилъ рукой висѣвшую надъ нимъ большую, густую вѣтвь. Ея тонкіе, съ зубчатыми краями листья трепетали.
-- Вотъ,-- сказалъ онъ,-- живая ткань... дыханіе жизни... Жизнь вѣетъ вездѣ... мы ощущаемъ... Зрѣніе даетъ впечатлѣніе мягкое, ласкающее -- мы наслаждаемся... Но какъ понять?..
Онъ выпустилъ изъ рукъ вѣтку. Она размашисто закачалась, прежде чѣмъ приняла прежнее положеніе.
-- Такъ и человѣкъ -- качается... долго... пока найдетъ.
-- А страсти?..-- нервно перебила Ненси.
-- Страсти -- фикція... Воображаемые двигатели міра.
-- А если страдаешь?
-- Когда я увлекался чувствомъ...
-- Вы?
-- Почему васъ это удивляетъ?.. Я таковъ по природѣ... Теперь это пережито... и больше не вернется.
Онъ тихо-тихо вздохнулъ, короткимъ, какъ бы облегченныхъ вздохомъ.
-- Такъ вотъ, я хочу разсказать вамъ...-- Онъ положилъ въ сторону кисть:-- когда я увлекался, все раздражало чувственныхъ образомъ мои нервы, волновало кровь... просыпались желанія. Это принято поэтизировать, но я буду выражаться просто: моя,-- вы понимаете, моя чувственность окрашивала природу въ особый колоритъ соблазна, а я приписывалъ все это исключительно ей...
По его худощавымъ плечамъ пробѣжала нервная дрожь.
-- И вотъ... Вамъ не скучно?
-- О, нѣтъ, нѣтъ...-- поспѣшила его успокоить Ненси.
-- Я вѣдь потому... Мнѣ хочется сказать, какъ все это во мнѣ возникло -- внутреннее -- и подавило матеріальное...
-- Я знаю, знаю!..-- съ живымъ сочувствіемъ проговорила Ненси.-- Какая тяжкая борьба!.. Такъ борются подвижники, аскеты...
-- Нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ!-- горячо опровергнулъ Гремячій, и все лицо его внезапно вспыхнуло.-- Въ борьбѣ нѣтъ правды. Борьба сама по себѣ фальшь и самоуслажденіе... Созерцай правду въ себѣ, возстань самъ противъ себя за эту правду, тогда все совершится безъ борьбы... потому что -- внутреннее -- сильнѣе, самовластнѣе плоти... Я ненавижу, я презираю аскета. Онъ лицемѣренъ, и этимъ гордъ!.. Насиліе надъ природой? Нѣтъ! Правда только въ свободѣ... Борьба -- самообманъ, борьба есть приказаніе,-- продолжалъ, самъ уходя съ увлеченіемъ въ свои мысли, Гремячій.
Онъ замолчалъ. Молча сидѣла Ненси, съ опущенными внизъ вѣками. Длинныя рѣсницы дѣлали щеки точно прозрачными; кисти небрежно опущенныхъ на колѣни рукъ слегка вздрагивали... И когда она подняла глаза -- Гремячій былъ пораженъ тѣмъ лучезарнымъ свѣтомъ, который исходилъ изъ этихъ главъ...
Сеансы все принимали болѣе и болѣе нервный характеръ. Ненси сама торопила художника, точно боялась, что онъ не успѣетъ докончить начатое.
Между Гремячимъ и ею установились совсѣмъ особенныя отношенія. Какъ будто, среди общаго теченія жизни, они были унесены на далекій, безлюдный островъ, гдѣ жили они только вдвоемъ. Это былъ иной міръ -- туманный, полу-фантастическій. Они боялись инстинктивно чужого вторженія. Они ревниво оберегали этотъ прекрасный, полный обаянія міръ, какъ оберегали бы рѣдкій, нѣжный цвѣтокъ, чтобы отъ грубаго прикосновенія чьей-нибудь неосторожной руки не потерялъ онъ свой чудный ароматъ.
То не была ни любовь, ни дружба.
То было свободное, совсѣмъ свободное единеніе двухъ душъ.
-----
Юлія Поликарповна слегла. Уже цѣлую недѣлю не было видно, въ аллеяхъ парка, ея громоздкаго кресла и въ немъ маленькой, сгорбленной фигурки съ пледомъ на больныхъ ногахъ.
Выдался пасмурный день, и Гремячій не могъ работать. Ненси просила его проводить ее до Юліи Поликарповны, такъ какъ Марьѣ Львовнѣ нездоровилось, и она оставалась дома.
Помѣщеніе Юліи Поликарповны находилось въ первомъ этажѣ. Ненси вошла въ какой-то полумракъ. Липы, подъ окнами, дающія пріятную тѣнь во время солнцепека, теперь придавали комнатѣ непріятный, мрачный характеръ.
Старуха лежала на кровати, закинувъ навзничь голову.
-- Кто это, Валя?..-- спросила она, не двигаясь, слабымъ, хриплымъ голосомъ.
-- Я... Юлія Поликарповна,-- робко отвѣтила Ненси.
-- А? Кто? Говорите громче, громче говорите...
-- Ненси.
-- А-а-а-а... Ну хорошо! Прощайте... прощайте... прощайте... Прощай, милая дѣвочка... А? Правду я говорю, Ваія?..
-- Что вы говорите?
Валентина подошла къ кровати.
-- Къ вамъ гости пришли.
-- Я и говорю: прощай, милая дѣвочка... Ты знаешь вѣдь, что я люблю Ненси... Прощай, милая дѣвочка,-- повторила она протяжно.-- Я уѣзжаю... какъ только эти проклятые доктора спустятъ съ постели -- кончено!-- ѣду непремѣнно... А? Правду я говорю, Валя?.. Переверни-ка меня.
Карасева перевернула на бокъ несчастный говорящій скелетъ.
Юлія Поликарповна безсмысленно смотрѣла своими мутными глазами на Ненси.
-- Куда ты ѣдешь?-- спросила она шопотомъ.
-- Не я, а вы...
-- Ахъ, да-да-да! Я ѣду... непремѣнно ѣду... Проклятые... проклятые!..
-- Ну, чего вы!..-- Валентина плотно провела платкомъ по желтымъ, изсохшимъ щекамъ старухи. Та точно не чувствовала грубаго прикосновенія.
-- Успокойтесь, Юлія Поликарповна!-- проговорила Ненси.
-- Уѣду, уѣду, уѣду, уѣду!.. Теперь же найму дачу въ Петергофѣ, а въ будущемъ году начну строить собственную... Совсѣмъ другое дѣло, когда живешь въ собственной дачѣ... А? Правду я говорю, Валя?
Ненси встала. Душная, мрачная комната, острый запахъ лекарствъ, тусклое небо, шумъ дерева подъ окномъ, бѣлая бабочка, случайно залетѣвшая въ комнату, мутные глаза умирающей старухи, въ своемъ жалкомъ одиночествѣ цѣпляющейся за жизнь,-- Ненси не въ силахъ была больше выдержать.
-- Прощайте, Юлія Поликарповна.
-- Прощай, милая дѣвочка, прощай, прощай... Ты ѣдешь -- и я уѣду скоро...
Ненси бросилась, почти съ рыданіемъ, на встрѣчу ожидавшему ее Гремячему.
-- Это ужасно!.. Боже мой, это ужасно -- такъ любить жизнь!..-- лепетала она.
Она отказалась сѣсть въ кресло и пошла быстрой походкой, какой не ходила давно. Вплоть до отеля они не проронили ни слова и молча разстались.
Нервная возбужденность не покидала Ненси до самаго вечера, вечеромъ и ночью; а на утро она уже не могла подняться съ постели.
Она попросила послать за Гремячимъ.
-- Ну, прощайте, Антонинъ Павловичъ,-- сказала она, улыбаясь, протягивая исхудавшую, блѣдную руку.-- Спасибо... и больше не надо.
-- До свиданія,-- произнесъ онъ.
Глаза ихъ встрѣтились.
Это было въ послѣдній разъ. Больше ни она, ни онъ не видались.
Болѣзнь приняла острую форму. Ненси уже не повидала постели. Она сдѣлалась вялой, часто забывалась тяжелымъ сномъ; во снѣ металась безпокойно; ея громкіе жалобные стоны рвали за части сердце я день и ночь не повидавшей ее бабушки.
Теперь несчастная Марья Львовна не сомнѣвалась, не надѣялась. Жестокій Дамокловъ мечъ висѣлъ надъ ея головой, и она покорно ждала безпощаднаго удара.
Былъ теплый іюльскій вечеръ. Въ отворенныя окна несся ледовый запахъ цвѣтущихъ липъ. Сумерки окутали комнату своимъ мягкимъ, туманнымъ полусвѣтомъ. Ненси открыла глаза. Увидя бабушку возлѣ себя, она сдѣлала манящій знакъ рукой. Марья Львовна придвинулась совсѣмъ близко къ ея изголовью.
-- Все это ничтожно,-- послышался тихій, постоянно обрывающійся голосъ Ненси,-- и не надо меня жалѣть... Я умру... я это хорошо... Не плачь... не надо...
Марья Львовна не плакала. Слезы были бы слишкомъ ничтожными выразителями ея великаго горя.
Наступилъ конечный періодъ болѣзни. Діабетъ быстро довершалъ свое дѣло, чему помогала еще больше молодость Ненси. Какъ отвратительный удавъ, выдавливая жизненные соки, болѣзнь жадно уничтожала безпомощную жертву. Распадались ткани, разрушалось тѣло. Угасала жизнь...