Однажды, когда Мойша былъ одинъ дома, къ нему пришелъ его тесть, Шмуэль. По выраженію его лица, по тому, что онъ былъ одѣтъ въ субботнемъ сюртукѣ, и даже потому, какъ онъ произнесъ: "Доброе утро" Мойша понялъ, что это визитъ экстраординарный, по какому-то важному дѣлу.
ПІмуэль сѣлъ у стола, вздохнулъ сокрушенно и, потупивъ глаза, заговорилъ дрожащимъ отъ волненья голосомъ:
-- Слушай, мой сынъ, что я тебѣ скажу... Я пришелъ поговорить съ тобою о важномъ, онень важномъ дѣлѣ.
Мойша подошелъ къ столу и устремилъ на тестя недоумѣвающій взглядъ. О какомъ такомъ важномъ дѣлѣ будетъ онъ говорить?
Шмуэль снова вздохнулъ и продолжалъ.
-- Вѣдь дѣло въ томъ... вѣдь ты самъ хорошо понимаешь, что -- горько! Что и говорить! "Товарищей" у тебя нѣтъ, другихъ заработковъ Господь не посылаетъ. А жить вѣдь надо? Надо вѣдь кормить семью? Не такъ ли я говорю? Что?
-- Надо...-- согласился тихо и безнадежно Мойша.
-- Понятно, надо!-- нѣсколько оживился Шмуэль.-- Но нынѣшнія времена! Гдѣ найдешь заработокъ? хоть ложись да умирай! Охъ-охъ-охъ!
Онъ взглянулъ мелькомъ на Мойшу и продолжалъ:
-- Развѣ что?.. развѣ стать рабочимъ?.. Чего люди не дѣлаютъ, чтобы имѣть возможность прокормить жену и дѣтей?.. А? что ты на это скажешь?..
Мойша меньше всего ждалъ подобнаго предложенія. Мысль о физическомъ трудѣ ему никогда не приходила въ голову,-- да если-бъ и пришла, она показалась бы ему странной и дикой. Какъ, онъ, Мойше, слабый и хилый, въ сюртукѣ до пятъ -- и вдругъ рабочій...
-- Что мнѣ сказать? Развѣ я знаю?..-- пробормоталъ онъ, не зная что отвѣтить, и тотчасъ же, почти безсознательно прибавилъ: -- Надо спросить Сору, что она скажетъ...
-- Съ Сорой я уже говорилъ... она согласна...-- отвѣтилъ тихо, нѣсколько виноватымъ тономъ и опустивъ глаза, Шмуэль.
Мойша слегка вздрогнулъ. Сора согласна -- значитъ все уже рѣшено, все кончено и нечего больше разговаривать.
-- О чемъ же разговаривать?-- проговорилъ онъ съ горечью и волненіемъ.-- Если вы совѣтуете, если... Сора... Co-pa -- началъ онъ вдругъ быстро заикаться и сразу осѣкся.
-- Я совѣтую?-- воскликнулъ поспѣшно Шмуэль.-- Я совѣтую? Легко мнѣ сказать тебѣ: "Сынъ мой, оставь талмудъ и стань рабочимъ!" Тяжело и горько мнѣ, что я долженъ давать тебѣ такіе совѣты... И, вообще говоря, кто я и что я, чтобы соваться съ какими нибудь совѣтами!.. Я былъ лапотникомъ и умру лапотникомъ... Твоего совѣтчика, твоего отца,-- да почіетъ онъ тамъ, въ свѣтломъ раю!-- ты потерялъ. Онъ не допустилъ бы тебя до этого! Охъ-охъ-охъ!
Но Мойша не слышалъ этой тирады. Онъ думалъ о другомъ.
-- Легко сказать: стать рабочимъ. Вѣдь въ одинъ день рабочимъ не станешь. Надо же знать ремесло, я ничего не знаю.
-- Э! это мелочь:-- перебилъ его поспѣшно Шмуэль.-- Пусть это будетъ послѣдней заботой... Видишь ли, мой сынъ, заговорилъ онъ спокойнѣе.-- Разскажу тебѣ подробно, какъ я пришелъ къ мысли объ этомъ. Вчера вечеромъ, выходя изъ синагоги, я встрѣтилъ Залмана-трепача. Ну, старые знакомые, дальніе родственники, остановились. "Добрый вечеръ" -- "Добрый вечеръ". Позвалъ онъ меня въ кабачекъ. Зашли. Угостилъ онъ меня рюмкой водки, коржикомъ. Ну, сидимъ у стола, разговариваемъ. О чемъ разговаривать? Конечно, о своихъ невзгодахъ. Разсказываю, значитъ, я ему, какъ вы бьетесь. Выслушалъ онъ меня и вдругъ говоритъ: "Отчего бы Мойшкѣ не взяться за какую нибудь работу, даже въ святомъ талмудѣ сказано: "Люби трудъ и ненавидь барство"... Я ему на это говорю: "Какую работу Мойшка можетъ дѣлать?" Тогда онъ мнѣ говоритъ:-- "Знаешь что: я бы его взялъ къ себѣ. Теперь, слава Богу, работа есть. Трепачество работа не трудная и не мудреная: въ нѣсколько дней научился бы. Въ первое время я платилъ бы ему 1 1/2 рубля въ недѣлю, а затѣмъ и больше"...-- Ну, что я могъ ему отвѣтить? Я ему сказалъ: надо подумать, надо услышать, что Мойше скажетъ. Пошелъ я къ тебѣ и по дорогѣ встрѣтилъ Сору. Какъ разсказалъ я ей -- она обѣими руками и ухватилась за это предложеніе.
Пока Шмуэль говорилъ, Мойша переживалъ совершенно новое для него душевное состояніе. Онъ какъ-то сразу почувствовалъ и понялъ, что выступившій передъ нимъ вопросъ -- вопросъ всей его жизни и что для рѣшенія его еще недостаточно согласія Соры и Шмуэля, а необходимо, чтобы онъ самъ, Мойша, обсудилъ его и далъ свое согласіе.
Это сознаніе было неожиданно, ново для Мойши.
До сихъ поръ онъ постоянно жилъ чужой мыслью, чужой волею. Отецъ приказывалъ ему зубрить талмудъ и -- онъ зубрилъ; приказалъ ему идти подъ вѣнецъ и -- онъ пошелъ. Сора сказала ему, что надо отдѣлиться отъ его родителей -- онъ предоставилъ ей это сдѣлать; она дала ему нести на новую квартиру оловянныя тарелки -- онъ ихъ несъ. Короче, онъ постоянно дѣлалъ, что ему приказывали и никогда ему не приходило въ голову, что и онъ можетъ имѣть свое сужденіе, проявить свою волю.
Теперь онъ точно проснулся отъ глубокаго сна. Онъ сразу и ясно понялъ, что предстоитъ радикальное измѣненіе всей его жизни. Передъ нимъ предсталъ его двойникъ, другой Мойша, рабочій, который проводитъ цѣлые дни среди простыхъ людей, который съ утра до ночи занятъ грубымъ физическимъ трудомъ.
Мойша крѣпко потеръ лобъ и проговорилъ совершенно необычнымъ для него тономъ, спокойно и твердо:
-- Слушайте, тесть: такого дѣла не рѣшаютъ въ разъ и два. Надо хорошо подумать...
Шмуэль не замѣтилъ новой нотки въ тонѣ Мойши, но проговорилъ поспѣшно:
-- Какъ же, какъ же, мой сынъ! Кто говоритъ: въ разъ, два! Боже избавь! Развѣ кто тебя торопитъ? Напротивъ, я тоже говорю: надо подумать, посовѣтоваться. Зайди къ раввину, зайди къ ребъ Шлеймеле, посовѣтуйся съ ними... Какъ же! какъ же!
Когда Мойша остался одинъ, онъ долго ходилъ взадъ и впередъ по своей крошечной каморкѣ; онъ размышлялъ. Онъ сознавалъ, какъ тяжело и горько отказаться отъ теперешней жизни, отъ синагоги, отъ священныхъ книгъ, отъ привычнаго общества талмудистовъ; какъ тяжело и горько будетъ проводить цѣлые дни среди рабочихъ, грубыхъ, невѣжественныхъ, вѣроятно, пьяницъ и развратниковъ. Но одновременно съ этимъ, онъ въ глубинѣ души сознавалъ, что иного исхода нѣтъ, что если онъ не станетъ рабочимъ, передъ нимъ и его семьей вѣчно будетъ стоять призракъ голодной смерти.
Мойша ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Онъ сознавалъ, что вопросъ не можетъ имѣть двухъ рѣшеній и -- не столько размышлялъ, сколько страдалъ, страдалъ терпѣливо, покорно, какъ человѣкъ, который стоитъ надъ могилой дорогого существа. Мойша чувствовалъ, что его прошлая жизнь умерла, похоронена... И за эти нѣсколько часовъ, что онъ оставался одинъ въ своей убогой комнаткѣ, Мойша какъ бы переболѣлъ, перестрадалъ неожиданный переломъ въ его жизни. И ему стало легче на душѣ. Онъ чувствовалъ, что самъ согласился начать новую жизнь.
Когда вернулась Сора, Мойша сказалъ ей спокойно и съ какой-то особенной самостоятельностью въ тонѣ:
-- Ну, Сора, рѣшено. Я становлюсь рабочимъ. Нечего толковать, нечего совѣтоваться. Видно, такова воля Господня. Онъ знаетъ, какъ лучше -- пусть Онъ ведетъ. Въ талмудѣ сказано: "Сдирай кожу съ падали на базарѣ и не нуждайся въ людской помощи".
Сора не поняла значенія талмудической сентенціи, но, почувствовавъ въ тонѣ Мойши что-то новое, чего она раньше не знала, нѣсколько смутилась и, не зная, что сказать, пробормотала, сложивъ руки:
-- Дай Богъ въ добрый, въ счастливый часъ!
Черезъ нѣсколько дней Мойша ушелъ съ Залманомъ на работу.
Для Мойши началась новая жизнь. Первое время работа казалась ему невыносимо тяжелой. Ныли всѣ члены, и руки, и ноги и спина. Минутами онъ чувствовалъ, что силы окончательно его покидаютъ. Онъ уставалъ до того, что лишился и сна и аппетита. На работѣ онъ чувствовалъ себя, какъ въ темницѣ, минуты казались часами, все кругомъ было чуждо, дико, противно. Мысль постоянно находилась далеко, тамъ, въ большой теплой синагогѣ, гдѣ Мойша проводилъ бывало цѣлые дни. Съ мучительной тоской вспоминалъ онъ теперь "золотое время", когда онъ занимался съ "товарищами". Тогда этотъ трудъ казался тяжелымъ и Мойша иногда повторялъ обычное выраженіе своего отца: "Лучше самая тяжелая физическая работа, лучше канавы копать, чѣмъ заниматься съ оболтусами талмудомъ!" Очевидно, что и отецъ и онъ самъ горько ошибались...
Однако, понемногу онъ началъ втягиваться въ работу, привыкать къ ней. Невыносимо тяжелой она казалась ему только въ продолженіе первыхъ недѣль. Затѣмъ съ каждымъ днемъ она становилась для него все легче, товарищи по работѣ ближе, обстановка привольнѣе, а черезъ 3--4 мѣсяца Мойша хотя еще и не сталъ заправскимъ рабочимъ, но вполнѣ вошелъ въ колею рабочей жизни.
Трепачи, съ которыми Мойша вмѣстѣ работалъ, сперва встрѣтили его не особенно дружелюбно. Они сразу узнали въ немъ человѣка иной среды, человѣка, къ тому же забитаго, робкаго, который не отвѣтитъ на оскорбленіе, даже на побои и надъ которымъ можно и надсмѣхаться безнаказанно, и выкинуть злую шутку.
Однако, постепенно отношенія рабочихъ къ Мойшѣ стали мѣняться къ лучшему, по мѣрѣ того, какъ они его ближе узнавали. Однихъ онъ привязывалъ своей скромностью, тѣмъ, что онъ не ругался, не употреблялъ циничныхъ выраженій, другихъ своей трезвостью и прилежаніемъ къ работѣ. Но особенно сильное уваженіе почувствовали рабочіе къ Мойшѣ, когда они узнали, что онъ "ламдонъ" (ученый).
Товарищи стали убѣждать его тогда, чтобы онъ сдѣлался прихожаниномъ "рабочей молельни". Ему отвели тамъ даровое мѣсто у почетной восточной стѣны и съ первой же субботы ему стали отдавать наиболѣе почетныя функціи во время молитвы и при всякихъ обрядахъ. Къ нему стали обращаться за объясненіемъ непонятныхъ древне-еврейскихъ словъ, а также всякій разъ, когда возникали какія-нибудь сомнѣнія во время богослуженья. Иногда въ субботу, послѣ вечерней молитвы, онъ читалъ для прихожанъ "рабочей молельни" нѣчто вродѣ лекцій или проповѣди. Дошло до того, что жены рабочихъ начали обращаться къ Мойшѣ за разрѣшеніемъ религіозныхъ вопросовъ, въ рѣшеніи которыхъ компетентны обыкновенно одни только раввины. И хотя Мойша постоянно съ нѣкоторымъ испугомъ отсылалъ ихъ къ раввину, женщины оставались въ глубокомъ убѣжденіи, что Мойша знаетъ не меньше, а, пожалуй, и больше самого раввина.
Часть почтенія, которымъ новая среда окружила Мойшу, перешла и на Сору. Ей уступали дорогу, ей выказывали уваженіе. Даже мясникъ, гроза всѣхъ хозяекъ, на нее почти никогда не кричалъ и удѣлялъ ей лучшіе куски. Онъ молился въ одной синагогѣ съ Мойшей и высоко цѣнилъ его. Сора не осталась нечувствительной къ этому почтенію и сама тоже начала иначе относиться къ мужу, стала больше его уважать и цѣнить, внимательнѣе прислушиваться къ его словамъ.
Все это не могло остаться безъ вліянія и на самого Мойшу. Онъ чувствовалъ себя бодрѣе, самостоятельнѣе, нѣсколько разогнулъ спину, сталъ глядѣть болѣе смѣло на міръ Божій, не боялся ужъ вставлять своего слова и все рѣже и рѣже заикался.
И потянулась для Мойши новая жизнь. Жизнь была бѣдная, трудная, съ вѣчными лишеніями и непрерывной борьбой за кусокъ хлѣба. Но это была борьба. Человѣкъ боролся за жизнь, а не гнилъ, какъ раньше, молча и покорно съ нищенски протянутой рукой.
Работа трепача давала кусокъ хлѣба только зимой. Лѣтомъ же приходилось искать другого занятія. Сперва Мойша пробовалъ искать учениковъ, но затѣмъ, привыкнувъ къ физическому труду, онъ и лѣтомъ сталъ работать то при постройкахъ, то по упаковкѣ товаровъ на рѣчной пристани. Въ концѣ концовъ онъ остановился на работѣ землекопа. Работа была тяжелая, но доходная. Постепенно, привыкнувъ къ ней, Мойша послѣ двухъ, трехъ лѣтъ работы, началъ считаться хорошимъ землекопомъ.
Въ теченіе 10 лѣтъ совмѣстной жизни у Мойши и Соры было пятеро дѣтей, изъ которыхъ двое старшихъ умерли. Несмотря на то, что Мойша никогда не сидѣлъ безъ работы, семья еле пробивалась. Послѣдней зимой Мойша, сильно простудившись, пролежалъ въ больницѣ четыре мѣсяца. Сора заложила и продала что могла, задолжалась кругомъ. Къ веснѣ Мойша оправился и снова принялся за работу.