Землекопы, сидѣвшіе въ кабакѣ, допивали бутылку водки, когда кто-то вбѣжалъ и, задыхаясь, сообщилъ имъ объ обвалѣ. Они всѣ выскочили изъ кабака и бросились къ канавѣ.
Къ мѣсту катастрофы со всѣхъ сторонъ сбѣгался народъ. Никто не зналъ, что случилось, всякій спрашивалъ другого и каждый проталкивался къ краю канавы, чтобы заглянуть туда.
-- Не засыпало ли тамъ кого-нибудь!-- слышались тревожныя восклицанія.
Товарищи Мойши подбѣжали къ канавѣ съ отчаяннымъ крикомъ:
-- Ай!!! Мойша!! Гдѣ Мойша?! Его засыпало.
Они начали метаться по двору, не зная и не соображая, что дѣлать.
-- Скорѣе, скорѣе заступовъ! Ради Бога заступовъ!-- выкрикивалъ съ рыдающей мольбой Щмерлъ, мечась по двору.-- Борухъ! Лети къ Хаиму у него работаютъ христіане. Пусть бѣгутъ сюда! Захвати у нихъ лопаты! Гвалдъ! Спасите!
Возлѣ канавы уже толпилось нѣсколько десятковъ человѣкъ. Всѣ знали, что произошелъ обвалъ и засыпало рабочаго. Всѣ были взволнованы, возмущены -- каждый проталкивался поближе къ краю, и въ то же время кричалъ другому: "Куда лѣзешь? Чего не видалъ?" Въ толпѣ раздавались отдѣльные возгласы:
-- Какъ это случилось?
-- Кто онъ такой?
-- Кто такой?-- раздавался почему-то возмущенный отвѣтъ.-- Такой же человѣкъ какъ ты: съ носомъ, съ глазами!
-- Я спрашиваю: еврей или русскій...
-- Откопай его и увидишь!
Въ другомъ мѣстѣ слышались восклицанія:
-- Человѣческій фундаментъ!
-- Беркинъ въ своихъ каменныхъ домахъ часто кладетъ такіе фундаменты.
-- Чтобы его вырвало къ корнемъ, безбожника!
Прибѣжали рабочіе съ лопатами и принялись поспѣшно работать -- и черезъ нѣсколько минутъ Мойша былъ высвобожденъ изъ подъ горы земли и кирпича.
Мойша лежалъ безъ чувствъ, лицо было залѣплено землей, голова окровавлена. Осторожно рабочіе подняли его изъ канавы и вынесли на верхъ.
Шмерлъ, безъ шапки, весь въ грязи, съ окровавленными руками растерянно метался по двору.
-- Несите его въ кабакъ!.. Бѣгите за докторомъ!-- командовалъ онъ ни къ кому не обращаясь.
Мойшу внесли въ кабакъ, уложили, обмыли лицо, разстегнули одежду. Онъ слабо застоналъ, открылъ глаза и мутнымъ взоромъ оглянулся.
-- Мойша, что тебѣ?-- спросилъ Борухъ.
Мойша взглянулъ на него съ выраженіемъ такого глубокаго и въ то же время покорнаго страданья, что у того сердце сжалось.
-- Что тебѣ, Мойша?-- спросилъ подойдя и Шмерлъ.
Мойша съ трудомъ разжалъ губы и проговорилъ еле слышно:
-- Не... хорошо... Тяжело... Зовите жену...
Пришелъ докторъ, изслѣдовалъ больного, перевязалъ ему разбитую голову, написалъ какой-то рецептъ и приказалъ не трогать больного съ мѣста.
Когда докторъ вышелъ, Шмерлъ, держа шапку въ рукахъ, выбѣжалъ за нимъ и спросилъ дрожащимъ, заискивающимъ голосомъ:
-- Ну, что, г. докторъ?
-- Плохо...-- отвѣтилъ нахмурившись докторъ.-- Очень плохо... Вечеромъ я приду, посмотрю, можетъ быть, ему можно будетъ сдѣлать операцію...
-- Что у него, г. докторъ?
-- Проломъ черепа...
Шмерлъ вернулся въ кабакъ разстроенный -- и, подойдя къ Боруху, проговорилъ полушепотомъ, невольно подражая интонаціи доктора.
-- Плохо, очень плохо, Борухъ.
-- А что? что сказалъ докторъ?-- спросили поспѣшно Борухъ и кабатчица.
-- Онъ сказалъ... (Шмерлъ глубоко вздохнулъ). Онъ сказалъ, что черепъ проломанъ.
-- Черепъ проломанъ!! ай-ай-ай!!-- воскликнулъ въ ужасѣ Борухъ.
-- А-ай, слушайте вы, что докторъ говоритъ!-- начала успокаивать ихъ кабатчица.-- Докторъ не Богъ. Онъ можетъ и ошибиться... И кромѣ того, нельзя отчаиваться. Богъ милостивъ -- и, пока хоть одна жилка бьется, надо надѣяться и дѣйствовать... Гдѣ рецептъ? На-те, бѣгите въ аптеку!
И она подала рецептъ Боруху. Тотъ поспѣшно вышелъ.
Въ домъ вошелъ человѣкъ лѣтъ 40, стройный, плотный, съ выхоленнымъ лицомъ, черной подстриженной бородкой и холоднымъ взглядомъ. Это былъ хозяинъ строившагося дома, богачъ Давидъ Беркинъ. Онъ вошелъ поспѣшно, окинулъ комнату быстрымъ взглядомъ, подошелъ къ Шмерлю и проговорилъ сурово, съ сдержаннымъ волненіемъ:
-- Какъ это случилось?
При видѣ хозяина Шмерлъ растерялся и на его лицѣ появилось плаксивое и въ то же время льстивое выраженіе.
-- А-ай, ребъ Давидъ,-- заговорилъ онъ разслабленно плаксивымъ голосомъ,-- а-ай, какое несчастье случилось, какое ужа-асное...
-- Не хнычь, а отвѣчай толкомъ, о чемъ тебя спрашиваютъ: какъ это случилось?-- перебилъ его Беркинъ.
-- Какъ случилось?..-- заговорилъ уже поспѣшно Шмерлъ.-- Лейзеръ-разбойникъ во всемъ виноватъ!.. Мы всѣ могли быть похороненными. Чудомъ, прямо чудомъ спаслись!.. Вчера ночью Лейзеръ привезъ и выложилъ у самаго края канавы четыре клѣтки кирпича.
-- Лейзеръ! А ты гдѣ былъ? Гдѣ были твои глаза? Лейзеръ!-- прикрикнулъ на него Беркинъ.
-- "Гдѣ были мои глаза".. Откуда я зналъ?.. Онъ привезъ кирпичъ, когда мы ужъ ушли съ работы... Сегодня, когда я увидѣлъ, я началъ кричать, но...-- началъ оправдываться Шмерлъ.
Беркинъ съ нетерпѣніемъ пожалъ плечами и, оглянувшись, спросилъ:
-- А гдѣ онъ? Увезли въ больницу?
-- Нѣтъ онъ въ сосѣдней комнатѣ. Докторъ не велѣлъ его трогать съ мѣста...
-- Былъ докторъ! Что онъ сказалъ?
Шмерлъ глубоко вздохнулъ:
-- Онъ сказалъ... что черепъ сломанъ!
-- Гдѣ онъ лежитъ?
И Беркинъ направился за Шмерелемъ въ комнату, гдѣ лежалъ Мойша.
Мойша лежалъ неподвижно, съ закрытыми глазами и прерывисто дышалъ. Возлѣ него сидѣла кабатчица и прикладывала ему къ головѣ компрессы.
Беркинъ остановился у дверей и съ минуту внимательно глядѣлъ на больного.
Онъ видѣлъ Мойшу въ первый разъ. Передъ нимъ былъ маленькій, худенькій человѣчекъ съ измученнымъ лицомъ, истощеннымъ трудомъ и заботами. Но этотъ человѣчекъ жилъ, хотѣлъ жить, и даже мечталъ о счастьѣ. Тридцать два года прожилъ онъ на свѣтѣ -- и вся эта жизнь была непрерывной цѣпью лишеній, нужды и горя, медленной смертью. Медленно умиралъ человѣчекъ отъ голода и лишеній, отъ непосильнаго труда и борьбы. И вотъ упала клѣтка кирпича и ускорила конецъ, сразу закончила медленное дѣло нищенски-трудовой жизни.
Беркинъ не отличался особенною чувствительностью. Свое сто-тысячное состояніе онъ, правда, заработалъ "честнымъ трудомъ": онъ никого не убилъ, никого не ограбилъ, какъ грабятъ разбойники на большой дорогѣ, не совершилъ ни одного уголовнаго преступленія.
Тѣмъ не менѣе, много и много рублей изъ его состоянія было пропитано слезами и кровавымъ потомъ голодныхъ и несчастныхъ бѣдняковъ. Онъ былъ человѣкъ умный и свободомыслящій. Людей онъ мало боялся, Бога -- еще меньше.
Но теперь, увидя передъ собою этого маленькаго худенькаго человѣчка, который передъ его глазами такъ покорно и робко умиралъ,-- онъ почувствовалъ какое-то смущеніе. Въ глубинѣ его души что-то дрогнуло и изъ груди вырвался подавленный вздохъ.
-- Есть у него... кто-нибудь?-- спросилъ онъ полушепотомъ Шмерля.
-- Какъ же! жена и трое дѣтей!
Беркинъ печально покачалъ головой, вздохнулъ, затѣмъ досталъ изъ кармана бумажникъ, вынулъ оттуда пяти-рублевую бумажку и подалъ Шмерлу.
-- На... пока... Вѣроятно, понадобится. Лѣкарства, докторъ... Вообще, что понадобится...
-- Пусть вамъ Господь поможетъ! Вы не оставите!-- проговорилъ патетически Шмерлъ.
Они вышли въ комнату, изъ которой пришли.
-- Скажи: изъ полиціи былъ кто-нибудь?-- спросилъ, помолчавъ, Беркинъ.
-- Еще никого не было.
-- Гм... слѣдовало бы заявить... Впрочемъ, я это самъ сдѣлаю... Позже зайдешь ко мнѣ, я скажу тебѣ, что надо сказать, если придутъ изъ полиціи спрашивать...
Онъ направился къ дверямъ, но на порогѣ остановился.
-- Да! Не забудь сейчасъ же послать человѣкъ 10, чтобы сегодня еще очистить канаву, сдѣлать все какъ было.
И онъ поспѣшно вышелъ.
Кабатчица, вышедшая провожать Беркина, и слышавшая его послѣднія слова, проговорила съ глубокимъ возмущеніемъ.
-- А? что скажете! какъ вамъ нравится этотъ еврей? Тутъ умираетъ человѣкъ, убитый на его работѣ, а онъ думаетъ о канавѣ!.. Можно съ ума сойти!
-- Чтобъ его самого засыпало, злодѣя, разбойника!-- воскликнулъ съ негодованіемъ Шмерлъ.-- Ни одна собака не пожалѣетъ. Еврей! тоже еврей! Хуже звѣря!
-----
Борухъ бѣжалъ въ аптеку. Вдругъ онъ увидѣлъ издали идущую ему навстрѣчу Сору. Она несла мужу обѣдъ -- и еще не подозрѣвала о несчастій, которое ее постигло. Она шла медленно съ опущенной головой и задумавшись. Въ десятый разъ провѣряла она копѣйку за копѣйкой свой долгъ лавочницѣ: ей казалось, что та два раза записала за нею одну и ту же мѣрку картофеля.
Когда Борухъ увидѣлъ Сору, онъ обмеръ, и первой его мыслью было свернуть на другую улицу. Его ужаснула эта встрѣча и перспектива быть "дурнымъ вѣстникомъ". Пусть она лучше сама подойдетъ къ мѣсту несчастья и отъ другихъ узнаетъ... Но въ эту самую минуту Сора подняла голову...
Увидѣвъ знакомаго Боруха, она слабо улыбнулась и издали поклонилась ему.
-- Доброе утро, ребъ Борухъ,-- проговорила она привѣтливо, поровнявшись съ нимъ.-- Идете уже обѣдать? А я только несу обѣдъ моему Мойшѣ.
Борухъ стоялъ неподвижно и растерянно глядѣлъ на худенькую бѣдную женщину, на маленькій жалкій горшекъ, который она держала въ рукѣ -- и передъ его глазами носилась окровавленная голова умирающаго Мойши.
-- А-ай, Cope! Cope!!-- вырвалось у него нечаянно.
-- Что съ вами, ребъ Борухъ?-- воскликнула въ испугѣ Сора.
Борухъ ничего не могъ ей отвѣтить, но лицо его было такъ блѣдно и растерянно, въ глазахъ свѣтилось столько глубокаго страданья, что Сора почуяла большое несчастье.
-- Боже мой!-- воскликнула она, схвативъ Боруха за руку.-- Несчастье случилось?!
-- Cope, Cope... большое, большое несчастье...-- простоналъ ей въ отвѣтъ Борухъ.
-- Ай?! Мойша!? Гвалдъ!.. Съ нимъ случилось несчастье?! Говорите!!
Борухъ молча кивнулъ головой я развелъ руками, не находя словъ...
-- Гвалдъ!!-- кричала уже рыдающимъ голосомъ на всю улицу Сора.-- Что случилось? Переѣхали? Свалился? Убился?
-- Убился...-- повторилъ за нею почти беззвучно Борухъ.
У Соры потемнѣло въ глазахъ. Она сразу обезсилѣла, руки безпомощно опустились, узелокъ выпалъ и горшочекъ съ обѣдомъ безъ шума разбился.
-- А-ай, я погибла...-- проговорила она какимъ-то зловѣщимъ шепотомъ.
И какъ-то сразу придя въ себя, она съ крикомъ и рыданьемъ бросилась бѣжать къ мѣсту работы.
Борухъ хотѣлъ было побѣжать за нею, хотѣлъ ей что-то крикнуть, но продолжалъ стоять, какъ ошеломленный, на одномъ мѣстѣ. Когда онъ пришелъ въ себя, онъ сердито выругалъ себя "дикимъ человѣкомъ" и бросился бѣжать въ аптеку.
У мѣста, гдѣ произошелъ обвалъ, все еще толпились люди. Сора, подбѣжавъ, начала расталкивать толпу прорываясь къ канавѣ.
-- Ай! гдѣ онъ? гдѣ онъ? мой мужъ? мой кормилецъ?
Не найдя Мойши въ канавѣ, она подумала, что его еще не отрыли и хотѣла броситься въ канаву, но ее удержали. Какой-то старикъ взялъ ее за руку и проговорилъ не громко и участливо:
-- Тише, женщина. Будь человѣкомъ. Твой мужъ живъ и, Богъ дастъ, будетъ здоровъ. Его отнесли въ сосѣдній домъ.
И, не выпуская ея руки, онъ повелъ ее къ кабаку. Едва Сора почувствовала, что ее ведутъ, какъ она сразу потеряла всю энергію и, какъ бѣдный ребенокъ, жалко заплакала. Но, войдя въ комнату, гдѣ лежалъ Мойша, увидя его окровавленное лицо, перевязанную голову, его неподвижную позу, услышавъ его тяжелое прерывистое дыханіе,-- она выдернула руки и бросилась къ дивану, на которомъ лежалъ Мойша.
-- О! мой мужъ! мой кормилецъ! моя жизнь!
-- Тише, тише, Сора!-- началъ успокаивать ее Шмерлъ.-- Онъ будетъ здоровъ.
Сора оглянулась, какъ безумная, и закричала:
-- Гвалдъ! Чего-жъ вы всѣ стоите? Отчего ничего не дѣлаете? Отчего не спасаете его? Его маленькимъ дѣтямъ еще нуженъ отецъ!
-- Cope, Cope! Дѣлаютъ! Дѣлаютъ, что можно!-- отвѣчалъ Шмерлъ.-- Былъ докторъ. Борухъ побѣжалъ въ аптеку. Берчикъ побѣжалъ въ синагогу собрать 10 человѣкъ, чтобы читали Псалмы. Дѣлаютъ! Спасаютъ, не сидятъ сложа руки!
Сора въ это время стояла надъ Мойшей и говорила съ плачемъ и нѣжной мольбой:
-- Мойша! Гордость моя! вымолви слово, открой глаза, скажи, что тебѣ болитъ!
Мойша съ трудомъ раскрылъ глаза, устремилъ на Сору мутный полусознательный взглядъ и проговорилъ чуть слышно:
-- Мнѣ... тяжело...
-- Что тебѣ болитъ?
-- Ни... ничего не болитъ... не плачь... Грѣхъ... Приведи дѣтей.
Пришли Шмуэль, отецъ Соры, и Малка, мать Мойши, пришло еще нѣсколько родныхъ и знакомыхъ. Опять послышались вопли, затѣмъ подавленныя рыданья и затѣмъ, придя въ себя, всѣ, кромѣ Соры и Малки вышли въ другую комнату. Мать и жена Мойши остались возлѣ него, и мѣняли ему компрессы. Сора сидѣла у дивана. Старуха-мать ходила все время по комнатѣ и тянула одну ноту безконечнаго стона.
Начало темнѣть.
Мойша опять раскрылъ глаза, сталъ тревожно что-то искать и проговорилъ хрипло и отрывисто быстро.
-- Дѣтей!.. дѣтей приведите.
-- Соринка! Сходи домой, приведи дѣтей,-- сказала ей Малка.-- Маленькую ты цѣлый день не кормила. Она тамъ вѣрно плакала...
-- Ей есть о чемъ плакать...-- проговорила Сора и сама расплакалась.