Весело, съ грохотомъ покатились дроги Шпетнаго и дрожки Лещука по широкой, пустынной деревенской улицѣ, на которую съ обѣихъ сторонъ уныло глядѣли своими тусклыми оконцами крестьянскія мазанки. Одинътолько восьмноконный домъ мѣстнаго кулака Харитона Канаткина весело встрѣтилъ путниковъ.
На улицѣ царила глубокая, мертвая тишина, не видно было ни души, не слышно было ни звука. Что-то страшное, подавляющее было въ этой тишинѣ. Сразу чувствовалось, что это не обычная тишина страднаго дня, когда никого въ деревнѣ не остается. Чувствовалось, что здѣсь жизнь ушла только съ улицы, спряталась, затаилась и что подъ этимъ покровомъ наружнаго спокойствія, въ глубинѣ деревни, въ каждомъ домѣ царитъ лихорадочное волненіе и мучительная тревога. Почти изъ каждаго оконца за путниками слѣдили то тревожные, испуганные, то тоскливые или полные ненависти взоры.
-- Куда же заѣхать?-- спросилъ вдругъ Шпетный, остановивъ лошадь.
-- Да некуда больше, какъ къ старостѣ... Да чортъ его знаетъ, гдѣ онъ живетъ!.. Ишь, идолы проклятые, какъ тараканы всѣ попрятались, живой души не видать. Спросить даже некого!.. Ну-у, на-аро-одъ!-- проговорилъ сердито урядникъ, оглядывая улицу. Хотя онъ былъ и не въ своемъ участкѣ, онъ себя все-таки чувствовалъ теперь уже начальствомъ, и въ немъ произошла замѣтная перемѣна: голова поднялась, лобъ заботливо наморщился, а въ глазахъ появилась начальническая искорка.
На одномъ дворѣ показалась фигура мужика, который осторожно, изъ-за плетня, съ любопытствомъ слѣдилъ за пріѣхавшими. Увидѣвъ, что его замѣтили, онъ поспѣшно повернулся и хотѣлъ юркнуть въ дверь. Но урядникъ строго закричалъ ему:
-- Э-эй! сюда ступай! живо!
Крестьянинъ неохотно снялъ шапку и медленно подошелъ къ дрогамъ.
-- Что это, деревня у васъ вся околѣла, что живой души не видать?-- закричалъ строго урядникъ.-- Гдѣ народъ? Не знаютъ развѣ, что продажа сегодня?
-- А кто-о ихъ знаетъ... отвѣтилъ какъ-то лѣниво крестьянинъ.-- Ма-буть, не знаютъ... Время рабочее. Въ степь, должно, ушли...
-- А становой здѣсь?
-- Не видалъ. Должно, еще не пріѣхалъ...
-- А пріѣхали какіе-нибудь купцы?-- спросилъ Лещукъ.
Крестьянинъ поднялъ на него безучастный взглядъ и не сразу отвѣтилъ:
-- А кто ихъ знаетъ...
-- Да что ты, съ неба свалился, что ничего не знаешь?!-- накинулся на него урядникъ.-- Гдѣ живетъ староста? Веди!
-- Къ старостѣ прикажете? спросилъ покорно крестьянинъ.
-- Къ старостѣ. А сотскіе гдѣ здѣшніе, что ихъ не видать, а? Тоже на работу пошли?
Крестьянинъ ничего не отвѣтилъ.
-- Да ты не слышишь, что тебя спрашиваютъ? Оглохъ, что-ль?!
-- Да... да я-то... сотскій...-- произнесъ нехотя крестьянинъ.
-- Ты?!.. вспылилъ урядникъ.-- А-ахъ ты, каналья. Такъ это ты, значитъ, такъ-то службу исполняешь: отъ начальства по задворкамъ прячешься? Ну, постой, посидишь ты у меня въ холодной!.. Народъ!-- обратился онъ къ своимъ спутникамъ:-- сотскій, а прячется за угломъ, дурачкомъ прикидывается...
-- Ну, ну, полно барабанить!-- перебилъ его сурово Шпетный.-- Пусть ведетъ.
Урядникъ осѣкся и замолчалъ, только съ угрозой мотнулъ головой мужику, который медленно, съ опущенной головой зашагалъ впередъ къ дому старосты.
Шпетный безпокоился не напрасно: купцовъ въ самомъ дѣлѣ наѣхало не мало. Небольшой дворъ старосты былъ полонъ дрогами и дрожками, а изъ дома разносился громкій говоръ, особенно рѣзко отдававшійся среди мертвой тишины деревенской улицы.
Едва только новые купцы съ урядникомъ въѣхали во дворъ, какъ въ небольшомъ оконцѣ старостина дома показались двѣ улыбающіяся, возбужденныя физіономіи. Одна широкая, плоская, масляная, съ расплывшимися чертами и громаднымъ ртомъ, который, при малѣйшей улыбкѣ, открывалъ два ряда большихъ, крѣпкихъ, лошадиныхъ зубовъ. Всклокоченные волосы и лохматая борода гармонировали съ расплывшимися чертами и придавали физіономіи еще больше выраженіе грубости и чувственности. Другая физіономія, съ отпечаткомъ еврейской національности, была, напротивъ, рѣпообразная, съ живыми глазками и длиннымъ носомъ, какъ бы вдавленнымъ между пухлыми щеками.
Оконце было поспѣшно поднято, и по двору разнесся громкій хохотъ.
-- Я-Ягоръ Романычъ! Лука Кузьмичъ! Назаръ Иванычъ!-- орали радостно купцы.-- Милости просимъ! Наше поштенье!
-- Здорово, кумъ Бугай! Здрастуй. Липкинъ!-- отвѣтилъ веселымъ привѣтствіемъ Лещукъ.
Обладатель лошадиныхъ зубовъ, къ которому относилось не звучное, но привычное уже ему прозвище "Бугай", отскочилъ отъ окна и тотчасъ же вернулся съ бутылкой и рюмкой.
-- Оце бачивъ?-- воскликнулъ онъ съ восторгомъ, показывая трофеи.
Урядникъ, оставивъ своихъ попутчиковъ распрягать лошадей, вошелъ въ домъ. Въ небольшой, низкой комнатѣ, съ двумя оконцами, съ лавками вдоль стѣнъ и широкими полатяхми, сидѣло пять купцовъ. Кромѣ высокаго, широкоплечаго Бугая и юркаго тщедушнаго Липкина, за столомъ совершенно отдѣльно сидѣли три солидныхъ купца, все лавочники и кабатчики сосѣднихъ деревень. Михаилъ Михайловичъ Грудковъ, высокій, тучный, съ одутловатымъ лицомъ и заплывшими глазами, сидѣлъ навалившись на столъ, и внимательно слушалъ дѣловой разсказъ своего сосѣда, Давида Лазаревича Шарфмана, еврея лѣтъ 40, невысокаго, плотнаго, съ правильными, почти красивыми чертами лица и холоднымъ, серьезнымъ взглядомъ. Третій -- Савва Гавриловичъ Тимченко -- былъ невысокій, худощавый человѣчекъ съ рысьими глазками и нервно передергивающейся физіономіей.
Кромѣ купцовъ въ комнатѣ былъ еще одинъ человѣкъ: дряхлый старикъ въ бѣлой рубахѣ и бѣлыхъ портахъ. Онъ лежалъ на голыхъ полатяхъ съ полушубкомъ подъ головой, вытянувъ сухія босыя ноги къ печкѣ. Его высохшее, землистаго цвѣта лицо было обрамлено цѣлой копной сѣдыхъ волосъ. Длинная сѣдая борода покрывала заросшую волосами грудь. Старикъ все время лежалъ неподвижно, съ устремленнымъ въ одну точку не то безучастнымъ, не то безмѣрно терпѣливымъ взоромъ. Кромѣ этого старика, отца старосты, изъ членовъ семьи въ домѣ никого не было. Даже люлька была снята и лежала подъ полатями, а ребенка мать унесла къ сосѣду. Все это было сдѣлано по приказу предупредительнаго старосты.
-- Миръ честной компаніи!-- привѣтствовалъ почтительно урядникъ купцовъ.
-- Здрастуй, здрастуй!-- отвѣтилъ ему съ снисходительнымъ покровительствомъ Грудковъ.-- Кто съ тобой? Назаръ и Лещукъ?
-- Такъ точно, Михаилъ Михайловичъ... А становой еще не пріѣзжалъ?
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- успокоили его купцы.
-- Лука Кузьмичъ! съ дороги рюмочку? а?-- спросилъ его, сладко прищурившись, Липкинъ.
-- Что ты его спрашиваешь?-- воскликнулъ съ поддѣльной грубостью Бугай, отстраняя сильной рукой Липкина.-- Хворый онъ, что ли? Спра-ашиваетъ!
Наливъ большую рюмку, онъ ее поднесъ уряднику; но едва тотъ протянулъ за нею руку, какъ Бугай быстро опрокинулъ ее себѣ въ ротъ и моментально сталъ наливать другую. Всѣ разсмѣялись.
-- Ну!.. и... ахъ!.. И всегда!.. Ну, постой!..-- бормоталъ, глупо улыбаясь, урядникъ, пока Бугай не сунулъ ему въ руку полную рюмку.
-- Закуси!-- крикнулъ ему Липкинъ.
-- Чѣмъ?-- отвѣтилъ урядникъ, ища глазами закуски.
-- Чѣмъ? чѣмъ?-- передразнилъ его грубо Бугай.-- Другой рюмкой: порядка не знаешь!
-- Ну-ну!...-- согласился охотно урядникъ.-- Да дайте хоть хлѣба закусить!-- попросилъ онъ послѣ второй рюмки.
-- Закусить?-- спросилъ его серьезно Лещукъ.-- Сейчасъ дамъ.-- И взявъ урядника за плечи, подтолкнулъ его къ окну и указалъ на шедшую по улицѣ крестьянку:
-- Вонъ, во-онъ закуска! Видишь? Бѣги закуси и мнѣ принеси!
-- И-ишь, чортъ!-- разсмѣялся съ удовольствіемъ урядникъ.
Въ хату вошелъ Шпетный, ткнулъ каждому свою толстую руку съ короткими пальцами и сталъ оглядываться хмуро, исподлобья.
-- Что, Назаръ, такъ поздно?-- спросилъ его благодушно Грудковъ.
-- Аль что опоздалъ?
-- Какъ не опоздалъ! Видишь, люди ужъ до третьей бутылки добираются...
-- Лю-юди!-- протянулъ презрительно Шпетный и отошелъ въ сторону.
-- Господи! Царь небесный!-- заоралъ вдругъ Бугай.-- Купцы родные! не дайте душѣ пропадать, признайтесь, у кого закуска есть!
-- Ну ну, чортъ лысый, отъ тебя не отвяжешься!-- отвѣтилъ добродушно Грудковъ.-- Иди ужъ, иди! Возьми тамъ у меня на возку узелокъ. Неси все въ хату, неси!..
-- Э-ге-ге!-- заряжалъ радостно Бугай и выбѣжалъ на дворъ вмѣстѣ съ Липкинымъ.
Когда на столѣ появилась закуска и свѣжая водка, солидные купцы тоже присѣли. Большая рюмка безпрестанно стала переходить изъ руки въ руку. Комната наполнилась говоромъ, смѣхомъ, шутками и аппетитнымъ чавканьемъ.
-- О-охъ!-- раздался вдругъ среди этого гвалта тяжелый, протяжный, глубокій вздохъ. Вздохнулъ старикъ, продолжавшій лежать неподвижно на полатяхъ. Взглядъ его потухшихъ, впалыхъ очей теперь свѣтился мучительной тоской. Что-то безотрадно-тяжелое и въ то же время безконечно-покорное выражалось и въ этомъ взглядѣ и въ этомъ безпомощно-уныломъ вздохѣ!
Даже купцы на секунду пріумолкли.
-- Эге! старикъ выпить хочетъ!-- воскликнулъ Бугай.-- Егоръ! налей-ка ему!
-- Дѣдка, на-ко, выпей!-- крикнулъ ему Лещукъ поднося рюмку.
-- От...стань!..-- простоналъ, хрипло съ усиліемъ старикъ и медленно, съ трудомъ повернулъ голову къ стѣнѣ.