I.
Пьяная ватага шумно и весело вывалила изъ кабака и разсыпалась по переулку, шлепая по жидкой грязи.
Въ кабакѣ остались, кромѣ кабатчицъ, двѣ изъ постоянныхъ кліентокъ "Омута", нищія Аксинья и Глашка. Первая -- здоровая женщина лѣтъ 40, одѣтая въ лохмотья, растрепанная, съ подбитымъ глазомъ, сидѣла на полу и въ пьяномъ возбужденіи выкрикивала безсвязныя слова и фразы. Глашка, дѣвушка лѣтъ 25-и, худая, нервная, съ замѣтной впадиной въ верхней части носа и лихорадочно блестящими глазами была, противъ обыкновенія, совершенно трезва и усердно скребла полъ желѣзнымъ заступомъ, снимая цѣлыя пласты грязи.
За стойкой, на полу, сидѣла на корточкахъ Малка и разставляла подъ прилавкамъ порожнія бутылки, которыя ей подавала ея внучка Ханка.
Изъ внутреннихъ комнатъ, носившихъ названіе "чистой половины", вышелъ кабатчикъ, сынъ Малки и отецъ Ханки, сутуловатый еврей съ всклокоченной рыжеватой бородкой. Окинувъ кабакъ злымъ, безпокойнымъ взглядомъ своихъ сѣрыхъ глазъ, онъ зашелъ за стойку и принялся считать находившуюся въ столикѣ выручку.
-- Лейба,-- обратилась къ нему Малка, съ трудомъ приподымаясь съ пола.-- Ты посидѣлъ бы часокъ за стойкой. Ханкѣ надо идти въ "подвалъ" {Водочный складъ.} за водкой, а я прилегла бы отдохнуть.
-- Мнѣ некогда,-- отвѣтилъ холодно и отрывисто Лейба.-- Только у меня и дѣла, что за стойкой сидѣть.. Успѣетъ Ханка пойти въ "подвалъ" вечеромъ -- добавилъ онъ, надѣвая пальто.
Считаясь хозяиномъ кабака, Лейба рѣдко сидѣлъ дома: у него свои дѣла, дѣла серьезныя, крупныя, и онъ относится къ кабаку съ нѣкоторымъ презрѣніемъ, какъ къ "грошевому дѣлу", которое приличествуетъ только женщинамъ.
-- Примите полотенце -- украдутъ!-- бросилъ онъ мимоходомъ и поспѣшно вышелъ.
Глашка соскребла грязь, съ пола, смела въ кучу и вынесла на дворъ. Получивъ за труды папиросу, она закурила и сѣла на скамейку, серьезная и довольная, съ видомъ человѣка, добросовѣстно исполнившаго возложенную на него обязанность. Затѣмъ Ханка поручила ей другую, еще болѣе важную миссію: отнести порожній боченокъ въ "подвалъ". Молча и серьезно, но и съ большимъ внутреннимъ удовлетвореніемъ, взяла Глашка боченокъ. Она была польщена оказываемымъ ей довѣріемъ и, кромѣ того, знала, что въ "подвалѣ" получитъ рюмку, да и Ханка дастъ рюмку за труды.
Въ кабакъ вошелъ высокій, худой еврей лѣтъ 30-и, флегматично оглянулся, подошелъ къ стойкѣ, и, положивъ на столъ пятачекъ, молча указалъ подбородкомъ на боченокъ. Значеніе этого жеста было вполнѣ понятно Ханкѣ. Она налила и подала рюмку.
-- Утромъ вы не доплатили двухъ копѣекъ, ребъ Михель,-- напомнила ему Ханка.
Михель холодно взглянулъ на нее.
-- Успѣешь,-- процѣдилъ онъ сквозь зубы, сплюнулъ въ сторону, взялъ дрожащей рукой рюмку и залпомъ выпилъ.
Не успѣлъ онъ поставить обратно на столъ рюмку, какъ въ кабакъ торопливо вошла его жена, низенькая, худая женщина съ острымъ носомъ и злыми, "колючими" глазками. Она остановилась передъ мужемъ и заговорила съ ехидной ироніей:
-- Рюмочку? Въ глоточкѣ пересохло? промочить ее? Которая это сегодня рюмочка? а?
-- Пят-над-цатая...-- отвѣтилъ Михель съ невозмутимымъ спокойствіемъ.
-- У-у, собака, собака! Хоть людей стыдился бы "пятнадцатая"!..
Михель взглянулъ на жену съ насмѣшливымъ презрѣніемъ, и залился негромкимъ, монотоннымъ смѣшкомъ.
Малка и Ханка разговаривали о своихъ дѣлахъ и дѣлали видъ, что не замѣчаютъ сцены между супругами; но зоркій глазъ жены Михеля уловилъ мелькнувшую на губахъ Ханки улыбку.
-- О-о, пьяница, пьяница!-- воскликнула она съ отчаяньемъ.-- Вѣдь посторонніе люди надъ тобою смѣются въ глаза смѣются!
-- Это они надъ тобою смѣются,-- отвѣтилъ ей по прежнему невозмутимо Михель. Затѣмъ онъ спокойно сѣлъ, досталъ изъ кармана портъ-сигаръ, взялъ папиросу, постучалъ мундштукомъ по ногтю и закурилъ.
-- Чего жъ ты сѣлъ? не пора ли еще идти обѣдать?-- спросила жена сдержанно.
-- Я сытъ ужъ тѣмъ, что тебя вижу,-- отвѣтилъ ей Михель.
-- Тьфу! Будь ты проклятъ, пьяница, выкрестъ, развратная свинья!-- воскликнула внѣ себѣ отъ гнѣва жена Михеля и выбѣжала изъ кабака, хлопнувъ дверью.
Бабушка и внучка молча, но выразительно переглянулись.
Михель спокойно докурилъ папиросу и снова подошелъ къ стойкѣ.
-- Гра-фи-ни!-- проговорилъ онъ презрительно, обращаясь къ Ханкѣ, и положивъ на столъ пятачекъ, повторилъ свой жестъ.
Выпивъ вторую рюмку, онъ не спѣша вышелъ.
Едва онъ вышелъ, какъ Аксинья, ударивъ ладонью объ полъ, разразилась пьянымъ хохотомъ.
-- О-ой! Малечка! о-ой, Ханечка! О-ой, умру отъ смѣха!-- выкрикивала она въ восторгѣ.-- Какъ жена-то его!.. Какъ онъ-то ее!.. Ха-ха-ха!
-- Аксинья, миленькая, родненькая!-- воскрикнула съ искренней мольбой Ханка,-- сдѣлай ты божескую милость: уйди хоть на полчасика! Подумай: вѣдь съ самаго ранняго утра сидишь ты и все говоришь, говоришь, говоришь! Вѣдь одурѣть можно!.. Дай хоть полчаса передохнуть!-- добавила она съ раздраженіемъ.
-- Ну-ну, Ханечка! ну, уйду, уйду!-- отвѣтила весело Аксинья и, собравъ свои торбочки, валявшіяся возлѣ нея, она съ трудомъ поднялась съ пола.-- Пойду-у, Ханечка! Пойду поспать въ хлѣвокъ къ нашей коро-овушкѣ родной!-- добавила она съ восторгомъ.
-- Иди, куда хочешь -- только уйди!
Когда Аксинья вышла, Ханка, вспомнивъ про Михеля, проговорила, обращаясь къ Малкѣ:
-- А онъ не на много совралъ, когда сказалъ женѣ, что пьетъ пятнадцатую рюмку. Сколько рюмокъ онъ у васъ выпилъ сегодня?
-- Двѣ,-- отвѣтила старуха.
-- А утромъ три у меня, и теперь двѣ -- семь, значить. До ночи еще дотянетъ до пятнадцати...
-- Фэ! терпѣть не могу еврея пьяницу!-- воскликнула съ отвращеніемъ старуха.
II.
Въ кабакъ зашла, прихрамывая, нищенски одѣтая пожилая женщина, держа подъ мышкою плотно набитую торбу. Окинувъ кабакъ зоркимъ, подозрительнымъ взглядомъ и убѣдившись, что никого, кромѣ кабатчицъ, нѣтъ, она подошла къ стойкѣ и остановилась молча, какъ бы чего-то выжидая.
-- Что?..-- спросила ее Ханка, пытливо взглянувъ на нее.
-- Никого нѣтъ?-- спросила шепотомъ и скороговоркой нищая и оглянулась.
-- Никого...-- отвѣтила ей въ тонъ Ханка и тоже оглянулась.
Нищая показала Ханкѣ свою набитую торбу.
-- Купишь?..
-- Что тамъ?
-- Ходи -- посмотришь...
И нищая направилась къ кухнѣ.
Малка зорко, хотя съ наружнымъ равнодушіемъ, слѣдившая за нищей, проговорила по-еврейски Ханкѣ.
-- Стереги ее... это огонь...
-- Знаю,-- отвѣтила Ханка и ушла за нищей въ кухню. Зашла туда и старуха.
Привычной рукой развязала нищая туго набитую торбу и вытряхнула оттуда около десяти штукъ тонкаго бѣлья, еще мокраго отъ стирки. Потомъ она отошла къ печи и стала нетерпѣливо и увѣренно ждать экспертизы.
Ханка и Малка внимательно разсматривали бѣлье, пробовали рвать, смотрѣли на свѣтъ.
-- Голландское.... прошептала по-еврейски, слегка дрожащимъ голосомъ старуха.
-- И совершенно новое...-- отвѣтила ей въ тонъ Ханка.
-- Смотри сколько хочешь -- бѣлье первый сортъ!-- отозвалась спокойно нищая.
-- Сколько же дать тебѣ за эти транты?-- спросила пренебрежительно и съ нѣкоторымъ раздраженіемъ старуха.
-- Транты! А у тебя въ ящикѣ лучшее бѣлье?-- возмутилась нищая.
-- Ну, хорошо ужъ, хорошо! Говори скорѣе: сколько?-- перебила ее нетерпѣливо старуха.
-- Дай два рубля!-- проговорила съ нѣкоторой мольбой нищая.-- Ей-богу, бѣлье десять рублей стоитъ!
-- Два рубля?!-- воскликнула съ глубокимъ возмущеніемъ, почти въ ужасѣ старуха.
И, схвативъ быстро бѣлье въ охабку, она начала совать его нищей.
-- На, свинья, твои транты, на! Иди къ черту, иди! Ишь! два рубля! одурѣла!
-- Да стой, говори, сколько дашь?-- отвѣтила оторопѣвъ нищая, отталкивая отъ себя бѣлье.
-- 30 копѣекъ!-- отозвалась рѣшительно Ханка.-- Больше ни гроша не дамъ! И то много!.. Еще потомъ попадешься съ этимъ добромъ.... добавила она, подозрительно оглядываясь.
-- Не-не!.. за это не бось, не безпокойсь!..-- забормотала шепотомъ нищая и прибавила съ мольбой:-- дай хоть 50 копѣекъ!
-- Перестань морочить голову!-- прикрикнула на нее Ханка.-- Скажи спасибо, что 30 копѣекъ даю... Еще кто-нибудь зайдетъ въ хату! Скорѣй! И она оглянулась на входную дверь.
-- Ну, бери, Богъ съ тобой!-- рѣшила поспѣшно нищая.
-- Покупательница!-- отозвалась по-еврейски съ упрекомъ старуха.-- Чего ты спѣшила? Она бы и за 20 отдала...
-- Ну, ладно, ладно! Вѣдь вы никогда не довольны,-- перебила ее съ раздраженіемъ Ханка.
-- Просто, бросать деньги на вѣтеръ...-- пробормотала старуха.
Ханка, забравъ бѣлье, унесла его въ "чистую половину", а Малка, обратившись къ нищей, проговорила тономъ упрека:
-- Пропей хоть здѣсь эти 30 коп., не уноси въ другой кабакъ.
-- Да я ѣсть хочу,-- отозвалась нищая.
-- Ѣсть?-- обрадовалась почему-то Малка.-- А у меня теперь рыба -- что въ ротъ, то: спасибо! Смакъ одинъ! Возьми два кавалка (куска), я тебѣ ихъ уксусомъ полью. Возьми булку...
-- Ну, дай... И полкварту еще -- будетъ какъ разъ 30 копѣекъ...
Получивъ водку и рыбу, нищая усѣлась у стола и принялась съ жадностью ѣсть.
III.
За дверьми раздался пронзительный крикъ,-- и вслѣдъ за этимъ въ кабакъ влетѣла Глашка, блѣдная, задыхающаяся и бросилась въ дальній уголъ. За нею ввалилась въ кабакъ ея мать, Акулина, красная, взбѣшенная и бросилась къ ней.
-- Не-е! ты, дочурочка, посто-ой! не-е!-- воскликнула она съ яростью, стараясь схватить Глашку.
-- Чего ты пристала, окаянная! Смола! Чего ты хочешь!-- выкрикивала съ плаксивымъ раздраженіемъ Глашка, бросаясь изъ одного угла въ другой.
-- Не-е, дочурочка миленькая, не уйдешь!-- повторяла задыхаясь Акулина.
Схвативъ Глашку за воротъ кофты, она быстро съ яростью потянула ее къ себѣ.
-- Восемь копѣекъ подай, шкурка барабанная! Слышишь? А то кофту мою принеси!
-- За что 8 копѣекъ?!-- кричала Глашка, стараясь вырваться.-- А ты моей юбки не продала, не пропила? Проклятая душа! Разыгралась твоя кровь окаянная, разыгралась? Мало еще выпила ты сегодня -- другому и опохмѣлиться не надо! Мурло ты окаянная, пусти-и!!
Акулина, разъяренная до послѣдней степени, отпустила воротъ Глашкиной кофты и всей пятерней своей большой жирной руки вцѣпилась Глашкѣ въ лице. Глашка взвизгнула и вцѣпилась Акулинѣ въ волосы. Нѣсколько минутъ мать и дочь терзали другъ друга съ яростью, съ остервененіемъ. У Акулины выступила на губахъ бѣлая пѣна, у Глашки все лице было окровавлено. На минуту онѣ отпустили другъ друга, какъ бы затѣмъ, чтобы передохнуть, и съ новой силой опять вцѣпились и принялись молча, съ сосредоточеннымъ ожесточеніемъ, рвать другъ на дружкѣ лохмотья.
-- А!.. матку-то какъ!.. Выгодовала дочурку!.. во!..-- выкрикивала задыхаясь Акулина.
Онѣ долго возились, падали, вставали и, наконецъ, выбившись изъ силъ, отпустили другъ друга и остались посреди кабака, истерзанныя, окровавленныя, задыхающіяся.
-- Шелудивка!.. дай хоть шесть копеекъ!-- проговорила спокойнѣе Акулина, убѣдившись, очевидно, что силой ей не отнять у дочери денегъ.
Посинѣвшее и окровавленное лице Глашки вдругъ исказилось негодованіемъ. Съ лихорадочной быстротой выхватила она изъ-за пазухи тряпку съ узелкомъ, поспѣшно, ногтями и зубами, развязала его, и со всего размаху бросила матери въ лице нѣсколько мѣдныхъ монетъ.
-- На, безсовѣстная тварь!-- воскликнула она съ глубокимъ негодованіемъ.-- На тебѣ всѣ 12 копеекъ! Подавись ты ими! Залей свои бѣльма проклятыя!.. Вѣдь ты вырвешь, чтобъ тебя вырвало, кровопивицу! Опохмѣлила ужъ ты меня сегодня! кровью опохмѣлила!
И она горько расплакалась.
Акулина, пораженная неожиданнымъ поступкомъ дочери, сперва какъ бы растерялась, но сейчасъ же оправилась и принялась собирать съ пола деньги.
Подойдя къ стойкѣ, за которой стояла Малка, она заговорила обиженнымъ тономъ:
-- А, Малечка, видишь, какую дочурочку я выгодовала? Своею кровью выкормила? а?.. Дай полкварту!-- прервала она сразу свои жалобы и подала Малкѣ деньги.
Получивъ водку, она медленно съ наслажденіемъ стала ее пить. Отпивъ съ половину, она поставила сосудъ на прилавокъ, перевела духъ, оглянулась и, послѣ минутнаго колебанія, проговорила спокойно, не глядя на Глашку:
-- На, шелудивка, допивай!
И отошла къ лежанкѣ.
Глашка, слѣдившая лихорадочнымъ взоромъ за всѣми движеніями матери, нисколько не была тронута ея великодушіемъ. Взглянувъ на нее съ ненавистью, она пробормотала: "Бѣльмы твои окаянныя", подошла къ стойкѣ, заглянула въ сосудъ и, убѣдившись, что тамъ еще осталась водка, взяла его и допила. Потомъ она получила у Малки папиросу, закурила и спокойно усѣлась на другомъ концѣ лавки, на которой сидѣла Акулина.
Черезъ нѣсколько минутъ въ кабакъ вошла со двора Аксинья, грязная, растрепанная, сонная.
Нищая, продавшая Малкѣ бѣлье, и не обратившая никакого вниманія на драку между Акулиной и Глашкой, окончила ѣсть, допила свою водку и собралась уходить. Взглянувъ на Аксинью, она спросила спокойно:
-- Гдѣ ты это увалялась такъ?
И не дожидаясь отвѣта вышла.
-- Въ хлѣву, у коровки родной спала,-- отвѣтила, сладко зѣвнувъ и вытирая сонные глаза, Аксинья.
-- Сотую!-- проговорила она лаконически, подойдя къ стойкѣ и подала деньги.
Выпивъ, она усѣлась на полу и принялась рыться въ своихъ торбочкахъ.
IV.
Дверь раскрылась отъ пинка ногой снаружи. Въ кабакъ вошелъ, согнувшись, съ небольшимъ мѣшкомъ, туго набитымъ желтымъ пескомъ на спинѣ, мужчина лѣтъ 40, въ старенькой, заплатанной и насквозь пропитанной пескомъ шинели, въ истоптанныхъ сапогахъ и, что не гармонировало съ остальнымъ костюмомъ, новомъ картузѣ, лишь слегка опорошенномъ пескомъ.
Подойдя къ одному изъ столиковъ, вошедшій сталъ къ нему спиной, опустилъ на него свою ношу, снялъ черезъ голову веревку, на которой мѣшекъ держался, и выпрямился.
На худомъ, желтомъ и болѣзненномъ лицѣ новаго посѣтителя лежало выраженіе сильной усталости, лобъ былъ покрытъ мелкими каплями пота, глаза свѣтились чахоточнымъ блескомъ.
Появленіе этого человѣка сразу привело нищихъ въ состояніе сильнаго возбужденія. Акулина, сидѣвшая неподвижно, съ полузакрытыми глазами и съ выраженіемъ тупого безучастія на лицѣ, вдругъ всполошилась, поспѣшно встала и, схвативъ стоявшую у стѣны палку, остановилась въ оборонительной позѣ, при чемъ въ ея заплывшихъ глазахъ появилось выраженіе гнѣвнаго вызова. Глашка, оставаясь сидѣть, выпрямилась и устремила на вошедшаго лихорадочный взглядъ, полный глубокой ненависти. Но особенно сильное впечатлѣніе произвело появленіе новаго посѣтителя на Аксинью. Она вскочила на ноги, быстро нагнулась, ударила ладонью по полу, выпрямилась и воскликнула съ сильнымъ раздраженіемъ:
-- Станиславъ -- жу-уликъ пришелъ!!
Станиславъ, повидимому, нисколько не смутился подобной встрѣчей и даже сдѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ ее. Окинувъ нищихъ спокойнымъ презрительно насмѣшливымъ взглядомъ, онъ проговорилъ не громко, ласково и вкрадчиво -- мягко:
-- А-а, всѣ шлюхи здѣсь, ни одна еще не околѣла?
И, не дожидаясь отвѣта, подошелъ къ стойкѣ:
-- Здраствуй, Малечка. Возьмешь песку?-- спросилъ онъ усталымъ и приниженнымъ голосомъ -- и отеръ рукавомъ потъ со лба,
-- Возьму,-- отвѣтила Малка.-- Только не 5 копеекъ, а 4, Михайло тоже за 4 копейки отдаетъ...
-- Малечка,-- заговорилъ протяжно и съ жалобой Станиславъ -- грязно вѣдь, трудно доставать, трудно носить этакую даль... И песокъ-то такой! Посмотри!
И набравъ горсть сухого песку, онъ ловко, привычной рукой пустить его струей по полу.
-- Хоть бы золотой! больше 4 копеекъ не дамъ,-- отвѣтила рѣшительно Малька.
-- Ну, Богъ съ тобой!-- согласился, вздохнувъ Станиславъ, высыпалъ песокъ въ уголъ и, вернувшись къ стойкѣ, положилъ на прилавокъ 3 копейки.
-- Налей сотую спирту.
Выпивъ водку, онъ по прежнему взглянулъ на нищихъ, которыя его громко ругали, и проговорилъ, обращаясь къ Малкѣ.
-- Малечка! Зачѣмъ ты пускаешь въ хату этихъ шлюхъ? чего ты ихъ не гонишь?
-- Ж-жуликъ! Жуликъ Станиславъ!! По-омни!!-- кричала въ изступленіи Аксинья.
-- Генералъ!.. Дохлая стерва!.. Польская харя!-- выкрикивала смѣло, съ ядовитой злобой Глашка.
-- По-остой, каторжникъ: я припасла для тебя палку хо-орошую!-- шипѣла и Акулина.
Станиславъ, не удостоивъ ихъ ни отвѣтомъ ни взглядомъ, спокойно взобрался на лежанку, усѣлся и обратился опять къ Малкѣ:
-- Малечка! чего эти шлюхи кричатъ, какъ оглашенныя? Ты бы ихъ выгнала изъ хаты!
-- Нехристь! Крестъ свой у Хаима заложилъ?-- воскликнула Акулина.
-- Ага, жуликъ! хрестъ заложилъ! хрестъ заложилъ!-- начала выкрикивать съ торжествомъ Аксинья.
Станиславъ устремилъ на нее жестокій, взгладъ и, проговорилъ улыбаясь:
-- Кто это тебѣ, милая, фонарикъ подъ глазомъ подставилъ?
-- Не твое дѣло!!-- выкрикнула рѣзко, точно отъ удара хлыста, Аксинья.
-- Э-эхъ, шлюхи, шлюхи!-- заговорилъ опять Станиславъ съ глубокимъ презрѣніемъ, покачивая укоризненно головой, но все тѣмъ же спокойнымъ, ласково-мягкимъ тономъ.-- Зачѣмъ только вы на свѣтѣ живете. Разлопались вы на чужихъ хлѣбахъ! Хворы вы работать, какъ всѣ люди? Распустились вы, какъ сви-иньи. Только и знаете, что пьянствовать, да шляться подъ мостомъ... Подлыя вы стервы! Всѣхъ бы васъ на одной осинѣ перевѣшать!..
Онъ замолчалъ и, подавшись впередъ, устремилъ на нищихъ свой лихорадочно-болѣзненный взглядъ, полный трепетнаго ожиданія. Онъ зналъ, какое впечатлѣніе его слова произведутъ и заранѣе упивался жгучимъ чувствомъ мести, мести, неизвѣстно за что.
И онъ не ошибся. Тѣ самые упреки, которые нищія выслушали бы съ равнодушіемъ отъ человѣка иной среды, обдали ихъ варомъ, когда были имъ брошены въ лицо такимъ же павшимъ человѣкомъ, спившимся, оборваннымъ и бездомнымъ, какъ и они, человѣкомъ, котораго они никакъ не хотѣли признать выше себя, хотя онъ и не былъ нищимъ. Это "не признаніе" можетъ быть, и служило главной причиной, почему Станиславъ преслѣдовалъ ихъ постоянно своими жестокими упреками.
Слова Станислава привели нищихъ въ изступленіе. Онѣ всѣ разомъ закричали:
-- "Я въ Варшавѣ богатую родню имѣю!" -- выкрикивала сипло скороговоркой Глашка, стараясь подражать голосу Станислава.-- "Богатую родню" имѣетъ, а самъ со "старцами" ругается!.. Зачѣмъ къ "старцамъ" лѣзешь?!
-- Торба старецка! торба старецка! Бабій подолъ! Б-э-э!!-- выкрикивала въ изступленіи Аксинья.
-- "Богатую родню имѣю"!-- продолжала Глашка.-- А небось, какъ никто не видитъ, и самъ милостыню просить! Самъ старецъ, а насъ укоряешь!
Послѣднія слова Глашки подѣйствовали на Станислава. Онъ потерялъ все свое свое самообладаніе, на его желтомъ лицѣ выступили красныя чахоточныя пятна, въ глазахъ появились нехорошіе огоньки. Соскочивъ съ лежанки, онъ воскликнулъ дрожащимъ голосомъ, въ которомъ звучали и гнѣвъ и угроза.
-- Гла-ашка!.. Ты у меня смотри! Когда ты видѣла, чтобъ я милостыню просилъ?! Я тебѣ такую милостыню покажу, что три года будешь помнить, а на четвертый издохнешь...
Но тутъ къ нему подскочила Акулина, разъяренная, съ поднятою палкою:
-- Посмѣй только ее тронуть, каторжникъ! Посмѣй! Голову разобью!
Въ виду общаго врага, между матерью и дочерью безмолвно установилось полное примиреніе.
-- А-а жуликъ! наскочилъ на свое!-- кричала, мечась по кабаку Аксинья.-- Акулина! Дай ему палкой! дай! Ага жуликъ! Ты тоже "старацъ"! "Старецъ"! "Старецъ"! Бэ-э-э!!
Станиславъ съ минуту простоялъ между обступившими его нищими дрожа отъ гнѣва. Затѣмъ онъ быстро завертѣлся и скороговоркой выкрикнукъ въ упоръ каждой:
-- Сука! Сука! Сука! Тьфу!!
Быстро вскочивъ опять на лежанку, онъ хотѣлъ еще что-то крикнуть, но вдругъ закашлялъ. Онъ кашлялъ долго, глухо и страшно. Казалось, что все изъ груди у него вырывается съ этимъ мучительнымъ кашлемъ. На лбу выступили крупныя капли пота, лицо побагровѣло, глаза помутились. Наконецъ, у него въ груди что то заклокотало, онъ всхлипнулъ, какъ бы задыхаясь, харкнулъ и сплюнулъ на полъ густую, похожую на студень, кровь. Затѣмъ, схватившись за бокъ, онъ въ изниможеніи прислонился къ стѣнѣ, еле переводя духъ. Лице его пожелтѣло, какъ воскъ, въ глазахъ появился прежній лихорадочный огонекъ. Станиславъ глядѣлъ теперь на нищихъ съ такимъ негодованіемъ, точно онѣ были единственными виновниками его болѣзни.
Когда Станиславъ закашлялъ, нищія было восторжествовали.
-- Дохлый! дохлый! дохлый с... с.... воскликнула радостно Аксинья.
-- Задушитъ тебя сухотка! задушитъ, небось!-- торжествовала и Акулина.
-- Околѣваетъ собака, а тоже лѣзетъ драться,-- бросила ему съ негодованіемъ Глашка.
Видъ свѣжей крови заставилъ однако нищихъ притихнуть въ испугѣ и недоумѣніи. Но Станиславъ самъ вывелъ ихъ изъ этого состоянія. Оправившись немного, онъ заговорилъ слабымъ упавшимъ голосомъ, обращаясь къ Малкѣ.
-- Малечка... вели сукамъ отстать... Изъ за нихъ хорошему человѣку нельзя къ тебѣ зайти. Всѣ и такъ ужъ говорятъ, что "Омутъ" старцами провонялъ...
Станиславъ затронулъ больное мѣсто Малки. Она вышла изъ за стойки и проговорила, обращаясь къ нищимъ:
-- Може и пора таки вамъ идти? Надурили уже голову, довольно. За сотую цѣлый день дурятъ голову...
-- Потакай, потакай, Малка, этому жулику! потакай, онъ и тебѣ шею свернетъ!-- воскликнула Акулина.
-- "Хорошему человѣку нельзя зайти" -- передразнивала Глашка.-- И не заходи! Карету за тобой пошлемъ! "Hitzech, Kinder, der gubernater fort!" (Берегитесь, дѣти, губернаторъ ѣдетъ!) -- добавила она по еврейски.
-- Малка, выгони его! выгони!-- закричала Аксинья возбужденно.-- Выгони Малка! Полкварты возьму! всѣ транты выкуплю! ей-Богу выкуплю прогони его жулика.
-- "Хорошій человѣкъ!" -- продолжала ехидничать Глашка.-- Жуликъ! каторжникъ!... Хаимъ, вонъ, говоритъ, что ты у него полотенце укралъ! Воръ!
-- Воръ?!-- воскликнулъ Станиславъ съ бѣшенствомъ и, соскочивъ съ лежанки, бросился на Глашку и со всего розмаху ударилъ ее по лицу. Подскочила Акулина и, вмѣстѣ съ Глашкой, вцѣпились въ Станислава. Завязалась ожесточенная драка. Всѣ трое упали на полъ, продолжая терзать другъ друга и наполняя кабакъ оглушительнымъ воплемъ.
Аксинья, застигнутая врасплохъ дракой, въ первую минуту растерялась, затѣмъ пришла въ какое то изступленіе, зашаталась съ крикомъ по кабаку. Схвативъ попавшуюся ей подъ руку палку, она бросилась къ дерущимся и принялась въ изступленіи бить по нимъ, не разбирая кого. Затѣмъ она отбросила палку, отскочила къ стойкѣ и прохрипѣла, задыхаясь:
-- Ма-алка!! Сотую!!
И выхвативъ изъ кармана, почти вырвавъ его при этомъ, послѣдній пятачекъ, она его бросила на прилавокъ.
-- Будетъ тебѣ пить... попыталась было удержать ее Малка. Но Аксинья съ такой яростью затопала ногами и прокричала: "Ма-ал-ка!!" -- что та, махнувъ рукой, налила ей водку. Выпивъ залпомъ сотую, Аксинья, ничего не видя, снова бросилась къ дерущимся. Но прибѣжавшая изъ "чистой половины" Ханка уже успѣла разнять ихъ. Аксинья метнулась по кабаку и бросилась съ крикомъ: "жуликъ!" на Станислава.
Станиславъ, только что поднявшійся съ пола, истерзанный, окровавленный, задыхающійся, со всего размаху отбросилъ отъ себя Аксинью, которая, отлетѣвъ, ударилась головой объ столъ, грохнулась на полъ и, обливаясь кровью, осталась лежать неподвижно. На секунду всѣ смолки въ испугѣ. Затѣмъ нищія и кабатчицы съ крикомъ бросились къ Аксиньѣ и стали ее тормошить. Но она не подавала признаковъ жизни. Ханка побѣжала въ кухню, принесла оттуда ведро воды, вылила Аксиньѣ на голову -- и этимъ привела ее въ чувство. Она открыла глаза, осмотрѣлась, поднялась, вся мокрая и окровавленная, и вспомнивъ происшедшее, заругалась. Но драться ужъ больше не лѣзла. Успокоились немного и Акулина съ Глашкой. Послѣдняя, приведя въ порядокъ свою истерзанную одежду, обратилась къ Акулинѣ:
-- Пойдемъ, маменька... Жуликъ каторжный самъ околѣетъ! Сухотка его задушитъ!-- добавила она въ видѣ самоутѣшенія.
Акулина, собравъ свои торбочки, пригрозила Станиславу палкой:
-- По-остой каторжникъ!
И вышла вмѣстѣ съ Глашкой.
V.
Отбросивъ Аксинью, Станиславъ снова взобрался на лежанку и, схватившись обѣими руками за грудь, сидѣлъ нѣсколько минутъ почти въ безсознательномъ состояніи, блѣдный какъ смерть, задыхающійся. Придя нѣсколько въ себя, онъ пробормоталъ дрожащимъ голосомъ:
-- Іезусъ, Марія, Свента Езеффа!.. и провелъ рукой по окровавленному лицу. Увидѣвъ на рукѣ кровь, онъ слѣзъ съ лежанки, ушелъ въ кухню, тщательно умылся и вернулся обратно на лежанку.
Онъ сидѣлъ неподвижно, съ устремленнымъ въ пространство задумчивымъ взглядомъ. Вся его фигура какъ-то осунулась и на нее легла печать надломленности и пришибленности. На болѣзненно усталомъ лицѣ выражалось глубокое страданіе, въ задумчивыхъ глазахъ свѣтилась безысходная грусть и горькое отчаянье.
Станиславъ переживалъ только что происшедшее и его мучило и терзало сознаніе, что онъ, связавшись съ нищими, довелъ себя до того, что катался съ ними по полу. Сколько разъ давалъ онъ себѣ слово не связываться съ ними, избѣгать ихъ, не глядѣть въ ихъ сторону! Но при встрѣчѣ съ ними всѣ эти обѣты забывались. Одинъ только видъ нищихъ вызывалъ въ Станиславѣ, рядомъ съ гадливымъ омерзеніемъ, какое-то жгуче-болѣзненное чувство, которое его опьяняло, вызывало въ немъ неодолимую потребность издѣваться надъ ними, мучить и оскорблять ихъ, доводить ихъ до бѣшенства. Онъ испытывалъ какую-то неодолимую потребность жестоко и зло мстить этимъ несчастнымъ, точно онѣ были единственными виновниками того, что его жизнь надломлена, разбита.
Съ четверть часа просидѣлъ Станиславъ неподвижно на лежанкѣ. Затѣмъ, какъ бы проснувшись, оглянулся кругомъ, глубоко вздохнулъ, слѣзъ съ лежанки и подошелъ къ стойкѣ:
-- Дай на 10 копеекъ спирту,-- проговорилъ онъ убитымъ тономъ, и подалъ деньги.
Стоявшая за стойкой Ханка хотѣла ему что то сказать, но онъ, угадавъ, что она хочетъ заговорить о только что происшедшей дракѣ, болѣзненно и раздраженно замахалъ рукой. Ханка молча подала ему водку. Онъ медленно выпилъ ее, глубоко вздохнулъ и тяжело, съ поникшей головой вышелъ изъ кабака.
Аксинья, придя въ себя, долго ругала Станислава, потомъ, усѣвшись на полъ, она начала плакать и причитывать, выкрикивая время отъ времени съ раздраженіемъ:
-- За-а что онъ меня билъ?!
И чѣмъ болѣе она кричала, тѣмъ сильнѣе проникалась чувствомъ жалости къ самой себѣ.
-- За-а что онъ меня бы-илъ?!-- выкрикивала она, заливаясь слезами.-- Папенька мой былъ офицеръ!!... Маменька была изъ Ку-урска!!... Я училась!!.. За-а что онъ меня билъ!!
И, ударивъ ладонью объ полъ, она продолжала выкрикивать, истерически рыдая:
-- Я училась!! я все знаю! все! все!! Грамматику!!... Мнитно -- дитя! радитно -- дитя! Датено -- дитя! Мнитно -- дитя! Я все-е знаю!!... За-а что онъ меня би-илъ?!
Когда Станиславъ ушелъ, Ханка подошла къ Аксиньѣ, взяла ее за руку, чтобы помочь ей встать.
-- Ну, довольно тебѣ кричать! Будетъ! Встань! Поди умойся -- ты вся окровавлена.
-- Не буду мыться!! За что онъ би-илъ?!
-- Ну, подай на него въ судъ,-- усмѣхнулась Ханка.-- Стоишь, чего лѣзла!
-- За-а что онъ меня би-илъ!!-- твердила свое Аксинья.
Видя, что Аксинья не поддается убѣжденіямъ, Ханка прибѣгла къ другому способу воздѣйствія, который она и раньше не разъ примѣняла къ Аксиньѣ.
Устремивъ на Аксинью пристальный-пристальный взглядъ, она проговорила не громко, но очень выразительно:
-- Ак-синья, слушай! Слушай: "А-а... попалась"... Ну?
И нагнувшись къ ней, она продолжала глядѣть на нее въ упоръ, пристально и выжидающе.
Аксинья сразу прервала свои жалобы и начала выкрикивать громко, съ плачемъ,-- ударяя при каждомъ словѣ ладонью объ полъ:
А! попалась! птичка! стой!
И! уйдешь ты! сѣти!
И! зосталася! тобой!...
-- Аксинья! Слушай! "Про-опади!.... Ну?-- перебила ее Ханка тѣмъ же тономъ и съ тѣми же пріемами.
Аксинья сразу оборвала свою "пѣсню" и принялась выкрикивать:
Пропади! моя телѣга!
Всѣ четыре! колеса!!
-- Аксинья! "Папироска, другъ мой"... Ну?-- продолжала Ханка.
-- Папироска, другъ мой тайный!
Люблю тебя душой!
Я крытль чывычайный!
уже пѣла, хотя съ плачемъ, но гораздо спокойнѣе Аксинья.
Еще двѣ-три пѣсни спѣла она подъ повелительнымъ взглядомъ и жестомъ Ханки, пока не успокоилась окончательно. Тогда Ханка помогла ей подняться, отвела ее въ кухню и заставила умыться.
Умывшись, Аксинья подошла къ стойкѣ и воскликнула съ раздраженіемъ.
-- Сотую! на юбку!
Ханка очевидно поняла, что теперь Аксиньѣ необходимо выпить, и безпрекословно дала ей "сотую".
-- Помни же, Аксинья, теперь за тобой 51 копѣйка: 28 на платокъ и 23 на юбку.
Аксинья выпила, сразу оживилась и проговорила весело:
-- Помню, Ханка, помню! 28 на платокъ, 23 на юбку. Схвативъ ритмъ этой фразы, она вдругъ запѣла радостно.
Двадцать восемь на платокъ!
Двадцать три на юбку!
Двадцать восемь на платокъ!
Двадцать три на юбку!
Повторяя безъ конца эту фразу, она вознамѣрилась поплясать по кабаку, но сейчасъ же упала. Оставаясь лежать на полу, она продолжала тянуть "свою собственную" пѣсню пока не убаюкала себя ею.
VI
Кабакъ началъ по немногу наполняться посѣтителями.
Зашли два мужика и усѣлись пить магарычъ. Зашли одна за другой нѣсколько компаній чиновниковъ и отправились на "чистую половину". Зашелъ мастеровой со старушкой матерью, у которой глаза были красны отъ слезъ. Потребовавъ полкварты и усѣвшись за отдѣльнымъ столикомъ, сынъ принялся вполголоса утѣшать мать, только что избитую его отцемъ.
Кабакъ понемногу оживился. У прилавка толпилось нѣсколько человѣкь изъ "простой публики". Изъ внутреннихъ комнатъ то и дѣло раздавались восклицанія: "Бутылку очищенной!" "Пива!" и т. д. Малка, оставаясь за прилавкомъ, проворно и ловко мѣрила водку, подавала, слѣдя въ то же время своими старческими глазами, чтобы какой-нибудь нескромный посѣтитель не стащилъ чего либо. Ханка металась по кабаку, разнося водку и закуску и перекидываясь лаконическими восклицаніями съ бабушкой. Въ кабакѣ стоялъ сплошной, разноголосый гулъ, въ которомъ сливались и разговоръ мирной бесѣды, и смѣхъ, и ругань. Воздухъ, пропитанный табачнымъ дымомъ и запахомъ сивухи, сдѣлался зеленоватымъ, тяжелымъ,
Аксинья, разбуженная шумомъ, отползла въ уголъ и нѣсколько минутъ сидѣла молча, оглядывая всѣхъ осоловѣлыми глазами. Узнавъ одну изъ посѣтительницъ кабака, она заговорила, не столько обращаясь къ ней, сколько о ней. Затѣмъ она обратила вниманіе на другого, на третьяго посѣтителя -- и по поводу каждаго высказала нѣсколько отрывочныхъ фразъ. Одному она посылала свои благословенія, другаго осыпала упреками и руганью, третьяго награждала насмѣшкой. Появленіе новаго посѣтителя прерывало слабо связанную нить ея мыслей -- и она сразу переходила отъ возмущенныхъ упрековъ къ умильнымъ благословеніямъ. Но рѣчь, ея терялась въ общемъ шумѣ и только Ханка, мечась по кабаку, раза два, на ходу, выругала ее, когда она мѣшала ей поспѣшно пройти.
Въ кабакъ вошелъ мужчина лѣтъ 40, въ синихъ очкахъ, въ порыжѣломъ пальто, форменной чиновничьей фуражкѣ и грязной, сдвинувшейся на бокъ манишкѣ. Онъ вошелъ въ кабакъ, выпрямившись, какъ струна, какимъ-то искусственнымъ, почти автоматическимъ шагомъ. На всей его фигурѣ и на лицѣ, испитомъ, измученномъ, но интеллигентномъ, лежало выраженіе чего-то искусственнаго: точно этотъ человѣкъ выступилъ на подмостки и чувствуетъ, что на него устремлены сотни взоровъ. За вошедшимъ вбѣжала въ кабакъ большая шаршавая собака.
-- Ѳедосьинъ настольникъ!!-- привѣтствовала его ожесточеннымъ крикомъ Аксинья, ударивъ ладонью объ полъ.-- Ѳедосьинъ настольникъ! Столуйся, столуйся у окаянной! Его-онитъ она тебя съ квартиры какъ Федорова! Его-онитъ!
"Ѳедосьинъ настольникъ", Абрамовъ, совершенно не подозрѣвая что въ этой какафоніи одна гамма, относится непосредственно къ нему, остановился посреди кабака въ театральной позѣ, высоко поднявъ голову и выпятивъ грудь. Окинувъ всѣхъ гордо-вызывающимъ взглядомъ, онъ подошелъ къ стойкѣ и устремилъ на Малку, поверхъ очковъ, пристальный величественно презрительный взглядъ. Положивъ на столъ 30 коп., онъ повелительнымъ жестомъ потребовалъ бутылку водки. Получивъ ее и взявъ со стола стаканъ и бутылку, онъ отошелъ къ отдѣльному столику. Еще стоя, онъ налилъ себѣ стаканъ водки и медленно, безъ передышки, выпилъ. Затѣмъ онъ бросилъ булку собакѣ, сѣлъ, уперся руками въ колѣни и нѣсколько минутъ сидѣлъ неподвижно, съ устремленнымъ въ одну, топку пристальнымъ взглядомъ. Потомъ онъ налилъ себѣ второй стаканъ, выпилъ и остался сидѣть нѣсколько минуть въ прежней позѣ. Повторилъ онъ это нѣсколько разъ -- и по мѣрѣ того какъ водка подходила ко дну, глаза Абрамова дѣлались мутными, взоръ блуждающимъ. Лицо его -- пожелтѣло, осунулось и голова понурилась. Замѣтивъ у ногъ своихъ собаку, которая, съѣвъ булку, лежала, ожидая хозяина, терпѣливо скупая, онъ устремилъ на нее тяжелый суровый взглядъ. Подъ этимъ взглядомъ собака сдѣлалась безпокойной, завиляла хвостомъ наконецъ встала на ноги.
-- Гамлетъ!-- назвалъ ее не громко, но отчетливо хозяинъ и, продолжая на нее глядѣть пристально и серьезно, спросилъ послѣ минутнаго молчанья:
-- Пить -- или не пить?
Онъ спросилъ это такъ серьезно, съ выраженіемъ такого искренняго сомнѣнія въ голосѣ, что можно было подумать, что передъ нимъ не собака, а близкій родной человѣкъ.
Собака зашевелилась, взглянула тоскливо на дверь, отрывисто гавкнула, подняла глаза на хозяина. Нѣсколько минутъ они оба глядѣли другъ другу въ глаза умнымъ вопрошающимъ взглядомъ. И человѣкъ и животное -- каждый старался прочесть въ глазахъ другого, что онъ думаетъ.
Затѣмъ Абрамовъ нагнулся, взялъ обѣими руками голову собаки, приблизилъ къ ней свое лицо и заговорилъ шепотомъ и задушевно:
-- Другъ ты мой, Гамлетъ! Не гляди ты на меня такъ укоризненно. Не суди -- да не судимъ будешь! Знай одно: я честнѣе и благороднѣе всѣхъ двуногихъ скотовъ, которыхъ ты видишь здѣсь!..
И онъ нѣжно поцѣловалъ собаку въ морду, погладилъ ее по головѣ и снова выпрямился и гордо, почти надменно, съ сознаніемъ своего превосходства, началъ оглядывать публику. Наконецъ, онъ остановилъ свой взглядъ на Аксинью, которая теперь выкрикивала какія-то обличенія по адресу только что вошедшаго извощика. Она, повидимому, заинтересовала Абрамова -- и онъ, подавшись впередъ, началъ прислушиваться къ ея безсвязнымъ рѣчамъ. Онъ то глядѣлъ на нее, то переводилъ свой взглядъ на посѣтителей, къ которымъ относился потокъ ея рѣчей. И чѣмъ больше онъ глядѣлъ на нее, тѣмъ оживленнѣе дѣлалось его лицо, на которомъ снова появилось то же мягкое, дружески-сердечное выраженіе, какое оно имѣло при разсужденіи Абрамова съ собакой.
Взявъ со стола хлѣбный мякишъ, онъ скаталъ нѣсколько шариковъ и принялся, прицѣливаясь, бросать ихъ въ Аксинью, съ выраженіемъ нѣжнаго вниманія. Одинъ изъ шариковъ попалъ Аксиньѣ въ лобъ. Она оборвала свою рѣчь, встрепенулась, оглянулась, крикнула на-угадъ: "жуликъ!" -- и принялась опять обсуждать семейную жизнь кого то изъ посѣтителей. Однако, второй шарикъ заставилъ ее оглянуться внимательнѣе. Увидѣвъ, что Абрамовъ снова намѣревается бросить въ нее шарикомъ, она воскликнула съ раздраженіемъ:
-- Ѳе-едосьинъ насто-ольникъ!!-- и намѣревалась заругаться, но увидѣвъ на лицѣ Абрамова доброжелательную и грустно нѣжную улыбку, услышавъ его тихій, радостный смѣхъ, она моментально забыла свое раздраженіе,-- и по лицу ея разлилась широкая, счастливая улыбка. Зажмуривъ глаза, она воскликнула съ восторгомъ:
-- Ну, кидай еще! Ки-ида-ай!!
Но Абрамовъ не сталъ больше бросать въ нее шарикомъ и только проговорилъ дружески:
-- Умное ты животное... Ты -- критика жизни!
И, разсмѣявшись, онъ прибавилъ:
-- Поди сюда, критика жизни. Выпьемъ вмѣстѣ.
Аксинья быстро заработала руками и ногами, поднялась, подбѣжала шатаясь къ Абрамову и воскликнула съ восторгомъ.
-- Ѳедосьинъ настольникъ!!... Я -- пьяна!
И разсмѣялась блаженно и счастливо.
Разсмѣялся и Абрамовъ, взялъ за руку Аксинью, усадилъ ее возлѣ себя и проговорилъ задушевно:
-- Выпьемъ, а потомъ потолкуемъ о дѣлахъ!..
-- Потолкуемъ о дѣлахъ!!-- повторила въ восторгомъ Аксинья.
Абрамовъ выпрямился, гордо по пѣтушиному, оглянулся и крикнулъ Ханкѣ:
-- Эй! Математика жизни! сюда!
Ханка, сновавшая по кабаку, обернулась на зовъ и издали спросила съ нетерпѣніемъ:
-- Что вамъ надо?
Абрамовъ, продолжая пѣтушиться, поднялъ руку и продекламировалъ съ паѳосомъ:
"Намъ нуженъ хлѣбъ! намъ деньги нужны"! и крикнулъ снова:
-- Математика жизни! сюда ступай!
-- Мнѣ некогда съ вами возиться,-- отвѣтила Ханка.-- Говорите, чего вы хотите?
-- Я хочу, чтобъ ты приняла христіанство, прекрасная жидовка!
Ханка презрительно махнула рукой и унеслась въ другія комнаты.
Абрамовъ проводилъ ее пристальнымъ взглядомъ и, обратившись къ Аксиньѣ, проговорилъ не громко, но убѣдительно и серьезно:
-- Она умнѣе Аристотеля, умнѣе Ньютона, умнѣе Вольтера -- увѣряю тебя!
-- Умнѣе!!-- повторила радостно Аксинья.
-- Она поняла, что такое жизнь. Жизнь -- математика!
Онъ поднялся и пошатываясь подошелъ къ стойкѣ. Устремивъ пристальный взглядъ на Малку, онъ съ минуту стоялъ молча и неподвижно.
Зная, очевидно, чудачество своего частаго гостя, Малка бросила ему съ раздраженіемъ.
-- Ну, что вамъ надо? Не морочьте мнѣ только голову!
-- Ты умрешь безъ покаянія и безъ причастія!.. проговорилъ глухо и сурово Абрамовъ и, бросивъ въ тарелку съ рыбой серебряную монету, прибавилъ съ какой-то жестокостью.
-- Будь ты проклята!
-- Будь самъ проклятъ!-- отвѣтила сердито Малка и, выловивъ изъ рыбнаго сосудка монету, прибавила сдержанно:
-- Что дать?
-- Полкварты и булку,-- отвѣтилъ совершенно дѣловымъ тономъ Абрамовъ.
Получивъ требуемое, онъ вернулся къ своему столику.
За эти двѣ-три минуты въ настроеніи Аксиньи произошла рѣзкая перемѣна. Вспомнивъ про квартирную хозяйку Абрамова, она, вмѣстѣ съ тѣмъ, вспомнила, что та однажды назвала ее воровкой. Это сразу привело ее въ состояніе сильнаго волненія:
-- Она! смѣла! поскуда!-- кричала она, заливаясь слезами.-- Сроду вѣковъ не воровала! Батинька!
И рванувъ съ силой воротъ своей рубахи, она продолжала:
-- Хаимъ три рубля повѣрилъ! Чтобъ размѣняла! У Зосли размѣняла! До копеечки принесла! все! А она смѣетъ!..
Абрамовъ, вернувшись, съ минуту серьезно и внимательно прислушивался къ ея жалобамъ и затѣмъ, положивъ руку Аксиньѣ на плечо, проговорилъ мягко и задушевно:
-- Кто обидѣлъ тебя, Марѳа?
-- Я не Марѳа! Я -- Аксинья!-- воскликнула она съ сильнымъ раздраженьемъ.
Абрамовъ тихо разсмѣялся и, оглянувшись, проговорилъ про себя съ нѣкоторымъ удивленіемъ:
-- Обидѣлась... Каждому свое имя дорого...
Онъ взялъ Аксинью за руку и проговорилъ мягко:
-- Ну, сядь, Аксинья. Сядь и разскажи, кто тебя обидѣлъ.
-- Твоя хозяйка-а! Ѳедосья!-- воскликнула съ раздраженьемъ Аксинья.
-- Это "буржуазія жизни" тебя обидѣла? Ха-ха-ха!-- разсмѣялся онъ сухимъ, искусственнымъ смѣхомъ.-- За это я тебя люблю. "Буржуазія жизни" и меня обижаетъ! Понимаешь ли, меня, философію жизни! Ха-ха-ха!
Онъ налилъ два стакана водки и подалъ одинъ Аксиньѣ.
-- Пей, всякую обиду забудешь!
Выпивъ свою водку, онъ взялъ булку и хотѣлъ ее бросить собакѣ, но вдругъ раздумалъ.
-- Гамлетъ!-- позвалъ онъ ее полушепотомъ и оглянулся, какъ бы боясь, чтобъ кто нибудь его не услышалъ
Собака лѣниво поднялась и подошла къ нему.
-- Гамлетъ, выпей водки.... проговорилъ просящимъ тономъ Абрамовъ. Наливъ немного водки, онъ поднесъ стаканъ къ губамъ собаки. Она оставалась неподвижно и лишь раза два вздрогнула.
Абрамовъ нагнулся, шепнулъ ей на ухо выразительно "про-ошу!" рознялъ ей челюсти и влилъ въ ротъ водку. Собака быстро, конвульсивно проглотила водку, закружилась по комнатѣ, чихнула и раза два отрывисто и жалобно гавкнула.
Абрамовъ серьезно и внимательно, съ выраженіемъ грусти на лицѣ, слѣдилъ за собакой. Потомъ онъ ей подалъ булку и прошепталъ:
-- Закуси и извини...
Аксинью эта сцена привела въ неописуемый восторгъ Забывъ свои слезы и свою обиду, она выкрикивала съ восхищеніемъ:
-- Пьетъ! собака водку пьетъ! Бо-ожинька! И опустившись на полъ, она стала нѣжно манить собаку.
-- Цю-цю-цю!
Абрамовъ, положилъ Аксиньѣ руку на плечо, глубоко вздохнулъ и проговорилъ съ горечью.
-- Оставь ее! Несчастное оно животное, несчастное -- и благородное!.. Пей свою водку. И онъ помогъ ей подняться.
Постоявъ съ минуту на одномъ мѣстѣ, онъ вдругъ наклонился къ Аксиньѣ, обнялъ ее и проговорилъ, ласково и нѣжно:
-- Прощай, радость моя, жизнь моя, счастье мое! Ты тоже благородное животное!.. Ты сегодня ночью умрешь, пьяная подъ заборомъ...
И, выпрямившись, онъ снова окинулъ кабакъ величественнымъ взглядомъ и крикнулъ громко:
-- Прощай, царица "Омута"! Прощай "математика" жизни!
И высоко поднявъ голову, онъ медленно, автоматической походкой вышелъ. За нимъ послѣдовалъ "Гамлетъ."
VII.
Приливъ посѣтителей быстро спадалъ -- и черезъ полчаса въ "Омутѣ" было необычайно тихо, какъ послѣ, урагана. Только мокрые липкіе столы, уставленные посудой, разбросанные по полу огрызки и окурки и сильный запахъ сивухи -- напоминали о только что произошедшей толкотнѣ пьющаго люда.
Малка и Ханка, обѣ усталыя, но довольныя, сидѣли за -- стойкой и вполголоса дѣлились впечатлѣніями. Аксинья лежала на полу въ самой неловкой позѣ и что то бормотала засыпая.
Зашла одна изъ постоянныхъ посѣтительницъ "Омута" нищая Малашка и, подойдя къ стойкѣ, потребовала сотую.
-- Только, Малечка, подбавь спирту, а то и пить не стану!-- прибавила она.
Выпивъ, она попросила папироску.
-- Шесть копеекъ дала торговать, такъ дай и папироски, и хворобы, и трясцы!-- воскликнула сердито Малка и бросила Малашкѣ папиросу.
Малашка закурила и кошачьей походкой пошла къ лежанкѣ. Пройдя мимо Аксиньи, она проговорила льстивымъ голоскомъ, слащавымъ и неискреннымъ:
-- А-а, Аксиньюшка здѣсь... Спитъ родненькая!..
Аксинья открыла глаза, взглянула на Малашку и, съ просонья воскликнула съ раздраженіемъ:
-- Аксинья! Аксинья! На что тебѣ Аксинья сдалась?!..
Она намѣревалась снова заснуть, но въ это время дверь сильно распахнулась и въ кабакъ вбѣжала, танцуя, невысокая широкоплечая женщина лѣтъ 50-и съ маленькимъ, моложавымъ личикомъ и ясными добродушно-веселыми глазами. И лицо и вся фигура женщины дышали радостью, счастьемъ и бьющей ключемъ энергіей. Не обращая ни на кого вниманія, вбѣжавшая остановилась посреди кабака, устремила внимательный взглядъ на грязный полъ и, постоявъ нѣсколько секундъ неподвижно, заходила по одной половицѣ, сильно притоптывая и перекидывая ногами, и съ молодцоватыми ухватками запѣла:
У порога стояла! стояла!
Гречанники учинила! учинила!
Гоппъ!! мои гречанники!
Гоппъ!! мои удалили!
Гоппъ! гоппъ! гоппъ!!
При каждомъ "гоппъ!" она сильно притаптывала, молодцовато потряхивая головой.
Пройдясь такимъ образомъ туда и обратно по одной половицѣ, она сразу остановилась, подбоченилась, и, окинувъ всѣхъ радостнымъ взглядомъ, воскликнула, весело:
-- Здрастуй, Малка! Здрастуй! Ханка, Аксинья, Малашка -- здрастуй!
Аксинья съ просонья нѣкоторое время смотрѣла съ недоумѣніемъ на неожиданную гостью. Вдругъ по ея лицу разлилась широкая, радостная, пьяная улыбка:
-- А-а! Розалька!-- воскликнула она и поднявшись не безъ нѣкотораго усилія, на ноги, стала тоже на одной половицѣ.
-- Розалька! ста-ань!
Розалька отскочила къ другому концу половицы и заходила, притоптывая, на встрѣчу Аксиньѣ. Послѣдняя, затанцовала на встрѣчу Розалькѣ, но не по одной половицѣ, а дѣлая зигзаги по всему кабаку.
-- Не!-- остановила ее горячо Розалька.-- Не, пятки тебѣ назадъ, а пальцы впередъ! Ты по одной доскѣ, какъ я! Смотри!
И она снова граціозно прошлась по одной половицѣ.
Аксинья смотрѣла на нее съ восторгомъ и вдругъ бросилась къ ней, обхватила ее обѣими руками и воскликнула радостно:
-- Не могу по одной! Я -- пьяна! Я пь-я-на-а, Розалька!
И принялась цѣловать ее.
-- Пьяна?-- воскликнула живо Розалька.-- Ну выпей, еще!
И отстранивъ отъ себя Аксинью, она опять заходила по одной половицѣ и запѣла:
Полька любитъ щеголять!
Полька мужа не боится!
Полька любитъ веселиться!
-- Малка-а! дай полкварты!
Малашка тоже очень обрадовалась появленію Розальки, но не подошла, а какъ-то бокомъ подкралась къ ней и заговорила съ умильной улыбочкой, приниженно-льстивымъ тономъ:
-- А-ахъ, милая душа! Дай тебѣ Богъ здоровья, Розальюшка родная, хе-хе-хе!
Розалька замѣтивъ ее, воскликнула:
-- Хочешь, тоже выпить? Ходи! Малка еще сотую!
Малашка схватила Розалькину руку и хотѣла поцѣловать, но Розалька отдернула ее:
-- Попу цѣлуй въ руку, а со мной -- въ морду!
И она расцѣловалась съ Малашкой.
Получивъ водку, Розалька вытащила изъ кармана горсть мѣди, среди которой находились и двѣ бумажки,
-- Во сколько денегъ!-- воскликнула она съ восторгомъ.-- Три недѣли у Сафронихи стирала -- сегодня получила деньги -- и всѣ пропью -- прогуляю!
Д-денегъ нѣтъ -- рррубъ мѣняетъ!! воскликнула она, сильно притопнувъ ногой.
Уплативъ за водку и опустивъ остальныя деньги въ карманъ, она продолжала весело:
-- И просилась же Сафрониха, чтобъ еще до субботы поработала, чтобъ не уходила пить, Бѣлья -- гора цѣлая лежитъ! А я не послушалась. "Дай разсчетъ! хочу пьянствовать!"
А ты пить бу-удешь!
И гулять бу-удешь!
А смерть при-идеть!
Помирать бу-удешь!
Она разлила водку въ три стакана и всѣ выпили.
VIII.
Въ кабакъ быстро вошелъ высокій мужчина, съ впалыми щеками и давно небритымъ подбородкомъ. По его бѣдному и неряшливому костюму, въ немъ можно было сразу узнать спившагося мастерового. Остановившись на секунду, онъ окинулъ пьющихъ женщинъ безучастнымъ взглядомъ своихъ сѣрыхъ безцвѣтныхъ глазъ, увѣреннымъ шагомъ подошелъ къ стойкѣ быстро и пытливо взглянулъ на Малку, и сразу повалился ей въ ноги:
-- Малка, пожалѣй!!-- воскликнулъ онъ сухимъ, надтреснутымъ, но довольно спокойнымъ голосомъ.
Онъ продѣлалъ все это такъ быстро, что Малка не успѣла опомниться и, сразу, отшатнулась въ испугѣ, но придя въ себя, она закричала съ раздраженіемъ:
-- Срамникъ! безсовѣсникъ! пьяные твои глаза безстыдникъ! Мало тебѣ еще, что на рубъ товару обманулъ -- еще приходишь просить! Вонъ! вонъ, с... с..! Встань сейчасъ!-- закончила она, топнувъ, ногой.
-- Не встану. Ей богу, не встану, пока не дашь сотой,-- отвѣчалъ, тотъ не подымаясь и дѣловымъ тономъ.
Розалька и нищія, сильно заинтересованныя оригинальнымъ зрѣлищемъ, бросились къ стойкѣ.
-- А-ну, перепрыгну?-- воскликнула Розалька и тотчасъ же перескочила черезъ протянутыя ноги просителя. За Розалькой попытались было продѣлать это же самое и нищія, но зацѣпились и упали тому на ноги. Розалька съ хохотомъ бросилась на нихъ.
Лежавшій на полу повернулъ голову, сурово взглянулъ на живую кучу, копошившуюся на его ногахъ и проговорилъ строго:
-- Эй вы, чертовы бабы! Смотрите у меня. Заѣду кому ногой -- не рады будете!
И дрыгнувъ ногой, онъ отбросилъ въ сторону женщинъ.
-- Малка, дай сотую, ей Богу завтра полсапожки сошью.... проговорилъ онъ ноющимъ тономъ, и поднявъ голову, взглянулъ на Малку испытующимъ взглядомъ, злобнымъ и жестокимъ.
-- Кабъ я околѣла! кабъ я здохла! кабъ я съ мѣста не сошла, если дамъ тебѣ хоть каплю! Три дня валяйся такъ -- не дамъ! Вотъ!
-- Ну, не дашь -- не надо! Пропалъ значитъ твой товаръ!-- отвѣтилъ тотъ спокойно и поднялся съ пола.
-- Лукьянъ! Я тебѣ поднесу сотую, ей Богу!-- воскликнула Розалька, успѣвшая забыть полученный ударъ ногой.
-- Поднесешь?... переспросилъ Лукьянъ, сурово, и недовѣрчиво взглянувъ на Розальку.
-- Вотъ, ей Богу поднесу! Денегъ -- вонъ сколько у меня!
И она ударила себя по карману.
Лукьянъ оживился, тряхнулъ головой и сѣлъ у стола.
-- Ну, подноси!!
Розалька подскочила къ стойкѣ, чтобы потребовать водки, но замѣтивъ хмурое лицо Малки, огорчилась:
-- У-у, Малечка, какая ты сер-ди-тая! Ну, перестань, родненькая! Не могу я смотрѣть, какъ сердятся, не могу!
-- Ахъ, отстань отъ меня!
-- Малечка!-- воскликнула вдругъ радостно Розалька.-- Хочешь два рубля? У меня двѣ бумажки. Хочешь? Бери, родненькая, а я ихъ у тебя водочкой-горѣлочкой пропью -- прогуляю. Возьми -- только не сердись!
И она подала ей бумажки.
Средство оказалось дѣйствительнымъ. Лице Малки нѣсколько прояснилось. Она приняла бумажки и проговорила:
-- Спасибо, Розальюшка. Ты таки угадала, умница! Мнѣ теперь деньги очень нужны.
Розалька просіяла и, хлопнувъ себѣ по бокамъ, воскликнула съ дѣтской радостью:
-- Умница, умница Розалька!
Получивъ бутылку водки, она подбѣжала къ столу:
-- Ну, Лукьянъ -- лукъ-цыбуля тебѣ въ ротъ!-- ходи водку пить! Бабы! водку пить!
Лукьянъ усѣлся у стола полновластнымъ хозяиномъ, разлилъ водку и приготовился пить.
-- Не! постой! Раньше поцѣлуй меня!-- крикнула Розалька.
-- Давай!
И онъ поцѣловалъ ее въ губы.
Когда всѣ выпили, Лукьянъ посадилъ Розальку себѣ на колѣни, обнялъ ее одной рукой, другой расправилъ усы и запѣлъ густымъ басомъ:
Гряне-этъ сла-ава трубой!
Мы дрались ту-урокъ съ тобой:
По грамъ твоимъ Капкасъ
Раздается слава внасъ!
-- "Раздается слава внасъ!" -- подтягивали Малашка и совсѣмъ пьяная Аксинья, Розалька тоже начала было подтягивать, но вдругъ рѣзко повернулась лицемъ къ Лукьяну и воскликнула:
-- Лукьянъ! Брось свою падлу старую! Ходи ко мнѣ жить! Смотри!
Она соскочила съ его колѣнъ, граціозно подобрала немного юбку и заходила кокетливо по одной половицѣ, притоптывая и напѣвая "Гречанники".
Лукьянъ серьезно и внимательно слѣдилъ за ея танцами, но когда она оборачивалась къ нему спиной, онъ быстро и ловко наливалъ и опрокидывалъ въ ротъ рюмку и, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ слѣдить за танцами.
-- Лукьянъ, скажи мнѣ, что ты себѣ думаешь?-- обратилась къ нему вдругъ Малка,-- Дала я тебѣ товару для полсапожекъ?
-- Дала.... отвѣтилъ спокойно, не оборачиваясь къ ней, Лукьянъ.
-- Куда жъ ты его дѣлъ?
-- У Хаима заложилъ...
-- За сколько?..
-- Не помню ужъ... Поди спроси у Хаима,-- отвѣтилъ небрежно Лукьянъ.
-- У-у, безсовѣстная тварь!-- воскликнула съ негодованіемъ Малка.
Лукьянъ обернулся къ ней:
-- А дала бъ раньше, какъ я просилъ, сотую,-- сшилъ бы полсапожки! Ей Богу, выкупилъ бы товаръ -- и сшилъ бы. А теперь -- тю-тю! Пиши пропало!
Допивъ остальную водку, онъ поднялся и повелительно крикнулъ Розалькѣ, которая продолжала плясать:
-- Ну, будетъ тебѣ плясать! Бери двѣ бутылки водки и пойдемъ.
-- Ко мнѣ?
-- Къ тебѣ, чертовка, къ тебѣ!
Розалька потребовала двѣ бутылки и вышла, обнявшись, съ Лукьяномъ.