-- Я, -- рассказывал он, -- зорко вглядывался в ночную тьму. Лишь только я увидел приближающиеся фигуры людей, как сейчас же троекратно постучал в ворота.
-- Кто будете? -- раздался тихий голос.
-- Человек Божий, -- так же тихо ответил и я.
--А куда путь держишь?
-- К самому батюшке Христу.
-- А по что?
-- По "пиво духовное", по "источник нетления".
--А сердце раскрыто?
-- Любовь в нем живет.
--Милость и покров. Входи, миленький.
Ворота, вернее, калиточка в воротах распахнулась, и я быстро направился, пробираясь по темным сеням и узким переходам, в особую пристройку к нижнему этажу, выдвинувшуюся своими тремя стенами во двор и представлявшую собой нечто вроде жилого летнего помещения. Тут, почти занимая все пространство пристройки, был навален всевозможный домашний скарб.
Услышав за собой шаги, я спрятался за ткацким станком. Мимо меня прошел высокий, рослый детина и, подойдя к углу, быстро поднял крышку люка и скрылся в нем. Через минуту он вышел оттуда.
-- Никого еще из деток там нет, -- вслух пробормотал он, выходя из постройки.
Быстрее молнии я бросился к этому люку. Дверца его была теперь открыта. Я спустился по узкой лесенке и попал в довольно обширную подземную комнату, слабо освещенную и разделенную дощатой перегородкой на две половины. Тут не было ни души.
Я быстро вошел в смежную, еще более просторную и ярко освещенную паникадилом подземную комнату. Тут тоже не было никого. В переднем углу перед божницей с завешенными пеленой иконами стоял большой, накрытый белоснежной скатертью стол с крестом и Евангелием посередине.
Я моментально забрался под стол. К моему счастью, он был на простых четырех ножках, без перекладины, так что я отлично уместился под ним. Но из-за скатерти я ничего не видел! Тогда осторожно я прорезал в скатерти ножом маленькую дырочку, в которую и устремил лихорадочно жадный взор. Не прошло и нескольких минут, как в странную, таинственную комнату стали входить белые фигуры людей обоего пола. Эти люди были одеты в длинные белые коленкоровые рубахи до пят.
-- Христос воскресе!
-- Свет истинной воскресе!
-- Сударь-батюшка воскресе!
-- Царь царем воскресе! -- посыпались странные взаимные приветствия.
Я не буду тебе сейчас за недосугом времени рассказывать подробно все, что начали делать эти люди. Скажу только, что вдруг я побледнел и задрожал от радости. Я увидел среди собравшихся изуверов старшего приказчика и красавицу Аглаю Тимофеевну. Оба они были одеты в такие же белые рубахи. К красавице Обольяниновой все обращались помимо "сестрицы" еще с титулом "Богородицы".
Затаив дыхание, я смотрел на старшего приказчика.
Лицо его было ужасно! Глаза, в которых сверкал огонь бешенства, казалось, готовы были испепелить всех страшных безумцев, собравшихся здесь.
-- И тако реку: бых среди вас, но ушед аз семь, во новый Сион тайнаго белаго царя путь продержал, яко восхотех плодов райских вкусить в кипарисовом саду, -- загремел вдруг старый изувер.
Он быстро уселся на пол и, точно одержимый бесами, заколотил себя по груди кулаками.
Страшная комната и страшные люди в белых рубахах вздрогнули, замерли, затаив дыхание.
Сотни воспаленных глаз, в которых сверкало сектантское безумие, устремились на того пророка, который, по его словам, был когда-то среди них, но теперь ушел в какой-то таинственный кипарисовый сад.
-- И паки реку: проклятию, треклятию и четвероклятию подлежит всяк женолюбец! Ужли не читали вы: "Откуда брани и свары в вас? Не отсюда ли, не от сластей ли ваших, воюющих во удех ваших?" Рази не сказано: "Да упразднится тело греховное" и паки: "Умертвите уды ваша, яже -- блуд, нечистоту, страсть и похоть злую; уне бо ти есть, да погибнет един от уд твоих, а не все тело твое ввержено будет в геенну огненную". -- "Погубится душа от рода своего у того, кто не обрежет плоти крайния своея в день осмый!" А вспомните, детки, что вещает пророк Исайя: "Каженникам лучшее место сынов и дщерей дается". Апостолы вещают: "Неоженивыйся печется о господних, как угодити Господеви, а оженивыйся печется о мирских, как угодите жене". Вникните и рассудите, детки, куда ведет вас ваше жало греховное, ваш змий-похотник? На погибель вечную, на погибель! Зане глаголено: "Блудники и прелюбодеи и осквернители телесем своим отыдут во огнь негасимый вовеки. И горе им будет, яко никто же им не подаст воды, когда ни ороси глава их, ниже остудить перст един рук их, ни паки угаснет или пременит течение свое река, или утишатся быстрины реце огненней, но вовеки не угаснет никогда же".
Ставший приказчик-изувер вскочил.
Его всего трясло. Лицо стало багровым.
-- Гляньте, как живете вы, что вы делаете? Вожделение содомское, плотское похотение, лобзание и осязание, скверное услаждение и запаление -- вот ваши утехи, ваши бози. Аще реку вам: не заглядывайтесь братья на сестер, а сестры на братьев! Плоть убо взыскует плоть, вы же духовное есте и, яко сыны света, во след батюшки Искупителя тецыте, истрясая в прах все бесовские ополчения. Боитесь, страшитесь! Трепещите! Накроет вас земля и прочие каменья за ваше к вере нерадение!
Несколько минут после этой страстной сектантско-изуверской проповеди в ритуальной комнате царило гробовое молчание. Все были подавлены, поражены, словно пригнулись. Но... прошли эти минуты, и при пении: "Дай к нам Господи, дай к нам Иисуса Христа" -- словно чудом, все преобразилось. Куда девались страх на лицах, понурость, смиренство! В глазах изуверов и изуверок засверкали прежние безумные огоньки. Мужчины стали приближаться к женщинам.
Клубы кадильного дыма стали обволакивать комнату, фигуры сектантов. Вся комната наполнилась как бы одним общим порывисто горячим дыханием. Чувствовалось, что то безумие, которое властно держит в своих цепких объятиях эту массу людей, вот сейчас, сию минуту должно прорваться и вылиться в чем-нибудь отвратительном, гадком, страшном. И действительно, так и случилось.
Я увидел, как около красавицы -- волжской купеческой дочери -- завертелся на одной ноге рыжий детина.
Вдруг вся масса сумасшедших людей закружилась, затопала, завизжала и, подобно урагану, понеслась друг за дружкой в круг, слева направо.
Страшная комната задрожала. Отрывочные слова песни, ужасная топотня голых ног о пол, шелестение в воздухе подолов рубах, свист мелькавших в воздухе платков и полотенец -- все это образовало один нестройный, страшный, адский концерт. Казалось, в одном из кругов ада дьяволы и дьяволицы справляют свой бесовский праздник.
-- Ах, Дух! ай, Дух! царь Дух! Бог дух! -- гремели одни.
-- О, Ега! О, Ега! Гоп-та! -- исступленно кричали другие.
-- Накати! Накати! Благодать накати! -- захлебывались третьи.
-- Отсецыте убо раздирающая и услаждающая, да беспечалие приимите! Струями кровей своих умойтесь и тако с Христом блаженны будете! Храните девство и чистоту! Неженимые не женитесь, а женимые разженитесь! -- высоким, тонким, бабьим голосом до ужаса страшно кричал "старший приказчик". -- Отсеку! Отсеку! Печать царскую наложу! В чин архангельский произведу! Божьим знаменьем благословлю! Огненным крестом окрещу! Кровь жидовскую спущу!
Но старика-приказчика теперь плохо слушали. За общим гвалтом, за этим диким ужасным воем его слова терялись. Едва ли не один я, который их слышал. Огни вдруг стали притухать. Я увидел, как бесновато скачущий перед красавицей Аглаей Обольяниновой рыжий парень в белой рубахе исступленно схватил ее в свои объятия и повалил на пол.
Времени терять было нельзя. Надо было воспользоваться удобным моментом общего, повального безумия, ибо началась отвратительная по своему бесстыдству оргия.
Я тихонько выполз из-под стола и пополз по направлению к выходной двери комнаты, ведущей к той, откуда можно было выбраться через люк.
Благополучно миновав благодаря полутьме это пространство, я бросился к лестнице люка и быстро поднялся по ней. Но лишь только я попал в верхнюю пристройку, как передо мной выросла огромная фигура.
-- Стой! Откуда? Почему до "пролития благодати"? -- раздался свистящий шепот.
Я почувствовал, как железная по силе рука схватила меня за шиворот.
-- Сатана бо есмь! Сатана бо есмь! -- дико вскрикнул я и, быстро выхватив свой фонарь, направил свет его на лицо державшего меня.
Я забыл вам сказать, что пальто свое я снял и спрятал за ткацким станком, что я находился в моей мантии Антихриста. Страшный крик ужаса вырвался из груди рыжего детины.
Он отпрянул от меня и застыл.
-- Свят, свят, свят!.. Сатана... дьявол... Чур меня!..
-- Погибнешь! -- грянул я и быстрее молнии бросился бежать к воротам.
Стражник, прислуживающий около них, при виде развевающейся белой фигуры с изображением красных чертей, мчащейся с фонарем, бросился лицом наземь. А остальное вы знаете.
Да, остальное мы знали, я и агент X., чуть не три часа стоявшие и мерзнувшие под прикрытием забора.
Мы видели, как около трех часов ночи из ворот таинственного дома выскочила белая фигура.
-- Это он! -- шепнул мне агент X.
Мы бросились к белой фигуре, которая оказалась действительно Путилиным.
Агент накрыл его своим пальто. Мы не шли, а бежали и вскоре очутились в нашей гостинице.
Таковы были приключения первого московского похождения. Таков был рассказ Путилина.
Стрелка часов показывала около шести часов утра. Путилин был спокоен, хотя немного бледен.
Мы с агентом Х. слушали все это, затаив дыхание.
-- Вот что, голубчик: сию минуту летите на телеграф и сдайте эти депеши! -- обратился Путилин.
Он быстро набросал несколько слов на двух листках бумаги, вырванных из записной книги.
Когда мы остались одни, Путилин подошел ко мнеи сказал:
-- Запомни на всю жизнь, что я никогда не испытывал такого леденящего кровь ужаса, какой я испытал несколько часов тому назад. Я, закаленный в сыскных боях, был близок к обмороку.
-- Скажи: есть ли практическая цель твоего безумного риска?
-- Как посмотреть на этот вопрос... -- загадочно ответил он.
-- Но ты ведь разыскиваешь сына миллионера?
--Да.
-- Какое это имеет отношение к нему?
-- Никакого. И, представь, в это же время большое. Ты знаешь мою "кривую"? Если она вывезет меня завтра, я буду триумфатором. Я упрям. Я, если хочешь знать, скорее упущу дело, чем разрушу эту кривую. Но мне кажется, что я не ошибаюсь в данном случае.
-- Стало быть, завтра предстоит похождение...
-- Решительнее сегодняшнего, -- усмехнулся Путилин. -- Честное слово, или завтра в одиннадцать часов вечера твой друг совершит подвиг, или московские сыщики будут смеяться над "знаменитым" Путилиным, богом русского сыска. Дай мне рюмку коньяка. Я чувствую себя прескверно. Сейчас я засну.
Действительно, минут через десять послышалось мерное, ровное похрапывание Путилина, не спавшего почти трое суток.