Тихая весенняя ночь спустилась над заповедным замоскворецким царством и над домом миллионера-суконника. Но не всем эта благодатная ночь принесла с собою желанные отдых, покой.
В небольшой горенке, убранной более чем скромно и незатейливо, кроткий свет лампады бросал отблеск на некрасивую, угловатую фигуру девушки.
Она, словно пойманная и запертая в клетку птица, рвалась и металась по этой комнате-конуре.
Несколько раз она бросалась на колени перед иконой и, заломив в отчаянии руки, тихо шептала жаркие слова молитвы:
-- "Прости... Смилуйся, Владычица"...
Потом, словно не в силах молиться, она порывисто вскакивала и, бесшумно подходя к двери, прислушиваясь к чему-то с мучительной страстностью.
Каким огнем жгучего ожидания горели ее большие глаза, как бурно подымалась ее некрасивая грудь!
-- Господи, кажется, идет?.. Да, да, скрип...
Кто-то, действительно, тихо, крадучись, пробирался по закоулкам охрамеевского дома к горенке сиротки Глаши, -- и вскоре мужская фигура предстала перед ней.
Девушка так и рванулась к нему.
-- Ты? Вася, милый мой...
В воздухе уже мелькнули белые худые руки и обвились вокруг мужской шеи.
-- Пусти, надоедная. Эк ведь схватывает тебя! -- раздался злобный, насмешливый голос.
-- Вася! Васенька мой, -- забилась на груди вошедшего девушка.
-- Вася! Вася! -- передразнил ее красавец-парень. -- И где только стыд-то твой бабий?.. Говорил, ведь, тебе: обождать теперь надо свиданьица устраивать, потому что опасно теперь, аккуратность всяческую соблюдать надо. Ну, говори, зачем звала, что важное передать хотела?
-- Не сердись, голубь ты мой!.. Ты видел этого противного старика, что у нас загостил?
-- Сама знаешь, видел, -- угрюмо ответил Вася. -- Дальше что?
-- А то, что страшен он мне очень... подозрительный какой-то... Сегодня о полотенце говорил.
-- О каком? -- привстал с края кровати разудалый купеческий молодец.
-- Ну, о том... знаешь...
Вася схватил за руку девушку.
-- И ты... молчала до сей поры? Ты не упредила? Ты еще меня сюда к себе заманила?
Злоба и страх зазвучали в голосе парня.
-- Затем и зазвала, чтобы сказать тебе: бежим, Васенька, бежим!
Тихий смех, полный бешенства, прозвучал в горенке "сиротки".
-- Бежим, говоришь? Так... умно придумала... И с тобой, конечно, вместе.
-- А то как же? Или меня оставить хочешь? Так ты... того, Вася, не забывай все же, что вместе дела делали, вместе и ответ, участь разделять. Понял ты?
-- Как не понять... понял! -- злобно усмехнулся тот.
-- Тебя ради, ради любви моей к тебе пошла я на это страшное дело. Неужто ты думаешь, что зря я душу свою загубила? Великий грех связал нас теперь на всю, всю-то жизнь, Васенька... Ну, не гляди на меня так страшно... Бежим, Вася! Повенчаемся, а там опосля камни-то сбудем и лихо заживем.
-- А ты... ты не подумала, постылая, что бегством сами себя выдадим?
-- Постылая? -- вырвалось стоном из груди Глаши.
-- Да, да, постылая! -- исступленно ответил ей в тон красавец-парень. -- Побаловался с тобой, а ты, как пиявица присосалась ко мне... Слышь, не люблю я тебя... противна ты мне! Ослобони ты меня от себя!
-- Никогда! Лучше убью тебя, лучше руки наложу на себя...
-- Ру-ки на-ло-жешь на себя? -- вдруг задумчиво, членораздельно произнес Вася.
Какая-то глубокая борьба, по-видимому, происходила в нем.
Он опять встал и подошел к Глаше. Обняв ее сильной рукой, низко склонившись к ней своим вызывающе красивым лицом, он глухо зашептал:
-- Слушай. Последнее предлагаю тебе, я уеду на побывку в деревню: ты останешься здесь... Я месяца через два выпишу тебя... тогда мы окрутимся. Идет, Глаша?
-- Нет! Нипочем на это не согласна... Ты, знаю я тебя, -- вор-парень. Сам говоришь: опостыла я тебе... Обманешь! Убежишь, а там ищи ветра в поле. Ловкий ты, Васенька! Ха-ха-ха!.. Прости меня! Либо сейчас бежим вместе, либо...
-- Либо что? -- свистящим шепотом спросил охромеевский молодчик.
-- Либо хоть на каторгу, хоть в петлю, все едино!
-- На каторгу? Ну, нет, змея постылая, на каторгу не хочу... А вот в петлю... тебя можно!
-- Что ты?! Пус... пусти... пом... помо... помогите!.. -- жалобно вырвался подавленный крик некрасивой девушки. Вырвался -- и замер, потонув в горенке.
Одной рукой зажимая рот Глаше, другой красавец парень схватил полотенце и стал обматывать его вокруг ее шеи.
-- Стой... стой... Шалишь, не вывернешься, змея! Да не кусайся, дьявол, не выпущу! Руки на себя наложить захотела? Ну, вот и наложишь, на этом вот крюке покачаешься... Добром не хотела -- околевай, постылая, -- хрипел он, затягивая полотенце мертвым узлом.
-- Не тем полотенцем, негодяй, душишь, этим вот надо! -- загремел в горенке "сиротки" громовой голос Путилина.
Он выскочил из-под кровати и, зная "лихость" преступного парня, с револьвером в руке бросился на него.
Тот, в ужасе и страхе, выпустил девушку из своих крепких объятий, отшатнулся, застыл, замер.
-- Попался! -- бешеным воплем вырвалось у него.
Одной рукой Путилин угрожал Васеньке револьвером, другой -- распустил полотенце с шеи несчастной соучастницы преступления.
-- Да, ты попался, Васенька, -- невозмутимо спокойно ответил Путилин. -- Понял теперь, куда я приглашал тебя давеча, когда ты киот купчихи исправлял.
-- Как не понять... Понял! -- с перекошенным от злобы лицом проговорил он с поразительным самообладанием. -- Почуял ваш проклятый дух.
-- Что же этот дух: лучше или хуже ладана пахнет?
Красавец-парень молчал.
Путилин подошел к нему вплотную.
-- Слушай меня, Василий, теперь внимательно... Хочешь ты впутывать в эту историю эту девушку или не хочешь?
-- А то как же? -- нагло сверкнул он глазами. -- Вместе, чай, икону ограбили.
-- Ты лжешь, она была только твоей покорной, безвольной соучастницей. Она действительно вышила полотенце, но ведь это ты намазал его патокой и в ту минуту, когда она вешала его на икону, ты, прикладываясь, под ее прикрытием быстро выдавил стекло и железными острыми зубцами сорвал, "срезал" кончик с драгоценными камнями. Потом она этим широким полотенцем прикрыла икону... Ничего не было видно, заметно. Так?
-- Так.
-- Так зачем же тебе ее впутывать? Ведь, ты ее натолкнул на это святотатственное дело? Ведь ради любви к тебе она пошла на него?
-- Нет, уж вместе, господин сыщик, -- злобно тряхнул кудрями Васенька.
-- Хорошо. Но помни, что в таком случае ты будешь судиться и за покушение на убийство. Ты, ведь, удавить ее сейчас хотел. Так вот решай: забирать ее или нет. Неужто она мало наказана. Ведь ты ее обесчестил.
-- Сама отдалась, -- понуро ответил красавец-парень.
-- Ну, Василий? Я жду. Камни при тебе?
-- Зарыты...
-- Укажешь?
-- Э-эх! -- исступленно заревел он, точно бык, ведомый на заклание, и вдруг грянулся перед иконой на колена.
-- Грех попутал... Дьявол соблазнил! От Бога уйти захотел. Вяжите меня, господин начальник, тяжко мне, тяжко...
И нудно, мучительно нудно зарыдал.
-- Что ж, брать и ее, твою горемычную полюбовницу Глашу?
-- Нет... Бог с ней... сама, знать, судьба развязала нас... Эх жизнь-то свою ни за что погубил!..
Только один Охромеев присутствовал при том, как из ямки в саду вытаскивались зарытые драгоценные камни.
-- О, Господи! -- шептал он. -- В моем доме -- и этакое грабительство!