Путилин заехал к влиятельнейшему лицу в городе и пробыл у него недолго. Когда он садился в карету, я увидел, как довольная улыбка трогала концы его губ.
-- На вокзал! -- отдал он приказ кучеру. -- Скажите, коллега, ведь там, на вокзале, был составлен первый протокол?
-- Да, да, уважаемый Иван Дмитриевич, -- ответил глава минского сыска.
-- Состав жандармского наряда там одинаков?
-- Да. Сменяются на часы, но состав тот же.
Я никогда еще не видел моего знаменитого друга в таком резко приподнятом состоянии духа. Глаза его сверкали, он весь был -- один порыв.
В жандармской комнате нас встретил тучный, упитанный штабс-ротмистр.
Услышав фамилию Путилина, он рассыпался в комплиментах.
-- Скажите, ротмистр, это дело вам памятно все до мелочей?
-- Помилуйте, ваше превосходительство, конечно! Всего ведь трое суток прошло...
-- На одну минутку, в сторонку... Всего два вопроса...
Мы с местным Лекоком остались в середине комнаты и видели, как Путилин о чем-то спрашивал офицера.
-- Да?
-- Да.
-- Вы хорошо помните?
-- Как нельзя лучше.
-- Ну, вот и все. Спасибо!
И, пожав руку ротмистру, великий сыщик подошел к нам.
-- В путь-дорогу, господа! Ну, помилуй Бог, какой горячий свидетель!
Эти последние слова он произнес сам про себя, как бы мурлыкая.
-- О каком горячем свидетеле говорите вы, ваше превосходительство? -- ревниво спросил моего друга его провинциальный коллега.
-- Да вот... о милейшем ротмистре... -- ответил Путилин, садясь в карету.
Через минут пять мы были в особом помещении участка, где находился труп несчастной жертвы гнусного, страшного злодеяния.
Путилин отдернул кисейку, которой была прикрыта бедная девочка, и обратился ко мне:
-- Твое мнение, доктор?
Бедный ребенок! Я как сейчас его вижу. Головка херувима с длинными белокурыми локонами... Лицо ужасно: выражения такого страшного физического страдания мне еще никогда не приходилось наблюдать.
Я взял труп на руки и поднес его к яркому свету окна. Проклятые проколы были видны до удивительности, и весь труп, обескровленный до капли, казался восковым, прозрачным.
-- Мне приходится только присоединиться к мнению моих коллег, -- с дрожью в голосе ответил я. -- Какое подлое изуверство!
-- Эти страшные проколы наносились живой или мертвой девочке?
-- Судя по отпечатку на ее лице невыносимых физических мук, мы должны прийти к заключению, что ее истязали живую.
-- Чем сделаны эти раны-проколы?
-- Каким-нибудь орудием вроде круглого острого стилета, шила...
С невыразимо тяжелым чувством покинули мы эту комнату, где лежал трупик несчастной мученицы. Всю дорогу до тюрьмы, куда мы прямо отправились, перед моими глазами стояло страшное лицо девочки.
Подойдя к одиночной камере заключенного преступника Губермана, провинциальный коллега великого сыщика сказал ему:
-- Вы, высокочтимый Иван Дмитриевич, поболтайте с ним без меня, мне надо навести кое-какие справки в канцелярии.
С протяжным скрипом открылась перед нами дверь камеры.
-- Вы стойте в коридоре, у дверей... -- обратился Путилин к надзирателю и двум конвойным солдатам.
При нашем входе человек, сидевший в позе глубокого отчаяния на табурете перед привинченным к стене столом, испуганно вздрогнул и быстро встал.
Это был Губерман, тот страшный изверг естества, которому молва и судебное следствие приписали такое жестокое преступление.
Невысокого роста, коренастый, уже пожилых лет, он обладал лицом далеко не симпатичным. Что-то алчное сверкало в его узких глазах, в которых застыл теперь и большой испуг.
-- Здравствуйте, Губерман! -- произнес великий сыщик, подходя к нему и не спуская с его лица пристального взгляда.
Еврей-дисконтер молча поклонился, с недоумением глядя на Путилина.
-- Я -- Путилин.
Лишь только мой друг назвал себя, как ростовщик вздрогнул. Его словно качнуло.
-- Вы -- Путилин?! Знаменитый Путилин? -- пролепетал он.
Я заметил, как краска бросилась ему в лицо, но вместе с тем какая-то радость сверкнула в его глазах.
Путилин усмехнулся.
-- Оставляя в стороне эпитет "знаменитый", покончим просто на Путилине. Ну-с, а теперь давайте поговорим с вами. Вы догадываетесь или, быть может, знаете о цели моего приезда сюда?
Обвиняемый ростовщик отрицательно покачал головой.
-- Нет? Тем лучше. Изволите видеть, ваши сородичи упросили меня взяться за частное расследование вашего дела.
-- О, господин Путилин! -- рванулся к нему Губерман. -- Спасите меня! Клянусь вам, я не повинен в этом страшном убийстве!
-- Я постараюсь сделать для вас все, что могу, но при условии, что будете со мной вполне откровенны.
-- Спрашивайте все, что угодно, я ничего не утаю от вас!
-- Вы клянетесь, что вы не совершали этого преступления. Допустим, я хочу вам верить Но.. можете ли вы убежденно вашей святой Торой поклясться, что никто другой из ваших сородичей не мог совершить этого?
-- Могу! Могу поклясться, чем хотите. У нас нет, не существует ритуальных убийств. Это страшная клевета на еврейство.
-- Скажите, у вас много врагов?
-- Больше, чем друзей, господин Путилин.
-- Эти враги -- на почве вашей профессии ростовщика?
Губермана передернуло.
-- Я, видит Бог, никого не грабил...
-- Позвольте: вы уже забыли и нарушаете ваше обещание говорить мне одну лишь правду. Предупреждаю вас: еще одна ложь -- и я бросаю ваше дело. Итак, отвечайте: ваши враги на почве ваших деляческих операций?
-- Да... -- не поднимая головы, прошептал ростовщик.
-- Вы многих разорили?..
-- Я их не разорял. Они, должники, сами себя разоряли... Они брали деньги... Векселя... Неустойки.. Опись... продажа с молотка...
-- И много, я спрашиваю, таких, которые "сами себя разорили", благодаря знакомству с вами?
-- Много.
-- Не из евреев?
-- Нет.
-- Вы помните ваших русских клиентов всех хорошо?
-- Нет... Где же упомнить, господин Путилин?..
-- Но особенно лютых врагов знаете? С кем за последнее время вы имели столкновение из-за сведения денежных расчетов?
Губерман начал, медленно обдумывая, перечислять фамилии.
-- Кто-нибудь из них грозил вам местью?
-- Ах, господин Путилин, это были обычные фразы о том, что я захлебнусь проклятым золотом, что мне отольютсяих слезы...
Ростовщик схватился за голову и вдруг как-то завыл-зарыдал.
-- Ай-ай-ай... -- вырывалось у него с рыданием. -- И правда это! Сбылось их проклятье... Золото, кажется, действительно и сгубило меня. Все бы теперь отдал за свободу, за то, чтобы снять с себя такое страшное обвинение.
Путилин с сожалением поглядел на еврея.
-- А такого вы не знаете? -- тихо спросил он у него.
-- Нет, что-то не помню...
-- Я вам опишу приметы его.
И когда он описал эти приметы, получил тот же отрицательный ответ.
-- В ночь накануне обнаружения трупа в вашей выгребной яме вы не слышали подозрительного шума, лая собаки во дворе?
-- Может быть, и лаяла собака, не знаю. Мало ли когда она лает. Я нарочно ее приобрел, чтобы она охраняла двор.
Путилин погрузился в раздумье.
-- Неутешительно, -- пробормотал он, вставая. -- Ну, прощайте, Губерман, а лучше -- до свидания.