Мы приехали в Минск рано утром, мчась из Петербурга с огромно-допустимой быстротой.
На вокзале нас встретил симпатичный толстяк, который при виде выходящего из вагона моего гениального друга поспешно направился к нему.
-- На гастроли к нам, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич? Ваше превосходительство не баловало нас никогда своим посещением.
Путилин улыбнулся и представил меня толстяку.
-- О, я не отниму ни одного лавра от вас, дорогой коллега! -- шутливо ответил великий сыщик. -- Да и, собственно говоря, к чему теперь моя консультация, раз вы столь блестяще повели дело, что труп и убийца уже найдены?
По дороге с вокзала до "Европейской" гостиницы (мы ехали втроем в карете) Путилин молчал и смотрел в окно.
Несмотря на ранний час и на то что был первый день еврейской пасхи, на улицах тихого губернского города царило необычное оживление.
Особенно много бросалось в глаза евреев.
Они, не в праздничных, а в затрапезно-будничных, почти траурных одеяниях, ходили кучками по тротуарам, составляя порой группы.
Лица их были угрюмы, бледны, взволнованны. Видимо, какой-то общий страх, какая-то общая паника властно охватили еврейскую толпу и цепко держали ее в своих руках.
Евреи о чем-то оживленно говорили, качали головами, так что их длинные бороды и пейсы раздувались в свежем весеннем воздухе.
Некоторые из них отчаянно жестикулировали.
Когда мы высаживались у подъезда гостиницы из кареты, до нас совершенно ясно донеслось из близстоящей группы евреев имя великого сыщика.
-- Ай-ай-ай, Путилин, -- сокрушенно качалась чья-то седая голова.
-- Что это? -- удивленно прошептал местный Лекок. -- Вы слышали? Никак они уже пронюхали о вашем приезде, узнали вас?
-- Нет. Этого они не знают, уверяю вас! -- твердо, с чуть заметной иронической усмешкой проговорил мой талантливый друг.
В номере гостиницы он, даже не переодевшись, прямо приступил к допросу своего коллеги:
-- Скажите, голубчик, как это вам посчастливилось столь быстро напасть на след этого страшного преступления?
-- Видите ли, Иван Дмитриевич, сразу после пропажи девочки по городу усиленно стали циркулировать слухи о возможности похищения ребенка евреями. Теперь ведь их пасха, а, как известно вашему превосходительству, в Западном крае у нас особенно живуча легенда о ритуальных убийствах евреями. Естественно, я усилил надзор над еврейскими кварталами, над их гетто. Все агенты были поставлены на ноги. И вдруг, совершенно неожиданно девочка, вернее, ее труп был найден на второй же день.
-- Кто же отыскал его? -- бесстрастно задал вопрос Путилин.
Толстяк улыбнулся.
-- Ни за что не догадаетесь, высокочтимый Иван Дмитриевич! Представьте, что огромную услугу правосудию оказала... собака! Дело произошло таким образом. Один из моих агентов, проходя 2-й улицей, вдруг услышал заунывный, громкий, протяжный вой собаки. Собака выла, не переставая. Он случайно посмотрел на дом, откуда доносился этот за душу хватающий вой, и увидел на дощечке дома надпись: "Дом И. С. Губермана".
-- Простите, коллега, один вопрос: кто этот Губерман?
-- Местный воротила, занимающийся дисконтом и не скажу, чтоб ростовщичеством, но отдачей денег в рост, под залог имений, домов и т. д.
-- Благодарю вас. Продолжайте.
-- Немедленно ко мне явился этот агент: "Собака воет подозрительно. А что, если... " Этого было довольно. Я ухватился за вздорное, быть может, на первый взгляд, предположение и в сопровождении двух загримированных агентов явился под предлогом какого-то дела во двор дома Губермана. Большая цепная собака из породы овчарок в глубине двора, у забора, с неистовым воем и лаем рвалась с цепи. Я попросил Губермана спустить собаку с цепи. Он побледнел, как полотно.
-- Ни за что! -- воскликнул он в испуге. -- Она может разорвать всех нас.
-- Неужели она не знает и вас? Пожалуйста, спустите! Я настаиваю на этом!
И с этими словами я подошел к животному, держа на всякий случай револьвер в руке. К моему удивлению, овчарка совершенно спокойно дала мне снять с ее шеи ошейник и, лишь только освободилась, стремглав бросилась к выгребной яме, прикрытой деревянной крышкой. Урча и воя, она принялась ожесточенно скоблить когтями по доскам крышки. Я немедленно велел открыть выгребную яму, и...
-- Там лежал труп бедной девочки? Так?
-- Да.
-- И на основании этого вы немедленно арестовали Губермана?
-- Ну, разумеется! Простите, мой знаменитый коллега, или вы находите эту страшную улику недостаточной для ареста преступника? -- В голосе губернского Горона послышалась легкая насмешка.
-- Кто вам это сказал? Наоборот, я удивляюсь вашей превосходной прозорливости. Вы поступили для торжества правосудия великолепно, арестовав страшного преступника. Скажите мне теперь: девочка была действительно обескровлена?
-- О да! Таково заключение врачей. Вы сейчас ее можете увидеть. Ваш друг, известный доктор Z., -- указал он на меня, -- подтвердит вам это. Все ее тело в проколах.
-- Скажите: мать ее ни на кого не заявляла подозрения?
-- Ни на кого. Она -- бедная вдова, у нее нет ни врагов, ни завистников.
-- Губерман, конечно, упорно отрицает свое участие в этом деле?
-- Ну, разумеется...
-- Вы не узнавали, откуда вдруг разнесся слух о похищении девочки евреями, о ритуальном убийстве? -- быстро задал он вопрос.
Великий сыщик встал и пронизал своего коллегу взглядом своих удивительных проникновенных глаз.
-- Вы спрашиваете: откуда взялся слух? Конечно, со стороны русских. На вокзале разыгрался почти скандал. Многие пассажиры были страшно возмущены и возбуждены против евреев.
-- Ну, вот и все, коллега. Спасибо. Вы будете так добры, не откажетесь сопутствовать нам с доктором по тем местам, куда мы сейчас поедем?
-- Что за вопрос, ваше превосходительство? Я так польщен... так горжусь вашим приездом, вашей гениальной помощью... Вы ведь не нам чета, простым смертным.
Путилина передернуло.
Этот редкий человек не выносил открытой, грубой лести.
...Через час мы ехали по улицам Минска.
Теперь уже совершенно ясно в воздухе чувствовалось приближение грозы. Увы, не благодатно-весенней грозы природы, а мрачной, братоубийственной.
Что-то страшное, зловещее пологом нависло над городом.
Большие толпы народа виднелись на Соборной площади, на улицах, но в этой толпе теперь мало, поразительно мало было видно евреев. Все магазины были наглухо закрыты ставнями.
Доносился возбужденный гул голосов, слышались пьяные песни, звуки гармоник.
Путилин был мрачен, как никогда.
-- А этого вы не видели? -- сухо обратился он к губернскому Горону.
И он указал на закрытые ставни одного из домов, на которых мелом были начерчены кресты.
-- А что это?
-- Это грозный предвестник погрома. Держу пари, этот дом с крестами -- еврейский. Вы простите меня, но... по-моему, вы поступили очень неосторожно.
-- А именно? -- обидчиво повернулся к великому сыщику толстяк.
-- Вы чересчур уж открыто, явно обнаружили убийство... с ритуальной целью. Тут, принимая во внимание страшность обвинения... пардон! Я хотел сказать -- преступления, следовало соблюдать особую осторожность. В горючий материал надо осмотрительнее всовывать легковоспламеняющиеся вещества. Стой! -- Путилин резко осадил кучера.
Перед большой толпой простолюдинов стоял высокий человек в черной шинели и фетровой шляпе. Он, сильно размахивая руками, что-то возбужденно объяснял толпе.
Путилин быстро выскочил из кареты и подошел к человеку в черном.
-- Да, ужасное преступление! -- вслух произнес он.
-- Не правда ли? -- живо повернулась к нему черная шинель.
Секунда... И Путилин, слегка поклонившись, быстро сел в карету. Вся сцена прошла мимолетно.