Пока шелъ этотъ разговоръ въ столовой, Надя сидѣла въ дѣтской около кроватки больного сына. Она велѣла подвинуть кушетку близко къ кроваткѣ, постлать себѣ постель на ней и, замѣнивъ нарядное платье теплой, шерстяной блузой, намѣревалась провести всю ночь около Васи. Придвинувъ къ себѣ небольшой столикъ и поставивъ на него лампу съ зеленымъ абажуромъ, Надя машинально перелистывала какую-то книгу. По временамъ она вставала и подходила въ спящему ребенку. Онъ сильно разбросался на постели, руки и щеки его горѣли. Надя озабоченно наклонялась надъ нимъ и прислушивалась въ его дыханію. Глубокую скорбь выражало ея поблѣднѣвшее лицо, когда она снова возвращалась на мѣсто. Мрачныя, тяжелыя мысли тѣснились у нея въ головѣ, и не могла она оттолкнуть ихъ, не могла сбросить съ себя неотвязчивыя думы.
"А что, если онъ умретъ!"
Грудь ея крѣпко стягивала жгучая боль, она снова вскакивала и подходила къ кроваткѣ. Ребенокъ спалъ и дышалъ по прежнему тяжело, прерывисто.
-- Посмотри, не принесли ли лекарство,-- проговорила Надя, оборачиваясь въ Авдотьѣ.
Нянька сидѣла на противоположномъ концу комнаты и дремала надъ чулкомъ. При словахъ Нади она встрепенулась.
-- Развѣ Васенькѣ хуже?-- спросила она, вставая и направляясь-было въ кроваткѣ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, оставь!-- нетерпѣливо возразила Надя.-- Поди, узнай!
Авдотья повиновалась. Черезъ минуту она вернулась, неся въ рукахъ склянку съ микстурой.
-- Сейчасъ только принесли,-- проговорила она, зѣвая.
Вася застоналъ. Надя взяла его на руки и, лаская, голубя, приговаривая, старалась влить ему лекарство въ ротъ. Ребенокъ горько заплакалъ. Горячо прижимая его въ себѣ и покрывая поцѣлуями его горячія щеки и руки, она пыталась успокоить его. Долго стоналъ онъ, наконецъ ласки, тихій голосъ матери произвели свое дѣйствіе; онъ сталъ засыпать.
-- Иди теперь спать,-- тихо прошептала Надя.-- Я останусь при немъ.
-- Какъ же такъ? Вы умаетесь,-- начала-было нерѣшительно Авдотья, съ трудомъ раскрывая слипавшіеся отъ сна глаза.
Надя сдѣлала нетерпѣливый жестъ. Авдотья повиновалась. Кряхтя, вздыхая, зѣвая и при каждомъ зѣвкѣ перекрещивая ротъ, она медленно раздѣвалась и укладывалась въ постель. Мало-помалу, однако, она улеглась и скоро раздалось ея ровное дыханіе, прерываемое по временамъ легкимъ храпомъ.
Вася спалъ. Надя положила его обратно въ кроватку и осталась одна съ своими думами и опасеніями. Она пыталась читать, но чтеніе не шло ей на умъ. Пристально смотрѣла она на развернутую страницу и не видѣла ни единаго слова. Картины, одна другой мрачнѣе, проносились въ ея разгоряченномъ воображеніи. Вотъ кажется ей, что снова, вторично, докторъ входитъ въ комнату. Онъ наклоняется надъ ребенкомъ, долго, безконечно долго прислушивается къ его дыханію, щупаетъ ему пульсъ, наконецъ поднимаетъ голову, и она явственно читаетъ на его бѣломъ, безстрастномъ лицѣ: "Все кончено!"... А вонъ тамъ! Что это такое бѣлѣетъ въ томъ темномъ углу? Ахъ, да! Это глазетовая крышка съ того ящика, въ который положатъ ея мальчика... Слышится ей заунывное, раздирающее пѣніе, а затѣмъ все смолкло. Ничего нѣтъ. Она одна, совершенно одна, и въ комнатѣ все прибрано, и въ кроваткѣ никого нѣтъ!...
Надя съ трудомъ удержала легкій стонъ; она порывисто встала и подошла въ Васѣ. Онъ тихо лежалъ; щеки его будто поблѣднѣли. Надя со страхомъ нагнулась къ нему; онъ слабо, но ровно дышалъ. Она перевела дыханіе. Нѣсколько минутъ простояла она неподвижно, судорожно прижимая похолодѣвшія руки въ сильно бьющемуся сердцу.
"Нѣтъ, нѣтъ!-- прошептала она, отходя отъ постельки.-- Это невозможно! Онъ не такъ боленъ!"
И чтобы отогнать эти неотвязчивыя, гнетущія мысли, она взяла лежавшую въ столѣ толстую тетрадь и принялась машинально перелистывать ее. Это былъ ея дневникъ. Какъ давно она ничего туда не вписывала! Почти годъ, а чего-чего въ этотъ годъ не произошло! Отвлеченная на минуту видомъ этой тетради отъ упорной, гнетущей мысли, она вдругъ вспомнила весь предшествующій вечеръ. Климская, ея живое, горячее слово, ея нѣжные, въ душу проникающіе глаза... "Зачѣмъ вы себя губите?" слышится ей мягкій, ласкающій голосъ. Легкая, грустная усмѣшка промелькнула на озабоченномъ лицѣ Нади, но тонкія брови снова сдвинулись. Припомнилась ей вдругъ сцена, которая произошла между ею и мужемъ за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ. Страхъ за Васю вытѣснилъ на время все остальное изъ ея головы, но теперь снова зазвучали всѣ рѣзкія, враждебныя слова, и снова губы ея приняли горькое, жёсткое выраженіе. Съ досадой встряхнула она головой, какъ-бы желая стряхнуть съ себя всѣ эти непріятныя воспоминанія, и, поправивъ лампу, принялась перелистывать дневникъ въ первый разъ послѣ долгаго времени. Прошедшее широкимъ, мутнымъ потокомъ нахлынуло на нее и заставило на время забыть все окружающее. Съ глубокою скорбью пробѣгала она первыя страницы, окапанныя слезами, исписанныя лихорадочнымъ, едва разборчивымъ почеркомъ.
"... Сентябрь... Я едва держу перо; мнѣ не велѣли вставать съ постели, но я должна писать... Я должна хоть на бумагѣ излить все, что меня давитъ, душитъ... Недѣля прошла со дня моей свадьбы, недѣля! Мнѣ кажется, что годы и годы прошли съ тѣхъ поръ!... Его нѣтъ! Въ первый разъ послѣ отъѣзда изъ дома я одна... Онъ принужденъ былъ уйти, и я осталась одна, совершенно одна!... Какъ страстно ждала я этой минуты, и вотъ она настала... Отчего же какой-то страхъ нападаетъ на меня? Я жаждала одиночества, и мнѣ страшно быть одной... Мнѣ все кажется, что вокругъ меня кто-то ходитъ, что кто-то шепчетъ странныя, непонятныя мнѣ рѣчи... Этотъ день, этотъ ужасный день! никогда я не забуду его!... Еще тамъ, въ вагонѣ, на меня вдругъ напалъ страхъ... Я не узнавала его, я не могла понять его улыбки, его пристальныхъ взглядовъ, я не могла понять его внезапной перемѣны. Я вдругъ почувствовала, что изъ робкаго, сдержаннаго, покорнаго онъ сдѣлался самоувѣреннымъ, почти нахальнымъ... У меня шумѣло въ ушахъ, рябило въ глазахъ Однако, достало еще духу сказать, что мнѣ не нравится его обращеніе. Онъ разсмѣялся. Боже! какъ меня передернуло отъ этого смѣха! Испуганной птичкой назвалъ онъ меня, и прибавилъ, что теперь я поймана, посадитъ онъ меня въ клѣтку, въ золотую, окружитъ всевозможнымъ комфортомъ, но клѣтку отпирать не будетъ... Какъ прошелъ этотъ день -- не знаю. Желѣзный обручъ стягивалъ мнѣ голову, невыразимая боль сжимала мнѣ сердце, я готова была вскрикнуть отъ боли -- и я молчала, прижавшись въ уголокъ вагона и крѣпко стягивая вокругъ себя бурнусъ; мнѣ казалось, что я, будто, ставлю преграду между мной и имъ...
"Мы пріѣхали въ X. поздно вечеромъ... Что было? какъ это случилось? Я не могу, не могу вспомнить... Я видѣла только, что передо мной не тотъ человѣкъ, котораго я знала, что джентльменъ, рыцарь исчезъ, лишь только онъ облекся въ халатъ и овладѣлъ онъ мной, какъ вещью, купленной, ему принадлежащей на вѣки... О, какую ненависть -- безумную, безграничную -- почувствовала я къ человѣку, который такъ безжалостно сломалъ мою жизнь, мои мечты!... И это они называютъ любовью! Овладѣть женщиной внезапно, насильно, только потому, что въ церкви священникъ благословилъ ихъ,-- это они называютъ законнымъ, это они называютъ священнымъ таинствомъ!... къ чему не называть факты своимъ именемъ! къ чему украшать розами скелетъ! Вѣдь знаютъ же, что розы завянутъ... При первомъ движеніи скелета онѣ отпадутъ и мертвая голова еще ужаснѣе выставится наружу!...
"Мы недѣлю живемъ въ этой гостинницѣ... Зачѣмъ? почему?-- Не знаю. Я знаю, что я плачу день и ночь, не переставая. О, какое страстное желаніе овладѣвало мной по минутамъ убиться, покончить съ собой! Но онъ слѣдилъ за мной, онъ ни на шагъ не покидалъ меня, инстинктивно понимая, кажется, что во мнѣ таится что-то недоброе!... Вчера мнѣ удалось, однако, незамѣтно выскользнуть изъ гостинницы... Я быстро направилась къ вокзалу желѣзной дороги... У меня было смутное желаніе броситься подъ вагоны... Я уже стояла у рельсовъ и съ какимъ-то страннымъ спокойствіемъ ожидала приближенія поѣзда... Какъ вдругъ меня кто-то схватилъ за руку. Я обернулась; это былъ онъ... На немъ лица не было. "Надя!-- прошепталъ онъ,-- что ты дѣлаешь!" Я, молча, въ тупомъ отчаяніи послѣдовала за нимъ. Онъ также молчалъ; его лицо было искажено неподдѣльнымъ ужасомъ... Мнѣ стало жаль его... Въ первый разъ что-то мягкое проникло въ мою душу... Еслибъ онъ пересталъ меня мучить!... Можетъ быть!... Нѣтъ! нѣтъ! я не могла бы любить его! но во мнѣ не было бы той жёсткости къ нему!...
"Когда мы вернулись въ гостинницу, я легла на диванъ и долго лежала неподвижно, ни о чемъ не думая, ничего не чувствуя... Невыразимая усталость овладѣла мной... Онъ, молча, ходилъ по комнатѣ, и шумъ его шаговъ слился мало-по-малу въ какой-то неясный гулъ. Я не спала, и вдругъ, не знаю какимъ образомъ, представилось мнѣ видѣніе, которое я не разъ вызывала въ дѣтствѣ. Чудный, тѣнистый садъ, съ сверкающими фонтанами, пѣніе, ароматъ, свѣтъ и теплота вокругъ... Меня окружаетъ толпа людей молодыхъ, прекрасныхъ, и нашёптываютъ они мнѣ чудныя, волшебныя рѣчи про любовь и счастье! Сердце мое, какъ бывало прежде, забилось отъ сладкаго ожиданія; на мгновеніе я забыла, гдѣ я и что я, я забыла, что между мной и этимъ видѣніемъ лежатъ уже годы и годы... Паденіе чего-то твердаго на полъ заставило меня вздрогнуть и придти въ себя. Видѣніе исчезло; а я,-- я находилась въ той комнатѣ, гдѣ были разбиты всѣ мои мечты о любви и счастьи, я находилась одна съ нимъ, съ этимъ чужимъ мнѣ человѣкомъ, съ которымъ безумное слово тогда въ церкви связало меня на всю жизнь!.. Дрожь пробирала меня!.. Зачѣмъ это видѣніе теперь здѣсь, въ этой комнатѣ? Ужъ много лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ я его не вызывала! Или уже въ немъ, въ этомъ дѣтскомъ бредѣ лежали основы моихъ безумныхъ, призрачныхъ мечтаній о любви и счастьи!...
"Вы снова плачете?" рѣзко спросилъ онъ. Я не замѣчала, что обильныя слезы текли у меня по щекамъ. Я быстро отерла ихъ и отвернулась отъ него. Я не могла видѣть его и эти глаза, эти ненавистные глаза, которые ежеминутно разгорались и пугали меня своимъ выраженіемъ... Онъ говорилъ мнѣ,-- что? не помню. Голосъ его звучалъ сначала холодно, жёстко, и мнѣ пріятна была эта жёсткость. Такъ, именно такъ долженъ онъ говорить!.. Но онъ смягчился, всталъ на колѣни, и снова начались ласки и поцѣлуи!.. Я не сопротивлялась; къ чему? Вѣдь ужъ все кончено, все умерло! Пусть дѣлаетъ, что хочетъ! А онъ, онъ думалъ, что я, наконецъ, смирилась! Онъ не понялъ, что ласкаетъ бездушный трупъ, и былъ на верху блаженства. Велѣлъ подать ужинъ, заказалъ шампанское, заставлялъ меня пить, пѣлъ, смѣялся... Онъ не замѣчалъ, что я застываю отъ отвращенія, смотря на его безумную радость... Онъ разсказывалъ мнѣ до мельчайшихъ подробностей свои отношенія къ другимъ женщинамъ, ихъ любовь и страданія, и послѣ каждаго такого разсказа покрывалъ поцѣлуями мои руки, приговаривая, что я одна, гордая, чистая, дала ему испытать настоящую, святую страсть, и не замѣчалъ, что я холодѣю при всѣхъ его разсказахъ... Святая! чистая!.. Господи, неужели есть столь противоположныя понятія для этихъ словъ!.. У меня виски стучали, сердце сжималось, такъ что я вздохнуть не могла... Мнѣ было душно, тяжко... Я просила окно открыть... Онъ повиновался и хотѣлъ самъ поднять меня и поднести къ окну, но я отклонилась и подошла одна. Такъ тихо, тёмно было вокругъ, но какія странныя тѣни ползли тамъ по забору! Онѣ все росли, росли, принимали опредѣленную форму... Это все мужчины и женщины. Какія безобразныя лица! Какъ страшно смѣются они, протягивая другъ другу объятья!.. О, Боже! куда я ни взгляну,-- вездѣ то же самое! Вездѣ этотъ смѣхъ, эти рѣчи, поцѣлуи!.. Мнѣ казалось, что я съ ума схожу! Голова горѣла; все вертѣлось вокругъ... Я ухватилась за косякъ... Онъ подхватилъ меня на руки и отнесъ на диванъ... Я очнулась только черезъ нѣсколько часовъ въ постелѣ... Всю ночь у меня былъ бредъ... Докторъ говоритъ, что я слишкомъ взволнована, что я не могу ѣхать... Зачѣмъ они держатъ меня здѣсь? Развѣ они не видятъ, что я съ ума схожу здѣсь, въ этой комнатѣ!.. Утромъ, проснувшись, я взглянула на себя въ зеркало... Неужели эта блѣдная женщина, съ испуганными глазами, прежняя Надя!.."
Надя закрыла лицо руками. Легкій трепетъ пробѣжалъ на всему тѣлу ея и старыя раны заныли. Три года прошло съ того дня, какъ она въ лихорадочномъ бреду написала эти строки, и ни разу съ тѣхъ поръ не хватало у нея духу перечитать ихъ. Но какъ живо чувствуетъ она теперь все пережитое! какъ живо видитъ передъ собой этотъ нумеръ! Да, тамъ, въ этой гостинницѣ, было положено начало разрыва между ею и имъ, тамъ была разрушена возможность въ сближенію; но не только эта возможность была разрушена,-- все, во что она вѣрила, все, чѣмъ она жила прежде, было развѣяно въ прахъ. Казалось ей, что она упала съ огромной высоты на твердую каменистую почву; она не разбилась; руки и ноги остались цѣлы, но она не могла болѣе оправиться отъ внезапнаго паденія, и съ того дня захилѣла нравственно, какъ хилѣютъ физически дѣти, которыхъ роняютъ неумѣлыя няньки.
Подобно сотнямъ своихъ предшественницъ, она вступила въ бракъ, руководимая жалостью къ страданіямъ влюбленнаго въ нее человѣка и честолюбивыми надеждами -- исправить его исковерканную жизнь. Ей и въ голову не приходило, что нельзя исправлять чью бы то ни было жизнь, когда не имѣешь понятія о тѣхъ условіяхъ, при которыхъ складывалась эта жизнь. Ей и въ голову не приходило, что нельзя стать спасительницей человѣка, когда, вмѣсто любви, приносишь ему только простое дружеское чувство, возвышенное въ квадратъ -- жалостью. На слова тётки, сказанныя ей наканунѣ свадьбы: "...завтра вы будете мужемъ и женой... Мужъ иное, чѣмъ братъ или женихъ... Требованія его иныя, права другія... Подумала ли ты объ этомъ?" -- Надя отвѣчаетъ: "мы обвѣнчаемся завтра, но... отношенія наши не измѣнятся пока!.."
Многимъ покажется смѣшнымъ,-- пожалуй, даже исключительнымъ этотъ дѣтски-наивный отвѣтъ, смѣемъ однако утверждать, что, къ сожалѣнію, Надя далеко не исключеніе изъ общаго правила! Двѣ-трети дѣвушекъ изъ такъ-называемаго образованнаго круга намѣренно воспитываются въ такой наивности. По странному, закоренѣлому предразсудку, отъ нихъ тщательно скрывается жизнь, та уличная, заурядная жизнь, которая для нихъ однѣхъ остается закулисной тайной. Всѣ наперерывъ водружаютъ передъ взорами дѣвушки охранительные щиты, которые заслоняютъ малѣйшія струйки свѣта, могущія проскользнуть изъ того невѣдомаго ей міра. И никто не видитъ, что за этими щитами она создаетъ свой собственный міръ, не имѣющій никакого отношенія къ дѣйствительности! Никто не видитъ, что за этими щитами въ ней развивается болѣзненный идеализмъ, наполняющій ея голову несбыточными мечтами. Никому и въ голову не приходитъ, что вся она, вся ея духовная жизнь складывается подъ вліяніемъ призраковъ, что въ самые впечатлительные годы она выработываегь себѣ убѣжденія и трббованія, которыя придется не пошатнуть, а прямо сломать. Всѣ окружающіе наивно любуются ея невѣдѣніемъ и ревниво берегутъ для того счастливца, который первый возьметъ ее за руку и мгновенно, отстранивъ всѣ щиты, перенесетъ ее изъ ея призрачнаго міра въ свой дѣйствительный и покажетъ ей свѣтъ, какъ онъ есть. До поры до времени, и онъ тоже умалчиваетъ о всемъ томъ, что могло бы разсѣять ея ребяческое невѣдѣніе. Ея чистота чаруетъ его, и не понимаетъ онъ, что это умиляющее его невѣдѣніе ставитъ ему такія требованія, которыя съ перваго же дня брака онъ отказывается исполнятъ. Онъ не понимаетъ, что любимая имъ чистая дѣвушка полюбитъ въ немъ тотъ образъ, который онъ принялъ, когда явился искателемъ ея любви. Она не видитъ, что подъ той красивой, изящной одеждой, въ которую онъ облекся, чтобы понравиться ей, надѣтъ старый, неряшливый халатъ. Она не можетъ себѣ представитъ его въ этомъ халатѣ, неряшливымъ, распущеннымъ; а онъ, едва имѣя терпѣніе дождаться конца вѣнчальнаго обряда, сбрасываетъ всю красивую одежду, какъ взятую на случай, на прокатъ вещь, является въ халатѣ, нравственно на распашку, и разомъ разсѣиваетъ одинъ призракъ за другимъ, разомъ разоблачаетъ передъ ней всю закулисную жизнь, доселѣ отъ нея скрываемую, и она съ ужасомъ видитъ, что все, что она предполагала о жизни,-- все это пустяки, ненужное украшеніе, которое должно быть сброшено и далеко запрятано, какъ и вѣнецъ изъ померанцевыхъ цвѣтовъ; что и человѣкъ, котораго она полюбила, совсѣмъ не такой, какимъ она себѣ его воображала,-- и любитъ онъ ее не первую, и велъ доселѣ далеко не чистую, безпорочную жизнь, какъ она, да и чистота-то вообще -- понятіе относительное, и болѣе неизбѣжная въ теоріи, чѣмъ на практикѣ! Съ діаметрально-противоположными понятіями на взаимныя отношенія, требованія и права вступаютъ они въ бракъ,-- что-жъ удивительнаго, что, при первомъ же столкновеніи, разсѣиваются радужныя мечтанія о безконечномъ счастьѣ, и что ей, подобно тысячамъ другихъ жертвъ безумія и уродливаго воспитанія, приходится съ горечью хоронить въ бракѣ всѣ свои вѣрованія и желанія!.. Гордость, боязнь насмѣшки заставятъ ее глубоко въ душѣ затаить прежнія надежды, и она постарается помириться съ своими утратами, вполнѣ увѣренная, что иначе быть не можетъ... Но когда заботы, дрязги наложатъ свою давящую руку на ихъ супружескую жизнь, когда ежедневныя пренія превратятся въ открытый разладъ, никому и въ голову не приходитъ, что разладъ этотъ давно уже существовалъ, что онъ начался уже съ самаго перваго дня брака, когда и онъ и она впервые почувствовали, что не знаютъ и не понимаютъ другъ друга...
Вильдъ и Надя не избѣгли участи своихъ многочисленныхъ предшественниковъ. Она, чистая, искренняя, непочатая, какъ нѣкогда называлъ ее Вильдъ, стала тѣсно рядомъ съ человѣкомъ, котораго жизнь поистерла, поистрепала. Ея жизнь, какъ водится, складывалась въ тѣсной рамкѣ семейной обстановки, и врожденная мечтательность еще возвысила обычную дѣвическую восторженность. Онъ же шелъ по обычной дорожкѣ холостяковъ, и подошелъ къ ней, когда надоѣла ему холостая, одинокая жизнь, когда многое уже было позади его и за многое приходилось краснѣть. Ихъ внутренній міръ былъ чуждъ, неизвѣстенъ другъ другу. Онъ все въ ней называлъ дѣтскими бреднями, нелѣпымъ идеализмомъ, фанаберіями, вычитанными изъ книгъ. Она -- все клеймила въ немъ какъ цинизмъ, самодурство, грубый деспотизмъ. И стали они другъ противъ друга, какъ враги, которыхъ заковали въ одну и ту же цѣпь, и нѣтъ у нихъ власти оторваться другъ отъ друга!..
Картины прошлыхъ, никому не переданныхъ терзаній и мученій постепенно развертывали свои сѣрые, непривлекательные пейзажи передъ Надей въ то время, какъ она перелистывала свой дневникъ. Она не останавливалась на страницахъ, поспѣшно, съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ переворачивала ихъ и, не дойдя до половины, захлопнула тетрадь и бросила ее на кушетку. Каждая строка вызывала въ душѣ ея тяжелое, болѣзненное нытье. Хотя она бросила читать и теперь съ утомленіемъ откинулась на спинку кушетки и закрыла глаза, но нерадостная повѣсть ея жизни упорно развертывала передъ ней свои страницы и день за днемъ вставалъ въ ея памяти, напоминая ей всю ту же безплодную борьбу съ самой собой и съ нимъ, все то же безплодное желаніе приладить свой внутренній, завѣтный міръ къ роковой дѣйствительности. Съ каждымъ днемъ дѣйствительность безжалостно обрывала цвѣтовъ за цвѣткомъ съ того радужнаго вѣнка, который сплели для нея дѣтскія бредни и мечты. Съ восторженностью юности мечтала она, будучи невѣстой, посвятить свою жизнь ему, тому страдальцу, изнуренный образъ котораго такъ болѣзненно заставлялъ сжиматься ея сердце.
Но гдѣ же это страданіе? Съ каждымъ днемъ убѣждалась она, что самолюбіе, болѣзненное, громадное, развитое былымъ, всеобщимъ поклоненіемъ -- причина всѣхъ страданій; съ каждымъ днемъ ей дѣлалось ясно, что борьба заключалась въ самообличеніяхъ и самоуничиженіяхъ, послѣ которыхъ самообожаніе и эгоистическая требовательность еще удвоивались. Она ожидала встрѣтить силу, хотя и подкошенную, но все-таки силу, которой ей удастся дать толчокъ, и встрѣтилась съ слабымъ человѣкомъ, опутаннымъ съ ногъ до головы себялюбіемъ и чувственностью. Иллюзіи разрушались одна за другой, какъ карточные домики, и потянулись дни, недѣли, мѣсяцы, наполненные безобразными супружескими сценами и домашними дрязгами. Рожденіе Васи внесло какъ-бы лучъ солнца въ эту темную семейную жизнь, и на короткое время наступило какое-то затишье. Но не даромъ достиглось это временное затишье! Вспомнила теперь Надя, какъ, ради Васи, она рѣшилась прилаживаться къ требованіямъ и характеру мужа, и къ какимъ средствамъ прибѣгала она! Какъ лицемѣрила и на ласку отвѣчала лаской! Надя встрепенулась. Лицо и шея ея покрылись горячимъ румянцемъ стыда. Она нетерпѣливо тряхнула головой, какъ-бы отгоняя воспоминанія о тѣхъ унизительныхъ сценахъ, которыя отрывками тѣснились въ ея воображеніи и наполняли душу ея отвращеніемъ. Чего достигла она всѣми этими уступками, униженіями? Пропасть между имъ и ею все увеличивалась, и во всѣмъ прежнимъ терзаніямъ прибавился еще стыдъ за свое лицемѣріе!..
Слабый стонъ Васи оторвалъ ее отъ гнетущихъ думъ. Она бросилась въ постелькѣ и со страхомъ нагнулась надъ мальчикомъ. Ребенокъ спалъ; легкая испарина покрывала его лобикъ. Надя опустилась на колѣни и прижалась головой въ краю кроватки.
...Здѣсь, въ этомъ маленькомъ пространствѣ, вся ея жизнь, весь ея міръ! За предѣлами его для нея ничего нѣтъ! Все въ ней умерло, все разбито!.. Вася даетъ ей силу жить; для Васи готова она вести борьбу -- только не здѣсь, не рядомъ съ этимъ человѣкомъ!.. Борьба съ нимъ болѣе ей не подъ силу...
-- Зачѣмъ вы тянете канитель?-- слышался ей голосъ Климовой:-- отчего вы не возьмете его и не уйдете съ нимъ?
Надя вздрогнула и еще крѣпче прижалась головой въ кроваткѣ.
...Взять его, своего мальчика и уйти далеко, далеко отсюда, такъ далеко, чтобы онъ никогда не могъ найти ее,-- это было бы такое блаженство, что одна мысль о немъ заставляетъ радостно замирать ея сердце... И неужели она не имѣетъ на это права? Развѣ онъ не принадлежитъ ей болѣе, чѣмъ ему? Она въ страданіяхъ, съ опасностью своей собственной жизни, дала ему жизнь; она слѣдила за каждымъ его движеніемъ; безконечной, безграничной любовью оберегала она это отъ всякой болѣзни... И онъ принадлежитъ не ей! Кто это сказалъ? Кто опуталъ ее софизмами? Онъ ея ребенокъ, и никому не уступить она его! "Какая вы мать для него!" слышится снова голосъ Климской... Да, какая она мать! Развѣ она можетъ дать ему жизнь здѣсь, гдѣ она задыхается, гдѣ она чувствуетъ, что съ каждымъ днемъ заживо умираетъ!.. А если онъ вдругъ самъ для того, чтобы заставить ее исполнять его требованія, отниметъ у нея ребенка!..
Надя чувствовала, что у нея волосы становятся дыбомъ и холодный потъ выступилъ на вискахъ. Она выпрямилась, глаза ея расширились.
...Онъ на это способенъ теперь!.. Можетъ, эта мысль уже пришла ему... Можетъ быть, тамъ, въ столовой, они говорятъ объ этомъ!.. Прокофій Даниловичъ!.. Онъ такъ значительно смотрѣлъ на нее давеча!..
Надя судорожно стиснула край кровати, съ трудомъ удерживая стонъ, готовый вырваться изъ ея стѣсненной груди. Она порывисто встала и нагнулась надъ ребенкомъ. Съ лихорадочнымъ страхомъ притрогивалась она въ его рукамъ...
Нѣтъ, жара болѣе нѣтъ!.. Онъ не такъ боленъ... Она возьметъ его, лишь только онъ поправится, и уйдетъ съ нимъ... Только надо потихоньку!.. Надо скрыть!..
Щеки и руки ея покрылись горячимъ румянцемъ, глаза блестѣли, грудь готова была разорваться отъ тяжелаго дыханія. Она не могла оставаться на мѣстѣ; вся взволнованная, направилась она къ окну и прижалась пылающей головой къ замерзшему стеклу. Безпорядочныя, отрывистыя мысли какъ туманъ колыхались въ ея головѣ.
Какъ уйти, чтобы онъ не зналъ, чтобы онъ не тотчасъ же хватился, гдѣ она... Потомъ она начнетъ процессъ... Онъ боится скандала... Дѣло, можетъ быть, уладится... Отецъ! мать! Всѣ будутъ противъ нея... Но не изверги же они!.. Они увидятъ сами въ концѣ-концовъ, что лбомъ стѣну не прошибешь!.. Пока она поселится съ тёткой... Вѣдь не вернуть же ее силой, по этапамъ!!.. Онъ не посмѣетъ; онъ знаетъ, что тогда она готова на все!..
И вотъ, то, что за часъ передъ тѣмъ казалось ей несбыточнымъ, невозможнымъ, то сложилось теперь въ головѣ ея, какъ неоспоримый, непреложный фактъ, и она не думала уже о томъ, имѣетъ-ли она право, а только о томъ, какъ привести въ исполненіе свое намѣреніе.
-----
Въ три часа по-полудни, на усыпанныхъ краснымъ пескомъ мосткахъ Лѣтняго сада толклась толпа гуляющихъ. День былъ ясный, солнечный,-- одинъ изъ тѣхъ рѣдкихъ февральскихъ дней, которые какъ-бы служатъ предвѣстниками весны. Солнце ярко свѣтило, усыпая блестками Неву и золотя обнаженныя верхушки деревьевъ. Безпрерывно къ чугунной рѣшеткѣ подъѣзжали щегольскія сани и кареты, выпуская нарядныхъ дамъ съ боннами и дѣтьми, съ левретками, покрытыми суконными попонами, штатскихъ въ цилиндрахъ и мѣховыхъ пальто, военныхъ, бряцающихъ саблями. Выходя изъ экипажей, одни направлялись влѣво, другіе вправо отъ воротъ, многіе же образовали группы и оставались въ нетерпѣливомъ ожиданіи нѣкоторое время у чугунной рѣшетки.
-- Пріѣхалъ государь?-- спрашивала одна дама.
-- Нѣтъ, еще не пріѣхалъ. Но, должно быть, скоро будетъ!-- отвѣчали ей.
-- Какъ не пріѣхалъ! Пріѣхалъ; уже съ четверть часа, какъ онъ гуляетъ.
-- Да нѣтъ же...
-- Ну, какъ нѣтъ! Я его встрѣтила.
-- Да вамъ показалось...
-- Вотъ прекрасно: показалось! Какъ же мнѣ можетъ показаться!
-- Пропустили! А все ты, Зизи!-- обратилась толстая барыня гнѣвно въ тщедушной, блѣдной барышнѣ.
-- Я тебѣ говорила, что пропустимъ! Очень нужно было останавливаться и болтать! Изволь по твоей милости бѣгать теперь во всѣ стороны!
-- Ахъ, ma tante!-- не безъ досады проговорила барышня, надувая губки:-- ну, пойдемте направо, навѣрное тогда встрѣтимъ.
-- Навѣрное, навѣрное!-- передразнила ее тётка.-- Vous êtes toujours sûre de tout!
По одной изъ аллей шла Ольга Михайловна подъ руку съ своимъ супругомъ. Они чинно подвигались впередъ. При встрѣчѣ съ знакомыми Ольга Михайловна наклоняла голову; супругъ приподнималъ слегка цилиндръ. Оба молчали.
-- Ольга Михайловна! Погодите! Ольга Михайловна!-- раздался сзади нихъ тоненькій женскій голосокъ.
Ольга Михайловна обернулась; супругъ послѣдовалъ ея движенію. Ихъ настигала востроносенькая Barbe. Высокая шляпа съ длиннымъ болтающимся перомъ гордо возсѣдала на верхушкѣ пирамидальной головки. Barbe, тащила за собою восьмилѣтняго мальчика, одѣтаго въ полушотландскій костюмъ. Голыя икры его посинѣли отъ холода.
-- Наконецъ-то! проговорила она запыхавшимся голосомъ, подбѣгая къ чинно-ожидавшей ее четѣ.-- Я уже давно вижу васъ и никакъ не могу подойти! Quelle foule!..
Ольга Михайловна съ полуулыбкой протянула ей длинную, узкую руку, обтянутую въ свѣтлую лайковую перчатку; супругъ ея вѣжливо приподнялъ цилиндръ.
-- Bonjour, Platon!-- обратился онъ къ мальчику, покровительственно подавая ему руку.
Мальчикъ неохотно отвѣчалъ на привѣтствіе.
-- Какъ вы его легко одѣваете!-- замѣтила Ольга Михайловна.
-- Ахъ, вы знаете, у меня свои принципы на счетъ воспитанія! Я хочу сдѣлать изъ него спартанца... Онъ долженъ во всему привыкнуть!.. Platon, soyez sage!-- обратилась она къ сыну.
Platon весьма нелюбезно дергалъ мать за платье.
-- Ты обѣщала купить пирожное!-- промычалъ будущій спартанецъ.
-- Ахъ, nonsense, Platon!-- вскрикнула мать.-- Развѣ нельзя подождать?
Мальчикъ съ сердцемъ выдернулъ руку изъ руки матери и пошелъ сзади, лѣниво волоча ноги. Мать пожала плечами.
-- Il est si nerveux!-- обратилась она къ Ольгѣ Михайловнѣ.
-- Скажите, пожалуйста,-- начала она снова, пройдя съ ними нѣсколько шаговъ,-- слыхали вы о Вильдахъ?
Длинное лицо Ольги Михайловны приняло строгое выраженіе.
-- Слыхала. C'est inouï!
-- Inouï!-- повторила Barbe.-- Кто бы это могъ подумать? Они такъ хорошо, кажется, жили... Онъ ее на рукахъ носилъ...
-- Вильдъ прекраснѣйшій человѣкъ!-- ввернулъ съ достоинствомъ супругъ Ольги Михайловны.
-- Чудесный!-- подхватила Barbe,-- я не понимала... я не хотѣла вѣрить... я говорила, что это не можетъ быть!..
-- Вы, значить, ненаблюдательны, Barbe!-- замѣтила съ легкимъ пренебреженіемъ Ольга Михайловна.-- Поступокъ этотъ не противорѣчитъ манерамъ Надежды Николаевны...
-- Вы находите? Да, да, elle était bizarre... Но скажите, правда-ли,-- Barbe понизила голосъ,-- правда-ли, что у нея давно уже были... des relations?..
Она съ жаднымъ любопытствомъ смотрѣла на непроницаемую Ольгу Михайловну.
-- Вы знаете, ma chère, мнѣ вся эта исторія извѣстна,-- произнесла Ольга Михайловна, медленно, будто выкидывая каждое слово и этимъ еще болѣе разжигая любопытство Barbe.-- Александра Леонтьевна, конечно, все мнѣ разсказала, mais sons le sceau d'un secret! Онъ не желаетъ, чтобы про его жену говорили дурно. Хоть теперь... c'est un secret de Polichinelle!
-- Онъ не желаетъ!-- повторила съ восторгомъ Barbe.-- Quel homme généreux!... Я всегда говорила, что.Алексѣй Васильевичъ -- рыцарь! C'est un chevalier sans peur et sans reproche!... Ho скажите, кто же былъ ея...
-- Дѣло въ томъ,-- перебила ее Ольга Михайловна,-- что никого не было.
-- Какъ?-- не было любов....
Barbe не договорила. Она опустила муфту, висѣвшую у нея на шеѣ, и съ удивленіемъ сложила крошечныя руки.
-- Platon, laissez moi tranquille!-- обратилась она нетерпѣливо къ сыну.-- Allez courir!
Мальчикъ не заставилъ дважды повторить это позволеніе, и исчезъ въ толпѣ. Ей было не до него.
-- Не было!-- повторила Barbe.-- Mais alors зачѣмъ же, зачѣмъ?
Ольга Михайловна не отвѣчала. Прищуривъ свѣтлые, прозрачные глаза, она пристально смотрѣла въ конецъ аллеи.
-- Woldemar!-- обратилась она къ супругу.-- Это не Александра Леонтьевна?
Woldemar медленно вынулъ изъ верхняго бокового кармашка pince-nez, приладилъ его на крупномъ носѣ съ горбинкой и нѣкоторое время всматривался въ толпу.
-- Она!-- произнесъ онъ наконецъ, движеніемъ носа ловко сбрасывая pince-nez.-- Кажется идетъ сюда.
Дѣйствительно, Александра Леонтьевна шла имъ на встрѣчу. Торопливо пробиралась она сквозь толпу гуляющихъ, искусно оберегая полное тѣло отъ толчковъ. Лицо ея раскраснѣлось; она озабоченно оглядывалась.
-- Александра Леонтьевна!-- позвала ее Ольга Михайловна.
-- Ахъ, chère amie, я васъ и не вижу,-- проговорила Александра Леонтьевна, подходя къ нимъ.-- Здравствуйте, Barbe! Владиміръ Ѳедоровичъ, bonjour!
Держа одной рукой Ольгу Михайловну, она подала фугую поочередно Barbe и Владиміру Ѳедоровичу.
-- Вы не видали Alexis?-- тревожно спросила она.
-- Алексѣя Васильевича?-- съ непривычной живостью переспросила Ольга Михайловна.-- Развѣ онъ здѣсь?
-- Да, да! По крайней мѣрѣ онъ хотѣлъ придти съ Мицко. Я уговорила его... Надо же разсѣяваться... Я ему сказала, что онъ долженъ это хоть для друзей сдѣлать...
-- Что онъ?-- спросилъ съ чувствомъ Владиміръ Ѳедоровичъ.
-- Что! убитъ! это мертвый человѣкъ!-- съ горечью возразила Александра Леонтьевна.-- Ахъ, друзья мои, повѣрите-ли, у меня просто голова кругомъ идетъ!... Такъ страшно за него!... Но я должна идти! Онъ будетъ искать меня!
-- Мы пойдемъ съ вами!-- заговорили всѣ:-- можно?
-- Разумѣется. Пусть онъ видитъ, какъ всѣ его любятъ!
-- Ахъ, Боже мой! гдѣ Platon?-- вскрикнула Barbe.
-- Не безпокойтесь!-- замѣтила Александра Леонтьевна.-- Я его только-что видѣла. Онъ съ Сержинькой Ольги Михайловны. Miss Hetty съ ними.
-- Скажите, пожалуйста,-- лихорадочно заговорила Barbe.-- Я только-что спрашивала Ольгу Михайловну... какая же причина?
Александра Леонтьевна поджала губы.
-- Какая причина!-- повторила она.-- Alexis самъ не знаетъ, какая причина! Онъ говоритъ, что не можетъ понять... Они такъ хорошо жили, и вдругъ она покидаетъ его, покидаетъ тайкомъ, лишаетъ всего... увозить сына, котораго онъ такъ страстно любятъ...
-- Mon Dieu!-- вскрикнула Barbe.-- Какъ она могла! Comment avait elle le coenr!...
-- Да, она меня всегда отталкивала,-- замѣтила Ольга Михайловна.-- Сухая такая!
-- Ужасно сухая!-- подхватила Barbe.-- Но скажите,-- продолжала она съ запинкой,-- неужели она покинула мужа такъ... sans raison... говорятъ elle avait des rela...
-- Эта женщина такъ скрытна, что никто ничего не знаетъ,-- запальчиво перебила ее Александра Леонтьевна.-- Она всегда умѣла скрытъ концы въ воду. Alexis говоритъ, что ничего такого нѣтъ. Почемъ онъ знаетъ? Онъ такъ вѣрилъ...
-- Помните,-- начала медленно, съ разстановкой, Ольга Михайловна,-- помните, какъ она тогда у себя на вечерѣ защищала Marie Ренъ?
-- Ахъ, да!-- вскрикнула Barbe,-- помните?
-- Я тогда подумала,-- продолжала Ольга Михайловна,-- что это не спроста.
Александра Леонтьевна не тотчасъ же отвѣчала. Она тревожно оглядывалась вокругъ.
-- Станемъ здѣсь,-- проговорила она,-- отсюда будетъ видно во всѣ стороны.
Она сошла съ мостковъ и стала на расчищенное мѣсто около длинной, полукруглой скамейки. Всѣ послѣдовали за ней. Владиміръ Ѳедоровичъ потрогалъ рукой скамейку.
-- Нѣтъ, сыро,-- замѣтила Александра Леонтьевна,-- лучше постоять.
Она снова пытливо оглянулась вокругъ. Толпа гуляющихъ рѣдѣла.
-- Онъ нейдетъ!-- прошептала она съ тоской.
-- Но какъ же онъ намѣренъ поступать теперь?-- спросилъ Владиміръ Ѳедоровичъ.
-- Онъ думаетъ снова ѣхать въ П.
-- Онъ ужъ разъ ѣздилъ?-- вскрикнула Barbe.
-- Лишь только узналъ, гдѣ она. Поѣхалъ, думалъ убѣдить эту госпожу... Бѣдный! такъ онъ наивенъ!... Вернулся, конечно, ни съ чѣмъ, убитый, измученный... Повѣрите-ли, chère amie, этотъ сильный человѣкъ при мнѣ рыдалъ какъ ребенокъ.
Александра Леонтьевна замолкла вся въ волненіи. У дамъ навернулись слезы. Barbe вынула крошечный платочекъ изъ муфты и безшумно высморкалась. Владиміръ Ѳедоровичъ, заложивъ руку между пуговицами пальто, хранилъ серьёзное молчаніе.
-- Вотъ вы гдѣ!-- проговорилъ въ это время въ двухъ шагахъ отъ нихъ Прокофій Даниловичъ.-- Я васъ вездѣ ищу.
-- А Alexis? гдѣ же онъ?-- говорила тревожно Александра Леонтьевна.-- Мнѣ такъ страшно, когда онъ остается одинъ.
-- Ну, что съ нимъ сдѣлается?-- началъ-было Прокофій Даниловичъ.
-- Ничего вы не понимаете!-- напустилась на него Александра Леонтьевна.-- Онъ въ такомъ состояніи, что можетъ все случиться... Представьте себѣ,-- обратилась она въ Ольгѣ Михайловнѣ,-- онъ по цѣлымъ часамъ просиживаетъ въ ея комнатѣ. На-дняхъ я не утерпѣла, вошла туда, и представьте себѣ -- онъ сидитъ у постели и цѣлуетъ ея подушку! Чистое безуміе!...
-- Quel homme!-- вскрикнула съ восторгомъ Barbe.-- Кто бы могъ думать, что такого человѣка....-- обратилась она къ Прокофію Даниловичу.-- Нѣтъ! я ее никогда не любила, но этого я отъ нея все-таки не ожидала!
-- Въ тихомъ омутѣ...-- проворчалъ сквозь зубы Прокофій Даниловичъ. Онъ, видимо, былъ не въ духѣ.
-- Эко народу сколько!-- продолжалъ онъ, прислоняясь спиной къ дереву и недружелюбно оглядывая гуляющихъ.
-- Но я все-таки не поникаю, Александра Леонтьевна,-- замѣтила Ольга Михайловна.-- Положимъ, Алексѣй Васильевичъ деликатный человѣкъ, но неужели онъ все это такъ оставитъ?
-- Кто же говоритъ, что онъ оставитъ!-- раздражительно вмѣшался Прокофій Даниловичъ, полуоборачиваясь.-- Ничего онъ не оставитъ!
-- Онъ вернетъ ее силой?-- вскрикнула Barbe, полуоткрывъ узенькій ротикъ отъ жаднаго ожиданія.
-- Силой!-- повторилъ Прокофій Даниловичъ, преврительно взглядывая на ея черную стрекозиную фигурку.-- Кто будетъ употреблять силу! Будто нѣтъ...
Одъ хотѣлъ сказать: будто нѣтъ средствъ заставлять возвращаться добровольно,-- но только прибавилъ:
-- Прошло время возвращать силой убѣжавшихъ женъ!
-- Да и кто же изъ порядочныхъ людей рѣшится на это!-- гнѣвно вскрикнула Александра Леонтьевна.-- Еслибъ я была на мѣстѣ Alexis, я не смотрѣла бы такъ трагически на это. Она такъ уронила себя въ глазахъ всѣхъ порядочныхъ людей, что лучшее наказаніе для нея: забвеніе и презрѣніе!...
-- Да, конечно, но сынъ?-- робко, съ недоумѣніемъ ввернула Barbe.
-- А какъ вы думаете, у кого онъ долженъ быть?-- съ усмѣшкой спросилъ Прокофій Даниловичъ, искоса взглядывая на нее.
Barbe на минуту растерялась, но, собравшись съ духомъ, вдругъ вскрикнула тоненькимъ голоскомъ.
-- Разумѣется, онъ долженъ взять его... Она не имѣетъ права... она...
Barbe не договорила. Ей почему-то вспомнился Platon. Она съ испугомъ взглянула на подсмѣивающагося Прокофія Даниловича.
-- По-моему, вопросъ такъ ясенъ, что не требуетъ обсужденія,-- спокойно произнесла Ольга Михайловна, медленно оправляя развязавшіеся концы своего длиннаго боа.
-- Alexis!-- вскрикнула въ это время Александра Леонтьевна, и рванулась впередъ.
Всѣ встрепенулись. Среди пестрой рѣдѣющей толпы рѣзво выдѣлялась высокая, сухощавая фигура Вильда. Онъ медленнымъ, усталымъ шагомъ подвигался впередъ. Голова его въ высокомъ цилиндрѣ опускалась на грудь; плечи подались впередъ, будто изнемогая подъ тяжкимъ бременемъ. Одну руку онъ заложилъ за пальто, другая безпомощно висѣла. Онъ сумрачно глядѣлъ себѣ подъ ноги.
-- На него ужасно смотрѣть!-- проговорила Barbe, вынимая изъ муфты маленькій платочекъ.
-- C'est l'image de la doulenrî -- замѣтила тихо Ольга Михайловна съ легкимъ волненіемъ.-- Да вы подождите здѣсь, chère amie,-- обратилась она къ Александрѣ Леонтьевнѣ, которая рвалась впередъ; но, какъ нарочно, на мосткахъ около полукруглой скамейки столпилось нѣсколько дѣтей съ своими няньками, и невозможно было пройти, не спихнувъ кого-нибудь изъ нихъ.
-- Что за несносная мелюзга!-- раздражительно вскрикнула она.-- Господи! На что онъ похожъ!
Александра Леонтьевна приподнялась на цыпочки и, не спуская глазъ съ Вильда, жестами старалась обратить его вниманіе.
-- Alexis! Alexis!-- нѣжно, вполголоса звала она его.
Но, несмотря на нѣсколько паръ глазъ, съ жаднымъ любопытствомъ устремленныхъ на него, Вильдъ не поднималъ головы. Онъ продолжалъ медленно, будто въ забытьи, подвигаться впередъ, не забывая, однако, законы вѣжливости и уступая мѣсто проходившимъ дамамъ.
-- Alexis!-- позвала его громче Александра Леонтьевна, когда онъ уже находился въ нѣсколькихъ шагахъ отъ нихъ.
Вильдъ остановился и разсѣянно оглянулся вокругъ.
-- Я здѣсь, Alexis, я здѣсь!-- говорила Александра Леонтьевна.
Вильдъ посмотрѣлъ на нее, какъ-бы не узнавая ее, выпрямился и медленно направился въ группѣ, съ нетерпѣніемъ ожидавшей его. Дамы окружили его.
-- Алексѣй Васильевичъ, какъ давно мы не видали васъ!-- проговорила Ольга Михайловна, съ любезной улыбкой протягивая ему руку.
-- Вы насъ совсѣмъ забыли, Алексѣй Васильевичъ,-- произнесъ Владиміръ Ѳедоровичъ, съ чувствомъ пожимая ему руку.
-- А мы съ мужемъ такъ много, такъ часто говорили про васъ,-- продолжала Ольга Михайловна.-- Мы были постоянно мысленно съ вами, но, конечно, не хотѣли навязываться съ своимъ сочувствіемъ... Друзья умѣютъ ждать!
-- Да, мы ждали,-- повторилъ Владиміръ Ѳедоровичъ,-- пока вы вспомните о насъ.
Вильдъ въ волненіи пожалъ имъ руки.
Barbe не знала, что сказать. Она нервно переступала съ ноги на ногу, безпрерывно мигая и пуская въ ходъ носовой платокъ.
Прокофій Даниловичъ молчалъ. Эти изліянія, казалось, раздражали его, и онъ съ нетерпѣніемъ ожидалъ, когда всѣ успокоятся. Прислонившись въ дереву, онъ продолжалъ сердито провожать глазами гуляющихъ, не упуская ни единаго слова изъ того, что говорилось вокругъ. Поступокъ Нади озадачилъ его. Онъ не ожидалъ отъ нея такой прыти, главное,-- рѣшимость ея совпала какъ разъ съ тѣмъ временемъ, когда онъ предложилъ Вильду свой стратегическій планъ дѣйствій. Планъ этотъ рухнулъ. Надя распорядилась собой безъ всякой его помощи. Положимъ, она поплатится за свою чисто-женскую выходку, т.-е. необдуманную. Васю у нея возьмутъ... Да что въ томъ толку? Вышла настоящая трагедія,-- тамъ, гдѣ онъ только предполагалъ легкую траги-комедію! Онъ хотѣлъ только постращать, такъ -- семейнымъ образомъ, а тутъ -- скандалъ, огласка!.. Дѣло затянулось, скрыть ничего нельзя... Переписки, уговоры, ни къ чему не ведутъ. Надя упрямится...
-- "Чортъ знаетъ какая гиль!" -- думалъ онъ: -- "и что за страсть у этихъ женщинъ вѣчно напрашиваться на мелодрамы! Ну, къ чему это? Хоть бы себя-то пожалѣла! Вѣдь заставятъ же смириться"...
Прокофій Даниловичъ вынулъ толстое письмо изъ кармана и осмотрѣлъ его со всѣхъ сторонъ.
-- "Голодъ не свой братъ!" -- подумалъ онъ какъ-бы съ сожалѣніемъ.-- "Безумная, право безумная!"
Онъ укоризненно покачалъ головой.
-- Ахъ, bonjour mesdames!-- затараторила въ это время толстая барыня въ лиловомъ платьѣ, подбѣгая съ своей тщедушной племянницей въ группѣ дамъ, окружавшихъ Вильда.-- И вы здѣсь! Сколько знакомыхъ! Весь городъ собрался! Ахъ, m-r Вильдъ,-- обратилась она съ замѣшательствомъ въ Вильду.-- Pardon! я васъ не узнала!.. Боже мой, какъ вы измѣнились... Здоровы ли вы?
-- Comment же porte madame?-- обратилась къ нему съ любезной улыбкой Зизи.
Всѣ съ испугомъ на нее посмотрѣли; одни закашлялись, другіе смущенно высморкались. Тётка сердито дернула ее за платье. Дѣвушка покраснѣла и растерянно посмотрѣла вокругъ себя. Вильдъ хранилъ молчаніе.
-- Но, pardon, mesdames, мы уже собирались идти,-- заговорила Александра Леонтьевна. Пойдемте, Ольга Михайловна.
Вся группа двинулась на мостки. Тёща и племянница сконфуженно повернули въ другую сторону.
-- Vous êtes une sotte!-- донесся издалека голосъ тётки.
-- Мнѣ надо тебѣ сообщить кое-что,-- обратился Прокофій Даниловичъ въ Вильду.
-- Ахъ, Боже мой, Прокофій Даниловичъ, вы его совсѣмъ измучите!-- замѣтила съ неудовольствіемъ Александра Леонтьевна.
-- Нельзя-съ, неотложное дѣло-съ!-- произнесъ съ усмѣшкой Прокофій Даниловичъ, опережая вмѣстѣ съ Вильдомъ дамъ.
-- Что тамъ еще такое?-- спросилъ Вильдъ, нервно вздрагивая.
-- Вотъ письмо отъ Любовь Гавриловны. Я нашелъ его у тебя на столѣ, когда заѣхалъ... Распечаталъ...
-- Ну?
-- На, прочти.
Прокофій Даниловичъ подалъ письмо. Вильдъ вынулъ изъ конверта три листа почтовой бумаги большого формата, мелко исписанные красивымъ четкимъ почеркомъ.
-- Длинное какое!-- произнесъ онъ брезгливо.
-- Да, таки-многословно, но красиво! Такъ расписано, что хоть въ фельетонъ тискай! И французскій діалектъ, и все, какъ слѣдуетъ... Впрочемъ, самая суть въ концѣ. Ее-то и прочти теперь.
Вильдъ неохотно развернулъ письмо.
-- Да вотъ еще!-- началъ Прокофій Даниловичъ, понижая голосъ.-- Климская...
Вильдъ быстро поднялъ голову и посмотрѣлъ на пріятеля.
-- Уѣхала,-- продолжалъ съ усмѣшкой Прокофій Даниловичъ.
-- За границу?
-- Увезли... Положеніе отчаянное...
Сумрачное лицо Вильда просвѣтлѣло.
-- Скатертью дорога!-- процѣдилъ онъ.
-- Значитъ, некому болѣе потворствовать Надеждѣ Николаевнѣ. Прочти, что пишетъ Любовь Гавриловна... Ее лишаютъ всякой поддержки, и тогда дѣло въ шляпѣ... Да что? Все-таки чепуха! Предлагалъ я дѣло дѣлать быстро, нахрапомъ, а ты разнюнился... распустился... Ну, скандалъ, огласка... терпѣть не могу...
Говоря это, Прокофій Даниловичъ взялъ изъ рукъ Вильда первые два листа письма, перевернулъ третій и, указывая пальцемъ на вторую страницу, произнесъ:
-- Читай отсюда.
"...Если мнѣ удалось, мой дорогой другъ,-- писала Любовь Гавриловна,-- уяснить вамъ, какъ я страдала за васъ, то вы поймете, что не могу я относиться снисходительно къ Надѣ, какъ вы того просите, не могу. Я оскорблена во всѣхъ моихъ чувствахъ, и я и Николай Петровичъ оскорблены... Николай Петровичъ не можетъ такъ тонко чувствовать... Vous savez, il n'а pas cette délicatesse de sentiment... но онъ возмущенъ...
"Знаете-ли, mon cher et infortuné ami, что я до сихъ поръ не могу понять, въ кого она уродилась! Знаете ли что, бывали минуты, когда я плакала, je versais des larmes de sang, думая объ ея безсердечности! Я думала: съ вами, qui êtes tout sentiment, она смягчится, но значитъ, я не знала свою дочь!.. Мы такія различныя натуры. Простите мать, что она не сказала вамъ всю истину! Простите, что она не предупредила васъ заранѣе относительно всѣхъ разочарованій, которыя васъ ожидаютъ! Простите! C'était plus fort que moi! я желала счастья моей дочери! я виновата передъ вами, и горько оплакиваю свою вину... Но теперь ne nous faites pas l'injure думать, что мы когда-либо станемъ на сторону этой недостойной женщины! Да, да, я, мать, имѣю храбрость назвать мою дочь недостойной женщиной!... Мы даже не видимся, какъ вы уже знаете. Послѣ нашего отъѣзда я всего разъ зашла къ ней. Ея не было дома. У нея теперь манія -- ходить къ одному петербургскому адвокату, къ какой-то тамъ вашей знаменитости. Мнѣ право смѣшно! Ну, что она можетъ сдѣлать? Прихожу. Ирина Петровна сидитъ, какъ Церберъ, около Васи. Она всегда была похожа на сумасшедшую, а теперь Богъ знаетъ что такое, снуетъ всюду, бѣгаетъ, смотритъ на всѣхъ, какъ будто боится, что ее обокрадутъ; я, конечно, не обратила, на нее вниманія: подхожу къ Васѣ, хочу взять его на руки. Какъ она бросится къ нему, схватила его и кричитъ: "Не дамъ, не дамъ! уходите! Вы Надю убить хотите, убить! Вы ее извели, измучили съ вашимъ зятемъ, теперь ребенка хотите отнять! Не отдамъ его, пока жива буду -- не отдамъ!" Сама красная, глаза блестятъ какъ у помѣшанной... Vous savez comme j'ai horreur des scènes!.. Я хотѣла-было образумить ее: говорю, что она не можетъ не дать мнѣ ребенка! я не унесу его; на что онъ мнѣ? но что отецъ возьметъ его,-- въ этомъ, конечно, нѣтъ сомнѣнія!.. А она отъ меня пятится, прижимая въ себѣ Васю, и все только шепчетъ: "уйдите! уйдите!" Ну, что мнѣ съ ней было дѣлать? Я только сказала: "Вы дура, моя милая!" и ушла. Эта полоумная женщина вывела меня изъ себя, она довела меня до того, что я сказала ей un gros mot! Вы понимаете, что съ тѣхъ поръ я не была тамъ, и съ нетерпѣніемъ жду, когда вы пріѣдете! J'en ai par dessus la tète! Понимаете, у насъ все верхъ дномъ идетъ! Николай Петровичъ выходитъ изъ себя; вѣчно кричитъ, что онъ ее въ монастырь засадитъ!.. Затѣмъ -- всѣ эти вопросы, намеки! Всѣ меня спрашиваютъ, дѣлаютъ предположенія... "Elle a nu amant!" думаютъ одни. "Онъ ее билъ!" думаютъ другіе.. Ну, конечно, кто же можетъ предположить, что женщина, qui se respecte, рѣшится на такой скандалъ безъ всякой причины. Вы знаете, mon cher Alexis, я не старыхъ понятій, я иду съ вѣкомъ. Je suis partisanne de l'amour libre... Но такъ, ни съ того, ни съ сего все бросить, все разорвать, c'est plus qu'absurde! Пріѣзжайте, пріѣзжайте! Въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ la bonté est un crime! Vous vous devez à votre fils! Мы будемъ вамъ содѣйствовать во всемъ. Николай Петровичъ просить передать вамъ, что она не будетъ имѣть ни гроша отъ насъ. Проценты съ капитала будутъ высылаться вамъ, какъ и прежде, по сдѣланному уговору. Если она хочетъ ими пользоваться... elle n'а qn'à retourner sons votre toit, ce qu'elle finira par faire, cela est certain! Merci, mon ami, что вы прислали ей видъ. По крайней мѣрѣ хоть отъ скандала съ полиціей избавились мы! и въ этомъ деликатномъ поступкѣ я снова узнаю васъ! Но довольно, довольно! я не могу больше... Я измучена, истерзана... у меня нѣтъ силы выносить такіе ужасы... Я совсѣмъ больна, разстроена... Мои друзья встрѣчаютъ меня, не узнаютъ. Милая Любовь Гавриловна, говорятъ они, вы неузнаваемы!"
Вильдъ бѣгло пробѣжалъ четвертую страницу, не останавливаясь на изліяніяхъ.
-- Кончилъ?-- спросилъ Прокофій Даниловичъ, подходя къ нему.
Онъ на минуту отошелъ къ дамамъ и старался шуточками удержать Александру Леонтьевну, чтобы она не прерывала чтеніе письма.
-- Завтра ѣду,-- произнесъ Вильдъ.
Прокофій Даниловичъ все съ тѣмъ же сердитымъ лицомъ, молча, взялъ у него изъ рукъ прочитанный листокъ, вложилъ его снова въ конвертъ и подалъ все письмо Вильду.
-- Ну, что-жъ, дѣло!-- промолвилъ онъ, наконецъ.
Вильдъ помолчалъ.
-- Возьму отпускъ, поѣду съ Васей за границу.
-- Ну, а дальше что?
Вильдъ неопредѣленно усмѣхнулся.
-- Ты знаешь, мнѣ предлагаютъ мѣсто въ N?
-- Знаю. Мѣсто выгодное.
-- Да. Переѣду туда съ семьей.
-- Съ семьей?
Оба они посмотрѣли другъ на друга и усмѣхнулись.
"Поусмиритесь, Надежда Николаевна, поусмиритесь!" -- подумалъ Прокофій Даниловичъ.
-- А все-таки, говорю я, напрасно было дѣлать такой скандалъ!-- произнесъ онъ громко.
-- Ну, нѣтъ, я больше его вамъ не дамъ! Вы его совсѣмъ измучите!-- вскрикнула Александра Леонтьевна, беря Вильда подъ руку и энергически отстраняя свободной рукой Прокофья Даниловича.-- Alexis, у насъ противъ тебя заговоръ. Мы хотимъ, чтобы ты весь вечеръ провелъ съ друзьями! Ты долженъ обѣдать у меня! Насъ всего будетъ шестеро!...
Она шутливо принялась считать по пальцамъ.
-- Ольга Михайловна -- разъ! Владиміръ Ѳедоровичъ -- два! Barbe -- три! Прокофій Даниловичъ...
Прокофій Даниловичъ собирался-было возражать, но Александра Леонтьевна поспѣшно перебила его.
-- И слышать ничего не хочу! У меня для васъ приманка: новый поваръ! Готовитъ такъ, что вы пальчики себѣ оближете!.. Ну-съ, значить, Прокофій Даниловичъ -- четыре! и насъ двое -- шесть! Alexis, я не принимаю никакихъ возраженій!... Je ne veux pas que tu broies du noir dans ta maison abandonnée!-- прибавила она шопотомъ.
-- Мы просто его не отпустимъ,-- съ любезной улыбкой замѣтила Ольга Михайлова.
-- Не отпустимъ, не отпустимъ!-- пискнула Barbe.
Вильдъ снисходительно улыбнулся.
-- Будьте покойны, Александра Леонтьевна,-- замѣтилъ, подсмѣиваясь, Прокофій Даниловичъ,-- онъ сердцемъ мягокъ, не откажетъ. Да, помилуйте, развѣ есть возможность отказать?... Вы такъ энергически ведете атаку! На что ужъ я человѣкъ твердый, а новый поваръ сразилъ меня, окончательно сразилъ-съ. Только и остается сложить оружіе и волей-неволей признать себя побѣжденнымъ!
Всѣ, смѣясь, направились въ воротамъ сада.