Приближеніе зимнихъ мѣсяцевъ и неизбѣжно связанной съ ними непогоды словно изгнало изъ дома Голубиныхъ столь присущіе ему миръ и согласіе. Все, повидимому, шло какъ и прежде. Людмила Павловна хозяйничала, Филиппъ Антоновичъ почитывалъ свои книжки и бесѣдовалъ о прочитанномъ съ отцемъ Сергіемъ; все, казалось, шло по старому, тѣмъ не менѣе посторонняя нотка ворвалась въ свѣтлую гармонію семейнаго счастья, и нотка эта все усиливалась и звучала все рѣзче и рѣзче. Васюта съ каждымъ днемъ становилась тише, спокойнѣе, съ каждымъ днемъ она все больше уединялась; рѣже и рѣже находили на нее минуты веселья, когда, вдругъ вырвавшись изъ какихъ-то наложенныхъ ею на себя оковъ, она поднимала весь домъ вверхъ дномъ и рѣзвилась, какъ выпущенный на волю жеребенокъ. Послѣ каждой подобной вспышки немедленно наступала реакція. Еще другіе продолжаютъ начатую ею возню, а она уже относится въ ней безучастно. Вмѣсто смѣха, на лицѣ появляется озабоченное выраженіе и она спѣшить уйти отъ другихъ. Уединеніе стало для нея такою-же потребностью, какъ въ прежнее, еще недавнее время -- общество.
-- Васюта наша начинаетъ къ чтенію пристращаться, съ довольнымъ видомъ сообщилъ разъ Филиппъ Антоновичъ отцу Сергію.
-- Доброе дѣло, замѣтилъ сочувственно отецъ Сергій.
-- Богъ знаетъ, доброе-ли это дѣло, вмѣшалась въ разговоръ Людмила Павловна,-- не всегда отъ книжекъ толкъ бываетъ.
-- Что ты, Милочка, какъ можно, чтобы отъ книжекъ толку не было, съ мягкимъ укоромъ возразилъ Филиппъ Антоновичъ.
Людмила Павловна не нашла нужнымъ продолжать разговоръ на эту тему. Она раньше другихъ увидала перемѣну въ дочкѣ, и развивающееся пристрастіе Васюты въ книжкамъ въ значительной степени ее безпокоило. Это безпокойство еще усилилось, когда Васюта заявила желаніе уѣхать изъ Алсу въ Москву, доканчивать свое образованіе. Сначала Людмила Павловна отвѣтила смѣхомъ на это довольно нерѣшительно высказанное желаніе, но когда Васюта повторила его, и повторяла не безъ упорства, она разсердилась.
-- Это все Лёвкины выдумки! вскрикнула она съ негодованіемъ.-- Сдѣлай одолженіе, выкинь дурь изъ головы. Я еще, слава Богу, съума не сошла, чтобы потакать всякимъ глупостямъ.
Васюта не унималась, и стояла на своемъ тѣмъ болѣе твердо, что въ отцѣ она нашла вѣрнаго и даже горячаго союзника. Впервые, послѣ семнадцатилѣтней совмѣстной жизни, онъ не раздѣлялъ мнѣнія Людмилы Павловны, и хотя, возражая ей, онъ избѣгалъ рѣзкостей, но въ бесѣдахъ съ отцемъ Сергіемъ или Булатовымъ онъ рѣшительно возставалъ противъ отсталыхъ, какъ онъ говорилъ, понятій жены. Со дня объясненія Васюты съ матерью и зазвучала та посторонняя нотка, которая нарушила прежнюю семейную безмятежность.
Въ послѣднихъ числахъ ноября Булатовъ тоже, наконецъ, собрался уѣхать. Незадолго передъ отъѣздомъ, онъ завернулъ какъ-то днемъ передъ обѣдомъ въ Голубиномъ. Филиппъ Антоновичъ, заключенной въ кабинетѣ ненастною погодой, въ халатѣ и съ погасшею трубкой въ рукѣ дремалъ надъ "Русскимъ Архивомъ"; Васюта заперлась въ своей комнатѣ, Лиза и Рая исчезли, несмотря на дождь, изъ дома, и Булатову оставалось или скучать одному въ пустой столовой, или отправиться разыскивать Людмилу Павловну. Направляясь по корридору въ кухню, онъ заглянулъ мимоходомъ въ полурастворенную дверь свѣтлой, просторной кладовой, гдѣ хранились равные домашніе припасы -- варенья и фрукты. Въ углу, на пустой опрокинутой кадкѣ сидѣла Людмила Павловна безъ всякаго дѣла и погруженная въ такую глубокую задумчивость, что она не слыхала его шаговъ. Только когда онъ окликнулъ ее, она подняла на него глаза, и ихъ враждебный, злой взглядъ заставилъ его опустить руку, протянутую было имъ для обычнаго дружескаго пожатія.
-- Что случилось? спросилъ онъ, болѣе встревоженный, чѣмъ обиженный ея непривѣтливой встрѣчей.
-- Ничего не случилось, возразила она сухо, и тотчасъ-же прибавила:-- вы уже видѣли ученаго дурня?
Въ послѣднее время она часто, не стѣсняясь присутствіемъ постороннихъ, называла такъ мужа, и въ глаза, и за глаза.
-- Филиппъ Антоновичъ, кажется, спитъ, сдержанно отвѣтилъ Булатовъ.
-- Ничего ему лучшаго не выдумать, проворчала она сквозь зубы.
Булатовъ, всегда пасуя передъ женской раздражительностью, занялся разсматриваніемъ крупной, желтѣющей на полкахъ, айвы.
-- И Васюту не видѣли? спросила она черезъ минуту.
-- Нѣтъ, не видалъ.
-- Такъ вы не знаете, что она ѣдетъ? Отецъ везетъ ее самъ въ Москву. Радъ дурень, что дочка пошла въ него и увеличить число никому не нужныхъ людей.
Людмила Павловна отвела злобные глаза отъ непритворно изумленнаго лица Булатова.
-- Видите, уломали-таки меня, продолжала она, стараясь говорить сухо, но голосъ ея дрогнулъ.-- Не уступи я, она-бы ушла тайкомъ, и онъ помогъ-бы ей. Вѣдь онъ изъ-за своихъ дурацкихъ книжекъ дальше носа своего не видитъ. Ужь лучше добровольно!
Она махнула рукой и отвернулась. Булатовъ въ смущеніи стоялъ около нея.
-- Вы-то, вы-то что думали! проговорила она съ усиленною рѣзкостью, внезапно поворачиваясь къ нему.
-- Я васъ не понимаю, Людмила Павловна.
-- Чего не понимаете! Точно я не знаю, что Васюта вамъ нравится.
Булатовъ окончательно растерялся.
-- Я васъ положительно не понимаю, пробормоталъ онъ.
-- Не понимаете, такъ я вамъ объясню. Не будь вы такая мямля, Васюта не забрала-бы себѣ въ голову такого вздора.
-- Вы ошибаетесь, тихо промолвилъ Булатовъ, чуя подъ этой внѣшней грубостью иное глубокое, жгучее чувство, заставлявшее звучать ея голосъ, какъ надтреснутое стекло,-- между мной и вашей дочерью ничего не могло произойти.
-- Потому-что вы не умѣли хотѣть.
-- Нѣтъ; потому-что съ самаго начала нашего знакомства стояло между нами, и теперь стоитъ, третье лицо.
-- Глупости.
Булатовъ молчалъ.
-- Не воображаете-ли вы, что она влюблена въ этого бѣлобрысаго мальчишку?
-- Есть-ли между ними любовь -- не знаю. Только она ни въ кого такъ не вѣритъ, и ни вы, ни я, ни кто-бы то ни было, не имѣетъ на нее такого вліянія.
Людмила Павловна, въ свою очередь, ничего не возражала. Частый, крупный дождь однообразно стучалъ по желѣзному подоконнику; въ кладовой было и душно, и тускло. Запахъ зрѣющихъ плодовъ, варенья и разныхъ пряностей усиливалъ духоту. Булатовъ отошелъ отъ полки, къ которой прислонялся, и, лавируя между кадочками, ящиками и боченками, прошелся съ одного конца кладовой на другой.
-- Лучше мнѣ было-бы ее живую въ гробъ положить, прошептала Людмила Павловна.
-- Не узнаю я васъ, Людмила Павловна, замѣтилъ Булатовъ, стараясь говорить безпечно.-- Вы, такая всегда бодрая, стойкая, и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, впадаете въ уныніе. Что ужаснаго въ желаніи молодой дѣвушки учиться? Это, напротивъ, даже очень похвально.
-- Да, во сто разъ лучше было-бы видѣть ее въ гробу, повторила она, не слушая его.-- Кто изъ нихъ вернулся счастливымъ, довольнымъ, неисковерканнымъ въ свою семью? Мало-ли ихъ погибло такъ... ни за грошъ!.. И какъ подумаю, что она, моя маленькая, беззаботная дѣвочка, добровольно кидается въ этотъ омутъ...
Людмила Павловна прикрыла глаза рукой; губы ея начали вздрагивать, и слезы, одна за другой, покатились по щекамъ. Въ это время дверь заскрипѣла, и Васюта, радостная, сіяющая, вбѣжала въ кладовую.
-- А я васъ вездѣ ищу! вскрикнула она, обращаясь въ Булатову.-- Мнѣ сказали, что вы пріѣхали. Знаете-ли новость? Мама согласна... Я ѣду.
Она взглянула на мать и замолкла.
-- Мама, что-же это такое? съ испугомъ промолвила она.
Людмила Павловна повернула голову къ стѣнѣ. Васюта кинулась къ ней и, опустившись передъ ней на колѣни, пыталась отвести руку, которою мать закрывала глаза.
-- Мама, голубушка, что-же это? Вѣдь такъ нельзя, твердила она, осыпая ея руки и лицо поцѣлуями.
Людмила Павловна, припавъ губами въ ея головѣ, тихо плакала. Булатовъ вышелъ, не слышно притворивъ за собой дверь.