Въ гостинной всѣ столы тоже были уже заняты, поэтому Васюта провела Булатова черезъ переднюю и узкій темный корридоръ въ кабинетъ Жадова. Кабинетъ этотъ находился въ сторонѣ отъ другихъ комнатъ; тѣмъ не менѣе говоръ и смѣхъ доносились до него. Васюта придвинула въ кожаному дивану круглый столикъ, сбросивъ предварительно съ него на окно книги и газеты.
-- Здѣсь мы можемъ поужинать и потолковать, проговорила она.-- Ахъ, Боже мой, я забыла захватить пива или вина! Чего вы хотите? Я сейчасъ принесу, предложила она, вскакивая съ дивана. Булатовъ удержалъ ее за платье.
-- Я ничего не хочу, возразилъ онъ.-- Оставьте. Я и ужинать не хочу.
-- Не хотите? Ну вотъ! А я и себѣ взяла только для компаніи.
-- Въ такомъ случаѣ, все это мы оставимъ, сказалъ Булатовъ, отодвигая столикъ обратно къ окну.
Васюта не препятствовала; она сѣла глубже въ уголъ дивана и прислонилась головой къ спинкѣ. Булатовъ помѣстился въ противоположномъ углу. За минуту передъ тѣмъ оживленное, разгоряченное лицо Васюты поблѣднѣло; углы губъ опустились; глаза потускнѣли.
-- Что вы ничего про себя не разсказываете? произнесла она усталымъ голосомъ.
-- А что вамъ про меня разсказывать? Живу помаленьку. Немножко работаю, много отдыхаю, и жизнь идетъ себѣ да идетъ.
-- И вы довольны собой?
-- Кто можетъ, положа руку на сердце, сказать, что онъ доволенъ собой! Одни переносятъ свое недовольство терпѣливо, другіе -- нетерпѣливо, вотъ и вся разница. Я принадлежу къ первому разряду, а вы къ послѣднему.
Васюта приподняла голову; глаза ея нѣсколько оживились.
-- Почему вы думаете, что я недовольна собой?
-- Потому что иначе вы были бы веселѣе, вы были-бы такая, какою я васъ увидѣлъ въ первый разъ.
Онъ нагнулся къ ней. Слабая улыбка промелькнула у нея на губахъ.
-- Знаете-ли, что ваши глаза мнѣ напомнили? Тотъ день, когда мы сидѣли съ вами у рѣки, и я вамъ жаловалась, что нахожу Прудона скучнымъ. Вы такъ-же ласково смотрѣли на меня.
-- А теперь вы болѣе не находите его скучнымъ? шутливо спросилъ Булатовъ.
-- Нахожу. Я по-прежнему ненавижу то, что ненавидѣла. Васъ это удивляетъ?
Она нервно разсмѣялась.
-- И вы по-прежнему принуждаете себя интересоваться тѣмъ, что вамъ антипатично по самому существу вашей натуры. Бѣдный ребенокъ!
Васюта вспыхнула.
-- Что за страсть у людей жалѣть! Отчего бѣдный? У меня есть все... есть друзья, товарищи, дѣло...
-- Бѣдный ребенокъ потому, что вы наложили на себя чуждыя вамъ цѣпи.
-- Никакихъ цѣпей я на себя не налагала. Я дѣйствую всегда добровольно. Если-бы мнѣ предложили вернуть прошлое, перенести меня въ Алсу и стереть эти три года навсегда изъ моей памяти, я-бы ни за что, ни за что на это не согласилась! страстно проговорила она.
Булатовъ замолчалъ. Говоръ и смѣхъ въ другихъ комнатахъ не прерывался. Кто-то сталъ наигрывать на роялѣ отрывки изъ Руслана. Перебирая мотивы, играющій остановился на хорѣ "Ложится въ полѣ мракъ ночной". Нѣсколько голосовъ начали подтягивать.
-- Какъ они тамъ шумятъ, проговорила Васюта.
Она встала, чтобы припереть неплотно закрытую дверь, но въ то-же самое время дверь потянули съ другой стороны. Вошелъ Лёвка.
-- Тебя тамъ всѣ спрашиваютъ, сказалъ онъ.
-- На что я имъ? рѣзко возразила она.-- И безъ меня ихъ много.
-- Ты обѣщала имъ пѣть. Впрочемъ, какъ хочешь. Это твое дѣло.
Васюта отошла къ письменному столу. Булатовъ остался на диванѣ.
-- Я уѣзжаю завтра съ раннимъ поѣздомъ въ Москву, заговорилъ снова Лёвка.-- Ты ѣдешь со мной?
-- Можетъ быть.
-- Мнѣ не безъинтересно это знать навѣрное.
-- Навѣрное я сама не знаю. До того еще нѣсколько часовъ. Успѣю подумать.
Лёвка закусилъ губы.
-- Ты, можетъ, вообще раздумала возвращаться туда? спросилъ онъ сдержанно.
-- Можетъ быть.
-- Ты это серьезно говоришь или шутишь?
-- Мнѣ не до шутокъ.
Лёвка поблѣднѣлъ.
-- Хорошо. Въ такомъ случаѣ прощай, но такъ-какъ, вѣроятно, мы никогда болѣе не увидимся, то на прощанье я тебѣ выскажу все, промолвилъ онъ, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Я никогда себѣ не прощу, что тогда, въ ту ночь, три года тому назадъ, я довѣрился тебѣ, что я возмечталъ, будто изъ тебя выйдетъ человѣкъ дѣла. Я долженъ былъ знать, что въ тебѣ нѣтъ ничего, кромѣ безсильныхъ, безплодныхъ стремленій стать выше твоей среды, что въ тебѣ нѣтъ достаточно пониманія дѣла, къ которому тебя призывали, ни любви къ нему, чтобы отказаться отъ своей собственной личности... Твоя сегодняшняя застольная рѣчь доказала мнѣ, что ты хочешь разрыва, хочешь вернуться къ прошлому... Еще не поздно исправить ошибку. Прощай. Желаю тебѣ всѣхъ благъ земныхъ.
Лёвка повернулся и вышелъ. Васюта стояла словно окаменѣлая у стола. Встревоженный ея неподвижностью, Булатовъ поднялся съ дивана. Васюта обернулась къ нему.
-- Вы здѣсь еще? промолвила она.-- Вы слышали, что онъ сказалъ? Вотъ, вы говорили про цѣпи... Знаете, какія самыя тяжелыя цѣпи въ жизни? Это тѣ, которыя близкіе вамъ люди налагаютъ на васъ своимъ недовѣріемъ. Вы не знаете, какъ ужасно быть вѣчно подъ гнетомъ недовѣрія. Но вѣдь онъ правъ... Изъ меня ничего путнаго не выйдетъ! Онъ говорилъ не разъ: развѣ можетъ выйти что-нибудь путное изъ семейства Голубиныхъ! Ну, вотъ видите, онъ правъ. И говорить больше нечего. Пойдемте. Они просили меня пѣть... Вы послушайте... Я спою татарскія пѣсни... Алсу вспомните...
Она кинулась въ двери. Булатовъ отъискалъ въ передней свое пальто и калоши и, никѣмъ не замѣченный, ушелъ.
Пока онъ спускался ощупью по темной лѣстницѣ, до него донесся свѣжій молодой голосъ Васюты. Она пѣла "Ложится въ полѣ мракъ ночной"; хоръ дружно вторилъ ей, но ея высокій мелодичный, полный безотчетнаго желанія и страсти голосъ явственно преобладалъ надъ другими.
"Бѣдный ребенокъ! подумалъ Булатовъ съ неподдѣльною болью въ сердцѣ".