Отношеніе къ Мукденскому штабу.
"Распредѣленіе власти на театрѣ войны въ началѣ военныхъ дѣйствій было своеобразное и не вполнѣ ясное"...
(Бар. Теттау).
Въ двадцатыхъ числахъ мая 1904 года я прибылъ въ Мукденъ, въ главную квартиру намѣстника -- главнокомандующаго.
Здѣсь наносился первый серьезный ударъ тому идеалистическому настроенію, съ которымъ каждый изъ насъ ѣхалъ тогда на войну. Здѣсь впервые приходилось убѣждаться въ томъ, что и стихія войны не смывала съ людей ихъ мелочнаго эгоизма, капризовъ самолюбія, тщеславія и расчетовъ. Приходилось убѣждаться въ томъ, что всѣ эти явленія обыденной жизни здѣсь выростали въ роль историческихъ факторовъ, сводя народное дѣло съ его пьедестала и превращая его въ частное дѣло того или другого лица.
Прислушавшись къ толкамъ въ столовой штаба намѣстника, поговоривъ съ разными лицами, съѣхавшимися въ Мукденъ, я вынесъ впечатлѣніе, что противникъ былъ гораздо ближе, чѣмъ всѣ мы думали, что онъ -- въ Ляоянѣ и что это не японцы, а Куропаткинъ и его штабъ. Едва ли не главную роль въ этомъ враждебномъ настроеніи играло назначеніе Куропаткина командующимъ арміей безъ предварительнаго согласія на это назначеніе намѣстника, однако, на роль его самостоятельнаго помощника. Цѣлому ряду лицъ пришлось остаться вслѣдствіе этого не у дѣлъ, а намѣстникъ -- главнокомандующій лишенъ былъ полноты своей власти, такъ какъ предѣлы самостоятельности командующаго арміей, его помощника, не были точно очерчены, и этотъ послѣдній то прямо сносился съ Петербургомъ, то считалъ нужнымъ испрашивать указаній намѣстника, а то сообщалъ ему о своихъ распоряженіяхъ post factum.
Къ тому же это были люди разныхъ вѣдомствъ: одинъ -- военно-морского, другой -- военно-сухопутнаго, въ прошломъ у нихъ ничего не было общаго, а при существующей розни нашихъ отдѣльныхъ вѣдомствъ, каждый изъ нихъ добивался осуществленія своихъ плановъ и желаній путемъ различныхъ вліяній, воздѣйствій и средствъ. Эта междувѣдомственная и личная борьба прикрывалась въ Мукденѣ симпатичной маской негодованія на Куропаткина за его бездѣйствіе подъ Тюренченомъ и возмущенія на его тактику "терпѣнія" вообще. Здѣсь, въ Мукденѣ, строились болѣе смѣлые, энергичные и рѣшительные планы кампаніи..- И оглядываясь теперь на прошлое, зная теперь, что и нашъ побѣдоносный противникъ также дѣйствовалъ не безъ крупныхъ промаховъ, невольно спрашиваешь себя: не правъ ли былъ и въ самомъ дѣлѣ мукденскій штабъ, требуя движенія впередъ, и не вытекало ли это требованіе изъ большаго знанія имъ нашего противника.
-- А вотъ попадете въ Ляоянъ,-- говорили мнѣ побывавшіе и тамъ, и здѣсь.-- и вы услышите другія рѣчи.
И дѣйствительно, въ Ляоянѣ, съ пѣной у рта, говорили о Мукденѣ, говорили съ озлобленіемъ людей, которыхъ тянутъ въ бездну.
Разница была только въ томъ, что въ Мукденѣ всѣ сходились въ уваженіи къ намѣстнику, въ признаніи его авторитета и преклонялись предъ его государственнымъ умомъ, пониманіемъ обстоятельствъ и огромной трудоспособностью. Въ ляоянскомъ же штабѣ относительно его главы существовали различныя мнѣнія, и онъ былъ менѣе единодушенъ въ защитѣ Куропаткина. И это объясняется очень просто: штабъ намѣстника, составленный изъ людей, служившихъ въ краѣ до войны, сжился между собою и съ нимъ; штабъ же Куропаткина былъ собранъ) ad hoc, отовсюду, и люди, его составлявшіе, мало знали другъ друга.
Рознь, существовавшая между двумя главными начальниками, шла и дальше, создавая цѣлую сѣть отношеній, сотканную изъ взаимнаго недовѣрія, недружелюбія и даже вражды.
Такъ, въ мукденскомъ штабѣ не существовало тѣснаго единенія между намѣстникомъ -- главнокомандующимъ и начальникомъ его штаба, генераломъ Жилинскимъ. Это не было недружелюбіемъ, это было просто незнакомствомъ ихъ другъ съ другомъ, непривычкою дѣлать сообща одно дѣло, да еще такое крупное и отвѣтственное. Намѣстникъ желалъ, кажется, имѣть начальникомъ своего штаба своего стараго, постояннаго, довѣреннаго сотрудника -- генерала Флуга. Но въ Петербургѣ нашли, что онъ слишкомъ молодъ для такого поста и послали намѣстнику генер. Жилинскаго. Генералъ Флугъ оставленъ былъ при намѣстникѣ -- главнокомандующемъ въ роли генералъ-квартирмейстера. Онъ и служилъ звеномъ между намѣстникомъ и его начальникомъ штаба.
Нельзя не признать, что такая связь могла быть очень опасной, не объединяя, а разъединяя этихъ двухъ лицъ, жившихъ каждый въ своемъ поѣздѣ и сравнительно рѣдко встрѣчавшихся. И только благодаря благородному характеру генерала Флуга, его огромному такту и выдержкѣ, эта опасность миновала.
Иначе обстояло дѣло въ ляоянскомъ штабѣ. Тамъ между командующимъ арміей и его начальникомъ штаба стоялъ болѣе честолюбивый генералъ-квартирмейстеръ, ген. Харкевичъ, и отчужденіе между Куропаткинымъ и Вл. Вик. Сахаровымъ не только не устранялось, но въ началѣ кампаніи росло на почвѣ личныхъ, интимныхъ дѣлъ послѣдняго, которыя первый вначалѣ находилъ неумѣстными и несвоевременными на театрѣ войны и съ которыми впослѣдствіи примирился.
Наконецъ, весь это переплетъ недружелюбныхъ и недовѣрчивыхъ отношеній завершался еще и тѣмъ, что не было желательной близости и между начальниками обоихъ штабовъ.
Эти шесть лицъ: главнокомандующій и командующій арміей, начальники ихъ штабовъ и ихъ генералъ-квартирмейстеры не составляли единодушной коллегіи и не объединялись въ нее даже въ самые серьезные моменты кампаніи, Припоминается два характерныхъ факта.
21 іюля прибылъ въ Ляоянъ изъ Харбина намѣстникъ съ генераломъ Жилинскимъ, а изъ Айсандзяна -- генералъ Куропаткинъ съ генераломъ Сахаровымъ. Надвигался генеральный ляоянскій бой. Предстояло обсудить цѣлый рядъ важныхъ вопросовъ. Въ вагонъ намѣстника на совѣщаніе, которое продлилось полтора часа, приглашены были ген. Куропаткинъ и ген. Жилинскій. Генералъ Сахаровъ же остался на перронѣ ляоянскаго вокзала, среди собравшейся публики, для которой это маленькое съ виду обстоятельство не прошло незамѣченнымъ.
То же самое повторилось 23 сентября 1904 г. въ Мукденѣ, въ знаменательный день перехода арміи въ наступленіе на Шахэ.
И въ томъ, и въ другомъ, случаѣ совершенно справедливо высказывалось осужденіе ген. Куропаткину за то. что онъ не противодѣйствуетъ этому игнорированію своего начальника штаба {"Въ интересахъ справедливости" меня просятъ отмѣтить, что, на основаніи "Положенія о полевомъ управленіи войскъ", начальникъ штаба главнокомандующаго обязанъ присутствовать на докладахъ командующихъ арміями, начальники же штабовъ армій этихъ обязательствъ не имѣютъ, и что когда ген. Жилинскій узналъ, что ген. Сахаровъ на это обижается, то онъ при первомъ же докладѣ ген. Куропаткина спросилъ послѣдняго: не найдетъ ли онъ возможнымъ пригласить своего начальника штаба? Куропаткинъ на это согласился и ген. Сахаровъ былъ приглашенъ.-- "Къ сожалѣнію, добавляетъ мой кореспондентъ,-- это случилось незадолго до отъѣзда ген. Жилинскаго".
Охотно дѣлаю это дополненіе, такъ какъ оно, нисколько не колебля сообщенныхъ мною фактовъ, удостовѣряетъ, что въ этомъ игнорированіи начальника штаба арміи повиненъ былъ самъ командующій ею, который не догадывался до предложенія ген. Жилинскаго возбудить вопросъ объ участіи ген. Сахарова въ совѣщаніяхъ.
Что же касается заявленія моего корреспондента, что ген. Жилинскій всегда имѣлъ добрыя отношенія съ ген. Сахаровымъ, то не утверждая, что они были дурными (этого я и ранѣе не говорилъ), я позволяю себѣ остаться при убѣжденіи, что они не были достаточно близкими, а были скорѣе холодно офиціальными, что и понятно при антагонизмѣ, существовавшемъ между ихъ непосредственными начальниками -- адм. Алексѣевымъ и ген. Куропаткинымъ.}.
И это было тѣмъ болѣе странно, что и. самъ генералъ Куропаткинъ не всегда считалъ нужнымъ скрывать свои чувства къ мукденскому штабу. Однажды, и это было какъ разъ въ дни, предшествовавшіе моему пріѣзду въ Мукденъ, такъ что мнѣ разсказывали объ этомъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ происшедшаго, это неудовольствіе было проявлено имъ въ крайне рѣзкой формѣ. Куропаткинымъ былъ приглашенъ въ Ляоянъ полковникъ генеральнаго штаба С., пользовавшійся расположеніемъ намѣстника, и ему предложено было доложить о состояніи японской арміи, съ которою полковникъ былъ близко знакомъ до войны. Докладъ былъ выслушанъ благосклонно, и полковникъ С. любезно приглашенъ къ обѣду. За обѣдомъ, говорятъ, съ нимъ не было сказано ни слова. А когда обѣдъ кончился, генералъ Куропаткинъ, аккуратно складывавшій свою салфетку, вдругъ скомкалъ ее нервнымъ движеніемъ руки и, обращаясь черезъ столъ къ полковнику С., громко сказалъ приблизительно слѣдующее:
-- Полковникъ С.! Если вы позволите себѣ распространять слухи, подрывающіе духъ арміи (очевидно, рѣчь шла о большей готовности японской арміи къ войнѣ, чѣмъ нашей), я вышлю васъ изъ арміи...
И бросивъ салфетку, онъ повернулся и вышелъ изъ столовой.
Полковникъ С. остался стоять, пораженный какъ громомъ, не понимая, чѣмъ онъ провинился, и за что его хотятъ удалить изъ арміи.
А вечеромъ, на вопросъ начальника штаба, по поводу это инцидента, въ чемъ дѣло, генералъ Куропаткинъ сказалъ:
-- Ничего! Пусть знаютъ тамъ... въ Мукденѣ...
Вотъ при какой обстановкѣ назрѣвала Вафангоуская операція, на которой столкнулись противуположныя стремленія двухъ вождей и двухъ штабовъ, стоявшихъ во главѣ одной арміи.