14-е іюня.-- Третій день Сахотанскаго боя.
Настойчивыя попытки японцевъ сбить нашъ отрядъ съ Сахотанской позиціи и открыть себѣ выходъ въ равнину Танчи -- Дашичао побудили командующаго арміей двинуть въ этомъ направленіи 4-й Сибирскій корпусъ на подкрѣпленіе отряда генерала Мищенко съ подчиненіемъ послѣдняго командиру корпуса, генералъ-лейтенанту Зарубаеву.
Никто не сомнѣвался, что и японцы получатъ за ночь новыя подкрѣпленія и что съ разсвѣтомъ бой возобновится.
Ночь прошла спокойно, а съ утра японцы двинулись густыми колоннами на перевалъ съ кумирней, занятый съ ночи только нашими пѣхотными цѣпями, такъ какъ конно-горная батарея, занимавшая его въ дни 10 и 13 іюня, ушла съ отрядомъ генералъ-маіора Толмачева на Уйдалинскій перевалъ. Японцы потѣснили наши цѣпи, которыя стали отходить по гребню вправо. Вскорѣ показалась японская батарея и въ 6 часовъ утра открыла огонь по нашимъ цѣпямъ, занимавшимъ перевалъ съ кумирней и хребетъ около него, чтобы окончательно насъ оттѣснить. Японской батареѣ сейчасъ же стали отвѣчать четыре орудія батареи Гаврилова, бывшей у Сахотана въ сторожевомъ охраненіи на ночь, а на перевалъ, для закрѣпленія за собою этого важнаго пункта, былъ вызванъ взводъ 11-й конной батареи, и бой завязался.
Быстро поднялся отрядъ съ бивака у Мугуи и пошелъ на позицію, которую молодецки отстаивалъ въ теченіе уже нѣсколькихъ дней.
Самъ генералъ Мищенко немного задержался, поджидая прибытія генерала Зарубаева со штабомъ.
Скоро по дорогѣ отъ Танчи показалась большая кавалькада. Мищенко поѣхалъ ей навстрѣчу -- и, встрѣтившись, мы всѣ поѣхали на гору съ батареей.
-- Вы, Павелъ Ивановичъ, продолжайте распоряжаться и руководить боемъ,-- говорилъ генералъ Зарубаевъ, выслушавъ докладъ начальника передового коннаго отряда о положеніи дѣлъ.-- Вы такъ успѣшно до сихъ поръ это дѣлали, что не сомнѣваюсь и впредь въ успѣхѣ. Къ тому же, среди этихъ сопокъ, лощинъ и горъ -- вы какъ у себя дома.
Почувствовавъ себя въ прежней роли полноправнаго хозяина, Мищенко сейчасъ же по прибытіи на батарею началъ распоряжаться. Онъ приказалъ командиру Читинскаго полка полковнику Павлову взять взводъ 11-й конно-артиллерійской батареи и двѣ казачьихъ сотни и идти съ ними на правый флангъ, которому снова могъ угрожать противникъ обходомъ.
И дѣйствительно, еще по пути туда, полковникъ Павловъ получилъ свѣдѣніе, что японцы обходятъ насъ справа.
-- Ну, это сомнительно,-- сказалъ опытный Георгій Андреевичъ.-- У меня тамъ подпоручикъ Выгранъ сторожитъ. Онъ не пропуститъ,-- продолжалъ Павловъ, вспоминая услугу, оказанную этимъ офицеромъ отряду подъ Сюянемъ.-- Однако все-таки можно послать кого-нибудь къ Выграну и узнать, все ли у него благополучно.
И осторожный полковникъ послалъ казака впередъ на рысяхъ къ разъѣзду Выграна.
Казакъ вернулся и привезъ успокоительную записку.
Оставивъ сотни въ узкой лощинѣ, съ отвѣсными почти скатами горъ, мы поднялись со взводомъ артиллеріи на гору. Отсюда въ бинокль можно было разсмотрѣть непріятельскую батарею. Она стояла къ намъ флангомъ и стрѣляла во флангъ нашей пѣхотной цѣпи, занимавшей перевалъ. Наша пѣхота въ свою очередь анфилировала другую японскую батарею, сбивавшую насъ съ перевала съ кумирней. Теперь и нашъ конно-артиллерійскій взводъ сталъ анфилировать первую изъ названныхъ японскихъ батарей.
Такой "переплетъ" огня, странный на первый взглядъ, объясняется особенностями гористой мѣстности, совершенно исключительной возлѣ Сахотана. Я уже неоднократно называлъ ее хаосомъ горныхъ хребтовъ, отдѣльныхъ сопокъ, лощинъ и ущелій, изъ котораго тщетно столько дней японцы пытались выбраться на просторъ. Эти хребты, эти ущелья, взаимно пересѣкаясь по всѣмъ направленіямъ, подчиняли себѣ фронтъ позицій сражающихся сторонъ и вмѣсто прямой линіи, къ которой пріучили наше воображеніе учебники тактики и справочныя книжки, мы имѣли здѣсь фронтъ зигзагомъ.
Непріятельская батарея, взятая взводомъ во флангъ, не повернула противъ него ни одного орудія и продолжала стрѣлять по прежнему направленію. Слѣдовало, очевидно, ждать другого воздѣйствія на этотъ взводъ, шрапнели котораго то и дѣло рвались надъ нею, бросая на нее каждый разъ цѣлый рой чугунныхъ смертоносныхъ мухъ.
И мы ждемъ обхода. Глазамъ, утомленнымъ постояннымъ напряженнымъ глядѣньемъ въ бинокль, то и дѣло чудятся на темно-сѣромъ фонѣ горъ человѣческія фигуры, вереницы ихъ, цѣлыя толпы. Наконецъ, мы всѣ отчетливо видимъ группу людей на вершинѣ огромной пирамидальной мрачной сопки, въ которую упирается гряда горъ и за которою открывается равнина, дѣлающая изгибъ намъ въ тылъ.
-- Это японцы!-- говоритъ кто-то.
-- Прикажете дать по нимъ разикъ?-- спрашиваетъ командиръ взвода полковника Павлова.
-- Нѣтъ, подождите. Мы сначала убѣдимся, что это японцы.
И Павловъ снова посылаетъ казака къ подпоручику Выграну съ приказаніемъ развѣдать, кто на крайней сопкѣ.
Опустившись на колѣно, подъесаулъ Шильниковъ, адъютантъ Читинскаго полка, пишетъ эту записку.
И пока казакъ ее возитъ, мы не спускаемъ съ сопки глазъ.
Фигуры неподвижны. Словно вросли въ гору и отчетливо рисуются на фонѣ неба.
-- Это дозорные,-- говоритъ Шильниковъ.
-- Но наши или японскіе?
-- Если наши, то молодцы... Забраться туда, это не только трудъ тяжелый, но и рискъ. Вѣдь эта гора на линіи японскаго расположенія!
-- Зато оттуда имъ -- если это только наши -- виденъ весь тылъ японской позиціи.
-- Господа, позвольте предложить вамъ по рюмкѣ коньяку и по сардинкѣ,-- говоритъ войсковой старшина П.
Онъ былъ начальникомъ праваго участка сторожевого охраненія и провелъ безсонную ночь.
-- Такіе знойные дни и такія холодныя ночи! Особенно подъ утро холодно. Туманъ поднимается съ низинъ и сырость заставляетъ дрожать. До сихъ поръ не могу отогрѣться. Не поможетъ ли рюмка коньяку.
И мы всѣ хотя и не дрожимъ и, пропеченные солнцемъ, не нуждаемся въ согрѣвающихъ средствахъ, слѣдуемъ, однако, его примѣру. Это убиваетъ время, которое тянется такъ медленно, такъ монотонно.
Орудія методически шлютъ одинъ выстрѣлъ за другимъ въ ту сѣдловинку, на которой также методически вспыхиваютъ огоньки непріятельскихъ выстрѣловъ. Говорить не о чемъ. Война съузила русло интересовъ, отбросила множество темъ. Все переговорено. И чтобы не считать себя обязаннымъ поддерживать разговоръ, всѣ упорно, не отрываясь, смотрятъ въ бинокли то на гору съ неподвижными фигурами людей, словно изваянными изъ камня, то на японскую батарею передъ нами, то на бѣлыя облачка шрапнельнаго дыма, появляющіяся на голубомъ небѣ, влѣво отъ насъ, за Черной горой. Центръ тяжести боя былъ, очевидно, тамъ, и я рѣшилъ поѣхать на центральную батарею; съ нея былъ виденъ перевалъ съ кумирней, за обладаніе которымъ спорили всѣ эти дни мы и японцы, ибо оно давало сторонѣ, владѣвшей имъ, огромный шансъ на успѣхъ.
Надо было, однако, дождаться рѣшенія вопроса, которымъ мы всѣ здѣсь столько волновались: кто на крайней высокой горѣ, наши или японцы.
Казакъ вернулся скоро и привезъ донесеніе, что это нашъ разъѣздъ продвинулся впередъ, поднялся на гору и видитъ японскій бивакъ, расположенный далѣе и лѣвѣе батареи, по которой стрѣляетъ нашъ взводъ. Сейчасъ же по тому направленію посланы были двѣ шрапнели, еще двѣ и еще двѣ.
Къ сожалѣнію, результаты стрѣльбы были гадательны. Дозоръ на горѣ былъ далеко и въ его распоряженіи не было никакихъ данныхъ для сигнализаціи о нихъ.
Было бы желательно болѣе широкое примѣненіе нѣмого языка сигналовъ, которыми представители всѣхъ родовъ оружія могли бы въ различныхъ положеніяхъ войны давать свѣдѣнія, устраняющія недоумѣнные вопросы: свои или чужіе? туда или не туда стрѣляютъ? куда лучше идти: направо или налѣво?...
Было и часовъ утра.
Оставивъ взводъ на позиціи и поручивъ общее наблюденіе за правымъ флангомъ войсковому старшинѣ Пѣшкову, полковникъ Павловъ поѣхалъ на центральную батарею. Я послѣдовалъ за нимъ.
Забайкальская казачья батарея довольно долго вела стрѣльбу по непріятельской батареѣ, но результаты ея все оставались неизвѣстными, такъ какъ цѣль была за гребнемъ горы и далѣе пяти верстъ. И потому огонь былъ прекращенъ. Но едва онъ стихъ, какъ противъ нашего лѣваго фланга показались густыя колонны японской пѣхоты. Отъ нихъ отдѣлились длинныя тонкія стрѣлковыя цѣпи и, извиваясь, словно змѣи, по причудливой формы хребтамъ горъ, пошли впередъ, стрѣляя пачками во флангъ нашей жидкой цѣпи, занимавшей перевалъ съ кумирней. Она стала отходить, но не назадъ, а вдоль гребня, направо, къ кумирнѣ, чтобы тамъ, пользуясь рельефомъ мѣстности, отвѣтить непріятелю фронтальнымъ огнемъ.
Съ тревогой слѣдили съ центральной батареи генералы Зарубаевъ и Мищенко съ ихъ штабами за движеніемъ нашей цѣпи... Выдержитъ ли она натискъ японцевъ?..
Ихъ цѣпи все густѣли и густѣли и тянулись безконечной лентой. Наши отходили медленно. Сухой короткій трескъ ружейныхъ выстрѣловъ слился въ одну безконечную непрерывную дробь. Словно крупныя, сильныя капли дождя барабанили по какой-то огромной крышѣ...
И вдругъ въ бинокль подмѣтили какое-то движеніе на одной изъ сѣдловинъ.
То выѣзжала добить нашу отходящую пѣхоту японская батарея.
-- Стрѣляйте!-- нервно крикнулъ генералъ Мищенко въ сторону Забайкальской казачьей батареи.
Но Гавриловъ и его ординарецъ-наблюдатель Пѣтуховъ уже замѣтили соперницу, и батарея оживилась. Наводчики слѣдили на станинахъ и торопливо вертѣли рукоятки подъемныхъ механизмовъ.
И едва долетѣло это полу сердитое "стрѣляйте", какъ въ отвѣтъ ему послышалось.
-- Первое!...
-- Второе!...
Батарея наша ожила. Ожили орудія, отскакивавшія назадъ послѣ выстрѣла, ожила орудійная прислуга, бросавшаяся къ колесамъ, чтобы накатывать пушки, заряжавшая ихъ, наводившая, подносившая тонкіе желѣзные ящики съ патронами. Батарея жила и словно мячики бросала въ голубое небо, эти бѣлые клубки шрапнельнаго дыма.
Бѣглымъ огнемъ поддерживали артиллеристы-забайкальцы свою пѣхоту, и японская пѣхота, ее тѣснившая, должна была остановиться и очистить гребень.
Тогда перенесли огонь на непріятельскую восьми-орудійную батарею и стали бить ее перекиднымъ огнемъ черезъ гору съ кумирней. Чтобы стрѣльба была успѣшнѣе, на гору впереди и правѣе батареи выслали, въ качествѣ наблюдателя, подъесаула Станкевича.
И какъ разъ въ то время, когда мы съ полковникомъ Павловымъ во главѣ подъѣзжали къ батареѣ и стоявшему у перваго ея орудія генералу Мищенко, явился отъ Станкевича фейерверкеръ съ докладомъ, что непріятельская батарея сбита и отступаетъ въ полномъ безпорядкѣ, что часть своихъ пушекъ она бросила, а часть увозитъ на лошадяхъ.
Одинъ нашъ снарядъ упалъ какъ разъ между третьимъ и четвертымъ японскими орудіями и, когда улеглась поднятая пыль и дымъ разрыва разсѣялся, ясно было видно, что на этомъ мѣстѣ выросла куча тѣлъ.
И дѣйствительно, огонь японцевъ смолкъ, и наша пѣхота снова двинулась впередъ къ перевалу съ кумирней.
Японцы попытались было замѣнить разбитую батарею другою, но и эта, едва показалась, какъ была засыпана нашей шрапнелью и только отдѣльныя ея орудія, сперва одно, потомъ два -- сдѣлали нѣсколько выстрѣловъ. Итакъ, въ центрѣ мы стояли твердо.
Зато теперь на лѣвомъ флангѣ разгорѣлся ружейный огонь. И тамъ трещала теперь та же сухая короткая дробь крупныхъ, частыхъ капель свинцоваго дождя. Но туда направила свои выстрѣлы наша забайкальская батарея -- и онъ сталъ рѣже, сталъ стихать...
Былъ часъ дня.
Я сидѣлъ впереди батареи, за глубокимъ оврагомъ, около наблюдательнаго пункта, какъ вдругъ вижу, что внизу, изъ лощины справа показалась сотня Читинскаго полка и за нею четыре орудія 11-й конно-артиллерійской батареи.
Ихъ велъ полковникъ Павловъ къ перевалу съ кумирней, остававшемуся все еще не занятымъ нами. Мы не успѣли это сдѣлать съ утра, какъ дѣлали это 10-го и 13-го числа, и теперь японцы не пускали насъ на перевалъ, осыпая его снарядами и пулями.
Генералъ Мищенко приказалъ его занять во что бы то ни стало.
Втянувшись въ лощину, сотня разсыпала лаву, батарея выстроила фронтъ, и въ этомъ порядкѣ онѣ медленно подвигались впередъ.
Красивое зрѣлище представляли эти освѣщенные солнцемъ бѣлые всадники, рослые вороные кони, легкія стройныя орудія на желтомъ пескѣ лощины, прорѣзанной вдоль змѣйкою вившимся ручьемъ...
Я сдѣлалъ знакъ своему казаку подать мнѣ лошадь, намѣреваясь догнать наступавшія части,-- такъ заразительно, такъ увлекательно было зрѣлище ихъ движенія,-- но пока казакъ осторожно спускался съ двумя лошадьми въ поводу по крутому обрыву одной горы и поднимался по отвѣсному почти скату другой,-- въ лощинѣ что-то произошло. Изъ-за изгиба ея показались идущія уже назадъ орудія и лава...
Оказалось потомъ, что ихъ заставилъ повернуть близь самаго перевала градъ пуль японской пѣхоты, занимавшей высоту за деревнею, лежавшею въ лощинѣ и въ сторонѣ отъ перевала. Въ деревнѣ этой одна наша рота очутилась въ тяжеломъ, почти безвыходномъ положеніи. Японцы обстрѣливали эту деревню съ двухъ сторонъ, и наша рота безъ тяжелыхъ потерь не могла теперь двинуться ни впередъ, ни назадъ.
Наконецъ, я получилъ коня, спустился внизъ и встрѣтилъ отступавшую батарею. Мы еще отошли нѣсколько назадъ, и затѣмъ четыре орудія батареи стали на позицію на небольшомъ горномъ отрогѣ. Это была скала, отвѣсно обрывавшаяся спереди и имѣвшая пологій въѣздъ сзади. Съ нея видна была вся лощина съ деревнею, занятою нашею ротою, впереди, съ Зеленою горою сзади этой деревни, занятою японцами. Дорога вилась вдоль ручья и сворачивала вправо на перевалъ, закрытый еще отъ нашихъ глазъ выступомъ горнаго хребта, тянувшагося справа.
Батарея открыла было огонь по Зеленой горѣ, но одинъ за другимъ стали прибывать отъ генерала Мищенко ординарцы съ однимъ и тѣмъ же приказаніемъ -- взводу конной батареи выѣхать на перевалъ.
Командиръ батареи, однако, что-то медлилъ. Вчера еще только привелъ онъ свою хорошо снаряженную, выхоленную, щеголеватую батарею на поле боевыхъ дѣйствій и, не освоившись еще ни съ обстановкою, ни съ условіями дѣятельности на войнѣ, онъ не соизмѣрилъ силъ своей батареи съ требованіями боя и потому каждый новый шагъ заставлялъ его задумываться, колебаться, медлить.
-- Но у меня осталось только по пятнадцати патроновъ на орудіе, говорилъ онъ полковнику Павлову.-- Съ этимъ не стоитъ рисковать. Это значитъ -- выѣхать и въ двѣ минуты разстрѣлять все, что есть, а затѣмъ отступать. Я не понимаю, какой смыслъ, какая цѣль такого требованія!
-- Я знаю одно,-- говоритъ ему въ отвѣтъ полковникъ Павловъ,-- генералъ Мищенко этого требуетъ и это должно быть исполнено. Вонъ, видите, новый казакъ скачетъ къ намъ съ приказаніемъ...
-- Но мы не въ состояніи будемъ въѣхать. Тамъ крутая гора. Наши лошади, пожалуй, не возьмутъ. Подъемъ на перевалъ слишкомъ крутъ. Придется на людяхъ тащить на вершину орудія...
-- Что дѣлать! Потащимъ на людяхъ,-- спокойно говоритъ Павловъ,-- генералъ уже сердится на меня, что я медлю,-- добавляетъ онъ, читая новую записку.
-- Назначьте взводъ. Я пойду.
-- Штабсъ-капитанъ Добрышинъ,-- говоритъ полковникъ М. молодому красивому офицеру съ закрученными кверху бѣлокурыми усами,-- поступите въ распоряженіе полковника Павлова и займите тотъ перевалъ, который онъ вамъ закажетъ. А вы,-- продолжаетъ полковникъ, обращаясь къ командиру послѣдняго оставшагося у него взвода,-- поддержите выѣздъ 3-го взвода огнемъ отсюда...
-- Слушаю,-- говорятъ оба взводныхъ командира.
-- На-задки!-- командуетъ Добрышинъ.
Передки подъѣзжаютъ и увозятъ орудія внизъ.
Мы всѣ идемъ къ лошадямъ, молчаливые, серьезные, съ какою-то внутреннею дрожью передъ тѣмъ, что случится сейчасъ, какъ только мы сядемъ на своихъ коней и тронемся къ этому роковому перевалу, на который такъ настойчиво посылаетъ насъ "этотъ упрямецъ Мищенко". Отступленія уже не будетъ. Но кто дойдетъ? Для кого этотъ путь будетъ послѣднимъ? И всѣ молчатъ. Ни одного лишняго, посторонняго слова. Только команда. Сотня оренбуржцевъ разсыпаетъ лаву и двигается впередъ. За этою тонкою завѣсою трогается взводъ артиллеріи, за нимъ 4-я сотня читинцевъ...
Пересѣкли ручей и вытянулись въ линію, извивающуюся вдоль правой гряды горъ. Гремитъ спереди, сзади, гдѣ-то влѣво. Пока Богъ хранитъ -- ни снаряды, ни пули не долетаютъ.
Обогнули двѣ фанзы... Спустились въ пересохшее каменистое русло ручья. Поднялись на пригорокъ. Близко совсѣмъ... Вотъ дорога дѣлаетъ изгибъ на перевалъ. До него полтораста, сто саженей.
-- Стой!-- говоритъ, а не командуетъ полковникъ Павловъ, но всѣ его слышатъ даже въ этомъ хаосѣ звуковъ, сквозь эту непрерывную дробь перестрѣлки. Чутье какое-то развилось. Всѣ смотрятъ на Павлова и словно читаютъ его мысли. Онѣ у всѣхъ у насъ однѣ.
-- Спѣшьте сотню,-- говоритъ подъесаулу Сарычеву полковникъ Павловъ и самъ слѣзаетъ съ коня. Мы всѣ слѣдуемъ его примѣру. Коноводы и вѣстовые казаки отводятъ лошадей въ промоину горнаго ручья.
Подскакиваетъ начальникъ отряднаго штаба, подполковникъ Мандрыка.
-- Начальникъ отряда прислалъ меня во что бы то ни стало ввести взводъ на перевалъ,-- говоритъ онъ полковнику Павлову.
-- Да онъ уже идетъ!-- отвѣчаетъ полковникъ и командуетъ взводу -- "Прямо!..."
-- Шагомъ маршъ!-- командуетъ въ свою очередь Добрышинъ.
И въ то время, какъ взводъ его, теперь одинокій, описываетъ дугу по дорогѣ, ведущей на перевалъ, мы идемъ къ нему напрямикъ, по вспаханному полю.
Впереди -- полковникъ Павловъ, за нимъ -- его постоянный ординарецъ, хорунжій Алидебиръ-Андійскій, его адъютантъ подъесаулъ Шильниковъ, другой ординарецъ штабсъ-ротмистръ фонъ-Брауншвейгъ, я и дѣлопроизводитель по хозяйственной части полка Шеломенцовъ, оставляющій въ дни боевъ свои канцелярскія дѣла и книги для поданія помощи раненымъ. Еще сзади нѣсколько спѣшенныхъ казаковъ. Подполковникъ Мандрыка ѣдетъ верхомъ на своемъ небольшомъ бѣломъ конѣ, рельефно выдѣляющемся на темномъ фонѣ вспаханнаго поля, сѣрыхъ скатовъ горъ и среди вороныхъ лошадей конно-артиллерійскаго взвода.
И чѣмъ дальше мы ѣдемъ, тѣмъ чаще и чаще слышится короткій шелестящій звукъ и тѣмъ чаще то тутъ, то тамъ, казалось, подъ самыми ногами, поднимается легкая пыль сухой земли...
Поляна вся словно курится.
Это уже пули. Рой жужжащихъ, шелестящихъ смертоносныхъ пчелъ...
"Если попадетъ, то, вѣроятно, въ ноги", думалъ я, мысленно воспроизводя траекторіи njuib, которыя зарывались справа, слѣва, впереди, позади.
Мы идемъ, не спуская глазъ съ орудій, уже поднимающихся на перевалъ.
Возьмутъ ли лошади, вывезутъ или нѣтъ? Онѣ шли, напрягаясь, ложась въ хомуты; слышалось понуканье ѣздовыхъ, удары нагаекъ... Подъемъ былъ, дѣйствительно, короткій, но крутой.
И вдругъ на срединѣ его пуля ударяетъ въ одну изъ уносныхъ лошадей, она падаетъ и орудіе останавливается.
-- Казаки сюда! Помогите!-- кричитъ полковникъ Павловъ.
Но тѣ и сами смекнули, что надо, и мимо насъ ураганомъ проносится спѣшенная сотня Николая Степановича Сарычева во главѣ со своимъ богатыремъ-командиромъ. Онъ бѣжитъ, придерживая, шашку, и, повернувъ свое пышущее здоровьемъ лицо съ красивыми черными глазами и усами къ бѣгущимъ за нимъ людямъ, кричитъ звучнымъ голосомъ:
-- Не отставать! За мной! Скорѣе!...
-- Помогите, братцы! Помогите!-- слышу я голосъ Георгія Акимовича Мандрыки и вижу его самого уже въ толпѣ бѣгущихъ казаковъ, одного верхомъ.-- Еще одно усиліе,-- кричитъ онъ,-- и мы возьмемъ перевалъ! Отступленія не будетъ! Постарайтесь!...
А второе орудіе какъ остановилось, такъ и стоитъ, осыпаемое пулями.
Раненая лошадь бьется въ предсмертной агоніи и мѣшаетъ разамуничить себя. Проходитъ нѣсколько томительно долгихъ минутъ, въ теченіе которыхъ съ ужасомъ ждешь, что на перевалѣ вырастетъ гора людскихъ и конскихъ труповъ.
Но Богъ хранитъ насъ, положительно хранитъ Своей Святой Десницей. Никто не убитъ, не раненъ.
Откуда-то взялась пѣхота и также вразсыпную бѣжитъ по скату справа на помощь орудіямъ. Но казаки уже подоспѣли, словно мухи облѣпили ихъ, ухватились за постромки, за колеса и, гудя, какъ рой пчелиный, тащатъ на себѣ орудія наверхъ.
Тамъ, на небольшой площадкѣ перевала, сразу скапливается множество людей и лошадей. Толпа, въ которой возлѣ пушекъ и отъѣзжающихъ передковъ перемѣшались въ кучу конно-артиллеристы, казаки, пѣхотинцы. Въ ней я потерялъ изъ вида и Павлова, и Шильникова. Я стою сзади, на скатѣ, по которому только что втащили орудія, и съ ужасомъ за всю эту толпу героевъ, самоотверженныхъ людей, жду японскаго снаряда. Упади онъ сюда, сколько бы жизней онъ сразу скосилъ!
Его нѣтъ и нѣтъ. Но жуткое чувство ожиданія не проходитъ. Чѣмъ больше времени уходитъ, тѣмъ вѣроятнѣе, что онъ загудитъ сейчасъ, что вотъ сію минуту послышится это растущее въ силѣ и скорости жужжанье... Ж-жж-жжж!!
Но самый критическій моментъ уже пережитъ нами. Орудія снялись не подъ снарядами. Передки отъѣхали... И мы шлемъ первую шрапнель.
Итакъ, перевалъ нами занятъ.
Настойчивость генерала Мищенко увѣнчалась успѣхомъ. Надо его порадовать этимъ сообщеніемъ, думаю я, дѣлать мнѣ здѣсь болѣе нечего и я схожу внизъ, чтобы идти къ коноводамъ. На пути задерживаюсь на мгновенье надъ раненою лошадью. Она умираетъ.
Сукровица показалась изъ ноздрей и, мѣшаясь съ кровью, увлажняетъ землю. Лѣвая задняя нога конвульсивно дергается, и бѣдный конь силится поднять раненую голову. Она безсильно падаетъ...
Я отхожу и вижу, что съ перевала бредутъ уже раненые. Одинъ казакъ, поджавъ ногу, залитую кровью, повисъ почти на плечахъ двухъ своихъ товарищей, обхвативъ руками ихъ шеи... Ужасенъ видъ пѣхотнаго солдата. Его лицо перевязано тонкою розовою лентою марлеваго бинта, и на ней, на мѣстѣ носа, образовалось темно-красное пятно. Рана кажется отвратительной и ужасной, хотя сама по себѣ она и не такъ тяжела. Солдатъ бредетъ по вспаханному полю, закрывъ глаза отъ боли, бредетъ ощупью, опираясь на ружье, не замѣчая догоняющихъ и перегоняющихъ насъ пуль, поднимающихъ пыль, словно сѣрые зайцы прыгаютъ по полю...
Отыскавъ лошадь, я сажусь въ сѣдло и вижу, что перевалъ уже одѣлся пеленою дыма и пыли, что надъ нимъ парятъ въ небѣ зловѣщія облачка шрапнельныхъ разрывовъ и слышу, что тамъ слился въ одинъ хаосъ гулъ орудійныхъ и ружейныхъ выстрѣловъ, своихъ и вражьихъ.
Тамъ адъ теперь!
Кто-то выйдетъ живымъ изъ него? Кого увижу я снова изъ тѣхъ, съ кѣмъ шелъ туда?
Пересѣкая лощину и направляясь къ оставшемуся на скалѣ взводу конной батареи, я слышу за спиной разрывъ снаряда и голосъ моего казака-вѣстового:
-- Ваше высокоблагородіе! Уже надъ коноводами рвутся.
Я оглядываюсь назадъ и вижу, что тамъ, гдѣ только что стояли коноводы, уже пусто, и они толпой и быстро двигаются вправо подъ откосъ хребта.
Ѣдешь съ жуткимъ чувствомъ, что шрапнель догонитъ.
Но спѣшить нельзя предъ казакомъ.
Налетѣвшая тучка затуманила небо, и когда я добрался до Мищенко, шелъ уже сильный дождь. Дождевая завѣса раздѣлила сражающихся и бой сталъ стихать. Съ центральной батареи перевалъ былъ виденъ, и въ бинокль можно было разглядѣть новую суету на немъ, новое движеніе.
Быстро разстрѣлявъ свои пятнадцать патроновъ, орудія остались безпомощными, беззащитными. И вотъ теперь ихъ спускали опять на рукахъ внизъ по размокшему скользкому грунту.
-- Ну, что-то теперь японцы будутъ дѣлать?-- сказалъ кто-то изъ окружавшихъ генерала Мищенко лицъ.-- Займутъ перевалъ или нѣтъ?
-- Не посмѣютъ,-- сказалъ генералъ, услышавшій этотъ вопросъ.-- Японцы храбры, но у нихъ нѣтъ дерзости. И на сегодня бой конченъ.
Эти слова освѣтили мнѣ новымъ свѣтомъ настойчивость начальника отряда въ своемъ требованіи занять перевалъ орудіями, которыя не могли на немъ долго держаться по недостатку патроновъ {Второй эшелонъ зарядныхъ ящиковъ батареи остался за переваломъ у Нейзапудзы, верстахъ въ семи.}. Она казалась мнѣ прежде упрямствомъ властнаго человѣка.
Нѣтъ, она имѣла за собою всѣ резоны.
Этотъ перевалъ былъ въ нашихъ рукахъ въ теченіе предшествовавшихъ боевъ -- 10 и 13 іюня -- и мы должны были показать противнику, что владѣемъ имъ и нынѣ, когда хотимъ. Перевѣсъ энергіи и силы, стало быть, на нашей сторонѣ. Выѣздъ взвода подъ сильнымъ ружейнымъ огнемъ и смѣлость, съ которою онъ вступилъ въ состязаніе съ непріятельскою батареею, должны были сами по себѣ произвести сильное нравственное впечатлѣніе, подавляющее на противника и возвышающее на молодыя части нашего передового отряда. Ихъ надо было воспитать въ сознаніи, что въ требованіяхъ начальника отряда нѣтъ ничего невозможнаго, что они могутъ и должны быть исполнены безъ колебаній. И сломивъ колебанія командира конной батареи, генералъ Мищенко сразу далъ хорошій урокъ и ему и его батареѣ, показавъ, что на войнѣ самое трудное оказывается часто самымъ легкимъ, и наоборотъ. Несмотря на сильный ружейный и орудійный огонь японцевъ, занятіе перевала обошлось конно-артиллерійскому взводу очень дешево: раненъ одинъ нижній чинъ, ранено семь лошадей и убито двѣ.
Дождь не переставалъ, а съ 4 часовъ перешелъ прямо въ ливень. И бой затихъ.
Спустившись съ горы въ Сахотанъ, на бивакъ Красноярскаго и Барнаульскаго полковъ, генералъ Мищенко сталъ диктовать донесеніе генералу Зарубаеву:
"Доношу, что бой кончился въ 4 1/2 часа въ такомъ же положеніи, которое ваше превосходительство изволили видѣть, т. е. Красноярскій полкъ на правомъ флангѣ продвинулся почти до деревни Мадзявайза, въ срединѣ сохранилъ свое положеніе на Черной горѣ, а на лѣвомъ флангѣ также сохранилось положеніе на перевалѣ восточнѣе Сяньхотана. Непріятно только то, что японцы продолжаютъ оставаться на высотахъ, что восточнѣе Ненчжуангана, но на ночь въ этомъ же направленіи я хорошо осторожился. Какъ и было въ вашемъ присутствіи, забайкальская батарея, а отчасти и 11-я конная батарея неоднократно въ теченіе дня отгоняли пѣхоту съ возвышенностей, что восточнѣе Ненчжуангана, заставляли умолкать непріятельскія батареи, а кромѣ того, взводъ 11-й конной батареи удивилъ всѣхъ своей доблестью, выѣхавъ на Сяньхотанскій перевалъ {Перевалъ съ кумирней.} и продержавшись противъ восьми непріятельскихъ орудій до тѣхъ поръ, пока не разстрѣлялъ своихъ снарядовъ. Наши потери еще не подсчитаны, но вѣроятно не болѣе 50 человѣкъ и до 20 лошадей {По позднѣйшимъ свѣдѣніямъ, отрядъ потерялъ въ этотъ день убитыми: прапорщика 7-го Красноярскаго сиб. пѣх. полка Томашевскаго и 5 нижнихъ чиновъ и ранеными -- 58 нижнихъ чиновъ.}. Снаряды почти всѣ вышли и на пополненіе комплекта забайкальской и и-й конной батарей необходимо 1,500 снарядовъ, иначе завтра нечѣмъ будетъ встрѣтить японцевъ, а я предполагаю, что они завтра съ утра возобновятъ бой".
Итакъ, еще разъ удержавъ за собою Сахотанскую позицію, еще разъ отразивъ всѣ покушенія непріятеля выбраться изъ лабиринта горъ у Сахотана въ долину Танчи -- Дашичао, мы ждали боя и завтра... Хотя дождь шелъ, не переставая, но войска остались ночевать на тѣхъ мѣстахъ, гдѣ дрались днемъ, и самъ генералъ Мищенко ночевалъ на пѣхотномъ бивакѣ, чтобы по первому же выстрѣлу быть на горѣ съ забайкальской батареей. На бивакъ же остальной части отряда у Мугуи подошли къ вечеру 11-й сибирскій пѣхотный Семипалатинскій полкъ и поршневая батарея сибирскаго артиллерійскаго дивизіона.
Новыя силы укрѣпляли общую увѣренность въ томъ, что и завтрашній бой будетъ также успѣшенъ для насъ.
Легли спать, чутко прислушиваясь сквозь шумъ дождя къ каждому звуку, доносившемуся со стороны Сахотана,-- а ухо, привыкшее за эти дни къ грому канонады, легко принимало каждый стукъ въ обозѣ и на коновязи за орудійный выстрѣлъ.