Первый день Сахотанскаго боя.
Къ тому времени, когда мы, въ началѣ 9 часа утра 10 іюня, прибыли къ отряду, положеніе дѣлъ было таково: сотни Павлова, двинувшись къ перевалу, были встрѣчены сильнымъ огнемъ непріятеля, занимавшаго гребни сопокъ. Прикомандированный къ Читинскому полку 21-й конно-артиллерійской батареи подпоручикъ Выгранъ подъ градомъ пуль дошелъ со своимъ разъѣздомъ до перевала и, убѣдившись, что онъ занятъ японцами, отошелъ назадъ и донесъ объ этомъ Павлову. Тогда на позицію была вызвана конно-горная батарея, мѣткій огонь которой и заставилъ японцевъ очистить перевалъ, и онъ былъ занятъ охотниками, державшимися на немъ до подхода баталіона пѣхоты. Зато батарея лишилась своего командира, подполковника Стрижева. Только наканунѣ онъ прибылъ къ ней, одновременно, можно сказать, вступилъ въ командованіе ею и въ бой и былъ раненъ въ плечо одной изъ первыхъ пуль.
На правомъ флангѣ Карповъ мало продвинулся впередъ и теперь доносилъ генералу, что ему трудно держаться, что солдаты утомлены и что они давно не ѣли.
-- Не смѣть отступать! Держаться!-- вырывается у генерала. Напишите Карпову,-- говоритъ онъ, -- чтобъ не смѣлъ отступать, а держался бы. Напишите такъ: "Покорнѣйше прошу больше не доносить мнѣ ни о томъ, что у солдатъ нѣтъ чаю и сухарей, ни объ утомленіи, а исполнить порученіе и не отдавать перевалъ японцамъ". Барнаульцамъ же напишите отъ меня спасибо... Надо ихъ подбодрить.
На горѣ, гдѣ была батарея и гдѣ находился начальникъ отряда, показалась высокая, плотная фигура Сарычева. Рядомъ съ нимъ шелъ Зиминъ. Появленіе ихъ произвело сенсацію. Взоры всѣхъ устремились на командира злополучной сотни, иные привстали и пошли къ нему навстрѣчу. Онъ былъ блѣденъ теперь, этотъ пышущій здоровьемъ человѣкъ; онъ весь согнулся какъ-то за одну эту ночь, осунулся и въ голосѣ его дрожали слезы...
Генералъ сидѣлъ на буркѣ и пилъ чай изъ походнаго чернаго пузатаго чайника, когда ему доложили, что прибылъ Сарычевъ.
-- Николай Степановичъ!-- крикнулъ онъ голосомъ, въ которомъ слышались ноты участія и расположенія.-- Идите сюда! Садитесь, успокойтесь, выпейте кружку чаю и разскажите... Ну, ну, не волнуйтесь,-- совсѣмъ уже ласково и съ улыбкой сказалъ генералъ, замѣтивъ, что при одномъ воспоминаніи у Сарычева навернулись слезы на глаза.-- Потери, кажется, вовсе не такъ велики, какъ можно было думать сначала и ожидать отъ такого нападенія. Японцы, знаете, храбрый народъ, но не выдержанный. Сами первые, знаете, испугались своей смѣлости напасть на нашъ бивакъ и начали палить по немъ, какъ мнѣ докладывали, чуть ли не съ полторы тысячи шаговъ. Ну, и разбудили рано. А надо было -- безъ выстрѣла, знаете, одними штыками работать. Не такъ ли?-- спрашивалъ генералъ окружающихъ съ легкой усмѣшкой, пользуясь, очевидно, этимъ случаемъ для поученія своихъ офицеровъ, какъ надо нападать на японскіе биваки.-- И потомъ, говорятъ, они васъ почти не преслѣдовали?
-- Такъ точно, немного пострѣляли вслѣдъ одиночнымъ огнемъ.
-- Ну, вотъ видите, и тутъ не додержали. Даже такой, знаете, легкій успѣхъ ихъ опьянилъ. А надо было, занявъ бивакъ, провожать васъ оттуда хорошими залпами...
-- Они прежде всего бросились грабить сѣдла. Раненыхъ рубили и кололи,-- съ дрожью волненія въ голосѣ произнесъ Сарычевъ.
-- Что хорунжій Токмаковъ взятъ раненый японцами?-- спросилъ генералъ, мѣняя тонъ на болѣе дѣловой.
-- Такъ точно.
-- А корнетъ Краснопольскій?
-- Его было сперва понесли, но нести въ гору было тяжело и мучительно для самого Краснопольскаго, а когда одного изъ несшихъ его казаковъ ранило восемью пулями, онъ приказалъ имъ его оставить. И его оставили, ваше превосходительство.
-- Чтобъ доставить мнѣ сюда раненаго офицера!-- крикнулъ вдругъ генералъ, вскакивая на ноги.-- Нельзя, господа, оставлять въ рукахъ японцевъ нашихъ раненыхъ, да еще офицеровъ! Нести ихъ во что бы то ни стало и не слушать приказаній бросить. Сотникъ Зиминъ, извольте отправиться въ Сяньдею и разыскать Краснопольскаго. Возьмите изъ моего конвоя десять человѣкъ и принесите мнѣ сюда корнета. Знаете, гдѣ онъ оставленъ?
-- Такъ точно.
-- Такъ вотъ, безъ него, знаете, не возвращайтесь.
Зиминъ, приложивъ руку къ козырьку фуражки, молча и спокойно поклонился генералу, повернулся и пошелъ къ конвою вызывать изъ него охотниковъ идти съ нимъ на явную гибель. А она казалась тогда таковой, ибо Сяньдею была занята японцами, и Краснопольскій долженъ былъ теперь лежать позади японской боевой линіи.
Подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ новой утраты, понесенной отрядомъ въ офицерскомъ составѣ, по уходѣ Зимина стали вспоминать тѣхъ, кто выбылъ изъ рядовъ его. Помянули Степанова, Андріенко, Базилевича, Беклемишева, Вейсберга {Хорунжій Вейсбергъ, во время одной развѣдки, наведенъ былъ отступавшимъ японскимъ разъѣздомъ на японскую пѣхоту въ засадѣ, раненъ и взятъ въ плѣнъ. Въ отрядѣ долго были убѣждены, что Вейсбергъ погибъ, такъ какъ видѣли, что, раненый, онъ упалъ въ горную рѣчку.}... Генералъ особенно жалѣлъ Святополкъ-Мирскаго... Онъ вспомнилъ всю службу его въ отрядѣ, отмѣченную рядомъ смѣлыхъ охотничьихъ поисковъ и рекогносцировокъ... Черезъ два дня послѣ начала войны Мирскій первымъ изъ русскихъ перешелъ Ялу и водворилъ порядокъ въ лѣсопромышленномъ товариществѣ, вывезя оттуда 15,000 руб. серебромъ, ружья, патроны... Это онъ захватилъ въ Шахедзы маіора Того Тозипуро съ пятью жандармами... Онъ первый сообщилъ изъ Аньчжу о боѣ "Варяга" и "Корейца". Произведя рекогносцировки бухты Куэнпу и Нимбена, онъ уничтожилъ телеграфное сообщеніе этого города съ городами Вензань, Пукченъ, Унзань, Кайченъ и Аньчжу... А этотъ послѣдній въ свою очередь разобщилъ съ Пеньяномъ, Ичжу и Цинампо Наконецъ, за нѣсколько дней до плѣна (1 мая) онъ произвелъ съ своей сотней усиленную рекогносцировку на Ляомяо... Ничто не было упущено -- и это давало каждому офицеру отряда увѣренность, что служба его не будетъ забыта, что его подвиги не пройдутъ безслѣдно... Теперь всѣхъ сокрушала мысль о тяжкой участи Мирскаго въ плѣну... Отрядъ зналъ объ его неудачной попыткѣ бѣжать и восхищался той энергіей, съ которой Мирскій и въ японской неволѣ продолжалъ служить своей арміи... И плѣнный, онъ оставался развѣдчикомъ... Разсказывали, что онъ подкупилъ китайца отнести въ штабъ манчжурской арміи письмо съ добытыми имъ свѣдѣніями, прося Куропаткина заплатить китайцу 500 рублей... Мирскій доносилъ, что наступленіе японцевъ задерживается трудностями подвоза продовольствія, что японскіе солдаты сильно болѣютъ, что планъ японцевъ: занять и укрѣпить линію Шахедзы -- Фынхуанченъ, Хайченъ -- Инкоу. "Если одна Плевна стоила вамъ сто тысячъ человѣкъ, сказалъ будто бы начальникъ Фынхуанченскаго отряда Мирскому,-- то каждое изъ нашихъ укрѣпленій будетъ стоить вамъ вдвое..."
Въ этихъ воспоминаніяхъ, въ этихъ разсказахъ сказывалось крѣпкое боевое товарищество въ отрядѣ и большое идейное одушевленіе войной каждаго участника. Въ центрѣ его стоялъ самъ Мищенко.
Между тѣмъ бой постепенно росъ и ширился, но глазу давалъ очень мало въ смыслѣ картинности. При дальности разстоянія, на которомъ онъ велся, при пересѣченности поля сраженія, при бездымности современнаго пороха трудно было обнять глазомъ боевой порядокъ не только врага, но и свой. Люди казались муравьями, ползшими по желтымъ скаламъ, и въ этомъ лабиринтѣ горъ трудно было разобраться, гдѣ свои, гдѣ японцы.
-- Если васъ, знаете, слушаться, такъ по японцамъ ни одного выстрѣла не сдѣлаешь,-- сказалъ, смѣясь, Мищенко начальнику своего штаба, ген. шт. подполковнику Г. А. Мандрыкѣ, человѣку храброму, но осторожному и осмотрительному, замѣтившему генералу по поводу его приказанія стрѣлять батареѣ по одной изъ сопокъ, что тамъ, кажется, наши, а не японцы.
Замѣчаніе это, однако, подѣйствовало и, чтобы провѣрить себя, генералъ снова приложилъ бинокль къ глазамъ и сталъ разсматривать невысокую продолговатую гору, гребень которой былъ почти перпендикуляренъ къ линіи нашей позиціи.
-- Нѣтъ, то японцы, то японцы,-- увѣренно сказалъ генералу старикъ съ короткою, но окладистою сѣдою бородою, окаймлявшею смуглое лицо, освѣщенное изъ-подъ нависшихъ сѣдыхъ бровей проницательными живыми, добрыми глазами. Это общій "дѣдушка" въ отрядѣ генерала Мищенко, его другъ, его тѣлохранитель, старый борецъ за свободу Черногоріи, Филиппъ Марковичъ Пламенацъ.
Безъ бинокля, безъ зрительной трубы, зоркимъ глазомъ горца онъ отлично различаетъ, гдѣ наши, гдѣ японцы. Эти манчжурскія сопки, по его признанію, напоминали ему горы родной Черногоріи.
Онъ безстрастно сидитъ теперь на батареѣ, возлѣ своего генерала и смотритъ на сопки, изъ-за которыхъ то и дѣло взлетаютъ въ голубое небо красивые бѣлые клубы дыма рвущейся шрапнели.
-- Вы знаете, каковъ у насъ дѣдушка?-- говорилъ мнѣ генералъ, знакомя меня съ Пламенацемъ.-- Недавно одинъ снарядъ разорвался отъ насъ недалеко, и я вздрогнулъ. Онъ хладнокровно вынулъ изъ кармана клочокъ ваты и, подавая мнѣ, сказалъ: "На, генералъ, заткни себѣ уши, чтобъ не пугаться". Каковъ? Меня сконфузилъ!
Они отбываютъ вмѣстѣ уже вторую кампанію и теперь порою мечтаютъ о томъ, какъ послѣ войны заживутъ на покоѣ въ деревнѣ.
Послѣ китайскаго похода, отбытаго вмѣстѣ съ Мищенко, "дѣдушка" поселился въ Портъ-Артурѣ, гдѣ у него была своя фанза. Но едва грянула война съ Японіей, онъ продалъ ее, отдалъ всѣ свои скромныя сбереженія на Красный Крестъ и ушелъ къ Мищенко.
-- Пока живъ, я не разстанусь съ моимъ генераломъ,-- говорилъ онъ впослѣдствіи, когда его не хотѣли брать въ набѣгъ къ Инкоу во вниманіе къ его 76 годамъ и трудностямъ похода.-- "Вы не хотите брать съ собою Пламенаца, сказалъ я генералу,-- передавалъ мнѣ старикъ,-- Пламенацъ самъ себя возьметъ..."
И онъ "взялъ себя",-- пошелъ и думалъ одну думу:
-- Держись, Пламенацъ, крѣпись, тянись, старый, во что бы то ни стало.
И вытянулъ.
Потомъ, подъ Сандепу, онъ вынесъ на своихъ рукахъ изъ боевой цѣпи своего раненаго въ ногу генерала.
Я спрашивалъ потомъ Пламенаца: когда онъ началъ сражаться?
-- О, давно, давно,-- отвѣтилъ онъ мнѣ тихимъ голосомъ, уходя, видимо, мыслью въ свое прошлое... И онъ сталъ мнѣ отсчитывать по пальцамъ:
-- Въ первый разъ пошелъ я на войну съ турками въ 1849 году. Потомъ въ 1851 году, потомъ въ 1853, 1854, 1855, 1857, 1859, 1860, 1861...
-- Довольно, довольно,-- перебилъ я его.-- Коротко сказать, вы всю жизнь провоевали.
-- А да, да!-- сказалъ онъ, смѣясь.-- Только наши войны вѣдь какія были: сегодня перестрѣлка, а завтра все тихо и мирно... А потомъ убьютъ гдѣ-нибудь турки нашего юнака или скотъ заберутъ, или нашъ юнакъ убьетъ гдѣ-нибудь по дорогѣ турка,-- и опять пошла война... Вотъ въ 1862 году война была настоящая. Турки заняли всю Черногорію: жгли деревни, топтали жатвы и виноградники... А у насъ чуть не по пяти патроновъ на ружье было... Плохо было -- врасплохъ насъ захватили.
И онъ задумался о своей Черногоріи, гдѣ "воздухъ такой легкій, легкій, что человѣку спится недолго и онъ встаетъ бодрый, веселый и свѣжій,-- о какой-то птицѣ -- леверицѣ, которая такъ хорошо, тонко по ночамъ поетъ и которую никто не видалъ..."
"Дѣдзчика" -- славянинъ убѣжденный, гордый своимъ славянствомъ, вѣрящій въ его силу и готовый всюду за него биться... Вотъ и теперь онъ пріѣхалъ сюда, чтобы не умереть въ постели, а въ полѣ, на войнѣ, какъ слѣдуетъ доброму юнаку.-- "Только вотъ что плохо,-- помолчавъ, добавилъ онъ съ оттѣнкомъ печали,-- смерти бояться пересталъ. Прежде все боялся, а теперь пересталъ. Плохо, плохо"...
Теперь онъ сидѣлъ на пригоркѣ возлѣ зрительной трубы, поставленной на флангѣ батареи, и смотрѣлъ на этотъ горный пейзажъ, долженствовавшій ему напоминать его родную Черногорію, тѣмъ болѣе, что и одну изъ этихъ сопокъ, самую высокую и мрачную, здѣсь также называли Черною горою.
Къ генералу одинъ за другимъ являлись ординарцы со словесными и письменными донесеніями.
Съ праваго фланга, отъ полковника Карпова, пріѣхалъ хорунжій Ланшаковъ, невысокій, крѣпко сложенный человѣкъ съ умнымъ, широкимъ лицомъ бурятскаго типа, одинъ изъ лучшихъ развѣдчиковъ арміи. Кардовъ прислалъ его доложить, что ему попрежнему трудно держаться на занятой позиціи, которую японцы обходятъ справа и слѣва.
-- Слова "обходъ", "отрѣзали" не употреблять!-- строго говоритъ Мищенко Ланшакову, прочитавъ это донесеніе.-- "Идутъ справа..." "Идутъ слѣва" -- еще пожалуй...
И онъ сталъ диктовать штабсъ-капитану Потоцкому содержаніе записки на имя полковника Карпова:
-- "Поблагодарите молодцовъ барнаульцевъ. Выставьте отъ себя наблюдательные конные посты въ предупрежденіе обхода справа. Дайте схематическій чертежъ вашего расположенія. Держитесь упорно; не вижу основанія отдавать свои позиціи. Противъ насъ противникъ на фронтѣ сбитъ. Если отступите, то займите правую высоту, которая выступаетъ при устьѣ вашей долины и откуда отступленія быть не можетъ".
Подписавъ это приказаніе, Мищенко добавилъ post-scriptum: "Буду удерживать позицію цѣлый день. Безъ надобности не отступайте".
Уѣхалъ Ланшаковъ, явился корнетъ Шнеуръ. Онъ не потерялся въ новой обстановкѣ, быстро разыскалъ полковника Павлова и привезъ отъ него извѣстіе, что японская пѣхота занимаетъ Сахотанъ и ея огнемъ обстрѣливается правый гребень высотъ, занять который генералъ приказывалъ.
Но послѣдній настойчивъ въ своихъ намѣреніяхъ.
-- "Нужно, чтобы наши солдаты ступали на то мѣсто, гдѣ стоялъ японецъ" -- таково правило генерала, и потому корнетъ снова посылается на лѣвый флангъ съ подтвержденіемъ приказанія "занять правый гребень и вышибить японцевъ изъ Сяньдею и Сахотана".
Въ то же время навстрѣчу двумъ баталіонамъ 12-го сибир. пѣх. Барнаульскаго полка помчался другой ординарецъ съ приказаніемъ спѣшить. Они шли съ барабаннымъ боемъ и, услыхавъ его, генералъ послалъ Павлову записку слѣдующаго содержанія:
"Взявъ двѣ сотни, конно-горную батарею и тѣ 4 роты, которыя къ вамъ подойдутъ, рѣшительно наступайте черезъ Саньхотанскій перевалъ на Сяньдею и непремѣнно оттѣсните оттуда японцевъ. Надо выручить раненыхъ вашей 4-й сотни. Справа, съ Черной горы на Сяньдею наступаетъ полковникъ Карповъ также съ четырьмя ротами".
На этотъ разъ въ post-scriptum'ѣ стояло: "Доносите почаще".
-- Я приказывалъ начальникамъ колоннъ, разъѣздовъ, боевыхъ участковъ,-- поясняетъ генералъ окружающимъ его лицамъ, которыхъ онъ всегда держитъ въ курсѣ своихъ соображеній, словно читаетъ имъ прикладной курсъ тактики,-- доносить мнѣ не только тогда, когда у нихъ что-нибудь случится, но и тогда, когда ничего не случается, а все обстоитъ благополучно. Мнѣ важно знать и то, что противника нѣтъ въ данной мѣстности, въ данное время...
Баталіоны подходятъ. Вотъ одинъ изъ нихъ остался внизу, въ лощинѣ и усилитъ нашъ резервъ, а другой карабкается уже къ намъ на гору, лѣвѣе батареи. Запыхавшіеся, раскраснѣвшіеся отъ жары и быстраго движенія люди спѣшно, толкая другъ друга, выстраиваютъ фронтъ своихъ ротъ. Они впервые идутъ въ бой и передъ тѣмъ, какъ имъ скомандуютъ "смирно!" и къ нимъ подойдетъ генералъ, они торопятся снять фуражку и перекреститься.
Генералъ идетъ къ баталіону, разспрашивая командира полка, полковника Добротина, о числѣ рядовъ въ ротахъ, о числѣ офицеровъ, кто командуетъ баталіономъ и надежный ли это штабъ-офицеръ.
-- Полкъ молодой,-- говоритъ Добротинъ, пожилой, довольно грузный полковникъ, типичный служака, "пѣхотный офицеръ",-- но я увѣренъ, что всѣ исполнятъ свой долгъ.
Вся послѣдующая служба полка на театрѣ войны доказала, что въ устахъ его командира это было не пустою фразою. Барнаульцы стяжали себѣ въ арміи громадную славу, а своему командиру заслужили георгіевскій крестъ.
По дорогѣ генералъ задерживается, увидавъ молодого пѣхотнаго офицера.
-- Вы ко мнѣ? Откуда? Кто такой?-- бросаетъ онъ ему на ходу.
Тотъ называетъ свой чинъ и фамилію. Это начальникъ военнаго транспорта.
-- Ну, что же, доставили намъ продовольствіе?
-- Не извольте безпокоиться, ваше превосходительство.
-- Это безпокоюсь не я, а солдатскій желудокъ,-- вдругъ сурово обрываетъ его генералъ, недовольный, видимо, дѣйствительно странной формулировкой отвѣта. И прибавляетъ:
-- Угодно вамъ въ этакомъ тонѣ?
А черезъ минуту уже попрежнему весело и ласково звучали его слова:
-- Здорово, молодцы барнаульцы!
-- Здравія желаемъ, ваше ... ство!
-- Спасибо, что постарались и во-время пришли! Съ такими молодцами намъ никакой врагъ не страшенъ будетъ.
-- Постараемся, ваше ... ство.
-- Поздравляю васъ съ первымъ боемъ!
-- Покорнѣйше благодаримъ, ваше ... ство!-- неумолчно гремитъ по горамъ.
-- Съ Богомъ, братцы!
И генералъ снимаетъ фуражку.
Солдаты еще разъ торопливо крестятъ грудь. Раздается команда. Роты заходятъ отдѣленіями правыя плечи впередъ и идутъ.
-- Барабанщикамъ бить!-- кричитъ генералъ, пропуская мимо себя баталіонъ.
Роты идутъ, отбивая ногу,-- идутъ спѣшно, почти бѣгомъ спускаются внизъ по крутому скату, змѣйкой вытянулись по немъ, переползли на другой, поднимаются снова, переваливаютъ черезъ гребень и вдругъ пропадаютъ, словно падаютъ за нимъ въ какую-то бездну.
Мы слѣдимъ за ихъ наступленіемъ. Но ихъ почему-то долго нѣтъ, не видать на скатѣ. Это баталіонъ, очевидно, устраивается въ лощинѣ, передъ тѣмъ, какъ разсыпать стрѣлковую цѣпь.
Такъ и есть. Цѣпь разсыпалась и поднимается на гору, 6-й конно-горной батар. штабсъ- Открыли огонь. И затрещала перестрѣлка.
Проводивъ баталіонъ, генералъ спѣшно диктуетъ приказаніе командующему конно-горной батареею за раною подполковника Стрижева, штабсъ-ротмистру Ковальскому:
"Слѣдуйте за баталіономъ, который идетъ занимать Саньхотанскій перевалъ. Вы будете содѣйствовать этому баталіону занять Сяньдею".
Батарея стоитъ отъ насъ недалеко. Приказаніе быстро ей отвезено, и она быстро снимается съ одной позиціи и ѣдетъ на другую,-- туда, гдѣ, смѣнивъ охотниковъ, залегли цѣпи барнаульцевъ.
Подъ прикрытіемъ ихъ, за этой стѣной изъ человѣческихъ грудей, два взвода конно-горной батареи выѣзжаютъ на перевалъ. Видно въ бинокль, какъ устанавливаютъ пушки, отыскивая каждой удобное мѣстечко, съ хорошимъ обстрѣломъ и по возможности укрытое.
Забайкальская казачья батарея, для поддержки горной въ эту трудную для каждой батареи минуту, открываетъ бѣглый огонь. Выстрѣлы гремятъ неумолчно, и нѣкоторое время надъ высотою, гдѣ обнаружена японская артиллерія, не разсѣивается дымъ шрапнели.
Сама батарея задернулась завѣсой пыли, поднятой на гребнѣ высоты, гдѣ она стоитъ, колебаніемъ воздуха при выстрѣлѣ, и могущей сыграть ту же предательскую роль, которую игралъ прежде дымъ чернаго пороха.
Загремѣли и горныя пушки. Лихо работаютъ онѣ, подобравшись версты на двѣ къ противнику. Генералъ ими очень доволенъ и теперь съ восторгомъ слѣдитъ за стрѣльбой съ перевала.
-- Надо намъ прійти на помощь славной конно-горной батареѣ, говоритъ онъ,-- и дать ей для зарядныхъ ящиковъ по парѣ лошадей, а то у нихъ только по четыре лошади...
И онъ идетъ къ орудіямъ Забайкальской батареи, отыскивая ея командира.
-- Жарко тамъ теперь, на батареѣ,-- говоритъ кто-то.
Да, перевалъ съ батареей окутанъ дымомъ рвущейся надъ нимъ шрапнели. Японцы, видимо, хотятъ сбить насъ оттуда. Но мы держимся за перевалъ, какъ говорится, зубами и скоро изъ состязанія за него выходимъ побѣдителями. Все рѣже стрѣляетъ японская батарея и, наконецъ, замолкаетъ совсѣмъ.
Пользуясь этимъ, полковникъ Павловъ ведетъ энергичное наступленіе баталіономъ и сотнями на Сяньдею.
Японцы бросаютъ свои позиціи и уходятъ черезъ д. Мадзявайзы на Эрдагоу.
Такъ какъ, по имѣющимся свѣдѣніямъ, въ послѣднемъ пунктѣ сосредоточены значительныя силы противника, то мы его не преслѣдуемъ.
Въ 2 1/2 часа дня генералъ посылаетъ полковнику Павлову приказаніе:
"Покончивъ съ развѣдкой и уборкой раненыхъ и имущества, сейчасъ же возвратитесь на бивакъ. Батарею пришлите теперь же. Не посылайте ее далеко. Непремѣнно надо достать отличія японцевъ, дабы видно было, съ кѣмъ мы имѣемъ дѣло. Надо обшарить Черную гору".
Бой на сегодня конченъ. Попытка японцевъ продвинуться впередъ и открыть себѣ путь въ долину Танчи-Дашичао имъ не удалась.
Надо ждать, конечно, что они ее возобновятъ. И генералъ Мищенко тутъ же на горѣ, на только что умолкнувшей батареѣ, отдаетъ распоряженія на завтра, назначаетъ части въ составъ сторожевого охраненія на ночь и наказываетъ начальнику его беречь Саньхотанскій перевалъ и ни за что не отдавать его японцамъ.
Покончивъ съ этимъ, генералъ благодаритъ Забайкальскую батарею за мѣткую стрѣльбу, благодаритъ Барнаульцевъ, возвращающихся на бивакъ, за первую боевую службу, и весело, оживленно болтая, радостные отъ сегодняшняго успѣха, всѣ мы шумной гурьбой спускаемся въ лощину, гдѣ разбитъ бивакъ. Слѣдомъ за нами казаки ведутъ лошадей.