На бивакѣ.
Зеленый шатеръ генерала Мищенко разбитъ на пригоркѣ подъ сѣнью деревьевъ небольшого китайскаго кладбища.
Эта купа деревьевъ у подошвы высокой и голой горы была оазисомъ, манившимъ въ свою тѣнь, среди вытоптаннаго поля со слѣдами вчерашняго бивака. Вокругъ зеленоватаго шатра начальника отряда разбиты были палатки офицеровъ его штаба и Читинскаго полка. Впрочемъ, многіе изъ нихъ устроились и безъ нихъ, прямо постлавъ на землю подъ деревомъ свои спальные мѣшки, пальто и бурки. Возлѣ клали сѣдло, небольшой вьючный чемоданъ, тутъ же бросали какую-нибудь мелочь офицерскаго походнаго обихода -- чайникъ, кружку, флягу, коробку папиросъ, два-три газетныхъ нумера и т. п. На сучья дерева, служившаго единственной стѣной этого жилища, въ которомъ потолкомъ была его листва, его вѣтви, вѣшали шашку, кобуръ съ револьверомъ, бинокль, планшетъ съ картой и офицерскую сумку. Тутъ же неподалеку, обыкновенно по другую сторону дерева, устраивался и офицерскій вѣстовой. Нѣсколько стеблей гаоляна и сѣрая шинель служили ему ложемъ, возлѣ котораго можно было найти металлическую кружку и сѣрый мѣшочекъ съ сухарями, съ нѣсколькими кусками сахару и щепотками чаю и соли, завернутыми въ разныя тряпочки. Тутъ же иногда помѣщались табакъ и спички. Также на сучкѣ висѣли шашка, винтовка и торба. Тамъ и сямъ между этими логовищами людей лежали сѣрыя надгробныя плиты, разбитыя, поросшія мохомъ, и, покосившись, торчали невысокіе могильные столбики, къ которымъ теперь были привязаны казачьи лошади.
Среди этихъ памятниковъ чуждаго намъ быта, такого своеобразнаго, таинственнаго въ своей тысячелѣтней "недвижности", теперь кипѣла другая жизнь, ничего не имѣвшая дотолѣ общаго съ этими полями, могилами и посаженными надъ ними руками почтительныхъ потомковъ деревьями.
На бивакѣ Читинскаго полка, находившемся тутъ же впереди, на равнинѣ, стоялъ смутный шумъ отъ тысячи голосовъ, тысячи ногъ, людскихъ и конскихъ, шуршавшихъ по валявшейся всюду соломѣ гаоляна. Кучи его снова несли на бивакъ на кормъ лошадямъ, на подстилку людямъ. Стучалъ топоръ по коновязнымъ кольямъ... Грызлись, фыркали и бились лошади. Перекликались между собою казаки. Вахмистра звали къ командиру сотни, выкликали куда-то запропастившагося казака Харькова. Тамъ спорили, а тамъ бранились, тамъ пѣли, тамъ смѣялись, отдавали приказанія... Дымились костры, и на нихъ, въ плоскихъ китайскихъ котлахъ, варились щи, похлебка, чумизная каша.
И вдругъ всѣ эти сотни людей бросили свои дѣла-дѣлишки и хлынули навстрѣчу печальной процессіи, вытянувшейся изъ ущелья слѣва. Несли убитыхъ и раненыхъ, преимущественно злополучной 4-й сотни, пострадавшей въ Сяньдею. Высоко поднятыя на плечи дюжихъ забайкальцевъ, носилки плавно колыхались на ходу. Казаки шли медленно, бережно неся своихъ товарищей и едва успѣвая отвѣчать на вопросы толпы, кого несутъ, кто убитъ и кто раненъ...
... "Убитъ", "раненъ", "померъ", "помретъ",-- эти слова кружились теперь въ воздухѣ, словно черныя мухи, и заставляли сердце сжиматься болью.
На ходу подстегивая шашку и оправляя китель, шелъ туда же, за этой толпой, и начальникъ отряда. Предъ нимъ толпа почтительно разступалась. Казачьи глаза довѣрчиво, пытливо и любовно смотрѣли въ лицо любимаго вождя. Оно было спокойно и сосредоточенно, какъ всегда. Безъ затаенной думы я его не видалъ. И она, эта дума, вырывалась иногда наружу среди простой шутливой рѣчи, обрывая какой-нибудь анекдотъ, разсказъ, воспоминанье дѣльнымъ, своевременнымъ распоряженіемъ начальнику штаба, приказаніемъ или напоминаніемъ кому-либо изъ ординарцевъ.
Генералъ подошелъ къ стоявшимъ на землѣ носилкамъ. Смоченныя кровью шинели, ихъ покрывавшія, были замѣнены теперь брезентами. Перекрестился, откинулъ покрывало и съ устъ его сорвалось: "Ишь, подлецы, что надѣлали"! Закинутыя за голову руки ничкомъ лежавшаго въ носилкахъ человѣка были отрублены въ плечѣ и держались не то на кускахъ кожи, не то на лоскутѣ рубашечной ткани. Все было залито черною кровью, и въ огромныхъ, зіяющихъ ранахъ ползали черныя мухи. Вдоль спины тянулся длинной темно-красной лентой слѣдъ другого сабельнаго удара. Остальные трупы носили такіе же слѣды безцѣльной, безсмысленно жестокой рубки.
Долго стоялъ надъ ними генералъ, взволнованный, но молчаливый. И молча же стояли кругомъ казаки.
-- Перекреститесь, братцы, и идите съ Богомъ!-- сказалъ, наконецъ, генералъ. Повернулся и пошелъ.
Его догналъ Зиминъ.
-- А, радъ васъ видѣть!-- говоритъ ему Мищенко.-- Принесли Краснопольскаго?
-- Такъ точно, ваше превосходительство, отвѣчаетъ Зиминъ спокойнымъ, тихимъ голосомъ.-- И Токмаковъ, и Краснопольскій оба доставлены на перевязочный пунктъ Краснаго Креста.
-- Благодарю васъ, дорогой мой, благодарю сердечно.
Генералъ жметъ ему руку и, видя по осунувшемуся, сѣрому лицу Зимина съ потускнѣвшими глазами, что онъ страшно усталъ, посылаетъ его идти скорѣй обѣдать и отдыхать.
Да, испытано и пережито Зиминымъ не мало за этотъ день. Это страшное пробужденіе отъ залповъ японцевъ, это безпорядочное отступленіе захваченныхъ врасплохъ людей въ горы, эти крики добиваемыхъ, это зрѣлище ихъ избіенія и, наконецъ, порученіе генерала добыть хоть мертвое тѣло товарища, добыть во что бы то ни стало, гдѣ бы оно ни лежало впереди или въ тылу у японцевъ... Зиминъ зналъ, что, не выполнивъ этого порученія, онъ не смѣетъ явиться къ Мищенко. Но тамъ, гдѣ былъ оставленъ Краснопольскій, уже лежала японская цѣпь. Выбора не было.
-- Что если бы японцы не очистили Сяньдею?-- спрашиваю я его.
-- Я уже рѣшилъ остаться тамъ до ночи. Днемъ добраться было невозможно. Не исполнить приказанія генерала -- также...
И онъ показалъ мнѣ рукавъ своей рубахи, пронизанный японскою пулею.
-- Мы долго лежали за камнями, въ какой-то водомоинѣ, пока японцы не ушли изъ Сяньдею. Это было спасеніемъ и для насъ, и для Токмакова съ Краснопольскимъ. Изъ деревни принесены были китайскія одѣяла, пришли носильщики-китайцы и раненые офицеры были снесены ими внизъ, въ Сяньдею, и тамъ перевязаны.
Теперь ихъ перевязывали заново, начисто. И когда мы съ генераломъ пришли на дворъ фанзы, занятой шестымъ летучимъ отрядомъ Краснаго Креста, Краснопольскаго, легко сравнительно раненаго, тамъ уже не было. Его перевязали и отправили въ Танчи, гдѣ былъ госпиталь.
Токмакова еще перевязывали, и пока это дѣлали, онъ разсказывалъ генералу, что, будучи уже раненъ двумя пулями въ ногу во время нападенія на бивакъ и лежа на скатѣ съ полуоткрытыми глазами, онъ видѣлъ, какъ на него бѣжала японская стрѣлковая цѣпь, и слышалъ, какъ кто-то сказалъ въ ней по-русски: "это убитый казакъ". Но одинъ изъ японскихъ стрѣлковъ, пробѣгая мимо, все же пріостановился и съ трехъ шаговъ разстоянія трижды выстрѣлилъ въ него. И этими выстрѣлами Токмакову раздробленъ былъ локоть лѣвой руки и слегка поранена шея. Японецъ, видимо, цѣлилъ ему въ голову.
Копаясь надъ ногою Токмакова, докторъ проситъ насъ напоить раненаго чаемъ съ виномъ. Мы поимъ его вмѣстѣ съ Потоцкимъ съ ложечки, какъ безпомощнаго ребенка, этого еще недавно цвѣтущаго, сильнаго, здороваго человѣка.. Только духъ его силенъ еще и теперь. Переживъ переходъ отъ мечтаній чудесною лунною ночью къ свисту пуль поутру, стонамъ раненыхъ, виду убитыхъ, виду озвѣрѣлаго врага, стрѣляющаго въ него, безпомощнаго, Токмаковъ пытается шутить, и перевязка не вырываетъ у него ни одной гримасы боли, ни одного болѣзненнаго стона.
-- Нужна чистая рубаха,-- говоритъ докторъ 6-го летучаго отряда.-- Нѣтъ ли у кого, господа?
-- Давайте мою!-- сейчасъ же, откликается начальникъ отряда и посылаетъ въ свой шатеръ казака.
Пока тотъ бѣгаетъ за нею, Мищенко задумчиво ходитъ по двору фанзы и, подойдя ко мнѣ, говоритъ:
-- Я назначаю комиссію изъ врачей отряда; вы войдете въ нее, какъ представитель печати, и штабсъ-капитанъ Потоцкій, какъ представитель отъ войскъ. Осмотрите трупы убитыхъ и изувѣченныхъ японцами казаковъ и составьте актъ, который я представлю по командѣ, и пусть знаютъ друзья японскаго солдата, что онъ себѣ позволяетъ. Такихъ вещей замалчивать нельзя!
Простившись съ Токмаковымъ и пожелавъ ему скорѣйшаго исцѣленія ранъ, Мищенко идетъ черезъ бивакъ полка обратно въ свой шатеръ. Но на пути онъ еще много разъ остановится, заглянетъ въ котелъ, попробуетъ пищу, посмотритъ лошадей, поговоритъ съ казакомъ... Для всѣхъ у него есть простое, но отъ сердца идущее, слово, и никто не пройдетъ незамѣченнымъ.
Проходитъ онъ мимо ряда транспортныхъ повозокъ и, увидавъ группу обозныхъ солдатъ, кричитъ имъ привѣтливо:
-- Здорово, ребята! Спасибо, что намъ хлѣбъ поставляете!
И тѣ весело и дружно кричатъ ему въ отвѣтъ!--
"Рады стараться"... Они понимаютъ, что хотя и не видна ихъ работа, но важна и цѣнится начальствомъ.
-- Спасибо еще разъ, сибирская пѣхота,-- говоритъ онъ группѣ солдатъ-барнаульцевъ,-- что вовремя подошли... Съ вами теперь мы спокойны... Устоимъ. Казакамъ однимъ-то трудно было -- и лошадь, и винтовка -- за всѣмъ усмотри...
-- Молодцы казаки!-- хвалитъ онъ и этихъ.
Но, надо пользоваться послѣдними лучами солнца и, пока этотъ день догораетъ, осмотрѣть трупы добитыхъ казаковъ и описать ихъ раны. Врачъ батареи Станкевичъ сдѣлалъ уже съ нихъ фотографическіе снимки.
Эта тягостная работа занимаетъ довольно много времени и заканчивается составленіемъ акта, изъ содержанія котораго я привожу здѣсь описаніе поврежденій, найденныхъ нами на трупахъ семи казаковъ, убитыхъ утромъ 10 іюня въ д. Сяньдею при нападеніи на 4-ю сотню 1-го Читинскаго полка:
"1) Приказный Никифоръ Васильевъ,-- раненъ навылетъ двумя ружейными пулями въ мягкія части спины; сверхъ сего имѣются: сабельная рубленая рана по наружной части праваго бедра съ разсѣченіемъ мышцъ; спереди по шеѣ -- глубокая, проникающая до позвоночника рубленая рана, черезъ всю толщу шеи; разсѣчена до кости нижняя губа, разсѣчена правая щека и прилегающая къ ней часть правой верхней челюсти; правое ухо отрублено.
"2) Казакъ Иванъ Мурзинъ,-- раненъ навылетъ ружейною пулею въ лѣвое плечо съ раздробленіемъ правой плечевой кости. Сверхъ того, у него имѣется рубленая сабельная рана, проникающая до мозга головы. Изъ раны часть мозга выпала. На шеѣ другая, глубокая, зіяющая рана, проникающая до позвоночника. Лѣвое плечо въ области сочлененія все разрублено, такъ что рука держится на одной только кожѣ.
"3) Казакъ Иванъ Кондратьевъ,-- раненъ въ правую руку, въ верхней части плеча, съ переломомъ кости. Сверхъ того, въ затылочной части головы имѣется нѣсколько рубленыхъ ранъ, проникающихъ до кости.
"4) Казакъ Александръ Голобоковъ,-- раненъ ружейною пулею въ лѣвое подреберье около восьмого ребра; сверхъ того, имѣетъ въ нижней части живота зіяющую штыковую рану. Верхняя часть лѣваго бедра имѣетъ также нѣсколько рѣзаныхъ и колотыхъ ранъ, проникающихъ вглубь мышцъ и причиненныхъ тѣмъ же оружіемъ.
"5) Казакъ Иванъ Даниловъ,-- раненъ ружейною пулею навылетъ въ правый бокъ. Лѣвый бокъ имѣетъ колотую, зіяющую рану.
"6) Казакъ Василій Пинюгинъ.-- раненъ навылетъ подъ обѣ лопатки двумя ружейными пулями. У него четыре пулевыхъ отверстія. Сверхъ того, оба плеча разрублены нѣсколькими сабельными ударами, такъ что руки висятъ только на кускахъ кожи.
"7) Казаку Павлу Трухину нѣсколькими сабельными ударами перерублена шея, при чемъ разрушены всѣ мышцы, пищеводъ, дыхательное горло и самый позвоночникъ. Голова держится только на кускѣ кожи.
"На этомъ основаніи, говорилось въ заключительной части акта, комиссія пришла къ заключенію, что казаки, подвергшіеся нападенію и получившіе поврежденія огнестрѣльнымъ оружіемъ, лишавшія ихъ возможности бѣжать или защищаться,-- были звѣрски добиваемы японцами холоднымъ оружіемъ.
"Фактъ нанесенія японцами ранъ уже лежащимъ нашимъ раненымъ подтверждается показаніями раненаго хорунжаго Токмакова и сотника Зимина. Первый заявилъ на перевязочномъ пунктѣ, что, получивъ двумя пулями рану въ правую ногу, онъ упалъ въ ровъ и потерялъ сознаніе; когда же очнулся, увидѣлъ бѣгущаго японскаго солдата, который произвелъ въ него съ трехъ шаговъ три выстрѣла, раздробившіе лѣвую руку въ плечѣ и поранившіе шею. Сотникъ Зиминъ, случайно находившійся на бивакѣ 4-д сотни, видѣлъ во время своего отступленія, какъ японцы рубили лежавшихъ, оставшихся на бивакѣ, раненыхъ саблями и слышалъ крики послѣднихъ о помощи {Актъ этотъ подписали: отрядный врачъ, ст. сов. Зороастровъ; старшій врачъ 1-го Верхнеудинскаго полка Гнилосыровъ; старшій врачъ 1-го Читинскаго полка лекарь Варламовъ; врачъ 1-й Забайкальской казачьей батареи Станкевичъ; старшій врачъ No 6-й летучаго отряда Краснаго Креста д-ръ медицины Лебедевъ; старшій врачъ 12-го сибирскаго Барнаульскаго полка Валицкій; военный корреспондентъ "Правительственнаго Вѣстника" подполковникъ Апушкинъ, штабсъ-капитанъ 3-й конно-артиллерійской батареи Потрцкій и, какъ очевидецъ, сотникъ 1-го Аргунскаго казачьяго полка Зиминъ.}".
* * *
Теплая лѣтняя ночь опускалась на землю, когда мы разошлись, окончивъ эту тягостную работу. Я поспѣшилъ уйти подъ свое дерево, гдѣ разостлана была моя бурка. Усталый и потрясенный всѣмъ, что видѣлъ, слышалъ и пережилъ за день, я сталъ смотрѣть въ далекое, тихое, ясное небо, что сіяло надо мною сквозь листву вѣтвей миріадами звѣздъ. Такимъ оно было вчера, такимъ, можетъ быть, будетъ завтра, но не всѣ, кто имъ любуется сегодня, будутъ любоваться завтра. Мнѣ вспомнились убитые, изрубленные люди. Уже сейчасъ, сегодня нѣтъ никого возлѣ ихъ труповъ... Ночь, какъ могильная тьма, уже окутала ихъ своимъ мракомъ и скрыла изъ глазъ тѣхъ, кто еще вчера хлебалъ съ ними вмѣстѣ изъ походнаго котелка горячую кашицу, чаевалъ, смѣялся, печаловался и вспоминалъ о станицѣ, о домѣ. Теперь у этого котла заняли мѣсто другіе...
Съ пригорка, на которомъ я лежалъ, внизу, въ лощинѣ виднѣлись огни костровъ бивака, то тянувшихся къ облитому луннымъ сіяніемъ небу длинными красными языками, то бросавшихъ въ него столбы дыма или снопы искръ. Вокругъ костровъ виднѣлись силуэты людей и слышался смутный шумъ отъ жизни тысячей людей и лошадей.
Несмотря на боевой, тревожный день, жизнь затихала медленно.
Мой vis-à-vis, генералъ Толмачевъ, командиръ бригады оренбургскихъ казаковъ, все еще о чемъ-то тревожился. Подъ навѣсомъ листвы его дерева вспыхиваетъ огонекъ, онъ зажигаетъ свѣчу и зоветъ своего ординарца, хорунжаго Медвѣдева.
-- Доносятъ, что на Далинскомъ перевалѣ слышны орудійные выстрѣлы...-- говоритъ генералъ Толмачевъ.-- Поѣзжайте и къ утру разузнайте, въ чемъ дѣло. Съ пути доносите, если что узнаете отъ встрѣчныхъ разъѣздовъ, отъ постовъ летучей почты...
Медвѣдевъ исчезаетъ во тьмѣ. Слышно, какъ онъ расталкиваетъ своего заснувшаго вѣстового, зоветъ вахмистра конвойной сотни, какъ сѣдлаютъ лошадей... Сонныя лошади, сонные люди... Словно какое-то чудовище ворошится за спиною, за деревомъ... Наконецъ, все готово, всѣ сѣли на коней, захрустѣли вѣтви подъ конскими ногами, зашелестѣли прошлогодніе сухіе листья, звякнуло стремя о стремя -- и я вижу, какъ на скатѣ одинъ за другимъ вырисовываются силуэты всадниковъ... Они ѣдутъ гуськомъ, медленно, осторожно -- и постепенно исчезаютъ во тьмѣ лощины, словно скатываются внизъ... Топотъ коней замираетъ, теряется въ общемъ смутномъ шумѣ бивака...
Тихо у насъ на пригоркѣ, подъ сѣнью деревьевъ, среди могилъ чужого намъ народа. Все спитъ -- и только шатеръ генерала свѣтится слабымъ зеленоватымъ свѣтомъ.
-- Когда онъ спитъ?