12 іюня. На бивакѣ у Мугуи.

Наши опасенія, что японцы потревожатъ бивакъ, не оправдались. Ночь прошла спокойно. И я проспалъ бы подъ буркою на землѣ, можетъ быть, и дольше, если бы не какой-то казакъ, разбудившій меня, чтобы сунуть мнѣ въ руки листъ бумаги. Это было приказаніе по отряду. Имъ предписывалось командиру 2-й бригады 3-й оренбургской казачьей дивизіи выслать офицерскій разъѣздъ за Эрдагоу. Писано оно было все рукою генерала Мищенко и къ нему была приложена сдѣланная имъ же схема раіона развѣдки.

Очевидно, генералъ уже бодрствовалъ.

-- Я всегда на ногахъ уже къ 5 часамъ утра,-- говорилъ онъ мнѣ, здороваясь.-- Японцы, если собираются воевать въ теченіе дня, то всегда открываютъ огонь въ 5--5 1/2 часовъ. Къ этому времени и изготовляешься...

-- Но вы мало спите. Это дурно.

-- Старики вообще мало спятъ,-- улыбаясь, сказалъ генералъ.-- А я, если бы и хотѣлъ считать себя молодымъ, не могу. Я начальникъ отряда. Меня разбудятъ ночью разъ шесть разными донесеніями и приказаніями. Послѣ каждаго изъ нихъ нескоро уснешь. Ихъ надо продумать, поставить новыя свѣдѣнія въ связь со старыми, взвѣсить ихъ правильность, ихъ основательность, сообразить, чего можно ждать далѣе, и отдать соотвѣтствующія распоряженія. Покончилъ съ однимъ, усталь взяла свое, пересилила мозговое возбужденіе, мѣшающее спать, задремалъ,-- снова тянутъ за ногу, толкаютъ въ бокъ, суютъ новый пакетъ. И опять пошла та же работа. Слава Богу, что до сихъ поръ еще крѣплюсь. Да вотъ и японцы отъ времени до времени отдыхъ даютъ. Вотъ уже шесть часовъ,-- добавилъ генералъ, взглядывая на часы,-- а они молчатъ... Должно быть, и сегодня день пройдетъ тихо и мирно.

Бивакъ просыпался и начиналъ, дѣйствительно, мирную жизнь. Пользуясь вторымъ днемъ отдыха, додѣлывали то, что упущено было въ дни боевыхъ столкновеній. Казаки чистили лошадей, винтовки, чинили платье, конское снаряженіе, пополняли израсходованные запасы сухарей, чаю, сахару, патроновъ и разбирались въ своемъ несложномъ хозяйствѣ, выворачивая на свѣтъ Божій содержимое своихъ кармановъ и переметныхъ сумъ.

Возлѣ офицерскихъ палатокъ и "логовищъ" -- выразиться иначе не умѣю про тѣ три аршина земли, которые занимались нами, расположившимися прямо на землѣ, подъ навѣсомъ древесной листвы,-- также толпились казаки. У однѣхъ палатокъ они стоятъ вереницею: это получаютъ жалованье; у другихъ -- ихъ небольшая группа: тамъ выдаются письма; у третьихъ -- одиноко стоятъ артельщики и фуражиры, а офицеры, сидя на ящикахъ или на землѣ, подсчитываютъ ихъ книжки. У командирской палатки адъютантъ ведетъ подсчетъ по сотнямъ убитыхъ, раненыхъ и безъ вѣсти пропавшихъ. И если бы не эти зловѣщія слова, казалось бы, что дѣло происходитъ въ лѣтнемъ кампаментѣ, а не на войнѣ.

Война была тамъ, за этими гребнями горъ, вставшими на горизонтѣ. Туда, въ ихъ ущелья, долины и на перевалы, ушли наши разъѣзды и тамъ нащупывали непріятеля. А онъ дѣлалъ то же самое въ отношеніи насъ -- и обѣ стороны то сходились, то расходились, обмѣниваясь выстрѣлами, бросаясь на отставшаго всадника въ шашки и сабли; выслѣживали другъ друга, заманивая одинъ другого въ засаду; ползкомъ взбирались на крутыя сопки, таились между камнями -- и въ этомъ состязаніи "на хитрость, ловкость, смѣлость и рѣзвость" проходилъ цѣлый день.

Донесенія, оттуда приходившія, говорили о новомъ наступательномъ движеніи японцевъ со стороны Кханцзы и Эрдагоу. Одновременно они наступали и на Далинскій перевалъ со стороны деревень Вандзяпудзы и Мандзяпудзы. Было очевидно, что противникъ возобновитъ свою попытку сбить нашъ передовой отрядъ съ позиціи у Сахотана и отбросить его на свою правофланговую колонну, шедшую на Далинъ, отрѣзавъ, такимъ образомъ, отъ желѣзной дороги и главныхъ силъ, стоявшихъ у Дашичао. На это ясно указывало стремленіе японцевъ обойти нашъ правый флангъ въ бою 10 іюня. Перерывъ въ наступленіи на два дня давалъ основаніе думать, что японцы хотятъ возобновить его сразу съ значительными силами, чтобы достигнуть рѣшительнаго успѣха.

Получено было также извѣстіе, что двѣ японскихъ роты скрываются разсыпанными въ складкахъ горъ передъ нашимъ бивакомъ съ очевиднымъ намѣреніемъ дождаться тамъ ночи и обстрѣлять его, какъ это удалось имъ подъ Сяньдею.

Начальникъ отряда рѣшилъ прогнать ихъ оттуда. Съ этою цѣлью въ 2 часа дня съ бивака выступилъ отрядъ въ составѣ одного баталіона 12-го Барнаульскаго полка, 1-й Забайкальской казачьей батареи и сотни 1-го Читинскаго полка.

Предполагалось сначала, что поведетъ его полковникъ Павловъ, командиръ читинцевъ, и я получилъ уже отъ него предложеніе ѣхать съ нимъ вмѣстѣ. Осѣдлали лошадей, но поѣхать не пришлось. Генералъ Мищенко прислалъ сказать Павлову, что онъ ему понадобится здѣсь, такъ какъ отрядъ мѣняетъ стоянку. Поѣздка наша разстроилась, и объ этомъ, какъ показали событія, приходится, пожалуй, пожалѣть.

Командиръ баталіона Барнаульскаго полка, совершенно новый въ здѣшнихъ мѣстахъ человѣкъ, не усвоилъ себѣ данныхъ ему указаній относительно мѣстности, гдѣ засѣли японскія роты, и ихъ не нашелъ.

Батарея безмолвно простояла до вечера на позиціи, которую ей указали, а сотня и баталіонъ въ боевомъ порядкѣ напрасно лазали по сопкамъ.

Въ 5 часовъ вечера отрядъ снялся съ бивака и отошелъ назадъ версты на двѣ, на три. Генералъ Мищенко сдѣлалъ это изъ мудрой осторожности, оправданной, какъ увидимъ, событіями.

Направляясь во главѣ отряда къ новому биваку у д. Мугую, встрѣтили только что пришедшій къ намъ на подкрѣпленіе 7-й сибирскій пѣхотный Красноярскій полкъ подъ командою полковника Редько. Онъ стоялъ въ ротной колоннѣ вправо отъ дороги, на гаолянномъ полѣ, подъ откосомъ горъ, окаймляющихъ долину съ востока. Только что сформированный (развернутъ по мобилизаціи изъ Красноярскаго резервнаго баталіона), не обстрѣленный, не успѣвшій еще выработать внутреннюю спайку нижнихъ чиновъ между собою и съ офицерами, онъ напомнилъ мнѣ вдругъ человѣка, попавшаго въ большое, незнакомое ему, но внутренно сплоченное общество, и потому жавшагося къ стѣнкѣ. Надо было ободрить его, познакомить,-- и генералъ Мищенко, какъ хорошій радушный хозяинъ, какъ опытный психологъ, какъ вождь, знающій цѣну нравственнаго элемента на войнѣ, сейчасъ же почуялъ это и, подскакавъ къ полку, привѣтствовалъ его радостно, весело, оживленно, какъ давно жданнаго, желаннаго гостя.

-- Здравствуйте, молодцы красноярцы! Добро пожаловать! Ваши товарищи, барнаульцы, успѣли уже поработать и помогли мнѣ отбросить японцевъ, которые хотѣли выбить насъ отсюда. Врагъ бѣжалъ передъ нашимъ отрядомъ. Увѣренъ, что и вы не отстанете въ общей нашей работѣ.

-- Постараемся, ваше превосходительство!-- кричали въ отвѣтъ красноярцы, и лица ихъ ожили.

-- Хочу я васъ теперь предупредить вотъ насчетъ чего: первое, это -- послушаніе и строгое исполненіе требованій службы. Не забывайте, что мы имѣемъ дѣло съ противникомъ, который всѣ эти мѣста хорошо знаетъ, который хорошо обученъ, ловокъ и хитеръ. Съ такимъ противникомъ ни спать, ни дремать нельзя, всегда надо быть начеку. Это не значитъ, что его нельзя побѣдить. Я увѣренъ, что съ такими молодцами, какъ русскіе солдаты, всѣ враги побѣдимы. Надо только свою солдатскую должность исполнять по совѣсти, по присягѣ, не щадя живота для славы и пользы Царя и Отечества, и покорно переносить всѣ нужды и лишенія. Ихъ всѣ мы терпимъ ради дѣла. Второе мое слово о томъ, что къ врагу, когда онъ раненъ, безоруженъ и не можетъ больше вамъ вредить, надо быть ласковымъ, жалостливымъ. Японцы вонъ третьяго дня нашихъ раненыхъ казаковъ добивали. Это гнусно съ ихъ стороны. Но мстить имъ за это тѣмъ же вы не должны. Мы христіане, а они язычники. Наконецъ, третье мое слово о китайцахъ, въ странѣ которыхъ намъ приходится воевать. Мы жили съ ними всегда въ ладу, землю у нихъ арендовали, а пришли сюда японцы, начали съ нами воевать -- и китайцамъ теперь достается въ чужомъ пиру похмѣлье. Не смѣйте ихъ обижать. Они народъ тихій, миролюбивый и услужливый. Не разъ они спасали отъ японцевъ нашихъ солдатъ и казаковъ, отбившихся отъ своихъ. Вчера еще одного такого привели къ намъ на бивакъ, да и денегъ въ благодарность отъ него не брали. Знаю случай, когда китаянка платьемъ своимъ прикрыла нашего развѣдчика-офицера, когда въ фанзу пришли искать его японцы. Будете съ ними хороши, и они будутъ вамъ все доставлять: и фуражъ, и провіантъ, и живность всякую, и будутъ всячески служить намъ противъ японцевъ, которые нарушили нашъ общій миръ. Поняли, братцы?!

-- Такъ точно, ваше превосходительство!... Поняли!... Понимаемъ!...-- раздались изъ рядовъ голоса.

-- Ну, а къ вамъ, господа офицеры,-- продолжалъ генералъ,-- моя рѣчь коротка. Вы должны быть примѣромъ во всемъ своимъ подчиненнымъ и тогда вы можете быть увѣрены, что за вами солдаты всюду пойдутъ.

Молчаливый салютъ обнаженными шашками былъ отвѣтомъ офицеровъ.

-- Теперь, начиная совмѣстную боевую службу, крикнемъ русское ура въ честь нашего возлюбленнаго Государя!-- закончилъ генералъ.

И тысячеголосное, оно долго носилось по долинѣ, передаваемое горнымъ эхомъ...

* * *

Отрядъ сталъ бивакомъ въ одной изъ боковыхъ лощинъ, между двумя высокими отрогами горнаго хребта. Одинъ, что впереди, былъ голъ и командовалъ надъ остальными; другой, къ подножію котораго приткнулся нашъ отрядъ, густо поросъ лиственнымъ лѣсомъ и огромныя каменныя глыбы торчали изъ его боковъ.

Я взобрался на одну изъ нихъ, сѣлъ и залюбовался картиною, разстилавшеюся у моихъ ногъ. Внизу, какъ муравьи, копошились люди, лошади, ставились палатки, то вытягивавшіяся длинною бѣлою линіею за линіей составленныхъ въ козла ружей, блестѣвшихъ штыками,-- то собирались въ кучу, образуя правильный четырехугольникъ. Зажигались уже кое-гдѣ костры, и ихъ пламень еще казался блѣднымъ при свѣтѣ угасавшаго дня.

Блѣдными, робкими казались и звѣзды, одна за другою появлявшіяся на небосводѣ, который сразу потемнѣетъ, какъ только погаснетъ послѣдній лучъ солнца, и сразу заискрится миріадами звѣздъ... И невольно ждешь этого момента, словно поднятія занавѣса -- въ міровомъ театрѣ, предъ началомъ міровой пьесы.

По долинѣ тянется бѣловатый туманъ; легкою, полупрозрачною дымкою окуталъ онъ подножія горъ, и ихъ гребни и вершины кажутся теперь волнами, вставшими надъ этимъ моремъ, поверхность котораго ширится, растетъ и колышется. И кажется, что съ нимъ колышутся и горы -- волны.

Зовутъ ужинать. У гостепріимныхъ читинцевъ накрытъ длинный столъ, наскоро составленный изъ ящиковъ и сколоченный изъ добытыхъ откуда-то досокъ. Къ ужину приглашены всѣ офицеры пришедшаго въ отрядъ Красноярскаго полка. Таково желаніе генерала. А у него это все та же политика тѣснаго единенія частей, установленія между ними добрыхъ товарищескихъ отношеній, имѣющихъ въ бою слѣдствіемъ взаимную самоотверженную поддержку и выручку.

Чтобы ужинъ вышелъ параднѣе и обильнѣе яствами и питіями, каждый изъ насъ несетъ лучшее, что имѣетъ въ своихъ походныхъ запасахъ.

И онъ начинается весело и оживленно.

Начальникъ отряда пользуется имъ, какъ случаемъ познакомить новыхъ своихъ соратниковъ со взглядами своими на боевую службу. Онъ требуетъ отъ нихъ особой заботливости о солдатѣ.

-- Главное дѣло, чтобы онъ былъ всегда сытъ. Отъ сытости -- здоровье и веселье. Сытый солдатъ бодръ духомъ и готовъ работать двадцать четыре часа въ сутки. Отъ сытости и порядокъ. Сытый солдатъ отъ своей части не отобьется; онъ за нее зубами держится и не пойдетъ по сторонамъ, по деревнямъ высматривать съѣдобное. Не жалѣйте для котла ни трудовъ, ни средствъ. Съэкономите на немъ, проиграете на дѣлѣ. Останется больше рублей, но меньше людей.

-- Ваше превосходительство,-- взволнованнымъ голосомъ перебилъ рѣчь начальника отряда молодой офицеръ.-- Несчастіе!... Капитанъ Васильевъ убитъ, хорунжій Макаровъ смертельно раненъ, и охотники принесли его изъ сторожевой линіи.

-- Хорошо, ступайте,-- сухо говоритъ генералъ, едва поворачивая голову въ сторону офицера, и затѣмъ продолжаетъ свой разговоръ съ полковникомъ Редько о томъ, что заботы начальника части о котлѣ, о солдатскомъ желудкѣ должны идти рука объ руку съ заботами о солдатскомъ сердцѣ и умѣ.

Я подивился тогда тому равнодушію, съ какимъ онъ принялъ извѣстіе о гибели двухъ офицеровъ своего штаба и особенно Макарова, котораго, повидимому, такъ любилъ.

Но потомъ я понялъ, что у этого человѣка желѣзная воля и, когда онъ хочетъ, онъ владѣетъ собой, какъ никто. Такъ и тутъ. Посидѣвъ за нашимъ столикомъ минутъ десять, поговоривъ еще на разныя темы, серьезныя и шутливыя, генералъ Мищенко всталъ и, сказавъ,-- "сейчасъ вернусь",-- направился къ своему шатру.

Я послѣдовалъ за нимъ.

-- Позовите ко мнѣ поручика М.,-- приказалъ онъ, садясь за столъ.

Тотъ явился.

-- Нельзя, знаете, дорогой мой, такимъ голосомъ передавать такія новости при новыхъ людяхъ. Что они объ насъ подумаютъ! Да и ихъ, знаете, запугать можете. На войнѣ все это вещи обыкновенныя, и мы всѣ и всегда можемъ быть убиты или ранены. Ну, а теперь докладывайте, что знаете. Какъ, во-первыхъ, Васильевъ и Макаровъ въ сторожевую линію попали?

-- Они уѣхали еще со стараго бивака съ отрядомъ, ушедшимъ въ два часа. Такъ какъ отрядъ этотъ японцевъ не нашелъ и стоялъ на одномъ мѣстѣ, то они поѣхали впередъ и присоединились къ разъѣзду 1-й сотни 12-го Оренбургскаго казачьяго полка. Часовъ въ пять, въ шестомъ, разъѣздъ этотъ вошелъ въ соприкосновеніе съ противникомъ и завязалъ съ нимъ перестрѣлку. Спѣшенные Васильевъ и Макаровъ были впереди и также стрѣляли. Ихъ звали назадъ... Японцевъ было много сравнительно съ разъѣздомъ. Предполагаютъ -- рота. Васильевъ и Макаровъ послушались было и пошли назадъ, но потомъ повернули и опять пошли на японцевъ, стрѣляя. Говорятъ, Васильевъ сказалъ Макарову:-- "Дойдемъ до пуль"... Ну, и дошли. Раздался залпъ, и оба они упали. Казаки бросились было поднимать ихъ, но смогли вынести только Макарова. Японцы стрѣляли пачками и сами подхватили тѣло Васильева. Полагаютъ, что онъ убитъ. При выручкѣ офицеровъ ранены были въ разъѣздѣ приказный Кузнецовъ и казаки Горовцевъ, Сальниковъ и Пономаревъ. Послѣдній не успѣлъ присоединиться къ разъѣзду и ушелъ отъ гнавшихся за нимъ японцевъ въ горы. У приказнаго Шишелова убита лошадь.

-- Это у того самаго, что вернулся вчера изъ скитаній?-- спросилъ генералъ.

-- Такъ точно.

-- Вотъ, молодецъ! Шустрый какой! Вчера вечеромъ, знаете, еле живъ былъ отъ голода, а сегодня съ утра уже въ разъѣздѣ. Молодцы казачки!-- Всякіе: и забайкальцы, и оренбуржцы, и терцы... Вѣдь Макаровъ терскій казакъ?

-- Такъ точно.

-- Жаль, ахъ, какъ жаль обоихъ,-- говорилъ генералъ, качая головой.

-- И чего сунулись... Особенно этотъ -- интендантъ, Васильевъ! {Капитанъ Васильевъ былъ отряднымъ интендантомъ. Впослѣдствіи оказалось, что онъ не убитъ, а, тяжко раненый, взятъ японцами въ плѣнъ.}

-- Гдѣ же теперь Макаровъ?

-- На перевязочномъ пунктѣ летучаго отряда Краснаго Креста. Тутъ есть охотники, которые несли Макарова такъ они говорятъ, что желаютъ что-то передать вашему превосходительству.

-- Позовите.

Черезъ минуту передъ столомъ, за которымъ сидѣлъ генералъ и на которомъ тускло горѣла плохая китайская свѣча, оплывавшая отъ вѣтра, встали четыре солдатскихъ фигуры.

-- Здорово, охотнички!-- привѣтствовалъ ихъ генералъ.-- Спасибо, что принесли намъ раненаго офицера. Что желаете сказать?

-- Такъ что, ваше превосходительство, какъ несли мы ихъ благородіе, потомъ пріостановились -- потому устали и мы, и они -- положили ихъ на землю, а они насъ подозвали и говорятъ: "Скоро я не буду въ состояніи говорить, поэтому послушайте, что я вамъ скажу:

-- "Передайте генералу Мищенко, что я дивлюсь его доблести и радъ, что послужилъ въ его отрядѣ." Такъ и приказали сказать.

-- Спасибо, спасибо вамъ, молодцы охотники,-- говорилъ генералъ, вставая съ скамьи у стола.

И видимо взволнованный, тронутый тѣмъ, что предсмертныя минуты были отданы Макаровымъ ему и онъ умираетъ съ мыслями о немъ и объ его отрядѣ, генералъ ушелъ въ свой шатеръ и болѣе не возвращался къ кончавшей ужинъ компаніи читинцевъ и красноярцевъ.

Мы вернулись въ нее одни. Тамъ, конечно, говорили о томъ же -- о Васильевѣ и Макаровѣ. Жалѣли этихъ храбрыхъ офицеровъ, хорошихъ товарищей, симпатичныхъ людей. Еще вчера видѣли мы всѣ Макарова такимъ веселымъ, жизнерадостнымъ. Онъ запѣвалъ мягкимъ, задушевнымъ теноромъ то веселыя, то грустныя малороссійскія пѣсни. Онъ лихо плясалъ "казачка". О войнѣ, казалось, было забыто и имъ, и нами... А сегодня онъ лежитъ уже гдѣ-то тамъ на перевязочномъ пунктѣ, въ темной, вонючей китайской фанзѣ, съ прострѣленнымъ животомъ, изъ котораго выпалъ сальникъ, и стонетъ... Живые каріе глаза его потухли, румяное лицо стало сѣрымъ, мягкія черты его стали острыми... И докторъ, склонившись надъ нимъ въ полумракѣ фанзы, слабо освѣщенной свѣчами, пристально смотритъ въ него, предугадывая признаки надвигающагося перитонита.

На другой день утромъ, когда отрядъ нашъ шелъ впередъ, на Сахотанскую позицію, Макарова несли назадъ, въ Танчи, гдѣ былъ госпиталь.

По дорогѣ онъ умеръ.

Меня уже не было въ отрядѣ, когда происходилъ аукціонъ вещей, оставшихся послѣ погибшаго Макарова. Это доброе и характерное обыкновеніе, существовавшее въ отрядѣ генерала Мищенко, имѣло цѣлью помочь семьѣ умершаго товарища. Часть такихъ вещей, конечно, отсылалась семьѣ "на память" о погибшемъ на войнѣ сынѣ, братѣ, мужѣ; другая же шла съ аукціона въ продажу. За цѣною на немъ не стояли и всѣ хотѣли купить вещь подороже, а не подешевле. Такъ, разсказывали мнѣ, что коробка сардинъ, оставшаяся послѣ убитаго въ отрядѣ подъ Уулаассою командира 7-го Сибирскаго казачьяго полка, полковника Старкова была продана за 25 рублей, три его лошади, стоившія въ общемъ пятьсотъ рублей, были проданы за тысячу сто рублей. За одну дали пятьсотъ, за двѣ другихъ -- по триста.

То же было и съ вещами Макарова. Его простая черешневая трубка, стоившая сорокъ, пятьдесятъ копѣекъ, пошла за пять рублей. Кисетъ -- за шесть... Долго спорили за обладаніе кинжаломъ, простымъ, въ скромныхъ кожаныхъ ножнахъ.

-- Пятнадцать рублей!-- кричалъ одинъ.

-- Двадцать пять!-- перебилъ другой.

-- Сорокъ!

-- Пятьдесятъ!

-- Семьдесятъ пять!

-- Девяносто!

-- Сто!-- вмѣшался начальникъ отряда.

-- Кто больше?-- спрашивалъ ведшій аукціонъ офицеръ, держа кинжалъ въ рукахъ, и то повертывая его передъ покупателями, то обнажая.

Никто не откликался.

-- Разъ сто! Два сто! Три... сто!

Кинжалъ остался за генераломъ.

Всѣ пріобрѣли себѣ кое-что на память о погибшемъ товарищѣ.

А завтра... завтра вещи каждаго изъ нихъ могли быть вынесены злою судьбою на такой же аукціонъ.