Но въ Петербургѣ, въ высшихъ правительственныхъ и придворныхъ кругахъ, рѣчами Скобелева, конечно, небыли довольны. Онѣ срывали маску съ тѣхъ иллюзій, о прусской дружбѣ, которыя жили въ нихъ съ тѣхъ историческихъ временъ, когда для русской арміи сложена была идиллическая пѣсня:
Русскій Царь собралъ дружину
И велѣлъ Своимъ орламъ
Плыть по морю на чужбину
Въ гости къ добрымъ пруссакамъ и т. д.
И хотя новый Государь,-- Императоръ Александръ III былъ чуждъ уже вліянію Вильгельма І-го, но личность престарѣлаго германскаго монарха была окружена еще почетомъ и почтеніемъ, а геній его канцлера внушалъ нашимъ дипломатамъ почтительный страхъ. Ждали осложненій. Ихъ не послѣдовало.
Скобелеву было предложено немедленно покинуть Парижъ и вернуться въ Россію.
Съ пути изъ Вильны онъ писалъ слѣдующее одному изъ своихъ друзей:
-- "Наскоро пишу нѣсколько словъ; вѣроятно, до очень скораго свиданія, такъ какъ меня извѣстили, что меня ожидаетъ неудовольствіе Государя и отставка. Какую пользу въ отставкѣ я смогу принести отечеству, объ этомъ поговоримъ послѣ.
"Въ Варшавѣ какъ офицеры, такъ и солдаты меня встрѣтили восторженно. Былъ въ офицерскомъ собраніи Австрійскаго полка {Т. е. л.-гв. Кексгольмскаго полка, шефомъ котораго до самого послѣдняго времени состоялъ Императоръ Австрійскій.}. Опять заставили говоритъ...
"Вообще очень отрадно было убѣдиться, что не трудно пробудить чувство доброе въ нашей средѣ, конечно, если не глумиться надъ всѣмъ народнымъ и не забивать систематически.
"Въ теченіе нѣсколькихъ часовъ пребыванія въ Варшавѣ я былъ поставленъ въ соприкосновеніе съ представителями тамошней печати. Люди всѣхъ оттѣнковъ въ Привислянскомъ краѣ, повидимому, крайне опасаются германскаго нашествія. Даже тяготѣніе къ Австро-Венгріи будто слабѣе, ибо, "все-таки намъ будетъ еще хуже чѣмъ теперь, такъ что лучше изъ трехъ золъ выбирать меньшее... Тѣмъ не менѣе, я вынесъ убѣжденіе, что при создающихся, повидимому, нынѣ международныхъ отношеніяхъ, изъ (извѣстной фракціи польскаго общества можно будетъ извлечь пользу.
"Петербургъ -- аристократическій (въ смыслѣ, конечно, Пушкинской родословной) и интеллигентно-либерально-чиновничій остался себѣ вѣренъ.
"Теперь на очереди требованіе объ отставленіи меня отъ службы...
"Мнѣ не жаль ни своей службы, ни себя лично; я воспиталъ себя для служенія идеалу... я не честолюбецъ, какъ меня выставляютъ нѣмцы, въ грубомъ значеніи этого слова. Жаль только, что вліятельный Петербургъ ощущаетъ и теперь какое-то блаженство купаться въ омутѣ отечественнаго униженія. Въ слѣдующемъ письмѣ постараюсь документально выяснить, чего мы достигли этимъ случайнымъ для всѣхъ нежданнымъ переполохомъ, вызваннымъ приписываемою мнѣ рѣчью. Моя совѣсть мнѣ, однако, подсказываетъ, что Господь избралъ меня, въ данномъ случаѣ, орудіемъ мира, а не войны. Что теперь сдѣлалось, заставило и Германію призадуматься.
"Если несомнѣнно, что льющаяся кровь въ Босніи и Герцеговинѣ есть первая параллель, заложенная Бисмаркомъ противъ величія Россіи, то можно также надѣяться, продолжая начатое въ Парижѣ, путемъ литературнаго сближенія, постепенно провести въ французскую, столь воспріимчивую публику сознаніе связи, существующей нынѣ между законнымъ возрожденіемъ Балканскихъ и Австрійскихъ славянъ и возвращеніемъ Франціи Меца, Страсбурга, а быть можетъ и всего теченія Рейна. Но надо работать. Конечно, наше дѣло только популяризировать эту мысль путемъ печати; но несомнѣнно, что и это послужитъ къ вящему, охлажденію невыносимой заносчивости Берлина... Недавно одинъ изъ вліятельнѣйшихъ государственныхъ людей во Франціи такъ сказалъ объ нѣмцахъ: le but maintenant est d'ébranler la légende de l'invicible Allemagne; le reste viendra de près dans notre pays, -- ne voyez vous pas que même quelques paroles lancées à l'aveuglette par un général en congé, leur font perdre la tête d'une manière inconvenante; et cela s'explique, -- l'Allemand en Europe est comme le voleur; il a peur du gendarme {Теперешняя цѣль, это потрясти легенду о непобѣдимости Германіи, остальное быстро придетъ; развѣ вы не видите, что нѣсколько словъ, произнесенныхъ въ азартѣ генераломъ въ отпуску, заставили ихъ потерять голову до неприличія; это понятно: нѣмецъ въ Европѣ -- какъ воръ, онъ боится жандарма.}.
"Здѣсь нѣмцы силятся доказалъ, что мои слова о нѣмцахъ во Франціи потерпѣли фіаско. Тоже будто и въ Москвѣ, но во Франціи это не такъ. Подробности до слѣдующаго раза, когда буду спокойнѣе".
О. А. Новиковой Скобелевъ такъ комментировалъ свою парижскую рѣчь:
-- Мои слова, сказанныя вскользь, не слѣдуетъ считать рѣчью... Но вотъ, что произвело впечатлѣніе: "Западъ ошибается на счетъ Россіи", сказалъ я. Онъ думаетъ, что мы такъ ослаблены войной, что все наше могущество уже изсякло. Это ошибка. Націю, состоящую изъ ста милліоновъ людей, способныхъ жертвовать собою за идею, не такъ легко стереть. Россія жива и, если будутъ перейдены извѣстные предѣлы, она рѣшится воевать... {"Русская Старина", 1914 г., іюль, стр. 71.}.
Эти благородныя, полныя вѣры въ мощь своей родной страны слова опять-таки звучатъ пророчествомъ. И это пророчество нынѣ сбылось. Западъ -- вѣрнѣе, нѣмцы -- снова впалъ въ ошибку подъ впечатлѣніемъ нашихъ неудачъ въ Манчжуріи; нѣмцы "перешли предѣлы" -- и теперь дорого платятъ за свое пренебреженіе къ Славянству и Россіи.