Вернувшись въ Петербургъ, Скобелевъ, подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ своей поѣздки, началъ было писать свои мемуары въ формѣ письма къ И. С. Аксакову, съ которымъ былъ друженъ {Вотъ ихъ программа: 1) "Впечатлѣнія при выѣздѣ изъ Москвы. 2) Нѣсколько словъ о петербургской рѣчи. Нѣтъ связи между нею и парижскою, развѣ только ненависть, высказанная нѣмцами всѣхъ оттѣнковъ. 3) Впечатлѣнія, вынесенныя изъ Франціи. Славянское студенчество. Madame Adan. Camille Рагсу. Gambetta. Freycinet. Англійская пресса. 4) Мое возвращеніе. Варшава. 5) Пріѣздъ въ Петербургъ, 6) Гатчина. Statu quo".}. Окончить ихъ онъ не успѣлъ.
Приводимъ изъ того, что написано, все, что возможно.
-- "Для васъ, конечно, не осталось незамѣченнымъ, что я оставилъ васъ, болѣе, чѣмъ когда-либо, проникнутый сознаніемъ необходимости служить активно нашему общему святому дѣлу, которое для меня, какъ и для васъ, тѣсно связано съ возрожденіемъ пришибленнаго нынѣ русскаго самосознанія. Болѣе, чѣмъ прежде, ознакомясь съ нашей эмиграціей, я убѣдился, что основаніемъ общественнаго недуга въ значительной мѣрѣ является отсутствіе всякаго довѣрія къ положенію нашихъ дѣлъ. Довѣріе это мыслимо будетъ лишь тогда, когда правительство дастъ серьезныя гарантія, что оно безповоротно ступило на путь народной какъ внѣшней, такъ и внутренней политики, въ чемъ пока и друзья, и недруги имѣютъ полное основаніе болѣзненно сомнѣваться. Боже, меня сохрани относить послѣднее къ Государю; напротивъ того, Онъ все болѣе и болѣе становится единственною надеждою среди Петербургскаго всерѣшающаго бюрократическаго небосклона, но Онъ одинъ, а съ графомъ Игнатьевымъ ихъ всего двое, этого мало, чтобы даже временно побороть Петербургскую растлѣвающую мглу... Кстати, чтобы къ этому болѣе не возвращаться, я имѣлъ основаніе убѣдиться, что даже эмиграція въ своемъ большинствѣ услышитъ голосъ отечества и правительства, когда Россія заговоритъ по русски, чего такъ давно, давно уже не было, и въ возможность эту она положительно не вѣритъ.
"Подъ впечатлѣніемъ свиданія съ Вами, Вамъ понятно слово сердца и убѣжденія, вырвавшееся у, меня 12 января на Геокъ-Тепинскомъ обѣдѣ. Дня два спустя, а не до того, я видѣлъ гр. Николая Павловича {Т. е. гр. Игнатьева.}, и онъ, упомянувъ о возбужденіи иностранныхъ пословъ по поводу сказаннаго, посовѣтывалъ мнѣ поторопиться отправленіемъ въ Парижъ. Очевидно, хотѣли замять дѣло, и никто тогда не предвидѣлъ того, чему суждено было случиться, менѣе другихъ, конечно, гр. Николай Павловичъ.
"Тяжелое, не скрою, впечатлѣніе произвела на меня Пруссія во время переѣзда. Комментированіе моихъ словъ сердца и святаго убѣжденія было въ полномъ разгарѣ, и сколько наглой лжи, пошлыхъ, себялюбивыхъ, нѣмецкихъ, обидныхъ Россіи толкованій пришлось всюду читать и всюду слышать. Слишкомъ много на Руси и особенно въ Петербургѣ и за границей такихъ господъ, которые считаютъ за честь присоединиться къ подобному лаю... а потому они и не страдаютъ. Сознаюсь, я переѣхалъ французскую границу глубоко раздраженный и огорченный особенно тою безцеремонностью, съ которою нѣмцы преподавали австрійцамъ не щадить православной крови!.. (Oesterreich muss im Sinn haben coûte que coûte mit seinem slavischen Aufstande energische aus Ende zu kommen и т. д.).
"Во Франціи, напротивъ того, я нашелъ много инстинктивнаго, хотя еще и невыяснившагося, сочувствія, большое желаніе ознакомиться съ соотношеніемъ Россіи и Германіи къ Славянскому и Балканскому вопросамъ, а также впервые рождающагося въ умахъ нѣкоторыхъ желанія понять связь Славяно-Русскихъ отношеній къ Франціи въ смыслѣ возвращенія послѣдней утеряннаго положенія въ Европѣ завоеваніемъ двухъ отнятыхъ провинцій и линіи Рейна съ наступательными на ней тетъ-де-понами...
"Въ отношеніи послѣдняго, какъ бы нѣмцы ни старались затемнить этотъ вопросъ путемъ купленной печати, и имъ особенно за послѣдніе годы присущихъ интригъ, сознаніе необходимости войны живетъ во Франціи, и нѣтъ такого правительства, которое было бы въ состояніи удержать отъ вмѣшательства Францію, если бы обстоятельства сложились невыгодно для Германіи. Народною поговоркою нынѣшняго поколѣнія стали слова кн. Меттерниха {Меттернихъ, Клементій-Венцель-Лотарь, князь (1773--1859 г.), знаменитый австрійскій государственный дѣятель и дипломатъ, политическій противникъ сперва Наполеона І-го, а потомъ, со времени Вѣнскаго конгресса 1815 г.-- ими. Александра I. Онъ былъ ярымъ противникомъ объединенія Германіи и сумѣлъ надолго задержать это объединеніе.}: "Les Allemands ont cela de bon, que lorsqu'on les bat bien fort et qu'on les pousse dans un coin ils y restent d'ordinnaire; mais quand ils sont les plus forts, c'est le dévergondage de la brutalité ".-- Espérons que ce siècle ne finira pas avant que nous ayons vu prouver une fois de plus le premier, {Нѣмцы тѣмъ и хороши, что когда ихъ побьютъ и толкнутъ въ уголъ, то они тамъ и остаются; но когда они сильнѣе, это -- сама грубость. Будемъ надѣяться, что вѣкъ еще не кончится, какъ мы увидимъ доказательство перваго.} -- прибавляетъ французъ.
"Полагаю, что Вы признаете извинительнымъ, что въ такомъ настроеніи сердца и головы я сближался съ извѣстною частью печати, желающей намъ сочувствовать, болѣе страстно, чѣмъ осторожно... Этимъ воспользовались съ цѣлью доброю, и какъ мнѣ теперь ни трудно, мнѣ не жаль случившагося.
"Что сказать Вамъ про приписываемую мнѣ рѣчь сербскимъ студентамъ. Ея я, собственно, никогда не произносилъ. Да и вообще никакой рѣчи не говорилъ. Пришла ко мнѣ сербская молодежь на квартиру, говорили по душѣ и, конечно, не для печати. С. Farcy напечаталъ то, что ему показалось интереснымъ для пробужденія французскаго общества и со словъ студентовъ, меня не спросясь.
"Я бы могъ формально отказаться отъ мнѣ приписываемой рѣчи, но переубѣдили меня и Гамбетта, и M-me Adan. Первый особенно настаивалъ на ея полезномъ впечатлѣніи въ молодежи, арміи и флотѣ; такъ какъ, въ концѣ концовъ, все сказанное въ газетѣ "France" сущая правда и, по моему, могло повести не къ войнѣ, а къ миру, доказавъ, что мы сила,-- то я и рѣшился не обращать вниманія на послѣдствія лично для меня и молчаніемъ дать развиться полезному, т.-е. пробужденію какъ у насъ, такъ и во Франціи законнаго и естественнаго недовѣрія къ нѣмцу".
Событія этой послѣдней заграничной поѣздки внесли существенныя поправки во взгляды Скобелева не только на французовъ и Францію, но и на поляковъ, расширивъ въ его представленіи Славянскій вопросъ.
Онъ пришелъ къ убѣжденію, что "поляки будутъ съ нами противъ нѣмцевъ, хотятъ ли они этого или нѣтъ; они не отдѣлаются отъ антигерманскаго инстинкта своей расы".
-- Завоеваніе Польши, говорилъ онъ, вызывалось соображеніями, на которыя можно смотрѣть разно, что же касается до ея раздѣла, то я громко признаю это братоубійствомъ, историческимъ преступленіемъ... Правда, русскій народъ былъ чистъ въ этомъ случаѣ. Не онъ совершилъ это преступленіе, не онъ и отвѣтственъ. Повторяю вамъ, во всей нашей исторіи я не знаю болѣе гнуснаго дѣла, какъ раздѣлъ Польши между нѣмцами и нами... Это Веніаминъ, проданный братьями въ рабство!.. Долго еще русскіе будутъ краснѣть за эту печальную страницу изъ своей исторіи. Если мы не могли одни покончить съ враждебной намъ Польшей, то должны были приложить всѣ силы, чтобы сохранить цѣлостнымъ родственное племя, а не отдавать его на съѣденіе нѣмцамъ.
Наконецъ, Скобелевъ окончательно укрѣпился въ своихъ взглядахъ на задачи нашей средне-азіатской политики и характеръ нашихъ отношеній въ ея области къ Англіи.
При свиданіи своемъ незадолго до смерти съ англійскимъ публицистомъ г. Марвиномъ, онъ сказалъ ему:
-- Нельзя равнять наши средства съ англійскими и не дай замъ Богъ занятъ Гератъ; тогда у насъ будетъ предметъ дѣйствія, я мы рискуемъ вовлечь себя въ разорительную войну. Я не вѣрю въ Индійскій походъ въ ближайшемъ будущемъ, потому что для него надо создать огромныя перевозныя средства. Но мы можемъ ударить шаръ шаромъ и такъ, что вы не устоите... Россія миролюбива и добра... {Посмертныя бумаги М. Д. Скобелева. Историч. Вѣстникъ", 1882 г. ноябрь, стр. 276.}.
Такъ онъ прокладывалъ пути къ сближенію Англіи и Франціи съ Россіей противъ общаго врага,-- нѣмцевъ...