Скобелевъ "не договорилъ"... Но и недоговоренная, его рѣчь произвела большое впечатлѣніе и вызвала большіе толки въ обществѣ и печати, въ Россіи и за границей. Друзья и враги накинулись на него съ упреками въ шовинизмѣ, въ подстрекательствѣ къ новой войнѣ.
Враги ничего не могли возразить по существу ея и ограничившись лишь инсинуаціями въ томъ смыслѣ, что Скобелеву нужна новая война для (новой славы и новыхъ сильныхъ впечатлѣній. Друзья указывали ему на "ужасы войны" и невозможность ея для Россіи по финансово-экономическимъ соображеніямъ.
Онъ отвѣчалъ только послѣднимъ.
-- Меня забавляло,-- сказалъ онъ однажды, уже послѣ своей парижской рѣчи, О. А. Новиковой,-- что говорили за границей про мою рѣчь въ Петербургѣ. "Военный, а говоритъ о политикѣ; это чудовищно". Они забыли, что въ Россіи отношенія Государя къ своимъ подданнымъ совершенно иныя, чѣмъ въ ихъ конституціонныхъ странахъ. Между Царемъ и нами есть что-то отеческое. Почему намъ не сказать Ему, что мы думаемъ, отъ чего мы страдаемъ и что мы желаемъ. Я думаю, что мой долгъ былъ высказаться -- и я это сдѣлалъ {"Русск. Старина", '1914 г., іюль, стр. 70.}.
Другимъ онъ говорилъ:
-- Война -- это страшное дѣло!-- Подло и постыдно начинать войну такъ себѣ, съ вѣтру, безъ крайней, крайней необходимости.. Никакое легкомысліе въ этомъ случаѣ -- непростительно .. Черными пятнами на короляхъ и императорахъ лежатъ войны, предпринятыя изъ честолюбія, изъ хищничества, изъ династическихъ интересовъ. Но еще ужаснѣе, когда народъ, доведя до конца это страшное дѣло, остается неудовлетвореннымъ, когда у его правителей не хватаетъ духу воспользоваться всѣми результатами, всѣми выгодами войны. Нечего въ этомъ случаѣ задаваться великодушіемъ къ побѣжденному. Это великодушіе за чужой счетъ, за это великодушіе не тѣ, которые заключаютъ мирные договоры, а народъ расплачивается сотнями тысячъ жертвъ, экономическими и иными кризисами. Разъ начавъ войну,-- нечего уже толковать о гуманности... Война и гуманность не имѣютъ ничего общаго между собой. На войну идутъ тогда, когда нѣтъ иныхъ способовъ. Тутъ должны стоять лицомъ къ лицу враги,-- и доброта уже бываетъ неумѣстна. Или я задушу тебя, или ты меня. Лично иной бы, пожалуй, и поддался великодушному порыву и подставилъ свое горло -- души. Но за арміей стоитъ народъ, и вождь не имѣетъ права миловать врага, если онъ еще опасенъ... Штатскія теоріи тутъ неумѣстны... Я пропущу моментъ уничтожить врага,-- въ слѣдующій онъ меня уничтожитъ, слѣдовательно, колебаніямъ и сомнѣніямъ нѣтъ мѣста. Нерѣшительные люди не должны надѣвать на себя военнаго мундира. Въ сущности, нѣтъ ничего вреднѣе, и даже болѣе -- никто не можетъ быть такъ жестокъ, какъ вредны и жестоки по результатамъ своихъ дѣйствій сантиментальные люди. Человѣкъ, любящій своихъ ближнихъ, человѣкъ, ненавидящій войну,-- долженъ добить врага, чтобы вслѣдъ за одной войной тотчасъ же не начиналась другая ..
-- ...Хотя война ужасна, но изъ этого не слѣдуетъ, что мы должны начинать ее только тогда, когда непріятель явился къ намъ въ страну, ибо всякая страна имѣетъ право на извѣстный ростъ. Принципъ національности -- прежде всего. Государство должно расширяться до тѣхъ поръ, пока у него не будетъ того, что мы называемъ естественными границами, законными очертаніями. Намъ, т. е., Славянамъ, потому что, заключившись въ узкіе предѣлы только русскаго племени, мы потеряемъ все свое значеніе, всякій историческій raison d'être, намъ, славянамъ, нужны Босфоръ и Дарданеллы, какъ естественный выходъ къ морю, иначе, безъ этихъ знаменитыхъ проливовъ, несмотря на весь нашъ необъятный просторъ -- мы задохнемся въ немъ. Тутъ-то и слѣдуетъ разъ навсегда покончить со всякой сантиментальностью и помнить только свои интересы. Сначала -- свои, а потомъ можно подумать и о чужихъ... Наполеонъ Великій отлично понималъ это... Онъ не спроста открылъ свои карты Александру Первому. Въ Эрфуртѣ и Тильзитѣ онъ предложилъ ему размежевать Европу... Онъ отдавалъ намъ Европейскую Турцію, Молдавію и Валахію, благословенный небомъ славянскій югъ, съ тѣмъ только, чтобъ мы не мѣшали ему расправиться съ Германіей и Великобританіей... А мы что сдѣлали?. Сначала поняли, въ чемъ дѣло -- а потомъ начали играть въ вѣрность платоническимъ союзамъ, побратались съ нѣмцами! Ну, и досталось намъ за это на орѣхи! Цѣлыя моря крови пролили, да и еще прольются,-- будьте увѣрены, и все придемъ къ тому же!
Мы тогда спасли нѣмцевъ. Это, можетъ быть, очень трогательно съ точки зрѣнія какого-нибудь чувствительнаго нѣмецкаго романиста, но за этотъ взглядъ мы поплатились громадными историческими несчастіями. За него мы въ прошлую войну, имѣя у себя на плечахъ нѣмцевъ и англичанъ, попали въ гордіевъ узелъ берлинскаго трактата, и у насъ остался неразрѣшеннымъ Восточный вопросъ, который потребуетъ еще много русской крови... Вотъ что значитъ сантиментальность въ исторіи...
-- Говорятъ, какъ же вы будете воевать, когда у васъ денегъ нѣтъ, когда вашъ рубль ходитъ 62 копѣйки за 100? Я ничего не понимаю въ финансахъ, но чувствую, что финансистынѣмцы тутъ что-то врутъ.
Въ 1793 году финансы Франціи были еще и не въ такомъ положеніи. Металлическій 1 франкъ ходилъ за 100 франковъ кредитныхъ. Однако Наполеонъ, не имѣя для солдатъ сапогъ, одежды, пищи, пошелъ на непріятеля и досталъ не только сапоги, одежду и пищу для солдатъ, но и обогатилъ французскую казну, а курсъ свой поднялъ опять до 100 и даже за 100. При Петрѣ Великомъ мы были настолько бѣдны, что послѣ сраженія подъ Нарвой, когда у насъ не было орудій, намъ пришлось колокола переливать на пушки. И ничего! Послѣ Полтавскаго боя все измѣнилось, и съ тѣхъ поръ Россія стала великой державой.
А покореніе Россіи татарами?.. Что жъ вы думаете, они покорили Россію потому, что курсъ ихъ былъ очень хорошъ, что ли? Просто ѣсть нечего было, ну, и пошли и завоевали Россію, а Россію завоевать не шутка!
Я не говорю: воевать теперь. Пока еще нашъ курсъ 62 копѣйки, можно и погодить, но нѣмцы долго ждать не заставятъ и живо уронятъ его. Вотъ тогда будетъ пора!
Еще я не понимаю, зачѣмъ намъ на войну деньги? На нашей землѣ кредитный билетъ ходитъ рубль за рубль. Мы вѣримъ прочности нашего государственнаго устройства, и пусть у насъ пишутъ деньги хоть на кожѣ, мы имъ повѣримъ, а въ дѣлѣ кредита это все, что требуется.
Если бы Богъ привелъ намъ перенести войну на непріятельскую территорію, то врагъ долженъ за честь считать, ежели я ему заплачу за что-нибудь нашимъ кредитнымъ рублемъ. Даже кредитные билеты я отдамъ съ сокрушеннымъ сердцемъ. Непріятель долженъ насъ кормить даромъ.
Господа юристы утверждаютъ, что побѣдитель долженъ бытъ великодушенъ съ непріятелемъ, и за все, что взято голоднымъ солдатомъ, должно быть заплачено. Творцы берлинскаго договора готовы были сами обязать Россію заплатить контрибуцію, только бы доказать передъ Европой, какъ мы великодушны.
Господи! Какъ вспомнишь объ этомъ,-- такъ плакать хочется. Издержки войны они предоставили заплатить русскому мужику, который и безъ того не можетъ управиться съ недоимками и загребущими лапами кулака!
Хорошо французскимъ и нѣмецкимъ буржуа считать войну экономическою ересью, когда у нихъ ходитъ монета сто за сто, когда всѣ сыты, работы вволю, растетъ просвѣщеніе... Но когда приходится довольствоваться хлѣбомъ съ мякиной, задыхаться въ неоплаченныхъ долгахъ, когда русскому все равно умирать ли отъ голода, или отъ руки непріятеля, то онъ захочетъ войны уже по одному тому, что умирать въ бою, по понятіямъ народа, несравненно почетнѣе. При этомъ остается еще надежда остаться живымъ, побѣдить!
Всегда, разумѣется, найдутся сытые, имѣющіе спокойныя, обезпеченныя средства къ жизни, какъ, напримѣръ, капиталисты, купцы, въ особенности чиновники, получающіе вѣрное содержаніе. Они будутъ противъ войны, даже съ потерей государственной чести, но въ этихъ случаяхъ слѣдуетъ принимать въ соображеніе экономическое положеніе массы простого народа, а не обезпеченныхъ классовъ, питающихся невѣжествомъ, добродушіемъ и слабостями. Впрочемъ, русскіе, въ большинствѣ, такъ созданы, что когда вопросъ коснется нашей государственной чести, то даже эти сытые классы охотнѣе въ тяжкую годину пойдутъ на жертвы, чѣмъ поступятся честью. Они будутъ ворчать на разстройство дѣлъ и все-таки принесутъ свой грошъ!
* * *
Въ этихъ политико-экономическихъ разсужденіяхъ Скобелева у него много общаго съ Бисмаркомъ. Послѣдняго онъ не любилъ, какъ ограбившаго Францію въ 1870 году, и обманувшаго Россію въ 1878-мъ, но высоко цѣнилъ его, какъ германскаго! патріота.
-- Терпѣть не могу нѣмцевъ,-- говорилъ онъ...-- Меня; больше всего бѣситъ наша уступчивость этимъ колбасникамъ. Даже у насъ въ Россіи мы позволяемъ имъ безнаказанно дѣлать все, что угодно. Даемъ имъ во всемъ привилегіи, а потомъ сами же кричимъ, что нѣмцы все забрали въ руки. Конечно, отчего же и не брать, когда наши добровольно все имъ уступаютъ. А они своею аккуратностью и терпѣніемъ, которыхъ у насъ мало, много выигрываютъ и постепенно подбираютъ все въ свои руки. А все-таки нельзя имъ не отдать справедливости, нельзя не уважать ихъ, какъ умныхъ и ловкихъ патріотовъ. Они не останавливаются ни предъ какими мѣрами, если только видятъ пользу своего фатерланда. Нѣтъ у насъ такихъ патріотовъ, какъ Бисмаркъ, который высоко держитъ знамя своего отечества и въ то же время ведетъ на буксирѣ государственныхъ людей чуть не всей Европы... Самостоятельности у насъ мало въ политикѣ... Ненавижу я этого трехволосаго министра-руссофоба, но вмѣстѣ съ тѣмъ и глубоко уважаю его, какъ геніальнаго человѣка и истаго патріота. Вотъ бы намъ побольше людей съ такимъ твердымъ, рѣшительнымъ характеромъ!..
Когда пронесся слухъ о назначеніи министромъ иностранныхъ дѣлъ, вмѣсто ушедшаго на покой князя А. М. Горчакова, графа А. В. Адлерберга {Адлербергъ, графъ, Александръ Владиміровичъ, ген.-адъютаніъ, ген. отъ инфантеріи и членъ Госуд. Совѣта (1818--1888 г.г.), видный государственный дѣятель царствованія имп. Александра ІІ-го. Занимая постъ министра Импер. Двора и Удѣловъ и пользуясь огромнымъ довѣріемъ Государя и его любовью, гр. Адлербергъ принималъ дѣятельное участіе во всѣхъ важнѣйшихъ событіяхъ этого царствованія, нерѣдко безъ облеченія этого участія въ офиціальныя формы.}, Скобелевъ написалъ одному изъ близкихъ ему людей замѣчательное письмо. Отдавая должную дань дарованіямъ гр. Адлерберга и его безупречной честности, Скобелевъ писалъ:
-- "Онъ дипломатъ старой школы, быть можетъ, въ лучшемъ значеніи слова; но онъ, думаю, не политикъ. Въ нашъ вѣкъ не воскресить дипломатическихъ вліятельныхъ канцелярій, считавшихъ династическія соображенія и тайну наиболѣе пригодными способами дѣйствія ..
... "Только политикъ въ состояніи оцѣнить всю необходимость несравненно широкой постановки вопросовъ народныхъ, политическихъ, соціальныхъ передъ нервнымъ, прихотливымъ, въ высокой степени подозрительнымъ, сегодняшнимъ мыслящимъ большинствомъ въ Европѣ и даже у насъ; только политикъ признаетъ, наконецъ, всю неотразимую нынѣ силу печатнаго слова и, любя и уважая его законное общественное значеніе, увлечетъ его за собою во имя великой, въ концѣ концовъ, всѣмъ одинаково дорогой, государственной цѣли. Таковыя передовыя могучія силы бывали во всѣ вѣка; вспомнимъ Демосѳена, Кромвеля, Петра Великаго...
"Въ самомъ дѣлѣ, не находится ли въ наше своеобразно-переходное время дипломатъ старой школы къ современному политику въ томъ же отношеніи, въ какомъ находился нашъ крымскій кремневый солдатикъ къ союзнику, вооруженному Минье или Эндфильдомъ?..
Въ какой степени вѣрно понималъ Скобелевъ непригодность средствъ и представителей профессіональной дипломатіи въ разрѣшеніи вопросовъ, гдѣ война и политика тѣсно сплелись, свидѣтельствуетъ слѣдующій фактъ, разсказанный М. А. Газенкампфомъ въ своемъ дневникѣ изъ эпохи 1877--78 г.г.
Предъ Берлинскомъ конгрессомъ гр. Н. П. Игнатьевъ {Игнатьевъ, графъ, Николай Павловичъ, ген.-адъютантъ, ген. отъ кавалеріи, членъ Госуд. Совѣта (1832--1908), видный государственный дѣятель царствованія ими. Александра II на дипломатическомъ поприщѣ, былъ съ 1864-го по 1877 г. посломъ въ Константинополѣ, а въ 1878 г.-- уполномоченнымъ Россіи по заключенію мира съ Турціей въ Санъ-Стефано. Съ 1881 г. по 1882 г. былъ министромъ внутр. дѣлъ.} былъ посланъ чрезвычайнымъ посломъ въ Вѣну, чтобы установить наше согласіе съ Австріей къ предстоящему конгрессу. Къ выбору для этой миссіи Игнатьева Газенкампфъ относился критически, полагая, что въ Австріи Игнатьеву довѣряютъ столь же мало, какъ и въ Турціи.-- "Недѣли двѣ спустя, разсказываетъ Газенкампфъ, мнѣ это вполнѣ откровенно высказалъ, конечно, въ бесѣдѣ съ глазу на глазъ австрійскій военный агентъ, флигель-адъютантъ баронъ Лёнейзенъ. "Какъ жаль, говорилъ онъ, что вашъ Государь послалъ къ нашему для такихъ интимныхъ переговоровъ профессіональнаго дипломата, а не одного изъ отличившихся въ войнѣ, генераловъ, какъ, напримѣръ, Гурко, Тотлебена, князя Имеретинскаго или Радецкаго. Каждый изъ нихъ былъ бы встрѣченъ императоромъ съ сердечнымъ довѣріемъ, и соглашеніе было бы достигнуто легко и скоро" { М. Газенкампфъ. Мой дневникъ 1877--78 г.г. СПб. 1908 г., стр. 517.}.
Игнатьеву, дѣйствительно, соглашенія достигнуть не удалось.