Отдѣлъ 2.
Общественныя, философскія и эстетическія воззрѣнія Н. Бродзинскаго,
I. Политика и исторія; общественныя и семейныя отношенія. Психологія и нравственность. Философскія взглялы; Богъ и вселенная; добро и зло; человѣчество и прогрессъ; религія и философія; цѣлесообразность. II. Эстетическія воззрѣнія. Искусство, его происхожденіе и цѣли; прекрасное и возвышенное; комическое, юморъ, сатира, элегія, идиллія. Понятіе о трагическомъ. Дѣленіе искусствъ; объ изобрѣтеніи, выполненіи и украшеніи произведеній. Идеалъ въ искусствѣ. III. Отдѣльные эстетическіе вопросы; чувство и фантазія; геній, психологія творчества, вдохновеніе; значеніе искусства и объ отношеніи его къ дѣйствительности.
I.
Въ предыдущемъ очеркѣ намъ приходилось уже мимоходомъ касаться политическихъ, философскихъ и эстетическихъ воззрѣній К. Бродзинскаго, но мы далеко еще не исчерпали всего матерьяла. Отдѣльныя статьи а также замѣчанія, разбросанныя въ его курсахъ литературы, стилистики, эстетики,-- рѣчи, переводы доставятъ намъ много интересныхъ данныхъ для полнаго выясненія міровоззрѣнія Бродзинскаго.
Мы упоминали уже о политическихъ взглядахъ Бродзинскаго. Онъ былъ сторонникъ мирнаго развитія, врагъ насильственныхъ переворотовъ, защитникъ status quo. Его политическимъ идеаломъ была республика, но съ монархической властью {VII. 290.}; продолжительныхъ и людныхъ совѣщаній онъ не признавалъ:
"Rada wielu,
Zguba celu",
говоритъ Бродзинскій въ своихъ эпиграммахъ (I. 234); вмѣстѣ съ Гердеромъ полагалъ онъ однако, что республиканская свобода болѣе всего содѣйствуетъ успѣху и развитію литературы и науки, а деспотизмъ давитъ ихъ {Чит. J. K. Bluntschli. "Geschichte der neueren Staatwissenschaft und Politik", 3-te Ausg. München und Leipzig, 1881, стр. 321 и Бродзинскаго "O dążeniu lit. polskiéj", а также переводъ статьи Гердера "О wpływie rządu na nauki i nauk na rząd", "Pam. W.", t. XVII.}.
Польскую политическую исторію Бродзинскій понималъ слишкомъ идиллически, надѣляя польскій народъ чертами своего собственнаго скромнаго и миролюбиваго характера {Чит. Pisma, tt. VII, 272, 276. VI, 145, 308, 309. V, 117. Cp. стих. "Legionista" и т. д. Въ общемъ однако эта идеализація -- дѣло вліянія Гердера.}. Тѣмъ не менѣе онъ видѣлъ и нѣкоторые недостатки въ прошломъ польскаго народа. "Liberum veto" онъ положительно порицалъ {"Każdy... nięchcąc mieć króla panem, po bratersku sobie powiedzieli: każdy z nas niech będzie panem wszystkich i stali się chętnie niewolnikami najlichszego z pomiędzy siebie. To panowanie szanowali więcej niż wszystkie prawa, pod wolności i równości imieniem; czem że był ów szlachcic siejm zrywający? Jurgieltnik możnego pana, który nie cierpiąc władzy ani króla, ani społbraci, umiał przez veto rozproszyć sejm, związać ręce królowi, а prawo.... milczącym uczynić" Piśma t. VII, 277. Cp. подобн. отзывъ въ "Pam. W." 1823, t. V.}, признавая его вреднымъ для государства во всѣхъ отношеніяхъ, стѣсняющимъ иниціативу государственныхъ дѣятелей и короля, попирающимъ всякое право. За то знаменитую конституцію 3-го мая Бродзинскій одобряетъ: "Она тотъ узелъ, говоритъ онъ, который всего тѣснѣе долженъ соединять насъ съ прошлымъ. Она влила новую жизнь въ истерзанное тѣло, призывающую его къ воскресенію. Она почтила и старину, дѣлая ей уступки и понимая, что народъ долженъ развиваться постепенно и своевременно, но вмѣстѣ съ тѣмъ воздала должное и будущему, допуская черезъ каждыя 25 лѣтъ возможность дополненій" и т. д. {Piśma t. VII, 307.}. Время отъ упадка Краковской Академіи до Станислава Августа Бродзинскій признаетъ самымъ печальнымъ въ исторіи польскаго народа и литературы: "Съ отвращеніемъ и слезами слѣдуетъ пройти эту печальную пору... И какъ дорого обошлось народу это увлеченіе (?) одного вѣка. Вокругъ усиливалась европейская образованность; а мы, внезапно вовлеченные въ несчастья и мракъ отъ времени славы, дошли до униженія, стали игралищемъ судьбы... Отъ нашихъ прадѣдовъ получили мы печальный опытъ, что уклоненіе отъ свѣта образованности еще хуже простоты невѣдѣнія". "Такъ и у насъ это подавленіе образованія, вліяніе каждаго шляхтича на общественныя дѣла породили анархію". "Забота объ общественныхъ дѣлахъ и государственномъ благѣ смѣнилась пагубными личными расчетами, свобода превратилась въ распущенность, религія въ обрядность, гостепріимство въ мотовство, заслуги предковъ -- въ злоупотребленіе привилегіями" {Piśma, t. IV, 137--138.}, и т. д.-- О Европейской исторіи мы находимъ у Бродзинскаго сравнительно немного отзывовъ но изъ нихъ можно заключить, что онъ не былъ особеннымъ знатокомъ и поклонникомъ ея. Почти всѣ великія умственныя движенія заслужили его порицаніе.
О французской революціи онъ отзывается нѣсколько разъ въ самыхъ суровыхъ выраженіяхъ, указывая между прочимъ и на то, что она не создала ни одного поэта {Piśma, VI, 145. Во взглядахъ на французскую революцію Бродзинскій очень сходится съ Карамзинымъ. Объ немъ чит. П ятковскаго: "Изъ исторіи нашего литературнаго общественнаго развитія", I, 180, (старое изданіе).}. Въ одномъ мѣстѣ онъ называетъ революцію страшной карой, ниспосланной предопредѣленіемъ {Piśma, t. IV, 259--264.}. Наполеона I Бродзинскій признаетъ "великимъ геніемъ въ борьбѣ за свободу" {Piśma, VII, 276.}, но въ тоже время благоговѣетъ и предъ личностью Александра I {ногочисленные отзывы объ Александрѣ I, начиная отъ 1818 до 1830 года, мы находимъ почти во всѣхъ его статьяхъ.}. Его чувства къ Александру I оказываются довольно постоянными: тогда какъ въ польскомъ обществѣ увлеченіе Александромъ I смѣнилось крайнимъ разочарованіемъ уже 1818-мъ году {Чит. Zaleski, "О Masonii w Polsce", kraków, 1889, 219--220.}, у Бродзинскаго мы встрѣчаемъ первый неблагопріятный отзывъ о личности Александра I только въ разгаръ революціи 1880--1831 года {"Nowa Polska" 1831, No 24: "Rok 1830"; cp. "Mowa o narodowości polaków" "Bibl. Mrówki", t. 52, стр. 17--20.}.
Какъ человѣкъ humili natu, Бродзинскій не могъ сочувствовать аристократической надменности и чванству и потому онъ очень иронически отзывается о томъ, что "со времени вѣнскаго конгресса короли назвали себя помазанниками божіими, и вслѣдъ за ними и аристократія возмнила, что она выше остальныхъ смертныхъ".
Онъ указываетъ въ нѣкоторыхъ своихъ статьяхъ на бѣдственное положеніе крестьянина, обремененнаго непосильными налогами, эксплуатируемаго евреями, страдающаго отъ пропинаціи и проч. Его отзывъ въ этомъ смыслѣ достоинъ вниманія { "По истинѣ, говоритъ онъ, трудно видѣть идиллію въ положеніи нашего землепашца: мало пользовались они всюду разсѣянными дарами природы; потомъ обливали они свой хлѣбъ, отправляемый затѣмъ за гранту для тою, чтобы другіе получили оттуда предметы роскоши. Притомъ пропинація, развратъ бездѣльной шляхты (próżniaków ), продолжительныя, войны, солдатчина, нужда -- могли и должны были испортитъ врожденныя, добродѣтели народа". ("Pam. Warsz." 1823, X, 184. Чит. "О Idyllii pod względem moralnym").}. Къ крестьянину Бродзинскій совѣтуетъ относиться съ почтеніемъ и любовью, такъ какъ онъ всѣхъ насъ кормитъ своимъ трудомъ и защищаетъ ("Dziedzic z Jodłowa", "Chłopek"). Бродзинскій одинъ изъ первыхъ усвоилъ и проводилъ мысль о необходимости широкаго просвѣщенія массы съ помощью популярной литературы {"Pamiątka po dobréj matce". Чит. замѣчанія Бродзинскаго на эту книгу въ "Pam. Warsz.".}, и тѣмъ не менѣе онъ же совѣтуетъ поэтамъ изображать патріархальный бытъ " помѣщиковъ-благодѣтелей крестьянъ " {"Pam. Warsz." 1823 г., X, стр. 185.}. Самъ Бродзинскій въ своихъ произведеніяхъ тоже изображалъ припомаженныхъ и разфранченныхъ поселянъ въ ихъ деревенскомъ благополучіи.
Вообще народолюбіе Бродзинскаго при всей свой искренности было неглубокое. Онъ больше склонялся къ салонной, народности, очищенной и украшенной настолько, чтобы она не шокировала даже "panienek" {Чит. переписку Бродзинскаго съ Челяковскимъ въ статьѣ Фелинки: "Kraj" 1888, No 18.}. Въ одной изъ эпиграммъ Бродзинскаго: "Борьба" мы находилъ весьма характерное признаніе поэта, обращенное къ какой-то знакомой ему дѣвицѣ: поэтъ, воспѣвающій сельскую идиллію и любовь къ народу, заявляетъ, что готовъ сдѣлаться аристократомъ, какъ только завидитъ изящную женскую ручку или ножку:
"Gdy widzę wiejską czerstwość i prostoty wdzięki,
Rad bym, wieśniak, ubogą zamieszkał z nią chatę;
Lecz obok małej nóżki, obok śnieżnej ręki
"Mass ze mnie arystokratę!"
Въ своихъ взглядахъ на народность и задачи національной литературы Бродзинскій приближается къ обычному своему руководителю -- Гердеру. Идеалъ Гердера -- "Humanität", это понятіе объ общечеловѣческой любви и взаимности, мысль всей его жизни, выраженная съ особенной опредѣленностью въ его сочиненіи: "Ideen zur Geschichte der Philosophie der Menschheit", извѣстномъ и Бродзинскому, а также въ "письмахъ о гуманности". Эта идея "гуманности", не смотря на раздѣленіе человѣчества на отдѣльные народы, составляетъ, по мнѣнію Гердера, высшую цѣль человѣчества, какъ цѣлаго. Гердеръ стремился указать на великое, всемірное, исторіей доказанное развитіе этой идеи человѣчности въ обществѣ и освѣтить пути ея въ достиженіи своей цѣли {Чит. I. Bluntschli, "Geschichte der neueren Staatswissenschaft", 1881, стр. 322.}. Утверждая такимъ образомъ универсальность, космополитичность человѣческой цивилизаціи, Гердеръ вмѣстѣ съ тѣмъ первый призналъ необходимость національнаго самовыраженія міровыхъ идей {Между прочимъ по поводу государства и народности Гердеръ говоритъ такъ: "Природа воспитываетъ семейства; самое естественное государство состоитъ тоже изъ единаго народа, съ единымъ національнымъ характеромъ; тысячелѣтіями держится онъ въ народѣ и можетъ развиваться такимъ образомъ вполнѣ естественно,-- если это интересуетъ единоплеменнаго правителя; вѣдь народъ есть такой же отпрыскъ природы, какъ и семья, только съ большимъ количествомъ вѣтокъ. Слѣдовательно ничто такъ явно не противорѣчитъ цѣли правленія, какъ смѣшеніе различныхъ національностей подъ однимъ скипетромъ "(Ibid. 323).}.
Онъ первый такимъ образомъ указалъ нормальное отношеніе между національнымъ и общечеловѣческимъ. Чуждый всякой національной исключительности и узости онъ старался влить въ національную форму всю глубину и широту кругозора, охватывающаго безконечный міръ идей и возвышенныхъ стремленій нашего времени.
Его націонализмъ есть стремленіе къ народности, увлеченіе народной поэзіей, народнымъ бытомъ. Изъ этого чистаго источника любви къ народу и увлеченія его поэзій возникла та идеализація всего народнаго, которая передалась затѣмъ всѣмъ славянскимъ патріотамъ, въ особенности польскимъ и чешскимъ, и которою харастеризуется повсюду романтическая пора славянскаго возрожденія {О вліяніи идей Гердера мы говорили уже раньше. О томъ, какъ это вліяніе сказывалось на Суровецкомъ, Шафарикѣ и другихъ польскихъ и чешскихъ славистахъ чит. въ замѣткѣ о новомъ трудѣ г. Собѣстьянскаго въ "Сборникѣ Харьковскаго Историко-филологическаго Общества", т. 2-й, Харьк. 1890 г. стр. VI--VII.}.
Гердеровы идеи гуманности, народности повторяетъ и развиваетъ съ большей или меньшей ясностью и Бродзинскій въ своихъ многочисленныхъ статьяхъ {Чит. "Listy о literaturze", "Ogólne myśli", "Głos do uczniów konwiktu"; cp. Pisma t. IV, 461 стр., статьи "O narodowości", "Naczem narodowość zalieży" и т. д. "Literatura, говоритъ Бродзинскій въ статьѣ "О dążeniu lit. polskiéj", jest częścią ogólnej oświaty" и т. д.}. Изъ тѣхъ же вліяній и идей исходятъ отчасти и славянофильскія симпатіи Бродзинскаго {Объ этомъ чит. 4-ю главу нашей работы.}.
Общественную дѣятельность Бродзинскій донималъ довольно узко, сводя ее главнымъ образомъ къ занятіямъ литературой и наукой. Въ томъ положеніи, въ какомъ находилась Польша, заниматься общественными и государственными вопросами, по его мнѣнію, не было возможно: поддерживать свою народность значило, по мнѣнію Бродзинскаго, развивать свою литературу и сдѣлать ее вполнѣ народной (по языку и духу).
Въ семейныхъ отношеніяхъ онъ признавалъ сильную своимъ авторитетомъ, но снисходительную къ слабостямъ дѣтей власть отца. Такъ-какъ воспитаніе дѣтей главнымъ образомъ зависитъ отъ вліянія матери, то вопросу о ея развитіи и поведеніи Бродзинскій посвящаетъ нѣсколько статей съ цѣлымъ рядомъ практическихъ совѣтовъ {Pisma, t. VII, 298. "Wpływ rodziców na synów" и т. д.}.
Свои взгляды на семью, на женщину и бракъ Бродзинскій высказываетъ въ статьѣ "Różne myśli о kobietach" {"Pam. Warsz." 1821, XX, 447--451.} и затѣмъ повторяетъ ихъ въ курсѣ эстетики въ статьѣ "О прекрасномъ и возвышенномъ", которую перепечатываетъ въ 1834 году, безъ измѣненій по существу, въ альманахѣ "Jutrzenka". Такъ-какъ статья "О прекрасномъ и возвышенномъ" есть, собственно говоря, переводъ разсужденія Канта "Über das Schöne und Erhabene", то въ данномъ случаѣ нужно признать, что Бродзинскій свои взгляды на женщину вполнѣ заимствовалъ у знаменитаго нѣмецкаго мыслителя. Въ статьѣ "Różne myśli о kobietach" Бродзинскій исходитъ изъ того положенія, ято "для женщины семья -- это весь свѣтъ, а для мужнины весь свѣтъ его семья". Отсюда обычное у мужчинъ стремленіе къ политикѣ и полное равнодушіе къ ней -- женщинъ, стремящихся даже отклонить и своихъ мужей отъ увлеченія ею.
"Если же женщины и отдадутся политикѣ, то, замѣчаетъ Бродзинскій, не различаютъ обыкновенно личныхъ и общественныхъ интересовъ и пускаются въ интриги".
По мнѣнію Бродзинскаго женщина обнаруживаетъ меньше наклонностей къ возвышенному и къ искусствамъ {Это мнѣніе принадлежитъ Канту, который полагалъ, что "чувство красоты болѣе доступно женщинамъ, а возвышенное -- мужчинамъ. Въ этомъ женщина и мужчина другъ-друга дополняютъ. Женщина умѣряетъ слишкомъ безумную отвагу мужчины, онъ -- ея слишкомъ нѣжныя чувства. Мужчинѣ свойственна справедливость, ей сожалѣніе и состраданіе. Мужчина готовъ на самопожертвованіе, женщина способна претерпѣть. Замѣчено, что дружба болѣе свойственна мужчинамъ, чѣмъ женщинамъ: эта добродѣтель имѣетъ въ себѣ дѣйствительно что-то возвышенное и ведетъ къ героизму; у женщинъ же только любовь и во особенности материнская, служитъ источникомъ героизма. У женщинъ семья составляетъ цѣль всѣхъ стремленій и грёзъ; у мужчинъ она является лишь средствомъ къ стремленіямъ и дѣятельности на пользу общества. Оба пола взаимно другъ друга дополняютъ, и міровая гармонія установила такую мудрую связь, что оба пола всегда цѣнятъ и уважаютъ добродѣтели, свойственныя другому полу". Ср. Э. Кантъ "Critique du jugement", фр. перев. J. Barni, P. 1846, стр. 273--299. Чит. К. Brodziński, Piśma, t. ТІ, стр. 69.}; въ женщинѣ слабѣе развиты поэтическія способности и разсудочность, но за то сильно чувство. "Мысль мужчины срываетъ завѣсу міра" и никогда не удовлетворяется обыденнымъ; женщина старается сдѣлать возможно болѣе спокойною и пріятною ту жизнь, которой она живетъ.
Такой порядокъ вещей Бродзинскій находитъ вполнѣ естественнымъ и справедливымъ. Женщина не должна, но его мнѣнію, выходить изъ тѣснаго круга семейныхъ отношеній и интересовъ, а ея семейство, ея хозяйство должны быть похожи на "закрытую машину, такую же точную, какъ часы, на которыхъ стрѣлка неутомимо и пунктуально показываетъ время". Семейной жизни Бродзинскій придаетъ огромное значеніе, и его взглядъ на бракъ вполнѣ согласенъ съ христіанскою моралью: "настоящее истинное супружество -- это великая тайна (sakrament), это краеугольный камень міра и совершенство справедливы слова: "что соединилъ Богъ, того никто не можетъ разлучить".
Любовь Бродзинскій называетъ оспой, тѣмъ болѣе опасной, чѣмъ позднѣе она приходитъ. Отношеніе между полами должны быть исполнены предупредительности и галантности {Его галантная точка зрѣнія на взаимныя отношенія двухъ половъ характеризуется слѣдующей тирадою: "młodzieńcy padają, na kolana przed kobietami, jak piechota.... przed jazdą, aby ją zwyciężyć, albo jak strzelcy, którzy z ugiętemi kolanami swoich ofiar szukają" ("Pam. Warsz.", XX, 456).}.
Отношенія между старшими и младшими должны быть чужды всякой злобы и раздраженія. "Конечно, борьба между новыми понятіями и старыми предразсудками неизбѣжна и даже необходима, но дѣло не должно доходить до полнаго отрицанія всѣми признаваемыхъ и уважаемыхъ во всѣ времена чувствъ. Бродзинскому прискорбно видѣть "непрерывную и систематически ведомую по всей Европѣ борьбу молодого поколѣнія со старымъ" {"Młodzi i Starzy" (Pisma, VII, 307).}.
Мягкость, взаимная уступчивость должны царить въ семьѣ какъ въ отношеніяхъ между мужемъ и женой, такъ и въ отношеніи къ дѣтямъ {Pisma t. VI, 42, 44, 45, 160, 177, t. VII, 278, и т. д.}.
-----
По вопросамъ нравственнымъ Бродзинскій высказывается довольно рѣдко, но изъ тѣхъ немногихъ замѣчаній, которыя попадаются въ его статьяхъ, видно, что онъ придерживается христіанской этики. Нравственность по его мнѣнію освящается только религіей; нѣтъ религіи -- невозможна и нравственность. Люди не могутъ быть истинно нравственны только по расчету. Чувство нравственности врождено нашей душѣ, и имъ управляетъ совѣсть, "этотъ строгій судья, засѣдающій внутри нашего естества" {Чит. "O duszy і sumienu".}. Но если мы дѣлаемъ что-нибудь дурное, то въ этомъ виноваты наше безразсудство и глупость.
Назначеніе человѣка на землѣ -- непрестанно совершенствоваться, исполняя волю Божью и стремясь къ истинѣ, добру и прекрасному. Какъ масонъ, Бродзинскій видѣлъ въ религіи прежде всего нравственную ея сторону и, нужно думать, стремился осуществить и въ практической жизни идеалъ натуральной религіи, чуждой догматизма и конфессіональной розни. Впрочемъ, принадлежность Бродзинскаго къ масонству не даетъ вполнѣ опредѣленныхъ чертъ для характеристики его міровоззрѣнія. Безспорно масонство находилось въ тѣсной связи съ деизмомъ {Г. Геттнеръ, "Исторія всеобщей литературы XVIII в.", т. I, Спб. 1858, стр. 111--184.}; это даетъ поводъ Заленскому, автору монографіи "О Masonii w Polsce", написанной съ іезуитской точки зрѣнія, обвинять масоновъ въ безнравственности и антихристіанскихъ цѣляхъ {Ks. St. Zalęski, "О Masonii w Polsce od r. 1742--1822", Kr. 1889, стр. 4, 5, 38 и т. д.}, но онъ же признаетъ, что девять десятыхъ членовъ не посвященныхъ въ высшія степени видѣли въ масонствѣ общество, имѣвшее цѣлью филантропію, счастье человѣчества, борьбу съ предразсудками, любовь и равенство {Ibid. er. 8.}. Относительно Бродзинскаго можно скорѣе сказать, что его масонскія убѣжденія легко мирились съ христіанскимъ настроеніемъ вѣрующаго католика.
Психологическія понятія Бродзинскаго прекрасно выражены имъ въ остроумной аллегоріи, которую мы находимъ въ его статьѣ "О sumieniu" {Pisma, t. VII, 287--198. Содержаніе ея излагаемъ въ сокращеніи.}.
Какая-то непонятная сила перенесла автора въ невѣдомый ему край, "всѣ обитателя котораго находились въ непрестанномъ движенія, занятые исключительно погоней за наслажденіями и радостями жизни".
Эта страна, какъ многія другія, на первый взглядъ казалася весьма привлекательной: множество изрѣзывающихся каналовъ дѣлали ее весьма плодородной; климатъ въ ней быль умѣренный и теплый, хотя слишкомъ непостоянный и перемѣнчивый, и часто страшныя бури грозили странѣ окончательнымъ разрушеніемъ.
Пятъ знатныхъ особъ, именуемыхъ чувствами (zmysły), имѣли исключительное право входить въ сношенія съ заграничными краями, и онѣ же дружно распоряжались довольно большими барами пороками, а также нѣкоторыми другими дамами, называвшимися страстями (pamiętności); однѣ изъ нихъ имѣли благородныя дѣли, другія были наклонны ко всему другому.
Въ странѣ господствовала республиканская форма правленія, но исполнительная власть была монархически неограниченная и принадлежала правителю, посланному съ неба. Этотъ правитель, Душа, долженъ давать впослѣдствіи отчетъ въ своихъ дѣйствіяхъ.
Провидѣнью (wyrok), пославшему душу, угодно было, что-бы она для увеличенія своихъ трудовъ и заслугъ принимала участіе во всехъ нашихъ чувствахъ. Прежде чѣмъ дать какое либо приказаніе, которое является голосомъ общественнаго мнѣнія, душа должна послушаться голоса страстей и чувствъ, узнать всѣ нужды и затѣмъ уже разсудить, на что давать позволеніе, а на что -- нѣтъ.
Дворъ правительницы Души очень великъ потому, что каждый имѣетъ къ ней свободный доступъ.
Подорогѣ къ ея двору встрѣтились однако затрудненія. "Нѣкоторыя грубыя и крайне странныя личности хотѣли удержать меня, разсказываетъ авторъ, въ мѣстѣ, именуемомъ желудкомъ, увѣряя, что здѣсь найдемъ мы монархиню; другіе,-- я принялъ ихъ за жалкихъ недоумковъ, кричали мнѣ: напрасно ищетъ её, души нигдѣ нѣтъ; но я съ омерзеніемъ отвернулся отъ нихъ, жалѣя о ихъ заблужденіи".
"Одна чувствительная и романтическая страсть хотѣла удержать меня у сердца. Но возлѣ него и безъ того толпилась уже масса людей". "Наконецъ добрались мы до самой возвышенной части страны, гдѣ сходились дороги и каналы всѣхъ частей государства. Здѣсь находилась Душа, но я не могъ разсмотрѣть ея вида, потому-что множество " Сильныхъ желаній" (żądz) и " Страстей ", непрестанно приводя въ движеніе зеркала и стекла, ежеминутно придавали новый видъ и оттѣнки предметамъ".
Возлѣ трона стояли двѣ высокаго роста дѣвушки; взоръ ихъ сіялъ благородствомъ и достоинствомъ. Въ рукахъ они держали факелы. Третья,-- совершенно нагая, имѣла въ рукахъ закрытое завѣсою зеркало. Это были Разумъ, Добродѣтель и Правда, Правительница относилась къ нимъ съ большимъ почтеніемъ.
Напротивъ помѣщалась Роскошь въ самомъ обольстительномъ видѣ. Она всѣхъ привлекала къ себѣ, хотя у ногъ ея и зіяла страшная пропасть.
Возлѣ правительницы съ обѣихъ сторонъ помѣщались Гнѣвъ, Зависть, Надменность, Алчность. У лодложія трона сидѣла дѣвушка, записывавшая неутомимо все, что ни слышала, но большую часть листковъ, написанныхъ такимъ образомъ уничтожилъ своей косой старецъ низкаго роста. Не трудно догадаться, что это были Память и Время.
Нѣсколько дальше находились: Сила, поддерживающая Добро, и Справедливость, грозная для Пороковъ,-- утѣшеніе Добродѣтелей; Умѣренность, спокойно противодѣйствующая натиску необузданныхъ стремленій, Скромность, украшающая добродѣтель и славу.
Въ великолѣпномъ убранствѣ, свидѣтельствующемъ о высокомъ назначеніи, съ суровымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ кроткимъ взоромъ, верховный судья этого края, сидѣла Совѣсть и безстрастно выслушивала просьбы и жалобы. Вѣнокъ изъ неувядаемыхъ цвѣтовъ лежалъ вередъ ней, а позади находился безобразный человѣкъ, весь черный, съ грознымъ видомъ; онъ держалъ въ рукахъ бичъ съ кольцами на концѣ.
Голоса совѣсти должна была слушаться и сама правительница; если же она не исполняла ея совѣтовъ, наступало въ государствѣ великое замѣшательство: страсти незнали удержу, пороки -- границъ.
Вскорѣ представилась возможность увидѣть, какъ идетъ правленіе въ этой странѣ.
Вотъ Амбиція, поддерживаемая Самолюбіемъ, Гнѣвомъ и Завистью предстали предъ лицо монархини съ дерзкимъ и воинственнымъ проэктомъ, который былъ-бы но ея мнѣнію весьма полезенъ государству. Правительница уже склонялась на ея доводы, но тутъ стали смѣло возражать противъ проекта Справедливость и Разсудокъ; колебанія правительницы разрѣшила Совѣсть, напомнившая, что всегда должно слушаться голоса Справедливости и Разсудка.
Когда Наслажденіе въ сопровожденіи Гимена и Разсудка предложило правительницѣ цвѣты, та приняла ихъ, ласково улыбаясь.
Вскорѣ затѣмъ Наслажденіе возвратилось въ сопровожденіи Пороковъ, Неумѣренныхъ Желаній и Пьянства и предложило государыни роскошную корзину, на которой "Тайна, съ пальцемъ на устахъ, раскрывала свою грубую завѣсу". Душа находилась въ сильномъ искушеніи, но тутъ вмѣшались Стыдъ и Добродѣтели и съ громкими криками оттолкнули соблазнительную корзинку. Суровый голосъ Совѣсти опять вывелъ правительницу изъ колебаній.
Такимъ образомъ всякій разъ, когда Душа подвергалась искушенію со стороны другихъ Страстей, она находила благой совѣтъ и поддержку въ Разумѣ, Здравомъ Смыслѣ и Справедливости, въ правилахъ Умѣренности, въ напоминаніяхъ Стыда и Совѣсти, въ опасеніяхъ Поздняго Раскаянія.
Въ этой же странѣ проживали двѣ чародѣйки, родныя сестры; одна называлась Фантазія и всё украшала и оживляла своимъ присутствіемъ. "Хотя она и не всегда ладитъ съ здравымъ смысломъ, мы многое прощаемъ ей, и если-бы она удалилась, все утратило-бы свой очаровательный видъ, и міръ казался бы намъ пустыней". "Нѣкоторыя, узкія и темныя головы (martwe i posępne) не долюбливаютъ ея, но мы смѣемся надъ ними и продолжаемъ увлекаться ею". "Даже Правда съ улыбкой поручаетъ ей заботу о своемъ убранствѣ и дѣлается вслѣдствіе этого еще пріятнѣе". За то другая чародѣйка, родная сестра первой,-- Глупость, весьма не безопасна: она производитъ самыя непріятныя чудеса и превращенія. Она вводитъ въ заблужденіе Душу, подавляетъ Разумъ и даже обманываетъ подъ часъ и самую Совѣсть. При ея приближеніи все измѣняетъ свой видъ. Амбиція превращается въ Славу, Пороки въ Добродѣтели, Наслажденіе въ Счастье, Месть въ Справедливость, Глупость въ Заслугу, Шарлатанство въ Ученость, Лицемѣріе въ Набожность и т. д. Когда она царитъ, голосъ справедливости и здраваго смысла заглушается, добрыя качества скромно сторонятся, Лесть, размахивая кадильницей, приближается къ трону и изображаетъ Общественное мнѣніе; Правительница, внимая ея голосу, опускается на лоно развлеченій и пороковъ...."
Таково вкратцѣ содержаніе этой интересной аллегоріи Бродзинскаго. Нигдѣ въ другомъ мѣстѣ онъ не высказывается съ такою же обстоятельностью. Мы видимъ здѣсь человѣка, усвоившаго себѣ наряду съ принципами христіанства многія взгляды сенсуалистической философіи. Правда Бродзинскій признаетъ душу и совѣсть, какъ дары неба; душа и тѣло для него двѣ независимо существующія инстанціи {Очень интересное доказательство въ пользу существованія души независимо отъ тѣла Бродзинскій приводитъ въ курсѣ эстетики (Piśma, t. VI, стр. 38).}, и онъ "съ отвращеніемъ" говоритъ о тѣхъ, кто отвергаетъ это; тѣмъ не менѣе онъ признаетъ безусловное господство ощущеній (zmysłów), имѣющихъ "исключительное право входить въ сношенія съ иностранными государствами". "Человѣкъ потому мыслитъ, говоритъ Бродзинскій въ другой статьѣ {"О exaltacyi і entyzyazmie".}, что чувствуетъ и тѣмъ здравѣе чувствуетъ, чѣмъ здравѣе онъ мыслитъ". "Такъ называемыя" отвлеченныя мысли (понятія) въ большинствѣ случаевъ, по его мнѣнію, чистый призракъ, обманъ; "это цифры и нули, изъ которыхъ мы вычисляемъ фантастическія суммы". Въ своихъ лекціяхъ "О stylu" Бродзинскій прямо говоритъ: "всѣ наши понятія происходятъ отъ ощущеній, и только послѣ долгаго времени и послѣ продолжительнаго опыта люди стали употреблять отвлеченныя понятія вмѣсто конкретныхъ (zmysłowych), т. е. тѣхъ, которыя образовались черезъ посредство ощущеній" {Pisma, t. V. 172.}.
Въ душевной жизни человѣка Бродзинскій различаетъ дѣятельность ума, чувства и фантазіи. "Гдѣ кончаются границы разума, говоритъ онъ, тамъ начинаются чувство и фантазія" {Ibid. VI, 3.}. Слѣдуетъ, впрочемъ, замѣтить, что Бродзинскій никогда не входилъ въ подробное изложевіе своихъ психологическихъ воззрѣній и не подвергалъ ихъ правильной научной обосновкѣ, а потому невозможна и для насъ правильная научная ихъ оцѣнка. Въ общемъ однако можно замѣтить, что психологическія понятія Бродзинскаго довольно сбивчивы, свидѣтельствуя тѣмъ о нефилософскомъ складѣ его ума и недостаточности научной подготовки. Вездѣ сказывается у Бродзинскаго стремленіе разрѣшить самые сложные философскіе вопросы съ помощью здраваго смысла и въ согласіи съ ученіемъ христіанской догмы. Поэтому въ его взглядахъ и встрѣчаются зачастую прямыя противорѣчія и несообразности. Такъ, напр., кромѣ указаннаго уже нами дѣленія душевной жизни человѣка на дѣятельность ума, чувства и фантазіи, мы находимъ и иное дѣленіе въ его статьѣ "О krytyce". "Въ природѣ, говоритъ онъ, мы видимъ мудрость, добро и красоту. Въ такихъ чертахъ проявляется намъ Богъ, и точно такими же душевными силами надѣлилъ онъ насъ, для того, чтобы мы могли постигать его и приблизиться къ нему. Онъ далъ намъ для этого разумъ, волю и чувство.
"Назначеніе разума -- исканіе истины; особеннымъ свойствомъ нашей воли является стремленіе дѣлать добро; спасительная особенность нашего чувства сказывается во вкусѣ къ прекрасному" {Piśma, V, 530. Ср. ниже.}.
Въ философскихъ вопросахъ проявляется та же христіанская точка зрѣнія вѣрующаго человѣка, скромнаго мыслителя, но воодушевленнаго поэта, всюду видящаго красоту, руку Зиждителя.
Міръ для Бродзинскаго полонъ невѣдомыхъ предопредѣленій и предначертаній божественнаго Промысла {О судьбѣ, о Предопредѣленіи и Провидѣніи Бродзинскій говоритъ очень часто. Чит. его "Piśma", t. VI, 7, 26, 27, 30, 32--33, 35, 48 t. VIII, 54, 56--7 и т.д}.
"Существуетъ одна всеобщая причина, непоколебимая, сама по себѣ существующая, и вокругъ которой совершаются всѣ эти перемѣны, все это движеніе; для нея шумъ, грохотъ и борьба различныхъ элементовъ -- такая же гармонія, какъ для насъ согласное соединеніе различныхъ частей одной машины. Таинственный, непонятный, невѣдомый посланецъ предписаній свыше творитъ и разрушаетъ, приноситъ и забираетъ, мертвитъ и оживляетъ все, и во всемъ усматривается воля Творца неба и земли.
"Человѣческая исторія, а также и натуральная, представляютъ намъ рядъ случаевъ, столкновеній и проч., изъ которыхъ мы дѣлаемъ извѣстные выводы, и эти выводы становятся нашими знаніями, но въ то время, какъ человѣческія дѣла свидѣтельствуютъ только о слабости и бренности нашей, природа повсюду указываетъ могущество и мудрость". "Въ природѣ повсюду мы видимъ совершенство, а человѣкъ -- только стремленіе къ нему. Природа въ своихъ путяхъ неизмѣнна и вѣрна сама себѣ, а люди даже въ своемъ стремленіи къ совершенству неодинаковы; они подвержены ошибкамъ, заблужденіямъ и проч.".
Бродзинскій признаетъ совершенствованіе, прогрессъ человѣчества и изученіе исторіи этого совершенствованія считаетъ очень важнымъ, потому что она указываетъ ошибки въ прошломъ и предостерегаетъ отъ новыхъ; вся бѣда только въ томъ, что исторія разрабатывается слабой человѣческой рукой, подверженной ошибкамъ; а чтобы понимать исторію правильно, "необходимо быть судьею и историка, и людей, нужно понимать общество въ отношеніи къ природѣ и Богу" {Ср. "О powołaniu młodzieży akademickiej", id. стр.}. Исторія, изучаемая такимъ образомъ, облегчитъ намъ возможность самаго главнаго и самаго широкаго вывода,-- что "на этой землѣ идетъ непрерывная борьба между добромъ и зломъ, но это зло есть нѣчто постороннее, случайное; оно можетъ одерживать только частныя, временныя побѣды, а въ общей гармоніи оно не имѣетъ мѣста {Тоже говоритъ Бродзинскій и въ своей рѣчи " О powołaniu młodzieży". }; во-вторыхъ, въ этой борьбѣ двухъ началъ -- добраго и злого, всѣмъ и всегда руководитъ рука Провидѣнія, котораго помощниками являются всѣ добрые люди, а злые часто бываютъ невольнымъ орудіемъ его; что ни одинъ добрый поступокъ не пропадаетъ, но живетъ вѣчно и приноситъ добрые результаты; что если отдѣльныя личности заблуждаются, падаютъ духомъ и исчезаютъ, то цѣлое человѣчество никогда не умираетъ, оно живетъ и совершенствуется; наконецъ,-- что въ исторіи человѣчества такъ же, какъ и въ природѣ, должно признавать неизбѣжность предопредѣленій, непостижимыхъ для насъ" {Pisma, t. V, 56--57.}.
Всюду Бродзинскій видитъ поразительно чудный порядокъ въ мірозданіи, необыкновенную гармонію. Все имѣетъ свою причину и опредѣленную цѣль. "Богъ не создалъ безцѣльно ничтожнѣйшей пылинки" {Ibid. t. VI, 92.}, и ни одна пылинка не пропадаетъ даромъ. "Сколько повсюду контрастовъ между жизнью и смертью, между тѣмъ, что нравится, и тѣмъ, что отталкиваетъ, между великимъ и ничтожнымъ. Изъ разлагающихся тѣлъ, отвратительныхъ и для обонянія, и на вкусъ, выростаютъ прекрасные цвѣты, вкусные плоды; исчезаетъ зерно, и на его мѣстѣ выходятъ изъ земли зеленые побѣги, колышутся полные колосья, свидѣтельствуя о воскресеніи изъ мертвыхъ" И во всемъ видна материнская опека, забота о родѣ людскомъ, направляющая даже всѣ ужасы природы на его пользу.
"Всѣ эти силы природы, вѣчно борющіяся между собой, соединены премудрымъ Промысломъ, направлены на дѣла добродѣтели и ведутъ къ возвышенному ".
Такимъ образомъ Бродзинскій, какъ мы видимъ, признаетъ вмѣстѣ съ Кантомъ оба рода цѣлесообразности: и субъективную, которая постигается безъ помощи познанія, мгновенно, вызывая чувство удовольствія,-- и объективную цѣлесообразность, устанавливающую полезное ("das Zweckmässige") съ помощью разсужденія. Телеологическое чувство Бродзинскаго проявлялось по отношенію къ явленіямъ природы въ смѣшеніи этихъ обоихъ родовъ. Онъ полагаетъ напр., что даже вулканы существуютъ въ интересѣ человѣчества. Такъ напр., вулканъ Этна вѣчно дышетъ пламенемъ и никогда не утихнетъ, потому, что природа "ради спокойствія Европы должна держать его всегда открытымъ и никогда не погаситъ огня. Гора продолжаетъ роста, хотя изверженія и не прекращаются. Огромныя пространства земли образовались теперь изъ лавы, вытекшей изъ Этны; на нихъ теперь кипитъ жизнь, произрастаетъ богатая растительность. Такъ-то природа даже въ своихъ ужасныхъ проявленіяхъ благодѣтельна и не забываетъ соединить ихъ съ прекраснымъ. Окрестности вулкана представляютъ восхитительный видъ: внутри адъ, а поверхность покрыта цвѣтущей растительностью" {Pisma, VI, 32.}. Запахъ сѣры такимъ образомъ умѣряется благоуханьемъ цвѣтовъ. Гармоническое сочетаніе въ природѣ "ужасовъ" и красоты должно, по мнѣнію Бродзинскаго, каждаго приводитъ въ восторгъ и увлекать.
Въ общемъ чѣмъ "ужаснѣе" природа, тѣмъ болѣе, думаетъ Бродзинскій, она и благодѣтельна, и прекрасна. "Развѣ нельзя этого сказать о наводненіяхъ Нила, Волги и другихъ рѣкъ?" Все ужасное въ природѣ по его мнѣнію не только полезно человѣку, не только служитъ цѣлямъ красоты, но и возвышаетъ человѣка умственно и нравственно. Созерцаніе различныхъ ужасовъ и опасностей, разсѣянныхъ въ природѣ, укрѣпило въ человѣкѣ сначала тѣло, а потомъ и духъ. Борьба съ природой необходимо должна была развить не только физическія, но и моральныя силы его: сначала онъ пріобрѣлъ отвагу; изъ нея вышло презрѣніе къ смерти, жажда славы -- "эти первыя проявленія души, созданной для безсмертія" {Pisma, t. VI, 23.}.
Созерцаніе ужасовъ природы напоминаетъ человѣку о добродѣтеляхъ, наводитъ его на благочестивыя мысли {Въ подтвержденіе этого мнѣнія Бродзинскій приводитъ разсказъ о землетрясеніи въ Лиссабонѣ, когда жители города, друзья и враги, богатые и бѣдные, старые и малые,-- всѣ бросались въ объятья другъ другу, дѣлились пищей и платьемъ. Лиссабонское землетрясеніе произвело дѣйствительно сильное потрясеніе въ умахъ современниковъ; объ этомъ мы имѣемъ указанія въ "Dichtung und Wahrheit"' Гёте. Вольтеръ написалъ по этому же поводу "Le poème sur le désastre de Lisbonne" и въ одномъ изъ писемъ говоритъ, что землетрясеніе должно бы научить людей не преслѣдовать другъ друга: "въ то время, какъ одинъ собирался сжечь другого, земля поглотила обоихъ" (Г. Геттнеръ "Ист. фр. лит." т. II, стр. 141).}.
Въ мірѣ происходитъ цѣлый рядъ превращеній. Все перемѣнно и непостоянно, кромѣ Бога. Даже свѣтила небесныя не представляютъ исключенія. Правда, мы не видимъ ихъ уничтоженія, они по прежнему сіяютъ своимъ ровнымъ блескомъ, но кто же знаетъ, кромѣ Предвѣчнаго, что было въ прошломъ, что будетъ завтра?!
"Быть можетъ, думаетъ Бродзинскій, и это великолѣпное небо, этотъ куполъ, усѣянный звѣздами, тоже дряхлѣетъ и разрушается.
"Возвышенно говоритъ объ этомъ Псалмопѣвецъ: "небо риза Господня; ее когда-нибудь Богъ употребитъ на что-нибудь, свернетъ ее снова, какъ старую изорванную завѣсу, измѣнитъ, какъ захочетъ; Онъ же одинъ вѣченъ и неизмѣненъ" {Pisma, VI, 34.}.
Человѣку остается безропотно возложить все упованіе на Бога. "Онъ надѣлилъ насъ разумомъ, волей и чувствами, и съ ихъ помощью мы можемъ познавать Его какъ, Онъ объявляется намъ въ природѣ въ своихъ свойствахъ: въ добрѣ, красотѣ и справедливости. Первымъ занимается этика; логика и метафизика изучаютъ Его въ справедливости; о прекрасномъ трактуетъ эстетика" {Это дѣленіе тоже заимствовано у Канта. Чтгт. его "Критику сужденія" (Мы пользовались французскомъ переводомъ J. Barni: "Critique du jugement suivie des observations sur le sentiment du beau et du sublime", Paris. 1846, t. Il; чит. стр., 14, 45, 233--299).}.
"Но что бы мы ни изслѣдовали, необходимо твердо помнить, что только помыслы, опирающіеся на религію, возносятся къ Нему и дѣлаютъ насъ достойными Бога Вѣра въ Бога возвратитъ утраченный рай... Призваніе человѣка заключается въ томъ, чтобы жить и совершенствоваться въ духѣ гуманности и Бога" {Pisma, t. VI, 99.}.
"Религія не людьми изобрѣтена; это священное чувство вмѣстѣ съ душою принесъ человѣкъ съ неба". Она принимаетъ у различныхъ народовъ разныя формы, но содержаніе ея всюду одно. Она можетъ быть искажена, можетъ быть преслѣдуема, но такое состояніе не можетъ долго длиться, и люди возвращаются къ правдѣ и простотѣ, которыя заключаются ни въ "мудрствованіяхъ" французскихъ энциклопедистовъ, ни "въ темныхъ, непонятныхъ блужданіяхъ нѣмецкой метафизики". Божественная истина очень проста и понятна, искать ее надлежитъ только въ религіи.
Бродзинскій выступаетъ противникомъ философіи "вѣка просвѣщенія" и съ удовольствіемъ отмѣчаетъ тотъ фактъ, что многіе философы XVIII вѣка, почитаемые въ свое время за верхъ совершенства и говорившіе съ сожалѣніемъ о Шекспирѣ и Данте, какъ о варварахъ, теперь совершенно забыты, и религія вновь утоляетъ сердца алчущихъ и жаждущихъ правды" {Ibid. t. VI, 135.}. Въ другомъ мѣстѣ о нихъ же Бродзинскій говоритъ:
"Французамъ казалось, что такъ же легко быть философомъ, какъ и остроумнымъ поэтомъ.... Какъ поэзія раньше искала достоинствъ въ остроуміи и придуманности, такъ и философія старалась затѣмъ объяснить величайшее назначеніе человѣка и его достоинство доводами здраваго смысла и сенсуализма.... Локкъ и Гоббесъ дѣлались первыми представителями этого ученія..... но главнымъ образомъ оно распространилось во Франціи, гдѣ нашло подготовленную вѣками воспріимчивую почву. Легко понять, что религія, высокія стремленія и надежды не могли имѣть мѣста тамъ, гдѣ истина ограничена была узкой областью ощущеній и непосредственнаго опыта.... Въ это время у нихъ ослабѣло и затѣмъ совсѣмъ исчезло чувство нравственности..... всѣ нравственныя понятія, какъ невидимыя и неощущаемыя, считались химерой и были всѣмъ чужды. Нравственность свелась на простую ловкость и расчетливость. Всѣ чувства, занятыя чѣмъ-нибудь нематерьяльнымъ, считали болѣзнью или причудой ума. Честь, самопожертвованіе считались увлеченіями, происходящими отъ предразсудка или отъ особенностей физической организаціи" {Ibid. t. IV, 260--262.}.
Точно также, какъ французовъ за ихъ сенсуализмъ, порицаетъ Бродзинскій и нѣмцевъ за ихъ крайности и туманность метафизики, которой Бродзинскій рѣшительно не признавалъ и не понималъ. На философію онъ смотрѣлъ не какъ на науку, а какъ на дѣло личной потребности {Ibid. t. VII, 51.}. Объ этомъ можно судить и изъ его статьи о Реѣ изъ Нагловицъ, писателѣ, котораго оно особенно хвалитъ за его разумную житейскую философію. "Есть, говоритъ онъ въ этой статьѣ, философія природная и искусственная -- наука жизни и школьной учености; одна только все знаетъ, другая умѣетъ и поступаетъ (umie i czyni). Природная философія учитъ пользоваться временемъ, а искусственная тратитъ его ни на что. О природномъ философѣ мы говоримъ: онъ философствуетъ; о другомъ,-- что продаетъ философскія свѣдѣнія за доброе слово или за деньги".
Философіи нельзя учить, по мнѣнію Бродзинскаго, передавая ее на память: ее нужно имѣть въ сердцѣ. Вся сила не въ книжкахъ, а пониманіи самого дѣла. Существуетъ одна книга, та, которую раскрылъ намъ самъ Богъ,-- природа {Ср. id. въ рѣчи "О powołaniu młodzieży akademickiej ", Piśma, t. VIII. 40--82.}. Мыслить и жить это значить быть философомъ; философія заключается не только въ системахъ и опредѣленіяхъ. Почти каждый человѣкъ имѣетъ свою опредѣленную философію, хотя бы она заключалась въ однихъ афоризмахъ и пословицахъ. Семь мудрецовъ Греціи не оставили, вѣдь, иной.... Такую безыскусственную естественную философію жизни легко согласовать и съ религіей. Бродзинскій говоритъ:
"Być cichym filozofem, łatwo z wiarą sprostać,
Ale chcieć nim zasłynąć, łatwiej błazniem zostać" (I, 254).
Бродзинскій является такимъ образомъ противникомъ патентованной философіи, за деньги торгующей своей мудростью съ высоты академической каѳедры; онъ признаетъ каждаго мыслящаго человѣка философомъ и выше всего цѣнитъ практическую, житейскую мудрость.
При всей своей религіозности Бродзинскій однако, какъ масонъ, не былъ фанатикомъ. Противъ увлеченій религіознаго фанатизма онъ высказывается весьма часто. Фанатизмъ онъ считаетъ порожденіемъ религіозной или политической экзальтаціи, которая въ свою очередь есть слѣдствіе необузданности чувствъ, не управляемыхъ разумомъ. Фанатизмъ, говоритъ онъ въ одномъ мѣстѣ, есть чувство, поддавшееся фантазіи и оставленное здравымъ смысломъ {Pisma, t. I, 231, t. IV, 327, t. VI, 19, 128, t. VIII, 51.}. Къ іезуитамъ Бродзинскій относится съ нерасположеніемъ {Онъ говоритъ о нихъ: "Ani kasty kapłanów wschodnich, ani Jezuici, ani filozofowie greccy, ani professorowie w Niemczech, ani nauczyciele.... z Paryżu... nie mogą być piastunami tego ognia, który jest duszą, całego narodu" (чит. ero "O lit. polskiej").}, раздѣляя въ этомъ случаѣ настроеніе, общее всѣмъ масонамъ {Когда іезуиты были изгнаны изъ Россіи, польскіе масоны выражали свой восторгъ между прочимъ такими стихами:
"Wygnano ło trów z stolicy,
Rozum odzyskał swe prawa;
Moc Alexandra prawicy
Ten mu przywilej nadawa" (Ks. St. Załęski "O Masonii w Polsce", 1889, стр. 196).}. Духовенство однако Бродзинскій, повидимому, уважалъ; въ его курсѣ литературы мы находимъ какъ-бы порицаніе Красицкому за его "Монахомахію", въ которой Бродзинскій видитъ результатъ вліянія философіи "вѣка просвѣщенія"
Таковы были философскія и религіозныя воззрѣнія Бродзинскаго.