Намъ остается теперь подвести итоги всему сказанному и опредѣлить мѣсто и значеніе, которое занимаетъ Бродзинскій въ исторіи развитія польской литературы и общественности, поскольку это отражалось въ эволюціи его литературныхъ взглядовъ въ борьбѣ классиковъ съ романтиками. Такая задача осложняется тѣмъ обстоятельствомъ, что литературныя и политическія теченія этого времени идутъ рука объ руку, взаимно переплетаясь и дополняя другъ друга; справедливая оцѣнка потому дѣлается затруднительной, что приходится относиться не одинаково къ политической и литературной сторонѣ дѣла.
Какъ извѣстно романтики всего свѣта хотѣли отожествить поэзію и жизнь {Чит. Шерръ, "Ист. всеобщ. лит.", II, 261.}, внести свой идеалъ въ дѣйствительность. Этимъ идеаломъ въ Польшѣ является свободная, независимая Польша, которой нѣтъ въ дѣйствительности, но которую можно узрѣть, по выраженію Брандеса, "очами духа". Осуществленіе этого идеала дѣлается задачей всей жизни, завѣтной мечтой каждаго романтика и приводитъ къ нелѣпой, безполезной революціи, гибельныя послѣдствія которой не могли не предвидѣть люди здравомыслящіе.
Въ этомъ отношеніи польскій романтизмъ осужденъ безвозвратно самими поляками {Чит. Р. Chmielowski, "Zarys literatury polskiej z ostatnich lat dwudziestu" Warszawa, 1886. Первая часть "Przekonania i dążności" 1--176.-- Спасовичъ "Маркизъ Велепольскій -и его время" "Вѣстникъ Европы" 1880 г., No 10, 11, 1881 г. No 2, 5--7, 12.}.
Но съ другой стороны романтизмъ "служилъ только оболочкой для выклевывающейся новой поэзіи, совершенно своеобразной и еще въ большей степени національной, нежели которая бы то ни была изъ предшествующихъ литературъ даже въ золотую пору Сигизмундовъ" {Пыпинъ и Спасовичъ, "Ист. славянск. лит.", II, 611.}.
Романтизмъ создалъ интересъ къ народности; черпая содержаніе изъ народной поэзіи, онъ постепенно подготовлялъ почву реализму. Въ этомъ отношеніи онъ былъ явленіемъ вполнѣ прогрессивнымъ и какъ таковой блещетъ именами такихъ крупныхъ талантовъ, какъ Мальчевскій, Рощинскій, Мицкевичъ -- лучшихъ его представителей и защитниковъ. Къ польскому романтизму могутъ быть примѣнены въ этомъ отношеніи слова Бѣлинскаго, сказанныя о русской литературѣ {Сочиненія. IX, стр. 30 и слѣд.}.
"Если сказать по правдѣ, то у насъ не было ни классицизма, ни романтизма, а была только борьба умственнаго движенія съ умственнымъ застоемъ; но борьба, какая она ни была, рѣдко носитъ имя того дѣла, за которое она возникла, и это имя, равно какъ и значеніе этого дѣла почти всегда узнаются уже тогда, когда борьба кончится {Почти тоже говоритъ Мохнацкій въ своей "Истор. лит. XIX. в.".}.
"Всѣ думали, что споръ былъ за то, которые писатели должны быть образцами: древніе ли, греческіе и латинскіе, и ихъ рабскіе подражатели XVII и XVIII, вѣка, или новые -- Шекспиръ, Байронъ, Вальтеръ Скотъ, Шиллеръ, Гете; а между тѣмъ спорили въ сущности о томъ, имѣетъ ли право на титулъ поэта и притомъ великаго такой поэтъ, какъ Пушкинъ.... поэтъ, который тайны души и сердца дерзнулъ предпочесть плошечнымъ и иллюминаціямъ. Вслѣдствіе движенія, даннаго преимущественно явленіемъ Пушкина, молодые люди, выходившіе тогда на литературное поприще, усердно гонялись за новизной, считая ее за романтизмъ {Припомнимъ кстати, какъ возстаетъ Бродзинскій противъ этой погони за новизной.}.
"Романтизмъ остался побѣдителемъ, онъ расчистилъ литературную арену, заваленную соромъ псевдоклассическихъ предразсудковъ".
"Онъ далеко разметалъ ихъ деревянные барьеры, говоритъ Бѣлинскій въ другомъ мѣстѣ {Соч., VII, 20--21.}, уничтожилъ ихъ австралійскіе "Табу" и тѣмъ приготовилъ возможность самобытной литературы.
"Теперь едва ли повѣрятъ, что стихи Пушкина классическимъ колпакамъ казались вычурными безсмысленными, искажающими русскій языкъ, нарушающими завѣтныя правила грамматики, а это было дѣйствительно такъ, и между тѣмъ колпакамъ вѣрили многіе; но когда расходились на просторѣ романтики, то всѣ догадались, что стихъ Пушкина благороденъ, изящно простъ, національно вѣренъ духу языка.... Равнымъ образомъ теперь едва ли повѣрятъ, если мы скажемъ, что созданія Пушкина считались нѣкогда дикими, уродливыми, безвкусными, неистовыми; но произведенія романтиковъ скоро показали всѣмъ, какъ произведенія Пушкина чужды всего дикаго, неистоваго, какимъ глубокимъ тонкимъ эстетическимъ чувствомъ запечатлѣны они".
Въ отношеніи къ польскому романтизму эти слова Бѣлинскаго могутъ быть примѣнены съ тѣмъ только дополненіемъ, что русскій романтизмъ обнаружилъ революціонныя стремленія только въ нѣкоторыхъ своихъ литературныхъ группахъ {А. Пыпинъ, "Обществ. движ. въ Россіи при Алек. I," стр. 451 и сл.} (декабристы), а польскій былъ цѣликомъ революціонный, поэтому вполнѣ справедливо, что нѣкоторые нападки Бродзинскаго на романтиковъ отчасти объясняются его несочувствіемъ ихъ политическихъ тенденціямъ. Но эти нападки все таки не могутъ быть совершенно оправданы {Дмоховъ, VII, 237..... а также Белциковскій (Ze Studyóww).}. Къ тому же и политическіе взгляды Бродзинскаго объясняются не его политической прозорливостью, а скорѣе его оппортунизмомъ, какъ это мы уже имѣли случай замѣтить.
Разномысліе Бродзинскаго съ романтиками коренится гораздо глубже, въ настроеніи поэта, въ его воспитаніи, въ его литературныхъ вкусахъ. Бродзинскій расходился съ классиками только въ вопросѣ о роли чувства и въ признаніи нѣкотораго элемента народной стихіи въ поэзіи, а съ романтиками -- во всѣхъ другихъ отношеніяхъ.
Если многіе взгляды Бродзинскаго и покажутся намъ теперь довольно справедливыми, характеризуя его какъ человѣка разсудительнаго, то во всякомъ случаѣ не слѣдуетъ забывать, что историческая точка зрѣнія требуетъ вѣдь не объективной, а относительной мѣрки, и для насъ могутъ казаться болѣе цѣнными и прогрессивными романтическія увлеченія, какъ переходной моментъ въ развитіи общества. Наконецъ многіе нападки Бродзинскаго были по существу не справедливы; такъ, напр., обвиненія критиковъ, въ томъ, что они заботятся только опредѣлить "родъ" произведенія, а не его достоинства", совершенно не основательны. Мы знаемъ, что Грабовскій громилъ Витвицскаго, отрицая всякую художественность въ его произведеніяхъ, не смотря на то, что онъ былъ романтикъ, Мохнацкій не затруднился указать въ довольно рѣзкой критикѣ недостатки въ планѣ Конрада Валленрода" {W. Wójcicki, Społeczność Warszawy, t. II; cp. "Kawa literacka", W. 1873.}; сами классики уже въ 1824 году признавали различіе между Мицкевичемъ и бездарными сочинителями балладъ, а между тѣмъ Бродзинскій, покровительствовавшій Витвицкому, не съумѣлъ выдѣлить Мицкевича изъ толпы посредственностей. Въ этомъ отношеніи Ф. Гржимала (1821), Моравскій С. Дмоховскій (1822,1825, 1826, 1829) проявили гораздо большее художественное чутьё и большую проницательность.
Не нужно забывать, что Бродзинскій, называя романтиковъ сумасшедшими, энтузіастами, экзальтированными, величая ихъ критиковъ чуть не пьяницами, ихъ періодическія изданія -- трактирами, обвиняя въ напыщенности, аффектаціи, въ отсутствіи смысла и художественности, искаженіи языки, невѣжествѣ и т. д. безспорно имѣлъ въ виду произведенія Мицкевича, Мальчевскаго, и др. корнеевъ польской литературы, а не второстепенныхъ представителей романтизма, къ которымъ отчасти даже благоволилъ! Такимъ образомъ большая часть нападокъ Бродзинскаго свидѣтельствуетъ скорѣе объ отсталости его вкуса, засореннаго псевдоклассическими образцами, а не о трезвости мысли, будто бы опередившей въ своемъ развитіи время романтизма.
Въ самомъ дѣлѣ, какъ несправедливы, напр. замѣчанія Бродзинскаго о искаженіи языка, неудачной выдумкѣ словъ и провинціализмахъ въ произведеніяхъ лучшихъ мастеровъ слога Мицкевича, Мальчевскаго и др. Въ то время новыя понятія неизбѣжно требовали и новыхъ терминовъ {Еще Лукрецій въ своей поэмѣ "De rerum natura" замѣтилъ это, жалуясь, что
.........Graj or urn obscura reperta
Difficile inlustrare latinis versibus esse
Multa novis verbis praesertim cum sit agendum
Propter lingvae egestatem et rerum novitatem" (I. 136--138).}, ихъ нужно было сочинять "ковать", и никакая критика напередъ не могла оцѣнить ихъ достоинства и пригодности. Для насъ достаточно припомнить, напр., разсужденія Сумарокова, споры Шишковистовъ и Карамзинистовъ, чтобы убѣдиться, что только время и привычка являются тутъ справедливымъ судьею: очень часто общество усваиваетъ именно тѣ слова, которыя были отвергнуты всѣми авторитетами и наоборотъ. Бродзинскому должно бы быть лучше извѣстнымъ мѣткое замѣчаніе Горація:
"Multa renacentur, quae jam cecidere, cadentque,
Quae suut in honore vocabula, si volet usus,
Quem penes arbitrium est et jus, et norma loquendi"
(De Arte poet. 70--73).
Точно также неправъ былъ Бродзинскій, преслѣдуя провинціализмы. Анлогическое явленіе наблюдается и въ русской литературѣ гоголевскаго періода; мы знаемъ, что такое внесеніе свѣжей струи въ обще-литературный нотокъ только содѣйствовало развитію и обогащенію языка.
Несправедливы и многія другія замѣчанія Бродзинскаго. Когда онъ говоритъ о модничаньи романтиковъ, ихъ неудачныхъ подражаніяхъ Байрону, невольно вспоминается байроническая фигура Гощинскаго, личнаго друга Байрона, оказавшаго даже на него вліяніе, подсказавшаго ему сюжетъ "Мазепы".
Точно также намъ странно слышать огульныя обвиненія романтиковъ въ незнакомствѣ съ литературой, нежеланіи учиться, слабой научной подготовкѣ, когда именно романтики выдвинули такую крупную ученую силу, какъ I. Лелевель, а образованіе Мицкевича было такъ основательно, универсально, что даже Пушкинъ, но собственному своему признанію, уступалъ ему въ эрудиціи {Объ образованіи Мицкевича Чит. Р. Chmielowski: Ad. Mickiewicz, zarys literacko-biograficzny, t. I, гл. 4, 5 и т. д.}.
Полемика Бродзинскаго съ романтиками исходила изъ поклоненія здравому смыслу и разсудочности и потому и не могла имѣть значенія для тѣхъ, кто именно находился подъ вліяніемъ реакціи господству разсудочности. Этимъ опредѣляется и историческое значеніе полемики Бродзинскаго..
По своимъ литературнымъ вкусамъ Бродзинскій напоминаетъ намъ отчасти Карамзина съ его сентиментальнымъ чувствительнымъ настроеніемъ, отчасти Надеждина, съ которымъ у Бродзинскаго много общаго во взглядахъ на народность и романтизмъ {О Надеждинѣ чит. Пыпина: "Бѣлинскій, его жизнь и переписка". Спб. 1876, I,
глава 3-я,-- его же "Исторія русской этнографіи", t. I, 233--275. Спб. 1890, а также
Веста. "Очерки рус. журналистики 20 и 30-хъ годовъ этого столѣтія". Срав. Скабичевскій. Сочиненія. Спб. 1890. T. I. Сорокъ лѣтъ русской критики, стр. 360. Также "Очерки Гоголевскаго періода" "Современникъ" 1856. No 4.}.
Вообще дѣятельность этихъ двухъ критиковъ, по крайней мѣрѣ съ внѣшней стороны, напрашивается на аналогію.
Точно такъ-же, какъ Бродзинскій въ польской литературѣ, у насъ Надеждинъ первый выступилъ съ систематическимъ, связнымъ изложеніемъ идей романтизма въ своей магистерской диссертаціи {"De origine, natura et fatis poeseos, quae romantika audit. M. 1830 r.}. Такъ-же какъ Бродзинскій, онъ велъ горячую борьбу противъ романтизма, утверждая что русскіе XIX в. не налладины среднихъ вѣковъ, и поэтому для нихъ нѣтъ никакого основанія увлекаться романтической поэзіей; но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ доказывалъ, что наша поэзія не должна быть и классической, такъ какъ мы не греки и не римляне. Онъ тоже требовалъ новой поэзіи изъ примиренія этихъ обоихъ началъ. Совершенно индиферентный въ вопросахъ политики Надеждинъ громилъ "растрепанныхъ, длинноволосыхъ" романтиковъ, которыхъ называлъ "сонмищемъ нигилистовъ" {Скабичевскій, Сочиненія, Спб. 1890, t. I стр. 360.}, предвосхищая такимъ образомъ это выраженіе у Тургенева. Въ своихъ критическихъ и научныхъ статьяхъ онъ, подобно Бродзинскому, но только съ большимъ знаніемъ и пониманіемъ дѣла защищалъ идею народности, отсутствіе которой оплакивалъ "какъ величайшее народное бѣдствіе {Чит. его статьи: "Европеизмъ и народность", "Здравый смыслъ и баронъ Брамбеусъ" ( "Телескопъ" 1836).}. Точно также, какъ Бродзинскій примыкалъ къ журналу; Бентковскаго, Надеждинъ сотрудничалъ у классика Каченовскаго, хотя какъ человѣкъ, какъ личность безупречной нравственности, Бродзинскій стоитъ безусловно выше Надеждина, сильно уступая ему за то въ развитіи, въ знаніяхъ, учености и основательности сужденій. Требуя подобно Бродзинскому народнаго языка, Надеждинъ видѣлъ въ изученіи славянскихъ языковъ средство пополнить, обогатить, возрастить родной языкъ {Бродзинскій тоже писалъ: "jeżeli chcemy zbogacić język przez tłómaczenia, nie zapominajmy o pobratnich językach" (t. VI).}.
При всемъ томъ Надеждинъ тоже не съумѣлъ оцѣнить появившихся талантовъ, порицалъ Байрона {А. H. Пыпинъ. Исторія русской этнографіи. Спб., 1890, t. I.}, нападалъ на Пушкина, не видя въ его "Онѣгинѣ" "ни цѣли ни плана" а одно лишь "дѣйствіе по свободному внушенію играющей фантами". Впослѣдствіи онъ тоже измѣнилъ свое мнѣніе о Пушкинѣ и съ большимъ уваженіемъ отзывался о "Борисѣ Годуновѣ" едвали ли не одновременно съ тѣмъ, какъ и Бродзинскій прочелъ съ умиленіемъ "Pana Tadeusza" и призналъ наконецъ огромный талантъ Мицкевича. Точно такъ-же какъ Бродзинскому пришлось бороться съ Мохнацкимъ и Островскимъ, и Надеждинъ нашелъ сильнаго противника сначала въ Полевомъ, а впослѣдствіи въ Бѣлинскомъ.
И Бѣлинскій, и Полевой однако во многомъ обязаны Надеждину, точно также какъ Островскій и другіе польскіе романтики не отрицали на себѣ благотворности вліянія Бродзинскаго въ первые годы его литературной дѣятельности.