"Кажется мнѣ, говоритъ Бродзинскій въ вступленіи къ своему разсужденію, что для польской поэзіи наступаетъ пора, когда начинающему писателю приходится остановиться въ недоумѣніи надъ вопросомъ, что выбрать -- классицизмъ, или романтизмъ. До сихъ поръ воображеніе, чувство, разсудокъ знали только одну дорогу къ святынѣ Аполлона, теперь мы начинаемъ думать, что открыли ихъ двѣ.
"Одна представляется намъ обсаженнымъ деревьями путемъ, хорошо убитымъ, однообразнымъ, -- и это однообразіе начинаетъ многимъ надоѣдать, тѣмъ болѣе, что уклоняться отъ этого пути не позволено; другая дорога -- это крутая тропинка, съ которой каждый воленъ сворачивать, куда ему угодно, и наслаждаться (nasycać) прекрасными видами природы и безъ стѣсненія перескакивать черезъ всякія препятствія".
"Люди, умудренные опытомъ, пріобрѣтшіе опредѣленныя правила, хотятъ идти первымъ путемъ; молодежь естественно тянетъ въ другую сторону {"Pam. Warsz." 1818, t. X, стр. 356.}. Она, молодежь, не вѣритъ опыту старшихъ лѣтами; въ свою очередь старшіе не хотятъ быть снисходительными къ стремленіямъ молодости. Одни ставятъ на первомъ мѣстѣ образцы, другіе -- вдохновеніе; одни выше всего цѣнятъ искусство, другіе природу, и обѣ стороны забываютъ, что приблизиться къ природѣ это величайшая цѣль искусства, и наоборотъ, природа въ поэзіи только при помощи искусства пріобрѣтаетъ неувядаемую красоту" {Ibid. стр. 358.}.
Причину этихъ несогласій Бродзинскій видитъ въ невѣрномъ пониманіи того, что должно разумѣть подъ именемъ классическаго и романтическаго: классическимъ въ тѣсномъ смыслѣ слова можно называть, по мнѣнію Бродзинскаго, только то, что явилось въ области творчества у Грековъ и Римлянъ {Ф. Гржимала въ 1821 году даетъ уже новое опредѣленіе: "nie zachowanie martwych prawideł, ale prawdziwa dzieła doskonałość stanowi kłassyczności znamiona" ("Astrea" 1821, t. I, 380).}. "Теперь же, говоритъ онъ, подъ это опредѣленіе подводятъ всѣ тѣ произведенія, которыя написаны по правиламъ искусства, и вообще всѣ тѣ, которыя были бы во вкусѣ времени Людовика XIV".
Равнымъ образомъ и романтизмъ по его мнѣнію невѣрно пріурочиваютъ нѣкоторые только къ эпохѣ рыцарства; если же "глубже вникнуть въ духъ романтизма, то мы увидимъ, что къ этому роду поэзіи относится все, что съ самыхъ давнихъ временъ создали восточные и иные народы, что до сихъ поръ мы называемъ народной поэзіей (poezyą ludu), а также то, что проникнуто духомъ рыцарства, христіанства и т. д."
Отъ невѣрнаго пониманія этихъ двухъ "родовъ" поэзіи, какъ думаетъ Бродзинскій, можетъ возникнуть безполезная борьба двухъ направленій, изъ которыхъ каждое одинаково чуждо народности и есть только подражаніе французамъ или нѣмцамъ {Ibid. стр. 358.}.
Особенно боится онъ за представителей новаго направленія. Они еще немногочисленны; всякая новинка производитъ сильное впечатлѣніе, и тутъ-то особенно желательны умѣренность и хладнокровіе, чтобы удержаться отъ крайностей {Ibid. стр. 359.}.
"Пусть идетъ горячая борьба между нѣмцами и французами. Ни тѣ, ни другіе не сознаются въ своихъ недостаткахъ, не признаютъ достоинствъ въ противникѣ; намъ не слѣдуетъ приставать ни къ тѣмъ, ни къ другимъ. Мы должны безпристрастно опредѣлять заслуги и ошибки тѣхъ и другихъ, но работать на своемъ полѣ, усваивая себѣ то, что намъ свойственно, чуждаясь всего, отъ чего нельзя ожидать никакой пользы для нашей литературы " {Въ разсужденіи Бродзинскаго о романтизмѣ нужно постоянно имѣть въ виду, что романтическое направленіе не могло быть вполнѣ ясно для Бродзинскаго. Чтобы понимать Бродзинскаго, слѣдуетъ помнить, что подъ словомъ романтизмъ Бродзинскій иногда разумѣетъ литературу, возникшую изъ народной поэзіи, и слово romantyczność предлагаетъ замѣнить словомъ narodowość (такъ думалъ напр. и Грабовскій); въ другихъ случаяхъ романтизмъ Бродзинскій видитъ въ поэзіи среднихъ вѣковъ и подражателей ей также порицаетъ, какъ и псевдоклассиковъ ("Pam. W." X, 358); иногда же подъ романтической поэзіей онъ разумѣетъ современную ему нѣмецкую литературу съ ея причудливой фантастикой, крайностями мистицизма и мечтательности или необузданными порывами геніальничанья; но онъ не безъ основанія признаетъ романтизмъ извѣстнымъ настроеніемъ, возможнымъ въ различные періоды жизни человѣчества и потому доступнымъ и польской литературѣ (объ этомъ чит. ниже, а также ср. "Pisma Brodzińskiego", t. V. 557, 339, 348, 370, VI. 305, "O krytyce", "O Exaltacyi" и т. д.).}.
Литература должна быть самостоятельна и оригинальна, она должна создаваться по образцамъ, заповѣданнымъ предками, въ духѣ народности, согласно съ исторіей народа и его нравами. Народы живутъ не подъ однимъ небомъ, а потому отливаются и обычаями, и міровозрѣніемъ, и разными формами правленія; это различіе должно отражаться и въ поэзіи, потому-что "поэзія это зеркало, въ которомъ отражается каждая эпоха, каждый народъ".
"Не будемъ же эхомъ чужеземцевъ! восклицаетъ Бродзинскій: не станемъ вытаптывать цвѣты на родной землѣ потому только, что чужіе легко разростаются! "
Такова главная мысль въ разсужденіи Бродзинскаго, и онъ повторяетъ ее съ особенной настойчивостью и нѣсколько разъ въ своей статьѣ, а также очень часто съ незначительными модификаціями во многихъ другихъ своихъ публицистическихъ и ученыхъ работахъ; можно сказать, что это была руководящая идея всей литературной дѣятельности Бродзинскаго.
Само собою разумѣется, что мысли эти не были уже новостью въ началѣ XIX вѣка. Идеи самобытности народной поэзіи, народности, воодушевляли Гердера, который, слѣдя за образомъ мышленія націй, пришелъ къ заключенію, что каждая нація создавала свои памятники по религіи своей страны, по преданію своихъ отцовъ и по понятіямъ народа, и что эти памятники явились въ національной одеждѣ {Г. Геттнеръ, "Нѣмецк. литература".}; Гердеръ выводилъ литературу изъ духа и чувствъ ея народа. Эти же идеи Шлегель внушилъ m-me de Staël, которая краснорѣчиво объясняла вредъ рабскаго усвоенія чужой культуры въ своей замѣчательной книгѣ "De l'Allemagne" {Чит. напр. Chapitre IX: "De l'imitation", 66--79 (De l'Allemagne, Paris, 1876): "II n'у а point de nature, point de vie dans l'imitation", пишетъ г-жа Сталь.}, и отрывки изъ которой мы находимъ въ польскомъ переводѣ уже въ 1815 году {Такъ напр. только что приведенная глава была напечатана въ переводѣ въ "Pam. Warsz." 1816, 63--71.}. Наконецъ Шеллингъ возвелъ идею народности на степень философской системы. Не подлежитъ сомнѣнію, что Бродзинскій былъ знакомъ и съ лекціями Шлегеля, о которомъ не разъ упоминаетъ {"Pisma К. Brodzińskago", IV, 456, V. 559. 416 и т. д.}, и который высказываетъ тѣ же идеи о значеніи и вліяніи литературы на жизнь, о вредѣ усвоенія чужаго вкуса и т. д. {Лекціи Шлегеля были переведены на польскій языкъ въ 1831 году, но не сполна, а только 1-я часть ихъ. Чит. "Obraz literatury starożytnej i nowożytnej", Warsz., 1831 г.}.
Отрывокъ изъ статьи Шлегеля былъ переведенъ Бродзинскимъ еще въ 1808 году ("О tańcach"). Г. Белциковскій указалъ на одно заимствованіе изъ Шлегеля даже безъ обозначенія источника. Уже Дмоховскій въ своей статьѣ "Uwagi nad teraźniejszym stanem, duchem i dążnością poezyi Polskiej" не безъ основанія упоминаетъ о статьѣ Бродзинскаго вслѣдъ за статьями Шлегеля и Сисмонди, и дѣйствительно, перечитавъ лекціи о новой и древней литературѣ Шлегеля, мы пришли къ заключенію, что Бродзинскій воспользовался отсюда очень многимъ, и во всякомъ случаѣ матерьяломъ и, какъ мы убѣдились, и нѣкоторыми его мнѣніями, дословно повторенными. Намъ кажется, что и самая статья Бродзинскаго "О класс. и романтизмѣ", а главное, ея планъ подсказаны знаменитыми лекціями Шлегеля. Но въ самомъ содержаніи статьи Бродзинскаго вліяніе собственно Шлегеля невелико {Нѣкоторыя мысли Бродзинскаго какъ-бы заимствованы изъ статьи "О Poetyczn. liter. niemieckiej", переводъ въ "Pam. Warsz." за 1819 г., t. XIII.}.
Основная мысль разсужденія о самобытности и народности литературы Бродзинскаго тоже не была уже новостью въ Польшѣ.
Въ Вильнѣ было сильно нѣмецкое вліяніе съ самаго начала этого столѣтія, романтическія идеи проникали туда и изъ Россіи. Еще раньше Бродзинскаго извѣстный виленскій ученый профессоръ Гродекъ развивалъ мысли о народности въ примѣненіи къ литературѣ древнихъ {О немъ чит. предисловіе К. В. Войцицкаго къ соч. А. Мицкевича (Warszawa, 1858, t. I, 5), а также Р. Chmielowski, Studya i Szkice, t. II, 44, его-же "А. Mickiewicz", t. I, 56--57 и В. Спасовича, "Ист. польск. лит.", Спб. 1881, стр. 605, 628, 629, 636.}; Бродзинскому принадлежитъ такимъ образомъ заслуга проведенія этой мысли по отношенію къ польской литературѣ.
Другая важная идея, которая была, какъ и первая, заимствована у Гердера, это мысль, что "народныя пѣсни -- источникъ самой прекрасной поэзіи " {Гердеръ въ предисловіи къ своему замѣчательному труду "Stimmen der Völker...." пишетъ: "Sie (т. е. поэзія) war die Blume der Eigenheit eines Volks, seiner Sprache und seines Landes, seiner Geschäfte und Vorurteile, seiner Leidenschaften und Anmaszungen, seiner Musik und Seele" (Vorrede der Volkslieder, стр. 62--63). Чтобы не повторяться, отмѣтимъ, что вліяніе Гердера сказывается на каждомъ шагу и каждой строчкѣ. Увлеченіе Оссіаномъ, Гомеромъ, нѣкоторыя мысли о римской и греческой литературѣ, характеристика славянъ, понятіе о народности и общечеловѣческомъ,-- все это заимствовано Бродзинскимъ изъ разныхъ статей Гердера (интересующіеся могутъ судить по работѣ Гайма о Гердерѣ: "Гердеръ, его жизнь и произведенія", t. I -- II).}.
Подробному выясненію и развитію этихъ двухъ основныхъ мыслей, а также вопросу о томъ, въ чемъ же должна заключаться романтическая самобытность польской поэзіи,-- и посвящено разсужденіе "О романтизмѣ и классицизмѣ".
Съ этой цѣлью Бродзинскій дѣлаетъ краткій обзоръ всѣхъ главныхъ европейскихъ литературъ, начиная съ Грековъ и Римлянъ. Въ краткомъ очеркѣ греческой литературы Бродзинскій старается выяснить, въ какой тѣсной связи была жизнь и поэзія грековъ, какъ вліяли на литературу природа, общественныя условія, исторія, и какъ греческая литература принимала подъ этими вліяніями вполнѣ своеобразную, оригинальную форму {Характеристика греческой жизни и литературы очень похожа на подобную же характеристику въ лекціяхъ Шлегеля, такъ-что наводитъ на мысль о заимствованіи. Чит. Шлегеля: "О новой и древи. литерат.",
глава 1-я.}. Оцѣнка произведеній была дѣломъ не одного мецената или тирана, а цѣлаго народа, чѣмъ и объясняется достоинство греческой поэзіи и ея
полезность {"Pam. Warsz." 1818, X, 366.}. Литература черпала свое содержаніе изъ народной жизни, потому и была жизненной и правдивой {Ibid. 367.}.
Тѣже черты народности находитъ Бродзинскій и въ поэзіи римлянъ, въ которой онъ видитъ уже плоды зрѣлой практической философіи, результатъ удачнаго соединенія природы и искусства {"Pam. Warsz." X, 368.}. Очеркъ двухъ древнихъ литературъ Бродзинскій заканчиваетъ вопросомъ, какая изъ нихъ выше, и какую должны мы предпочесть въ наше время.
" Конечно, говоритъ онъ, пылкая молодежь предпочла бы произведенія греческаго ума, а разсудокъ и опытность другое (т. е. римлянъ) Греки и природа, думаетъ Бродзинскій, должны быть нашими образцами, римляне и искусство нашими учителями" {Ibid. 369--370.}.
Во французахъ Бродзинскій видитъ народъ во многихъ отношеніяхъ похожій на грековъ; но поэзія ихъ все-же имѣетъ свои оригинальныя черты. Французы -- народъ съ сильно развитымъ инстинктомъ общественности, потому-то у нихъ всего сильнѣе и развилась драматическая литература; она болѣе другихъ подчиняется суду общественнаго мнѣнія, а потому " неудивительно, что драматургія французовъ въ отношеніи искусства, цѣльности, единства, понимаемости, правдоподобія всегда останется образцовой " {Ibid. 371--373.}.
Воздавъ хвалу французской литературѣ и французскимъ писателямъ -- Корнелю, Расину, Мольеру, Бродзинскій осторожно переходитъ къ критикѣ недостатковъ французской поэзіи.
Ей чужда простота, естественность, глубокое пониманіе человѣческихъ страстей; французы не чувствуютъ красотъ природы, они слишкомъ салонны. "Писатели французскіе, говоритъ Бродзинскій, ссылаясь на Сталь, всегда чувствуютъ, что они въ обществѣ, и даже тогда, когда они пишутъ, они ни на минуту не отдаляютъ отъ себя мысли о судѣ общественнаго мнѣнія, о вкусахъ или модѣ той эпохи, въ которой они живутъ". У нихъ "остроуміе -- этотъ посредникъ между умомъ и чувствомъ, преобладаетъ во всемъ: какъ въ передачѣ мыслей, такъ и чувствъ {Ibid. 375.}". Перечисленіе недостатковъ современной французской литературы онъ заканчиваетъ замѣчаніемъ, что въ настоящее время уже сами французы начинаютъ сознавать свои недостатки и проникаются духомъ и направленіемъ нѣмецкой литературы {Ibid. 380.}.
Это даетъ ему поводъ перейти къ характеристикѣ нѣмецкой литературы. Но прежде чѣмъ говорить о ней, Бродзинскій еще разъ возвращается къ опредѣленію понятія "романтизмъ". "Одни понимаютъ подъ этимъ словомъ, говоритъ онъ, отступленіе отъ всѣхъ правилъ, на которыхъ зиждется классицизмъ; другіе считаютъ его искусствомъ пробуждать какія-то смутныя, грустныя чувствованія и ужасъ; третьи видятъ въ немъ простое стремленіе къ изображенію природы; для многихъ это духъ рыцарства и христіанства среднихъ вѣковъ; нѣкоторые считаютъ его праздной забавой ничѣмъ необузданной фантазіей, которая наполняетъ произведенія необыкновенными существами,небесными или адскими духами, чарами и всякими ужасами" {Ibid. 516.}. Само собою разумѣется, что Бродзинскому не удается дать правильное и точное опредѣленіе, да это и невозможно было въ то время, когда писалъ Бродзинскій. Самые ярые романтики не могли бы сдѣлать этого въ разгаръ романтическаго движенія, особенно въ Польшѣ, гдѣ романтизмъ былъ явленіемъ наноснымъ, и гдѣ въ смѣнѣ различныхъ направленій, одновременно ворвавшихся въ польскую литературу, не могла быть соблюдаема историческая послѣдовательность. Сужденія о романтизмѣ возможны только въ наше время, когда это направленіе ушло, такъ сказать, въ историческую даль; въ эпоху же его господства новое вѣяніе схватывалось и понималось чувствомъ; а кто не чувствовалъ его на себѣ, тотъ и не былъ романтикомъ.
Когда М. Мохнацкій въ 1825 году пробуетъ опредѣлить, что такое романтизмъ, его опредѣленія еще спутаннѣе и сбивчивѣе, чѣмъ у Бродзинскаго {Чит. "О duchu i źródłach poezyi polskiej" ("Dzienn. Warsz." 1825 r., t I стр. 129--196); также чит. "Złota Przędza", t. II, 1885.}. Нисколько не лучше его опредѣленіе въ извѣстной книгѣ его о польской литературѣ {M. Mochnacki, "O literaturze polskiej XIX w.", Poznań, 1863. Чит. напр. стр. 93--95 ("Czego chcieli romantycy na ziemi Bolesława...."). Сравни стр. 8, 33, 56, 69 и т. д.}. И тѣмъ не менѣе Мохнацкій -- ярый романтикъ, извѣстный теоретикъ романтизма. Точно также, напр., и русскіе критики -- ни Надеждинъ, ни Бѣлинскій -- не дали намъ, да и не могли дать вполнѣ правильное теоретическое опредѣленіе романтизма {Сравни напр. сочин. Бѣлинскаго т. VIII, стр. 203. "Что такее романтизмъ? Это желаніе, стремленіе, порывъ, чувство, вздохъ, стонъ, жалоба на несовершенныя надежды, грусть по утраченному счастью, которое Богъ знаетъ въ чемъ состояло; это міръ, чуждый всякой дѣйствительности, населенный тѣнями и призраками, конечно, очаровательными и милыми, но тѣмъ не менѣе неуловимыми; это уныло, медленно текущее, никогда не оканчивающееся настоящее, которое оплакиваетъ прошедшее и не видитъ передъ собою будущаго; наконецъ, это любовь, которая питается грустью, и которая безъ грусти не имѣла бы чѣмъ поддерживать свое существованіе". Неудовлетворительны и многія другія опредѣленія Бѣлинскаго.}.
Литературныя и эстетическія воззрѣнія Бродзинскаго были крайне сбивчивы, такъ какъ заимствованы были эклектически изъ разныхъ эпохъ. Его эклектизмъ всюду ищетъ средины, примиренія. Онъ думаетъ, что и классическая, и романтическая поэзія тоже примиримые "роды" литературы {Сравни "О poetycznéj literaturze niemieckiej" ("Pam. Warsz.", t. XIII, стр. 358). "Romantyczność i klassyczność nie są rodzaje, wyłączające się połączenia się, ale dwa charaktery, skłonne do dobrego połączenia się z sobą" -- слова автора этой переводной статьи (изъ франц. журнала "Минерва").}.
"Красоты романтическія, полагаетъ онъ, существуютъ для сердецъ чувствительныхъ, для умовъ, природу и духъ изслѣдующихъ". "Кто захочетъ судить о поэзіи какого-нибудь народа, не вникая въ его духъ, религію, не желая перенестись на его почву, и судитъ по правиламъ классической поэзіи, заранѣе составленнымъ, тотъ никогда не найдетъ ключа къ ея тайникамъ, тому чужды будутъ всѣ красоты романтичности: простота, безыскусственность покажутся ему чѣмъ-то плоскимъ, образы дикими, сравненія безобразными, мысли непонятными...." "Въ чьемъ сердцѣ картины природы не возбуждаютъ восторговъ, тоски, воспоминаній; кто не хочетъ поставить себя въ сердце человѣка каждой эпохи и каждаго положенія, чтобы раздѣлять вмѣстѣ съ нимъ невинность (?), скорби, печали и радости, тому чуждо романтическое чувство, тотъ будетъ называть все это ребячествомъ или испорченнымъ вкусомъ. Итакъ для классицизма необходимо имѣть образованный (udoskonalony) вкусъ, для романтизма образованное чувство" {"Pam. Warsz." 1818, X, стр. 517--518.}.
Существуютъ три эпохи, къ которымъ, по мнѣнію Бродзинскаго, уносится романтическое "udoskonalone" чувство каждаго изъ насъ, какъ человѣка, какъ обывателя и христіанина.
Первая -- это самая отдаленная старина, отъ начала сотворенія міра, "когда еще такъ ясно проявлялась опека Вездѣсущаго", затѣмъ болѣе поздняя старина: "это время первыхъ основателей, рыцарей нашего края; наконецъ время нашего нравственнаго возрожденія -- эпоха христіанства" {Ibid. 523.}. "Поэзія среднихъ вѣковъ, романтическая для насъ, черпаетъ свое содержаніе изъ двухъ источниковъ: христіанства и рыцарства" {Ibid. 530.}.
Опредѣливъ затѣмъ роль христіанства и рыцарства въ средніе вѣка и ихъ значеніе для поэзіи, Бродзинскій говоритъ о романтизмѣ у разныхъ народовъ -- о трубадурахъ (причемъ приводитъ переведенный имъ съ провансальскаго сонетъ трубадура Jordi) {Ibid. 536.}, о Данте, Петраркѣ и Боккачіо, характеризуя которыхъ, цитируетъ Гердера {Ibid. 538.}, говоритъ объ испанской литературѣ и наконецъ о Шекспирѣ, котораго высоко цѣнитъ, но у котораго находитъ много недостатковъ {"Najłatwiej wad jego ustrzedź, najtrudniej wielkości dosięgać; jest to samotny geniusz, który wskroś całą naturą przemierzył, powiernik serca....", ibid. 540.}.
Переходя къ современной литературѣ, Бродзинскій вполнѣ справедливо замѣчаетъ, что романтическое настроеніе свойственно не только среднимъ вѣкамъ. "Поэзія первобытная каждаго народа въ періодъ патріархальный также романтична, какъ и современная поэзія, проникнутая духомъ философской мистики. Такова современная нѣмецкая поэзія, въ которой романтическое чувство можно скорѣе назвать вкусомъ къ философіи" {"Pam. W." XI, 25. Подобныя мысли высказывали и другіе писатели, напр. Deszanel ("Le romantisme des classiques"). Пит. H. П. Дашкевича, "Отъ о 29 прис. нагр. гр. Увар.", стр. 278.}.
Желая подробнѣе остановиться на указанной выше мысли, Бродзинскій обстоятельно разбираетъ нѣмецкую литературу. Онъ указываетъ на ея заслуги, даетъ краткія характеристики писателей: Клопштока, Лессинга, Гердера, Шиллера, Гете, братьевъ Шлегелей; наконецъ говоритъ и о нѣмецкой метафизикѣ, "не уяснивъ которой, нельзя понять духа нѣмецкой романтической поэзіи".
Главнымъ достоинствомъ нѣмецкой литературы онъ признаетъ то, что она вполнѣ народна: "за это, говоритъ онъ, мы должны цѣнить ее, и въ этомъ только и подражать ей {Ibid. XI, 42-44.}. Очень интересную параллель дѣлаетъ Бродзинскій между Шиллеромъ и Гете {"Шиллеръ, говоритъ Бродзинскій, возвышается надъ своимъ временемъ, а не опускается до толпы такъ, какъ Гете, но увлекаетъ ее за собой. Гете всегда спокоенъ и всегда поэтъ; свободная муза всегда сопровождаетъ его среди людей; Шиллера всегда уносилъ могучій геній въ небеса, открывая каждому сердцу, доступному всѣмъ благороднымъ порывамъ, обширныя области фантазіи. Глубиною чувства и мысли онъ заставлялъ забывать дѣйствительнаго человѣка, а изображалъ его такимъ, какимъ онъ быть долженъ; Гете мечтаетъ о мірѣ счастья, Шиллеръ возноситъ къ любви добродѣтели. Любовь, дружба, свобода, правда для него -- святыня, и онъ съ одинаковымъ энтузіазмомъ выражалъ свое влеченіе къ благородному и презрѣніе ко всему дурному" ("Pam. Warsz ", XI, 44). Восторженный отзывъ о Шиллерѣ мы находимъ и въ отрывкѣ "Szyller" ("Pisma", t. VIII, 279--283). О Гете, про котораго Бродзинскій говоритъ въ своихъ "Wspornn. młodości", что "онъ дольше другихъ былъ его любимцемъ", мы встрѣчаемъ довольно много отзывовъ въ сочиненіяхъ Бродзинскаго. О его отношеніи къ Гете можно судить хотя бы изъ слѣдующаго его афоризма: założył bym się, że Goetlie, Herder, Lessing z krwi słowiańskiej pochodzą" (t. VIII, 367). Ему посвящена небольшая статья Бродзинскаго, написанная уже послѣ смерти Гете (1832 г.), въ которой онъ названъ самымъ могучимъ геніемъ прошлаго и настоящаго вѣка (Goethe, "Pisma", t. VIII, 274--279). Но "отъ Гете, но мнѣнію Бродзинскаго, можно многому научиться, а изъ глубины сердца Шиллера -- многое перенять" (ibid. 279). О элегіяхъ Гете Бродзинскій говоритъ съ восторгомъ удивленія въ статьѣ "О elegii" (t. V, 481), о "Германѣ и Доротеѣ" въ статьѣ о пдиліи.
Затѣмъ много замѣчаній о Гете встрѣчается въ курсѣ эстетики Бродзинскаго, въ его курсѣ литературы и т. д. Не во всемъ однако Бродзинскій сочувствовалъ Гете. Такъ, ему не нравился его основной принципъ: "искусство для искусства"; многіе другіе недостатки Гете указаны Бродзинскимъ въ "Отрывкѣ" (t. V, 436). Здѣсь же, отмѣтимъ кстати, находится и первый отзывъ о Викторѣ Гюго, начинающійся слѣдующими словами: "Rozkosz, jaką mam czytając przedmowy i estetyczne myśli Wiktora Hugo, nie znosi jednak życzenia, aby się więcej tworzeniem niż refleksyą zajmował" -- замѣчаніе вполнѣ справедливое.}. Покончивъ такимъ образомъ очеркъ литературъ главныхъ европейскихъ народовъ, охарактеризовавъ романтическое направленіе въ разныхъ литературахъ, Бродзинскій переходитъ къ самому важному вопросу о томъ, въ чемъ же долженъ заключаться романтизмъ польской поэзіи.
Польская исторія вѣдь не похожа на нѣмецкую; въ ней нѣтъ и слѣдовъ рыцарской поэзіи среднихъ вѣковъ, христіанство не несло крови, жертвъ, польскому духу не свойственъ мистицизмъ и идеализмъ нѣмецкой философіи; очевидно польскій романтизмъ долженъ имѣть иной характеръ {Ibid. 129, 130--133, 385 и т. д.}.
"Конечно, не довольствоваться дѣйствительностью свойственно человѣческой природѣ. Всѣ мы ищемъ чудесъ, устрашаютъ ли они, или только занимаютъ насъ; ихъ любятъ и дѣти, и простой народъ; человѣкъ образованный ищетъ ихъ въ поэзіи, если не хочетъ опуститься до сказокъ и народныхъ разсказовъ, и также, какъ дѣтямъ, ему пріятно возноситься въ идеальные заоблачные края. Всѣ народы во всѣ времена создаютъ для себя эту идеальную область соотвѣтственно климату, въ которомъ живутъ, религіи, формѣ правленія; однако какъ ни прекрасно это стремленіе къ необычайному, сверхестественному, идеальному, нѣтъ основаній, по мнѣнію Бродзинскаго, чтобы въ нашемъ вѣкѣ эта чарующая область поэзіи возбуждала всѣ ужасы (okropności), скорѣе павшей, чѣмъ вознесшейся фантазіи, какая была у нѣмцевъ и французовъ въ періодъ рыцарства и до его появленія" {Ibid. 40-41.}.
"Главнымъ и лучшимъ источникомъ поэзіи служатъ народныя пѣсни, и хотя вслѣдствіе своей простоты въ способѣ передачи чувствъ они имѣютъ много общаго у всѣхъ народовъ, тѣмъ не менѣе пользованіе народными пѣснями и обычаями придаетъ поэзіи черты оригинальности и самобытности {Ibid. 37.}. Искусство, созидающее изъ народныхъ пѣсенъ нѣчто цѣлое, какъ у Гомера напр., увѣковѣчиваетъ и характеръ народа и степень его образованности {Ibid. 38.}. Поэтъ долженъ уважать на этомъ основаніи не только однѣ требованія установившагося вкуса, онъ долженъ черпать и изъ народнаго источника". "На народныхъ пѣсняхъ создалась поэзія Грековъ, Англичанъ; къ нимъ обратились теперь и Нѣмцы. Бюргеръ, Гете, Шиллеръ умѣли превосходно пользоваться этимъ источникомъ, но они, къ сожалѣнію, расплодили множество подражателей, которые не обладаютъ драгоцѣннымъ даромъ простоты, хотятъ поддѣлаться подъ народныя пѣсни, хотятъ въ наше просвѣщенное время возвратиться къ различнымъ суевѣріямъ, чарамъ, предразсудкамъ, духамъ и поражать насъ дикостью отдаленныхъ вѣковъ, либо выдумками болѣзненной фантазіи, блуждающей въ долгія ночи по темнымъ лѣсамъ полуночи" {Ibid. 39.}.
Польскій романтизмъ не долженъ имѣть ничего общаго съ этими "ужасами".
"Мы не знали странствующихъ рыцарей, бьющихся съ первымъ встрѣчнымъ; общими усиліями вели мы войны противъ враговъ отчизны. Народъ, стремившійся всегда дѣйствовать словомъ, совѣтомъ, долженъ имѣть я привычки болѣе мягкія. Наша исторія не упоминаетъ о женщинахъ; изъ-за нихъ не разоряли замковъ, не выходили рыцари на поединки; польки не назначали тяжелыхъ испытаній тѣмъ, кто добивался ихъ руки, но, можетъ быть, самымъ почетнымъ въ нашей исторіи и служитъ то обстоятельство, что онѣ не много говорили. Не праздность, а тихая привязанность и богобоязненность руководили ими, и дочь спокойно ждала отцовскаго выбора, посредствомъ котораго завязывались и упрочивались дружескія сосѣдскія отношенія".
"Христіанство также распространилось мирнымъ путемъ, не вызывая кровопролитныхъ войнъ. Никогда не лилась кровь изъ-за религіозныхъ (?) вопросовъ".
"Наше рыцарство спокойно отдавалось занятіямъ земледѣльческимъ, не подчиняясь однако волѣ и расчетамъ одного лица; независимое, оно единодушно выступало противъ общаго врага".
"Мы были всегда народомъ мирнымъ, земледельческимъ {Нижеслѣдующій отрывокъ мы беремъ изъ другой статьи Бродзинскаго "О dążeniu polskiej literatury" (VI, 303). Мы позволяемъ себѣ сдѣлать это для большей выпуклости въ изложеніи взглядовъ Бродзинскаго по этому вопросу. Отрывки эти, взятые вмѣстѣ, прекрасно дополняютъ другъ друга, хотя и каждый въ отдѣльности даетъ представленіе о воззрѣніяхъ поэта.}. Мы любили свободу, независимость. Мы опередили Европу: наша республиканская форма единственная въ своемъ родѣ. Учрежденія напгихъ отцовъ -- прямой отголосокъ обще-славянскихъ учрежденій; въ нихъ мы видимъ тѣ же начала, на которыхъ стремятся устроиться и другія государства".
"При той свободѣ, которою мы пользовались, у насъ такъ мало, сравнительно съ другими народами, совершалось злодѣяній и возмущеній, что по справедливости насъ можно считать народомъ добрымъ и гуманнымъ".
Гражданскія доблести были тоже сильно развиты.
"Любовь къ свободѣ вмѣстѣ съ самопожертвованіемъ ради блага края были такъ сильно развиты у нашихъ предковъ, что смѣло можно поставить ихъ наравнѣ съ Римлянами и Греками; религіозность и простота, соединенныя съ этими гражданскими доблестями, напоминая лучшія времена патріархальнаго быта, указываютъ намъ идеалъ человѣческаго общежитія, къ которому должно прійти человѣчество послѣ цѣлаго ряда жертвъ и ошибокъ".
"Религія, король съ народомъ и народъ съ королемъ вотъ всегдашній нашъ девизъ. Древніе производили потомство царей отъ боговъ, а мы гордимся тѣмъ, что наши первые короли взяты прямо отъ плуга; мы величаемъ нашего Казимира Великимъ и вмѣстѣ съ тѣмъ королемъ мужиковъ".
Таковы главныя черты, по мнѣнію Бродзинскаго, доблестнаго польскаго народа, какъ указываетъ ихъ исторія:-- патріархальность и рыцарство, любовь къ свободѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ глубокая преданность престолу, любовь къ родинѣ; религіозность безъ всякаго фанатизма, практическій смыслъ и въ то же время самопожертвованіе, напоминающее классическія времена.
Польская поэзія по мнѣнію Бродзинскаго имѣетъ такой же самобытный, своеобразный и вполнѣ народный характеръ. "Съ одной стороны произведенія грековъ и римлянъ, которыми глубоко проникнута польская литература, съ другой -- библія и христіанская поэзія среднихъ вѣковъ придаютъ нашей литературѣ народный характеръ, уже въ эпоху Кохановскаго " {"Pam. Warsz.", XI, 133.}.
Дальнѣйшее развитіе этихъ чудныхъ зародышей, которые замѣчаетъ Бродзинскій еще у древнихъ, и должно составлять задачу современной польской литературы.
Чтобы оправдать эти общія положенія, Бродзинскій дѣлаетъ довольно подробный очеркъ польской поэзіи, начиная съ Кохановскаго {Ibid. 133--141.}: онъ говоритъ о лирикѣ Симоновича и Зиморовича {Ibid. 141--148.}, о литературѣ времени отъ Сигизмунда III до Карпинскомъ, "этомъ Несторѣ живущихъ поэтовъ", и многихъ другихъ {Ibid. 347--379.}.
Мы не будемъ останавливаться на этихъ характеристикахъ, такъ какъ объ этомъ придется еще говорить при разборѣ его курса литературы. Напомнимъ только, кто его сужденія о польской литературѣ служатъ оправданіемъ изложенныхъ выше теоретическихъ взглядовъ; отсюда уже отчасти можно заключить, насколько они вѣрны.
Поэзіей Кохановскаго Бродзинскій особенно увлекается {Jest to nasza Wisła (jeżeli to przyrównanie uczynić wolno), pierwsza z naszych skał wytryskująca, zaraz od źródła znakomita, przepływająca najpiękniejsze polski okolice i pomniki świętości naszej...." (ibid. 140).}. Идилліи Симоновича и Зиморовича онъ находитъ возможность сравнить только съ подобными же произведеніями Фосса и Гете. Зиморовичъ, "хотя и менѣе народенъ, но напоминаетъ Оссіана" {Его пѣсни "tchną duchem starożytności i mają myśli godne Homera, obrazy wzawód idące z Ossyanem...." (ibid. 146).}.
Карпинскій "по народности своей поэзіи и сердечному выраженію чувствъ можетъ быть сравниваемъ только съ однимъ Гете ". Это вполнѣ народный національный романтикъ-поэтъ, и его произведенія есть и будутъ достояніемъ всего народа {Ibid. 363: "jest on w tym rodzaju tem, co Niemcy przez romantyczność rozumieją".} и т. д.
Тѣмъ не менѣе многія сужденія Бродзинскаго о польскихъ писателяхъ свидѣтельствуютъ о значительной проницательности автора и его начитанности. Уже въ этомъ очеркѣ обнаруживается основательное знакомство Бродзинскаго съ польской литературой {Такъ, напр., оцѣнка литературной дѣятельности Кохановскаго составляетъ безспорную заслугу Бродзинскаго. Онъ же первый обратилъ вниманіе на элементъ народныхъ пѣсенъ въ произведеніяхъ Симоновича и Зиморовича (ibid. 141); ему же первому принадлежитъ справедливая оцѣнка періода польской литературы отъ Сигизм. III до Стан. Августа (ibid. 347) и т. д.}, попадается много мѣткихъ замѣчаній.
Свой очеркъ польской литературы Бродзинскій заканчиваетъ рядомъ практическихъ выводовъ и совѣтовъ для всѣхъ пишущихъ. "Съ прошлымъ, говоритъ онъ, не слѣдуетъ разрывать связи, напротивъ: опираться на него, совершенствоваться, черпая для литературы свѣжіе мотивы изъ неизсякаемаго источника народной поэзіи, прямо изъ устъ народа, а также черезъ обстоятельное, добросовѣстное изученіе нашей исторіи, обычаевъ и характера народнаго".
Чтобы лучше уяснить себѣ смыслъ этихъ совѣтовъ, обратимся ко второй переводной статьѣ Бродзинскаго, тѣсно примыкающей къ первой и по времени появленія въ свѣтъ, и по содержанію {"О poetycznej lit. niemieckiej, z uwagami tłumacza nad poezyą polską".}. Мы уже привели выше нѣсколько мнѣній изъ этой статьи, совершенно сходныхъ съ мнѣніями Бродзинскаго. Замѣчанія къ ней Бродзинскаго {Д-ръ П. Хмѣдёвскііг цитируетъ эту статью ("А. Mickiewicz", t. 1,152), повидимому не зная, что она принадлежитъ Бродзинскому. Но въ этомъ нельзя сомнѣваться и но ея содержанію, и слогу, и согласно прямому свидѣтельству самого Бродзинскаго ("Bibl. Warsz." 1870, III. 224).} стремятся уяснить смыслъ характера понятія романтизмъ въ польской литературѣ. Онъ предлагаетъ замѣнить слово "romantycznosć" другимъ болѣе пріятнымъ -- narodowość {"Ale nazwijmy w duchu powyższego autora romantyczność malowaniem uczuć według narodowości, religii i nowych ludzi stosunków, а to niemiłe naszym literatom słowo już и nas wspomniane nie będzie, а pod nazwiskiem narodności zamieni się w przyjemne uczucie". "Pam. Warsz." 1819 г., VIII, 363.}. Затѣмъ въ этой же статьѣ Бродзинскій повторяетъ, что французская литература заимствовала свою форму изъ литературы древнихъ, и потому эта форма должна быть признана образцовой и для польской литературы {Ibid. 304.}; что касается содержанія, то оно должно быть національнымъ. Точно также и относительно нѣмецкой литературы Бродзинскій находитъ, что въ ней слѣдуетъ заимствовать не ея содержаніе, не ея идеализмъ и мистицизмъ, недоступные и не свойственные польской жизни, не форму, а заслуживающее похвалы стремленіе къ національному самовыраженію {Ibid. 360--365.}. Признавши такимъ образомъ для народной (романтической) литературы за первоэлементъ народную поэзію, отмежевавши для нее исключительно національное содержаніе, опредѣляемое всѣмъ прошлымъ и настоящимъ народа, и по скольку оно выразилось въ произведеніяхъ польскихъ поэтовъ, пользуясь засимъ, какъ образцами, поэзіей древнихъ и образцовой формой французовъ, можно будетъ, по мнѣнію Бродзинскаго, создать тотъ истинный средній путь для національной романтической поэзіи, который примиритъ всѣ крайности и приведетъ поэтовъ въ храмъ славы {"Ten jest stosunek między formą а istotą poezyi, а kto obadwa umie połączyć powszechnie ceniony być musi" (ibid. 367. Статья написана 3 января 1819 года).}.
Что касается романтическаго чувства, какъ настроенія, то оно тоже можетъ быть (какъ справедливо думаетъ Бродзинскій) вполнѣ самобытно и должно искать своихъ возбужденій въ родной старинѣ.
"Какъ поляки, какъ христіане, не станемъ искать романтическихъ впечатлѣній въ религіи или въ этихъ ужасахъ (okropności) мрака, какіе мы видимъ у германскихъ народовъ...; какъ люди, любящіе свой край, не будемъ, вспоминая своихъ предковъ, искать образовъ въ рыцарской поэзіи среднихъ вѣковъ; изобразимъ ихъ, какъ гражданъ -- рыцарей, занятыхъ заботой о своемъ уголкѣ, занимающихся земледѣліемъ, а не сторожащихъ добычу на скалахъ, какъ хищныя птицы; не изъ-за прелестныхъ дамъ, а за свободу родины сражались они, какъ орлы, вылетая изъ своихъ гнѣздъ на широкія равнины. Чудныя судьбы нашей родины представляютъ громадное поле для нашей поэзіи. Нашъ романтизмъ -- это наши города, слѣды которыхъ прикрыла теперь чорная пашня,-- наши мрачные замки, гдѣ жили нѣкогда наши короли, а теперь поселяне прилѣпили къ ихъ стѣнамъ свои убогія избы, -- наша столица, въ которой спятъ вѣчнымъ сномъ въ уединенныхъ мѣстахъ наши рыцари, могилы предковъ, которые встрѣчаемъ мы повсюду на нашихъ нивахъ" {"Pam. W." 1818, 392--393. Эти же мысли повторяетъ Бродзинскій въ своемъ посланіи къ Дафнѣ "О поэзіи":
"Na jakiéj ziemi, z jakim ludom żyjesz razem,
Takiego twoje pienie niech będą, obrazem...
Ty, ceniąc wszędzie piękność, własną śpiewaj ziemię,
Rumy, smutne świadki dawnej duchów chwały,
Mogiły, co z ojczyzną synów pogrzebały;
Siedź zgasłych ojców czyny"... и т. д.
Г. Белцтовскій ("Ze studyów..") ошибочно относитъ эту поэму къ 1816 году, когда появилась только первая часть ея; вторая -- была написана послѣ значительнаго перерыва и во всякомъ случаѣ позже статьи "О романтизмѣ". Это видно и изъ содержанія поэмы. Та часть, которая напечатана въ 1819 году, не заключаетъ почти никакихъ уклоненій отъ правилъ псевдокласическаго вкуса; а во второй части вліяніе новыхъ взглядовъ замѣтнѣе. Въ познанскомъ изданіи сочиненій Бродзинскаго эта поэма напечатана безъ всякихъ указаній относительно того, гдѣ и когда появились ея отдѣльныя части, что, нужно думать, и ввело г. Белциковскаго въ заблужденіе.} и т. д...
Таково въ общихъ чертахъ содержаніе знаменитой статьи Бродзинскаго, изложенной нами довольно подробно въ виду ея значенія. Мы могли убѣдиться изъ нея, что Бродзинскій стоялъ еще по своему развитію и направленію только на рубежѣ новой эпохи. Воззрѣнія его не могли удовлетворить ни ту, ни другую изъ борящихся сторонъ, и обѣ онѣ одинаково были недовольны неопредѣленностью взглядовъ, шаткостью положеній, снисходительностью отзывовъ Бродзинскаго. Правда, польскіе писатели и критики, какъ романтики, такъ и классики, отзываются съ большимъ почтеніемъ и уваженіемъ объ авторѣ разсужденія "О klass. і romantycz." {Напр. "Gazeta literacka" г. 1822, t. I. 24, 67, 82, 112, 121, 158, 168, 213. 215; срав. ibid. No 18: "List literata, zamieszkującego na wsi". Op. отзывы Мохнацкаго, Лелевеля, Грабовскаго, и др.}, но это объясняется скорѣе уваженіемъ къ личнымъ достоинствамъ Бродзинскаго и его извѣстностью, какъ поэта.
Мохнацкій въ своей "Исторіи польской литературы" говоритъ о немъ: "Онъ взялъ въ руки перо, началъ умно и глубокомысленно размышлять о поэзіи, и мы узрѣли перваго нашего критика и эстетика" { Dzieła М. Mochnackiego, I. Poznań 1863. "O literaturze w wieku XIX" 1830 г.}. Тѣмъ не менѣе Мохнацкій былъ недоволенъ неопредѣленностьео взглядовъ Бродзинскаго уже въ 1825 и оправдываетъ его излишнюю умѣренность стремленіемъ не поразить кого-нибудь "новизною предмета" {"Dzienn. Warsz." 1825.}. Такое объясненіе нельзя признать правильнымъ, хотя къ нему и прибѣгаютъ многіе.
Не отваги недоставало Бродзинскому быть самимъ собою, какъ думаетъ напр. Маррене {Walery а Marrené, "Kaz. Brodziński", st. literacki, Kraków. 1886.}, а гораздо большаго.
Въ дѣйствительности во взглядахъ Бродзинскаго и его литературномъ вкусѣ замѣтно сильное вліяніе идей XVIII вѣка. Бродзинскій увлекается еще идилліями Геснера, говоритъ съ крайнимъ почтеніемъ о произведеніяхъ французскихъ псевдоклассиковъ, слишкомъ осторожно хвалитъ Шекспира, находя однако въ немъ, не смотря на все свое уваженіе къ авторитету Гердера, много недостатковъ и грубости, точно также какъ это находили и французскіе критики, и Снядецкій. Бродзинскій сознаетъ, что старыя правила изъ рукъ вонъ плохи, что "все зданіе ложноклассической эстетики расшатано", онъ самъ отрѣшился уже въ теоріи отъ многихъ предразсудковъ подъ вліяніемъ нѣмецкихъ писателей, но на практикѣ однако не рѣшается еще окончательно низвергнуть прежніе кумиры, на которыхъ воспитался его вкусъ. Въ душѣ Бродзинскаго незамѣтно для него самого существуетъ разладъ. Вмѣстѣ съ г-жею Сталь, Гердеромъ и др. онъ признаетъ и проводитъ принципъ народности въ литературѣ, и въ то же время въ характеристикѣ этой литературы, въ пониманіи народности онъ проявляетъ сентиментально-идиллическій вкусъ въ духѣ Геснера и Карпинскаго. По его понятіямъ польская литература одинаково народна въ произведеніяхъ Зиморовича, Шимоновича, Карпинскаго и Реклевскаго. Онъ отрицаетъ пресловутыя три единства и въ то же время полагаетъ, что произведенія Корнеля, Расина со стороны формы навсегда останутся для насъ классическими образцами. Идею самобытности и оригинальности литературы соединяетъ онъ съ особенной теоріей "potrącenia i wzorów", а также полагаетъ, что классическіе и библейско-христіанскіе мотивы составляютъ національную черту польской литературы.
Вмѣстѣ съ Гердеромъ Бродзинскій говоритъ о громадномъ значеніи народной поэзіи (не первый, впрочемъ, въ польской литературѣ) и тутъ же нападаетъ на послѣдователей Шиллера и Гете, которые-де злоупотребляютъ этимъ элементомъ. Самъ Бродзинскій позже и гораздо нерѣшительнѣе другихъ приступаетъ къ изученію и переводамъ народныхъ пѣсенъ разныхъ народовъ на польскій языкъ. Онъ слишкомъ горячо возстаетъ противъ нѣмецкой метафизики, потому-что не понимаетъ ея, и нѣсколько разъ повторяетъ въ своей статьѣ, что не хочетъ быть апостоломъ романтизма {"Pam. W." XI.}.
Если Бродзинскій и высказываетъ какое-нибудь одобреніе тому или другому мнѣнію въ духѣ романтической школы, то сейчасъ же старается ограничить свою мысль порицаніемъ крайностей и увлеченій.
Эти постоянныя порицанія и предостереженія противъ яко бы крайностей и увлеченій романтизма слишкомъ преждевременны и потому весьма умѣряютъ значеніе его сужденій и ихъ вліяніе на распространеніе новыхъ взглядовъ, въ особенности, если принять въ расчетъ, что до 1818 года въ польской литературѣ не было еще ни одного произведенія, заслуживающаго порицанія своей крайностью или романтическими увлеченіями. Нѣкоторые критики полагаютъ, что Бродзинскій занялъ враждебное положеніе по отношенію къ романтикамъ только въ послѣдніе годы своей публицистической дѣятельности (съ 1826 года), но это не вѣрно: мы убѣдились, что взгляды Бродзинскаго не измѣнялись въ теченіи всего времени пребыванія его въ Варшавѣ до 1830 года; они только ярче опредѣлились во 2-ю половину 20-хъ годовъ, въ періодъ научно-педагогической дѣятельности его. По нашему мнѣнію, уже въ первой статьѣ Бродзинскаго слышится легкое неодобреніе начинающемуся увлеченію романтизмомъ. Въ 1821 году, т. е. всего три года спустя, это неодобреніе выражается уже въ довольно рѣзкой формѣ. Въ этомъ году Бродзинскій нечатаетъ въ "Pam. Warsz." слащавую и скучную поэму своего друга Вейлевскаго, написанную въ духѣ Геснера и защищаетъ ея напечатаніе слѣдующимъ предисловіемъ: "приходится не разъ теперь слышать и читать тирады противъ поэзіи; хотятъ, чтобы поэты были непремѣнно демагогами, чтобы въ каждомъ стихѣ заключалась сентенція о любви къ родинѣ, или по крайней мѣрѣ что-нибудь либеральное (liberalność figurowała) -- Но патріотизмъ и либерализмъ не заслонятъ умѣренности, точно также, какъ поэзія (т. е. стихи Реклевскаго) не повредятъ этимъ добродѣтелямъ. Упоминаю объ этомъ потому, что шлю стихи Реклевскаго; онъ вѣдь тоже былъ превосходнымъ (dość i'oskosznem) художникомъ и хорошимъ патріотомъ; такъ, слагая свои пріятныя (miękie) риѳмы, онъ умеръ въ борьбѣ за родину въ 1812 году" {"Pam. Warsz." 1821 г., XIX, 381--382. Неизмѣнность воззрѣній Бродзинскаго лучше всего можетъ быть подтверждена на его отзывахъ о Реклевскомъ. Самъ Бродзинскій въ приведенномъ выше предисловіи къ поэмѣ "Wieńce" ссылается на свою 1-ю статью о Реклевскомъ въ 1815 году ("Pam. W." t. I). Въ курсѣ литературы онъ повторяетъ о немъ то же самое (чит. Pisma Brodzińskiego, t. IV).}. Мы видимъ, что здѣсь Бродзинскій весьма недвусмысленно обзываетъ "демагогами", "либералами" всѣхъ тѣхъ, кто усумнится въ достоинствахъ его друга -- идиллика. Когда же появились произведенія истинныхъ романтиковъ -- Мальчевскаго, Гощинскаго, Мицкевича,-- Бродзинскій прямо переходитъ въ лагерь ихъ противниковъ и шлетъ противъ нихъ цѣлый рядъ публицистическихъ статей, одна другой сердитѣе. Вообще Бродзинскій ни по своему характеру, ни по уму и воспитанію не могъ понять и сочувствовать новому направленію. Его кругозоръ былъ слишкомъ узокъ, его взгляды на жизнь дышатъ наивностью идиллической пасторали, с-антиментальностью Руссо {Чит. напр. тирады Бродзинскаго въ Черняковѣ противъ цивилизаціи (К. W. Wójcicki, "Społeczność Warszawy 1800--1830 r." Warsz. 1877, стр. 190--192).}.
"Все, что ни писалъ онъ, говоритъ Крашевскій, онъ писалъ сердцемъ; а мысль головы подчинялась у него вліянію пріятельскихъ чувствъ" {"Atheneum" 1844, Wilno, VI: "Słówko о Kazimierzu Brodzińskiem", стр. 41.}. Съ этимъ нельзя не согласиться; Бродзинскій былъ хорошій, сердечный человѣкъ, но слабый мыслитель. Сантиментальный патріотизмъ, религіозное миролюбіе онъ хотѣлъ передать и всему польскому обществу.
Ему непонятны, ненавистны были всѣ споры и пререканія, которыя казались ему прямо вредными для общаго блага. Поэтому онъ и пытается помирить враждующія литератуныя партіи. Онъ искренне не понималъ, какъ можно идти къ одной прекрасной цѣли -- благу родины, и идти разными путями; мысль о борьбѣ никакъ не вязалась у него съ его идеаломъ человѣческаго общежитія.
Литературные споры были для него вдвойнѣ непонятны, такъ какъ литературу онъ считаетъ отчасти дѣломъ забавы: "Слава Богу, говоритъ онъ, у насъ литература не ремесло, а плодъ доброй воли bą свободныя отъ обязанностей минуты".
Бродзинскій убѣжденъ, что когда-нибудь "закроются исполинскія фабрики, которыя мы видимъ теперь, что когда-нибудь, дойдя до практическихъ результатовъ, люди освободятся отъ того громаднаго сырого матеріала, который, отрывая отъ настоящаго дѣла множество рукъ, дѣлаетъ народы иногда изнѣженными, а иногда фанатическими Всѣ эти фоліанты, комментаріи, философскія спекуляціи и ученые споры будутъ когда-нибудь забыты, какъ тѣ рыцарскіе доспѣхи, которые показываются нынѣ, какъ курьезы, въ старинныхъ замкахъ" и т. д. {Чит. "O dążeniu polskiej literatury".}.
Взаимная помощь, согласіе и любовь должны по мнѣнію Бродзинскаго вести къ этому прекрасному идеалу; а между тѣмъ новое направленіе пугало Бродзинскаго своимъ бурнымъ характеромъ, энергіей страсти. Другая причина, отталкивавшая Бродзинскаго отъ новаго направленія -- была его глубокая, истинно-христіанская религіозность: его отталкивали мрачныя картины средневѣковыхъ ужасовъ. Какъ добрый католикъ, онъ не сочувствовалъ ни нѣмецкой метафизикѣ, ни идеализму Фихте; пантеизмъ Гете казался ему слишкомъ холоднымъ...
Божественная правда вѣдь такъ проста, она не нуждается въ путаницѣ понятій, и Бродзинскій вѣрилъ, не мудрствуя, въ простотѣ искренняго глубоко чувствующаго сердца.
Совершенно вѣрно замѣтилъ Крашевскій, что "во всѣхъ его произведеніяхъ звучитъ чувство и глубокая вѣра; нѣкоторыя изъ нихъ диктованы исключительно религіознымъ чувствомъ, иныя навѣяны благочестивой скорбью. Вездѣ сказывается человѣкъ, возложившій все упованіе на религію, которой онъ жилъ и въ которой искалъ поддержки. Онъ не понимаетъ поэзіи безъ вѣры, а вѣру соединялъ неразрывнымъ узломъ съ народностью" {"Słówko о К. Brodzińskiem" ("Atkeneum" 1844 г. стр. 34).}.
Значеніе статьи "О klassyczności i romantyczności" было вовсе не такъ велико, какъ это многіе думаютъ. Статья не создала направленія или школы; не была она и слишкомъ неожиданна. Романтики были ею недовольны, и уже въ 1819 году одновременно съ "Uwagami" Бродзинскаго къ статьѣ "О literaturze niemeckiéj" появляются разсужденія другихъ писателей, повторяющихъ независимо отъ Бродзинскаго тѣ же мысли о самобытности и народности литературы и часто идущихъ въ этомъ отношеніи гораздо дальше Бродзинскаго, который между тѣмъ еще въ 1819 году напечаталъ переводъ двухъ актовъ "Эсѳири" Расина {Чит. J. Dmochowski, "Bibl. Warsz." 1870. t. III, 224.}.
Въ майской книжкѣ "Pam. Warsz." за этотъ же годъ I. Р. Круликовскій помѣщаетъ свою статью "О literaturze" {Заглавіе статьи таково: "О literaturze. Rozprawa, w której się rozważają istotne cele dzieł smaku i sposoby ich osiągnienia; tudzież co czególniejszym pzedmiotem literatury narodnéj być powinno, przez I. F. Królikowskiego".}, въ которой онъ, руководясь преимущественно Зульцеромъ, тоже приходитъ къ мысли о народности литературы. Онъ требуетъ гармоніи между разумомъ, чувствомъ и вкусомъ {Ibid. стр. 7, 26, 26.}, хочетъ, чтобы польская литература "przemawiała do serca polaka" {"Chcemy być użyteczni Polacy dla Polaków, dla naszych obyczajów, dla naszych obrzędów, naszego ducha myślenia i narodowości; chcemy przemawiać do serca polskiego, kształcić jego własny, ale nie grecki, rzymski, angielski, francuzki, niemecki umysł, chcemy wznosić nasz tylko geniusz".... Ibid. 31.}.
Ученикъ Кременецкаго лицея О. Корженёвскій печатаетъ статью "О uczuciu nieskonczoności", написанную подъ сильнымъ вліяніемъ нѣмецкой философіи {"Ad. Bełcikowski, Ze studyów nad literaturą polską", W. 1886, стр. 419.}, въ духѣ которой также продолжаетъ писать и К. Шанявскій. Нѣкто N. О. напечаталъ разсужденіе "О imaginacyi", въ которой авторъ высказывается вновь въ защиту значенія фантазіи {"Dzienn. Wileński" 1819, Март.}; знаменитый W. Surowiecki пишетъ похвальную рецензію на статью Ходаковскаго "О słowiansczyznie" {"Pam. Warsz." 1819, XIII, Stycz., 1--17.}. Въ новомъ же духѣ написана и статья неизвѣстнаго автора "О potrzebie i zamiarach krytyki sztuk pięknych" {"Pam. Warsz." 1819, XIV, 35.}, въ которой доказывается между прочимъ, что критика не обязана руководиться въ своихъ приговорахъ личнымъ вкусомъ; цѣнить произведеніе можно только въ условіяхъ, въ коихъ оно создано {"Może nie każda tragiczna okropność, говоритъ авторъ, za którą Anglicy przepadają, byłaby na scenie naszej wyborną, а przecież krytyk był by bardzo niesprawiedliwym gdyby ich wprost odrzucił inny jest geniusz Anglika; inny polaka; а może samo klima i sposób życia nadaje zmysłom inny stopień drażliwości, а ztąd inny stopień uczucia"... и т. д. Чит. ibid. стр. 14--15.}.
Появляются новыя работы и по славяновѣдѣнію; такъ "Pam. Nauk." печатаетъ "Wiadomośc о dziełach W. Stefanowicza Karadżicza", вмѣстѣ съ краткой его біографіей {"Pam. Naukowy" 1819, t. I. Pocc. Академія Наукъ присудила Караджичу въ въ этомъ году золотую медаль; чит. трудъ Н. Кулаковскаго о Букѣ Караджичѣ.}. Въ статьѣ "О uczeniu się języków". Ѳ. Сѣроцинскій, учитель Кременецкой гимназіи, возстаетъ противъ господства латыни, которая "задержала на два вѣка прогрессъ наукъ и искусствъ" {Ibid. Ему же принадлежитъ статъя "О doskonaleniu mowy ojczystej...." ("ćwicz. Nauk." 1818, t. I).}.
Одновременно появляются и въ области поэзіи произведенія, написанныя въ новомъ духѣ. Ѳома Занъ въ Вильнѣ передѣлываетъ "Ленору" Бюргера {P. Chmielowski, "Ballady Tomasaz Zana", Studya i szkice, II, 202. О немъ же чит. Макушева: "Забытый польскій поэтъ", "Слав. Ежегодн.", Кіевъ, 1878.}, а въ Варшавѣ Ляхъ Ширма печатаетъ другую передѣлку: "Kamilla і Leon" {"Pam. Nauk" 1819, t. I, 358--366.}, къ которой прибавляетъ "Uwagi nad Lenorą" Бюргера {Ihid. 275--280.}. Какъ кажется, къ этому времени относится третья передѣлка "Леноры", принадлежащая Мицкевичу -- "Ucieczka" (такъ думаетъ Д-ръ П. Хмѣлевскій: "А. Mickiewicz", t. I. 238), "Karylla", "żeglarz", "Dudarz" Мицкевича представляютъ послѣдовательные по времени моменты развитія романтическаго направленія, которое получаетъ наконецъ полное самоопредѣленіе въ стихотвореніяхъ: "Romantyczność" и "Oda do młodości" (1822 года) {"Poezye Mickiewicza", W. 1888 г., t. I.}. Съ 1819--1820 годовъ появляются произведенія Залѣсскаго, Мальчевскаго, Гощинскаго. Европейская литература доставляетъ кромѣ Шиллера {Усерднымъ переводчикомъ Шиллера является графъ Бруно Кнцинскій, талантливый поэтъ и публицистъ (чит. "Wanda" и "Tygod. Polski").} и Оссіана, переводы изъ Вальтеръ Скотта, Гете {Чит. "Kwartału. Historyczny" 1890, zesz. Ill, реценз. профессора Р. Пилата на книгу Густава Карпедеса: "Goethe in Polen", Berlin 1890, стр. 540. Въ "Tygodn. Pol." за 1819 напечат. "Nawrócona", "Pasterz", "Płocha", "Różyczka na łące".}, Тассо, Аріоста и въ особенности Байрона {Такъ въ "Pam. Warsz." 1820 г. за сентябрь мы находимъ "Rozstanie się z żoną", переводъ L. S.; другіе переводы, напр. B. H. K. (Pieśń Ateńśka) изъ "Child Harolda", печатала "Wanda" 1820 и 1821 годовъ и т. д. (t. I--V), напр. "Oblężenie Korynta", "Narzeczona z Abydos" K. Островскаго и др.}; почти всѣ польскіе журналы печатаютъ извѣстія о жизни и произведеніяхъ Байрона.
Въ 1820 году варшавскій театръ, какъ сообщаетъ "Ванда", былъ переполненъ толпящейся публикой, сошедшейся на первое представленіе романтической трагедіи Шиллера "Орлеанская Дѣва", постановки которой редакція "Ванды" ожидала "давно и съ нетерпѣніемъ", и по поводу которой она помѣстила хвалебную рецензію {"Wanda" 1820, t. I, стр. 278--280.}. Трагедія не имѣла однако того успѣха, какой "она заслуживала бы", какъ думаетъ "Ванда", потому-что была больна главная актриса г-жа Ледоховская {Ibid., стр. 280.}.
Въ 1821 году имѣлъ огромный успѣхъ "Вертеръ" въ переводѣ Бродзинскаго, о чемъ мы уже имѣли случай говорить. Оказывали вліяніе, конечно, и оригинальныя поэтическія произведенія Бродзинскаго, также какъ и его переводы ("Wiesław", "Legionista", "Zbichon" и др.). Въ критической литературѣ новый шагъ впередъ представляетъ разсужденіе Боровскаго: "Uwagi nad wymową, i poezyą pod względem ich podobieństwa i różnicy" {"Dziennik Wileński" 1820 г. "О Боровскомъ", какъ профессорѣ чит. Е. Odyńca. Wspomnienia z przeszłości.}. Авторъ гораздо рѣшительнѣе Бродзинскаго выступаетъ противъ вліянія французской поэзіи и въ противуположность ему утверждаетъ, что польская литература вовсе не народна. Литературно-эстетическіе взгляды Боровскаго имѣли сильное вліяніе на умы Виленской молодежи. Извѣстнѣй уже намъ Круликовскій выступилъ съ усердной защитой романтизма на торжественномъ актѣ познанской гимназіи и напечаталъ свою рѣчь въ "Mrówce Poznańsk." (t. III, 81--101) {Р. Chmielowski, "А. Mickiewicz", t. I, стр. 189.}.
Ему же принадлежитъ проектъ реформы школьнаго преподаванія польскаго языка и литературы, написанный согласно новымъ требованіямъ времени {"Pam. Warsz." 1822, 4, 5. Чит. стр. 14--15.}.
Въ духѣ Бродзинскаго Н. Kamiński въ своихъ "Listach о literaturze polskiej" {"Astrea" 1821 г., t. I, No 1, а также No 1 1822 г.} требовалъ народности и самобытности и предостерегалъ романтиковъ отъ увлеченій {"W poezyi malujmy czyny, uczucia, obyczaje i zwyczaje, ale przenośmy porządnie, przenośmy tak żywemi, tak prawdziwemi kolorami, jakiemi przedmioty swoje wydawali starożytni pisarze; oto właśnie, czego klassycznosć wymaga, to, w czem starożytne wzory naśladować należy"...}. Тоже проповѣдывалъ Фр. Гржимала въ "Syb. Nadwislansk" {А. Bełcikowski, "Ze studyów....", W., 1886 стр. 421.}.
"Число сторонниковъ романтизма растетъ со дня на день", пишетъ анонимный авторъ статьи: "Niektóre uwagi nad stanem i duchem literatury polskiej ", присланной въ видѣ письма въ редакцію журнала "Wanda" {"Wanda" 1821, t. I, 212.}. Авторъ этой статьи тоже требовалъ "средней между классицизмомъ и романтизмомъ дороги, если ужъ она не можетъ быть совершенно новой и оригинальной" {Ibid. 214.}. Возставая противъ неудачныхъ подражаній, противъ туманности и напыщенности новой поэзіи, авторъ при всемъ томъ признавалъ, что "романтическимъ произведеніямъ свойственны необыкновенныя (znakomite) красоты" и т. д.
Наконецъ въ 1822 году выходитъ въ свѣтъ 1-ое собраніе стихотвореній Мицкевича и при немъ въ видѣ предисловія статья поэта "О poezyi romantycznej ", которая при всѣхъ своихъ недостаткахъ, недомолвкахъ и ошибкахъ, рветъ съ прошлымъ гораздо рѣшительнѣе и опредѣленнѣе, чѣмъ дѣлали это всѣ предыдущіе критики. Весьма замѣчательно то обстоятельство, что въ своемъ разсужденіи о романтизмѣ Мицкевичъ ни разу не упоминаетъ имени Бродзинскаго, какъ будто его статьи "О klas. i roiaant." и вовсе не существовало {Быть можетъ, къ Бродзинскому относится слѣдующее замѣчаніе Мицкевича: Cal: niestosowność podziałów i nagłych wniosków ztąd pochodzi, że piszący o poezyi, pochwyciwszy od teoretyków niemieckich wyrazy klassyczność, podszywają pod nie właśnie swoje wyobrażenia". Мицкевичъ требуетъ, чтобы всѣ выраженія употреблялись въ ихъ техническомъ значеніи, а не произвольно. "Poezye А. Mickewicza", W. 1888, t. IV, 259.}.
Мицкевичъ отрицаетъ не только псевдоклассическую литературу французовъ, но и древне-римскую, которую онъ тоже считалъ ненародной {"Tym sposobem w narodzie rzymskiem nie było właściwie poezyi, bo nie było poezyi narodowej....", ibid.}. Въ поэзіи Мицкевичъ ищетъ того, что удовлетворяло бы чувство и фантазію; въ оцѣнкѣ произведеній европейской литературы онъ обнаруживаетъ серьезную начитанность и вкусъ. Его сужденія о Шекспирѣ не грѣшатъ уже той двусмысленной неопредѣленностью, въ какой можно обвинить Бродзинскаго. Байрона Мицкевичъ считаетъ не меньшимъ геніемъ, чѣмъ Шекспира и т. д. {"Bajron w rodzaju powieściowymi opisowym jesttem, czem Szekspir w dramatycznym.", ibid.}; словомъ -- эта статья о романтизмѣ и по тону, и по содержанію доказываетъ, что польскіе романтики далеко опередили Бродзинскаго и въ настроеніи, и въ теоретическихъ сужденіяхъ. Выходъ въ свѣтъ произведеній Мицкевича и появленіе въ Варшавѣ "Gaz. literack." {О другихъ періодич. изд. этого времени мы уже говорили въ 1-й главѣ.} составляютъ событія огромной важности. 1821--1822 годы можно считать поворотнымъ пунктомъ въ польской поэзіи въ такой же мѣрѣ, какъ это было и въ самой жизни. Начиналась реакція въ правящихъ сферахъ, и одновременно съ ней росла въ обществѣ глухая оппозиція ей, нашедшая себѣ выраженіе въ романтической поэзіи. Мы прослѣдили такимъ образомъ литературное движеніе въ прогрессивномъ лагерѣ. Посмотримъ однако, что дѣлали классики въ эти первые годы со времени появленія статьи Бродзинскаго.