Мы уже говорили въ первой главѣ о личныхъ отношеніяхъ варшавскихъ классиковъ къ Бродзинскому и выяснили, что они были далеко не враждебны. Въ литературѣ классики доживали свои послѣдніе дни. О романтизмѣ они знали только по слухамъ, знакомство ихъ съ нѣмецкой литературой было ничтожно; поэтому они не любили полемики, всего выше цѣня свое олимпійское спокойствіе и сытные обѣды въ кругу веселыхъ и остроумныхъ собесѣдниковъ въ родѣ Осинскаго, ограничиваясь насмѣшками и остротами надъ новымъ направленіемъ.
Блестящимъ защитникомъ классицизма во всеоружіи учености и авторитета выступилъ знаменитый Янъ Снядецкій, извѣстный ученый математикъ, видный общественный дѣятель, всѣми уважаемый бывшій ректоръ и профессоръ Виленскаго университета {Бродзинскій неоднократно отзывается о Снядецкомъ съ почтеніемъ. Точно такъ же относится къ нему и горячій приверженецъ романтизма, извѣстный критикъ М. Мохнацвій (чит. его "Hystorya powstania naroda polskiego w r. 1830--1831, Beri.-- Poznań. 1863, t. I, стр. 245--249 и др.).}.
Видя постепенно растущее увлеченіе романтизмомъ въ средѣ виленской молодежи, Янъ Снядецкій высказывалъ уже свое порицаніе несимпатичному для него движенію въ частной перепискѣ {Чит. выше.}. Статья Бродзинскаго дала ему поводъ выступить публично противъ новаго направленія, и вотъ наконецъ его негодованіе прорвалось въ громоносной статьѣ "О pismach klassycznych i romantycznych" {"Dzienn. Wileński" 1819, t. I, 2--27.}.
Янъ Снядецкій безспорно долженъ быть причисленъ къ самымъ замѣчательнымъ умамъ Польши начала этого столѣтія. Воспитанный за границей подъ руководствомъ лучшихъ парижскихъ и геттингенскихъ ученыхъ, онъ проникся духомъ той опытной философіи, родоначальникомъ коей былъ Бэконъ. Онъ былъ друженъ съ Лапласомъ, д'Аламбертомъ, Кондорсе и совершенно не замѣчалъ зарождающагося художественнаго и философскаго направленія, такіе представители котораго, какъ Гете, Гердеръ, Шиллеръ, были тогда уже всѣмъ извѣстны. Интересы положительной науки, политическія судьбы родины были ему гораздо ближе. Научная дѣятельность была его настоящимъ призваніемъ, но обстоятельства принуждали его постоянно принимать въ это смутное время участіе въ общественныхъ дѣлахъ. Онъ участвовалъ въ Гродненскомъ сеймѣ; когда Костюшко устроилъ повстанье, его, астронома, "стащили", какъ говоритъ Спасовичъ, съ обсерваторіи и заставили набирать и продовольствовать солдатъ. Отъ 1803 до 1805 года онъ путешествуетъ въ качествѣ туриста по Европѣ. Въ 1807 году онъ занимаетъ мѣсто астронома въ Виленскомъ университетѣ, и въ томъ же году его выбираютъ ректоромъ. Въ 1812 году по вступленіи французскихъ войскъ въ Вильну учреждено было Наполеономъ временное правительство, въ составъ котораго входятъ видные представители края въ числѣ 7 душъ, и здѣсь на ряду съ княземъ Сапѣгой, А. Потоцкимъ, мы встрѣчаемъ и Яна Снядецкаго {Чит. Skarbek "Dzieje ks. Warszawskiego", IV, 183.}. Должность ректора онъ занималъ до 1815 года. Съ 1815 года Снядецкій оставляетъ ректорство и предается исключительно интересамъ научнымъ и литературнымъ, выступая отъ времени до времени на торжественныхъ университетскихъ актахъ съ какой-нибудь рѣчью, говорить которыя онъ былъ большой любитель и мастеръ {Такъ напр. въ апрѣлѣ мѣсяцѣ того же года, когда онъ выступилъ со своей статьей противъ романтизма, онъ читаетъ на засѣданіи литературнаго общества въ Варшавѣ свой рефератъ "О философіи ", въ которомъ весьма остроумно полемизируетъ съ Кантомъ. "Dzienn. Wileńsk.", 1819, май, 457--481.}. Горячій патріотъ, человѣкъ съ большимъ умомъ и серьезнымъ образованіемъ, Янъ Снядецкій принужденъ былъ пережить всѣ удары, которые нанесла судьба его родинѣ. Но какъ человѣкъ разсудительный и умный, онъ не падалъ духомъ, а старался принаровиться къ новымъ условіямъ, и вотъ какъ выражаетъ онъ свое настроеніе: "потерявъ отечество,-- величайшее благо душъ благородныхъ и преданныхъ общимъ интересамъ,-- мы осуждены жестокимъ приговоромъ судьбы на уничтоженіе и подавленіе движеній (душевныхъ), порождаемыхъ у насъ привычкой, воспитаніемъ и жаждою общественнаго блага, оживлявшими прежде всѣ наши умственныя силы, способности и таланты. Нынѣ полякъ долженъ пережить самого себя, создать въ себѣ иную душу и заключить свои чувства въ тѣсныхъ предѣлахъ своего личнаго бытія. Это предназначеніе слишкомъ жестоко, но оно законъ ничѣмъ непреодолимой дѣйствительности, которому надо покориться! Употребимъ же плоды просвѣщенія, чтобы сдѣлать сносной удручающую насъ судьбу" {"Listy J. śniadeckiego", Poznań, 1878. Чит. Пыпинъ и Спасовичъ. "Ист. славянск. лит.", О.-Пб. 1881, т. II, стр. 593.}.
Янъ Снядецкій принадлежалъ такимъ образомъ къ кругу тѣхъ разсудительныхъ людей, горячихъ патріотовъ и въ свое время видныхъ государственныхъ дѣятелей, которые, "будучи лишены возможности устроятъ государственный порядокъ, обратились къ литературѣ, всецѣло посвятивъ себя устроенію области прекраснаго, которую они стали обращать въ садъ на подобіе версальскаго съ цвѣтниками и клумбами, съ прямыми аллеями, заводя строгіе порядки, не допускавшіе ни какихъ самовольныхъ уклоненій отъ правилъ искусства, разъ на всегда преподанныхъ Аристотелемъ, Буало, Гораціемъ и Лагарномъ" {Сравни К. Бродзинскаго: "О dążeniu literat, polskiéj", Pisma t. VI, стр. 303.}.
Когда въ этомъ правильно распланированномъ саду появились молодые побѣги, нарушавшіе симметрію и порядокъ въ общемъ планѣ, такіе люди, какъ Снядецкій, не могли оставаться равнодушны {Чит. Пыпинъ и Спасовичъ, "Ист. слав. лит.", t. II, стр. 600.}. Этотъ кажущійся безпорядокъ казался ему гибельнымъ, опаснымъ для общаго спокойствія, и долгъ гражданина обязывалъ предостеречь общество. Янъ Снядецкій не могъ молчать въ виду грозившей опасности.
Какъ! Испытанныя вѣковымъ опытомъ, признанныя всѣмъ свѣтомъ правила, эти ясныя и логическія предписанія искусства, казавшіяся ему всю жизнь безукоризненными, оказываются вдругъ ни къ чему не пригодными! Какіе-то недоучившіеся мечтатели, горячіе головы, бредятъ туманной нѣмецкой метафизикой, тогда какъ существуетъ философія здраваго смысла, наконецъ правила положительной религіи {О Янѣ Снядецкомъ существуетъ довольно значительная литература. Но почти всѣ отзывы о немъ, начиная съ Бродзинскаго и Мохнацкаго, исполнены уваженія къ личности Снядецкаго и признанія его научныхъ заслугъ. Чит. напр. "Jeszcze kilko słów о J. śniadeckim" въ "Pielgrzym-Ѣ" 1843 г., t. II; cp. M. Страшевскій: "Rozbior piśm literaeko-filozoficznycb J. Sn.", Krak. 1875; также "Kłosy" 1873, t. XVII, "Krytyka nasza w wieku XIX", S. T. Hodi и т. д.}. Они утверждаютъ вопреки Локку, что наши понятія происходятъ не отъ ощущеній, что душѣ присущи врожденныя идеи, и что при помощи сверхъ-естественнаго вдохновенія можно дойти до истины и познанія. Строгому математическому уму Я. Снядецкаго была ненавистна эта умозрительная нѣмецкая философія, и онъ не признавалъ не только спиритуалиста Шеллинга, но и болѣе реальнаго Канта {О. Я. Снядецкомъ, какъ философѣ, чит. Н. Struwe: "О filozofji Jana śniadeckiego", "Wiek" 1873 г., NoNo 13, 14, 16.}. Другая причина, заставлявшая Снядецкаго полемизировать съ сторонниками новаго направленія, была, быть можетъ, та самая, которая побудила и Бродзинскаго выступить рѣзче противъ романтиковъ въ послѣднія 5--6 лѣтъ передъ революціей 1830--1831 года. Янъ Снядецкій былъ постепеновецъ, сторонникъ мирнаго развитія; современникъ и участникъ многихъ политическихъ переворотовъ, онъ пришелъ наконецъ къ тому заключенію, что всякое революціонное движеніе не приноситъ желанныхъ результатовъ, а между тѣмъ въ новонарождающемся литературномъ движеніи -- онъ чувствовалъ -- кроется нѣчто революціонное, клокочутъ страсти.... Онъ предвидѣлъ приближеніе бури и старался предупредить общество отъ новыхъ увлеченій. Всей опытностью своей 60-лѣтней жизни онъ понималъ, что общество не выдержитъ новаго переворота, и хотѣлъ упредить бѣды. Но совѣты его, пропитанные затхлымъ духомъ псевдоклассицизма, не могли уже оказать желаннаго вліянія; они и были отвергнуты, а Снядецкаго признали брюзжащимъ отъ старости обскурантомъ. Иначе, впрочемъ, и не могло быть: Янъ Снядецкій слишкомъ отсталъ отъ вѣка; ему была совершенно незнакома новѣйшая литература, а его эстетическія воззрѣнія были слишкомъ ортодоксальны.
Статья Снядецкаго " О pismach klassycznych і romantycznych" направлена не противъ Бродзинскаго, о которомъ Снядецкій отзывается очень лестно, "какъ о извѣстномъ въ нашей литературѣ писателѣ, какъ о ученомъ, пріятно изложившемъ особенности классическихъ и романтическихъ произведеній"; Снядецкій пользуется только случаемъ, который доставила ему статья Бродзинскаго, для того, чтобы вообще выступить противъ романтизма.
На романтиковъ онъ обрушивается въ самыхъ рѣшительныхъ выраженіяхъ. "По моему, говоритъ онъ, классическимъ слѣдуетъ считать все то, что согласно съ правилами поэзіи, которыя изложили для французовъ Буало, для поляковъ Дмоховскій, а для всѣхъ остальныхъ образованныхъ народовъ (wypolerowanych) Горацій".... "романтическимъ же то, что грѣшитъ противъ этихъ правилъ или совсѣмъ ихъ нарушаетъ" {Въ русской литературѣ высказывались подобныя же мнѣнія и почти дословно въ той же формѣ. Такъ въ журналѣ "Благонамѣренный", 1823 г., No 13, какой-то классикъ пишетъ: "Что такое романтическая поэзія? Думаю, что романтической поэзіей, которую обыкновенно противуполагаютъ классической, называются стихотворенія, написанныя безъ всякихъ правилъ, утвержденныхъ вѣками и основанныхъ на истинномъ вкусѣ...", и т. д. Любопытно и то, что самый журналъ, въ которомъ помѣщались подобныя сужденія, названъ "Благонамѣреннымъ". Чит. Весина, "Очерки по исторіи русской журналистики 20-хъ и 30-хъ годовъ", С-пб. 1881, стр. 228.}. Предписанія поэтики Горація существуютъ уже двѣ тысячи лѣтъ и долго еще будутъ существовать.-- Ссылки на Оссіана не говорятъ въ пользу романтиковъ, потому-что его поэзія не противна правиламъ Горація. Романтики же не заботятся о ихъ выполненіи и ведутъ себя, точно помѣшанные. Они вводятъ на сцену сборища вѣдьмъ, духовъ, упырей, вставляютъ разговоры дьяволовъ и ангеловъ и т. д. "Что же тутъ остроумнаго, спрашиваетъ Снядецкій: каждая баба давно уже знаетъ объ этихъ красотахъ и отзывается о нихъ со смѣхомъ пренебреженія.
"Романтики увлекаются природой простой, дикой и не культивированной. Но чары, упыри, кудесничество -- это еще не природа; это плодъ презрѣннаго (spodlonego) невѣжества, предразсудковъ; это глупости (głupstwa), свойственныя едвали не всѣмъ дикимъ народамъ, погруженнымъ въ варварство и не просвѣщеннымъ религіей, а сцена вѣдь не кабакъ и не рынокъ: она должна быть школой образованія для общества.
"Правда, и римляне украшали свои произведенія миѳами, но они никогда не доходили до такой каррикатурности и фальши, какъ въ произведеніяхъ романтиковъ". Снядецкій старается объяснить тотъ вредъ, какой можетъ произойти отъ излишества фантазіи, развитой въ ущербъ здравому смыслу; онъ возстаетъ противъ нѣмецкой "метафизики чувства", а вмѣстѣ съ ней порицаетъ и романтическую грусть (tęsknotą) о прошломъ, надъ которой очень язвительно смѣется {"Przy dobrych pokarmach i napojach, jako darach rolnictwa i przemysłu, nikt zapewnie z nich nie tęskni do jabłek leśnych, korzonków i żołędzi: w domu wygodnym któż by płakał do hud leśnych, do jaskiń, albo do jam podziemnych? Mieszkańcy miast nie tęsknią zapewnie do borów i lasów, do napaści i krwawych bojów z Rzymianami. Przy opiece praw własności i rządnego towarzystwa nikt zapewnie nie wzdycha do ucisków i rozbojów feudalnych". "Dzień. Wil." 1819, I, стр. 8.}; не одобряетъ онъ и сценическія новшества.
"Романтики не любятъ раздѣленія драматическихъ произведеній на акты и сцены и уничтожаютъ ихъ". "Правда это ново, но совсѣмъ неудачно; это еще мыслимо въ операхъ, гдѣ все заключается въ музыкѣ, но въ комедіи и трагедіи это положительно не возможно"!
Защита предписанныхъ будто-бы Аристотелемъ 3-хъ условій единства приводитъ его къ оцѣнкѣ кумира романтиковъ Шекспира. Здѣсь уже Снядецкій имѣлъ расчищенное поле для своихъ сужденій. Извѣстенъ строгій приговоръ о Шекспирѣ Вольтера. Въ своихъ "письмахъ къ Академіи" (1761--1768) онъ называетъ Шекспира "пьянымъ дикаремъ, нелѣпымъ акробатомъ, оборваннымъ шутомъ, Ѳесписомъ, который могъ бы иногда быть и Софокломъ, и который часто создаетъ между грязными пьяницами героя съ чертами величія". Въ своихъ "англійскихъ письмахъ" онъ упрекаетъ Шекспира въ отсутствіи всякаго вкуса и полномъ незнаніи драматическихъ правилъ {Геттнеръ, "Ист. Франц. лит.", t. II, стр. 171.}. Впрочемъ эти нелѣпые отзывы относятся къ болѣе поздней эпохѣ завистливаго отрицанія. Въ предшествующую пору своей литературной дѣятельности Вольтеръ отзывается гораздо сдержаннѣе и справедливѣе; такъ въ своей Dissertation sur la Tragédie ancienne et moderne" {Ch. Voltaire, "Ouvrages dramatiques, précédés et suivis de toutes les pièces, qui leur sont relatives", t. III, MDCCLXXV.} Вольтеръ говоритъ о Гамлетѣ, что не смотря на всѣ грубыя нарушенія правилъ, которыя и до сего дня дѣлаютъ англійскій театръ такимъ нелѣпо-варварскимъ "on trouve dans Hamlet par une bizarrerie encor plus grande dés traits subbimes, dignes des plus grands geniés" {Ibid. 24.}. О Шекспирѣ онъ говоритъ что "природа повидимому хотѣла соединить въ головѣ Шекспира все, что она могла создать высокаго и величественнаго съ тѣмъ, что безсмысленная грубость даетъ низменнаго и отвратительнаго {Ibid, стр, 25.}.
Снядецкій почти дословно повторяетъ этотъ послѣдній отзывъ, стараясь оправдать Шекспира недостаткомъ образованія и личными условіями его жизни а также низкимъ уровнемъ развитія публики, для которой приходилось Шекспиру сочинять свои комедіи и трагедіи.
"Если бы Шекспиръ зналъ предписанія Аристотеля и Горація, если бы онъ былъ хорошо знакомъ съ произведеніями грековъ и римлянъ, если бы читалъ Расина и Мольера, и вообще если бы онъ имѣлъ такое образованіе, какъ современные писатели, развѣ онъ писалъ бы такъ, какъ писалъ".
Полемику противъ нѣмецкой литературы и философіи Снядецкій ведетъ во имя здраваго смысла, положительной религіи и философіи Локка и заканчиваетъ свою сердитую отповѣдь сильной тирадой противъ романтизма, который "отрицаетъ опытъ, возмущаетъ фантазію противъ разума, зажигаетъ междуусобную войну между человѣческими способностями".
"Мы, поляки, говоритъ онъ, предоставимъ другимъ это поприще славы: будемъ скромнѣе въ нашихъ намѣреніяхъ и держимся разсудка".
"Романтизмъ нарушаетъ правила искусства, онъ бунтуетъ противъ ума и науки, онъ опасенъ"... "А мы будемъ лучше послушны ученію Локка въ философіи, предписаніямъ Горація и Аристотеля въ литературѣ, правиламъ Бэкона въ опытныхъ наукахъ! Бѣжимъ отъ романтизма, какъ отъ школы измѣны и заразы" {"Dzienn. Wil.", 1819, I, стр. 27.}.
Статья Снядецкаго произвела очень сильное впечатлѣніе на общество и ободрила классиковъ. Еще въ 1825 году Мохнацкій долженъ былъ считаться съ него и полемизировать. Онъ пишетъ въ "Dzienn. Warszawek. " "Niektóre uwagi nad poezyą romantyczną, z powodu rozprawy J. śniadeckiego", въ которой называетъ статью Снядецкаго "памятной въ исторіи польской литературы", а ея автора -- "найбольшимъ непріятелемъ романтизма", и вообще говоритъ, что классики видѣли въ этой статьѣ non plus ultra убѣдительности, ясности и опредѣленности.
Вообще, и въ годъ появленія, и въ слѣдующіе годы статья Снядецкаго вызвала много возраженій, отдѣльныхъ замѣчаній и критикъ {Adam Bełcikowski, "Komantyczność przed Mickiewiczem", стр. 418.}. Но въ этой полемикѣ Бродзинскій принимаетъ очень слабое участіе, только вскользь повторяя свои мнѣнія въ разныхъ критическихъ статьяхъ и въ курсѣ литературы. Первый отвѣтъ на статью Снядецкаго появился въ томъ же 1819 году въ послѣдней книжкѣ "Pam. Warsz." неизвѣстнаго автора {"Uwagi nad Jana śniadeckiego rozprawą o pismach klassycznych i romantycznych", "Pam. Warsz." 1819, XVI, 458.
Отвѣтъ этотъ не подписанъ, и потому трудно рѣшить, кому онъ принадле. житъ. Въ синекѣ статей, помѣщенномъ въ "Pam. Warsz." за 1821 годъ (XXI, 491) и содержащемъ перечень всего того, что было печатаемо въ журналѣ отъ 1815 по 1821 годы, мы находимъ въ отдѣлѣ "критики и литературы" указанія на нѣкоторыя статьи Бродзинскаго и между, ними находится и данная критика на статью Снядецкаго. Это могло бы служить косвеннымъ доказательствомъ въ пользу того мнѣнія, что "Uwagi" написаны Бродзпискимъ. Но многія другія соображенія заставляютъ насъ отвергнуть такое предположеніе. Бродзинскій не любилъ и избѣгалъполемики. Къ тому же онъ былъ врагъ анонимности и въ одной своей статьѣ признаетъ необходимымъ подпись автора подъ его произведеніемъ, что въ большинствѣ случаевъ и исполнялъ, хотя мы и имѣемъ одну статью, безспорно принадлежащую Бродзинскому, но не подписанную имъ (1822 г.). Изъ содержанія разбираемой статьи мы еще болѣе убѣждаемся, что она написана не Бродзинскимъ: тонъ ея крайне рѣзкій, энергичный, весьма язвительный и даже обидный для автора разсужденія "О piśmach klass. i romantycznych". Слогъ мало напоминаетъ Бродзинскаго. Въ отповѣди мы находимъ даже цитаты и ссылки на статью.. Бродзпискаго (чит. стр. 466, 477). Скромность Бродзпискаго не позволила бы ему цитировать и хвалить самого себя. Намъ кажется, что "Uwagi nad uwagami" могъ всего скорѣе написать Островскій, такъ какъ кромѣ него только одинъ Б. Кицинскій былъ основательно знакомъ съ нѣмецкой поэзіей, но, какъ кажется, онъ критическихъ статей не писалъ. Что касается гр. В. Островскаго, то это былъ, какъ извѣстно, рьяный романтикъ. Черезъ 12 лѣтъ онъ выступилъ энергическимъ противникомъ самого Бродзинскаго, и его замѣчанія на статью этого послѣдняго "О exaltacyi" такъ сильно уязвили Бродзинскаго, что онъ даже не захотѣлъ продолжать предпринятое имъ въ 1830-мъ году изданіе своихъ сочиненій. Само собою разумѣется, что это только предположеніе,-- вопросъ по прежнему остается открытымъ.}.
Въ своей отповѣди анонимный авторъ прямо обвиняетъ Снядецкаго въ полномъ незнаніи того вопроса, о которомъ онъ берется толковать съ такой диктаторской развязностью.
Авторъ находитъ, что статья не заслуживала бы вниманія, если бы подъ ней не стояло имя Яна Снядецкаго; разъ однако писатель всѣмъ извѣстный и уважаемый высказываетъ ничѣмъ не оправдываемыя нелѣпости, его авторитетъ и слава могутъ сбить общество съ истиннаго пути; предупредить эту опасность и тотъ вредъ, который можетъ отсюда произойти,-- долгъ каждаго друга истины {"Pam. Warsz." 1819, XIV, 459.}. Снядецкій, по мнѣнію автора отповѣди, ничего не смыслитъ въ новомъ направленіи; онъ не читалъ произведеній романтиковъ, а знакомъ съ ними только по слухамъ. Онъ знаетъ "Фауста" только по тѣмъ выдержкамъ, которыя приведены въ "Pam. Warszaws-комъ" {Въ критикѣ на извѣстную уже намъ статью Каульфуса излагается вкратцѣ содержаніе этой драмы. Чит. "Pam. Warsz." 1818, XII, 531--533.}; если бы ему были извѣстны произведенія Шиллера хоть по заглавію и по списку дѣйствующихъ лицъ, онъ могъ бы убѣдиться, что тамъ нѣтъ ни дьяволовъ, ни упырей, ни ангеловъ, а романтики точно также, какъ и всѣ, признаютъ требованія здраваго смысла, отрицая только нелѣпыя правила {Ibid. 462.}. Отзывы Снядецкаго о романтизмѣ авторъ прямо называетъ ложью (kłamliwe) и даже клеветой (oklepanie); онъ возмущенъ тѣмъ, что Снядецкій осуждаетъ цѣлую школу потому, что въ ней попадаются бездарныя произведенія, и осмѣливается называть безумцами людей, одаренныхъ геніемъ. Онъ опровергаетъ мнѣніе, что вся разница между романтизмомъ и классицизмомъ заключается въ отрицаніи романтиками правилъ. Романтизмъ возникъ изъ потребности сердца, и въ то время, какъ французскую поэзію читаетъ только высшее сословіе, пѣсни нѣмецкихъ романтиковъ повторяетъ простой народъ {Ibid. 474--475.}. Новая нѣмецкая литература "произвела необычную и весьма спасительную революцію не только въ наукахъ, но и въ характерѣ и нравственности своего народа". Ее необходимо имѣть въ виду и полякамъ, которые должны въ литературѣ слѣдовать "спасительнымъ" совѣтамъ Бродзинскаго {Ibid. 476.}.
Всю статью Снядецкаго авторъ признаетъ не вполнѣ послѣдовательной и логичной и вообще не видитъ даже въ томъ оправданія для Снядецкаго, что онъ имѣлъ, печатая свою статью, благую цѣль -- общественную пользу. "Авторъ долженъ помнить, что прежде, чѣмъ что-нибудь совѣтовать, нужно понимать дѣло. Если онъ этого не забудетъ то и его громкая и заслуженная научная извѣстность не понесетъ урона".
Такой суровой отповѣди никакъ нельзя было бы ожидать отъ скромнаго и миролюбиваго Казимира Бродзинскаго!
Вообще въ возгорѣвшемся литературномъ спорѣ Бродзинскій занимаетъ весьма пассивное положеніе. Онъ продолжаетъ однако печатать статьи, въ которыхъ повторяетъ и развиваетъ основныя положенія, высказанныя уже въ разсужденіи "О Mass. і romant." Въ 1819 году, кромѣ указанныхъ уже нами замѣчаній на статью "О нѣмецкой литературѣ", Бродзинскій печатаетъ статью "О wychowaniu kobiet" и "О wdzięku naturalności", въ которыхъ подробнѣе развиваетъ мысль, брошенную уже вскользь въ статьѣ "О klass. і romant.", что, "все препятствующее развитію характера, противно естественности, и въ этомъ и заключается ея опредѣленіе". Здѣсь Бродзинскій является врагомъ всякой фальши, неестественности, подражательности {"Pam. Warsz.", XIV, 337.}. Въ статьѣ: "Pamiątka po dobrej matce" -- того же года -- Бродзинскій высказываетъ почтенную мысль о необходимости популярной литературы для народа {Ibid. XV. 311.}, а также говоритъ о воспитаніи женщинъ, которыя должны быть "неусыпными стражами семейнаго очага, отечественныхъ обычаевъ и нравовъ".
Въ 1820-мъ году появляются "Listy о polskiej literaturze"; изъ нихъ первое письмо посвященно общимъ соображеніямъ о значеніи понятія humanitas, о причинахъ, почему существуетъ гибельное по мнѣнію Бродзинскаго раздѣленіе между точными науками и изящной словесностью, которая по мнѣнію многихъ служитъ теперь развлеченіемъ и пріятной побрякушкой (powołanie literatury zabawa i kwiaty"), тогда какъ въ дѣйствительности наука, религія, философія и искусство должны быть тѣсно связаны {"Pam. Warsz." XVI, стр. 25. Эту мысль подробно развиваетъ Бродзинскій въ статьѣ "О dążeniu polskiéi liter.".}. "Планъ (porządek) въ произведеніяхъ ума, высокое нравственное чувство въ произведеніяхъ фантазіи, вотъ главныя особенности сердца и души, доводящія ихъ общія созданія до совершенства" {Ibid. 26.}. "Чувство всегда развивается по мѣрѣ развитія ума". "Необходимо соединять внутреннія достоинства произведенія съ соотвѣтственной формой, силу -- съ красотой" {Ibid. 24, 27.}. Снядецкіе кажутся Бродзинскому примѣромъ того, какъ можно соединять глубину научнаго содержанія съ безукоризненной формой.
Изъ другихъ писемъ Бродзинскаго {"Pam. Warsz." XVI, 212, 310, t. XVII, 53, 65. Въ Познанскомъ изданіи напечатано еще письмо "О poezyi w ogólności, mi оно, какъ замѣтилъ еще д-ръ П. Хмѣлёвскій, принадлежитъ не Бродзинскому, а Венжику, и было напечатано въ "Pam. Warsz." за 1815 годъ (t. III, 35--47).} представляетъ еще интересъ второе и четвертое. Во второмъ письмѣ Бродзинскій говоритъ о необходимости изученія славянства, указываетъ на успѣхи славяновѣдѣнія въ другихъ странахъ, повторяетъ сдѣланную уже раньше характеристику Славянъ, которую почти цѣликомъ выписываетъ изъ Гердеровыхъ "Ideen zur Geschichte der Philosophie der Menschheit" (чит. кн. XVI, IV) {"Pam. Warsz." XVI, 219--223.}, и кончаетъ статью заявленіемъ о намѣреніи отъ времени до времени посвящать нѣсколько страницъ "Pam. Warsz." переводу произведеній славянской музы {Ibid. 224.}. Четвертое письмо {Ibid. t. XVII, 65--71.} -- "О narodowości" -- посвящено разъясненію этого понятія.
Бродзинскій различаетъ понятія: любовь къ народности и къ отечеству. "Въ странахъ мало просвѣщенныхъ и дурно управляемыхъ, говоритъ онъ, немыслима любовь къ отечеству! Любовь къ своему краю и къ свободѣ это одно и тоже. У насъ же возможна только любовь къ народности. Гдѣ не умерла народность, не все еще пропало. Каждый долженъ, насколько хватитъ у него силъ, трудиться на пользу и славу своего народа".
Только геніямъ Провидѣніе опредѣлило болѣе широкій кругъ дѣятельности -- непосредственно на пользу всего человѣчества. Обыкновенные же смертные двигаютъ обще человѣческій прогрессъ, трудясь на родной нивѣ. "Совершенствовать и развивать народность, не передѣлывая однако ея, возбуждать и оживлять воспоминаніемъ прекрасныя чувства отцовъ, возносить то, чего требуетъ просвѣщеніе, отрѣшаясь отъ старыхъ ошибокъ и заблужденій, но и не впадая въ новыя, лелѣять (pielęgnować) народный языкъ, искусство, литературу, чтобы они были не только пріятны, но и полезны, не слишкомъ увлекаясь, но и не пренебрегая родной литературой, любить её такой, какой она можетъ и должна бытъ " -- такъ понимаетъ Бродзинскій служеніе народности {Pisma К. Brodzińskiego, Pozn., t. VII, 269.}. Эти взгляды дословно повторены имъ и въ другой статьѣ "Na czem narodowość zależy", относящейся по всей вѣроятности къ его курсу литературы {Ibid. 71.}. Подобныя же мысли непрестанно твердилъ Бродзинскій и въ другихъ мѣстахъ своихъ университетскихъ лекцій {Ibid. t. V, 453, 545, t. VI, 92, 93, 144, 145, 296, 302, 303, 306, t. VII. 269--270, 281 и т. д.}. Но самое интересное и самое характерное изъ произведеній К. Бродзинскаго -- это "Myśli о dążeniu polskiej literatnry", напечатанные въ концѣ 1820 года {"Pam. Warsz." XVIII, 324--342, 346--478.}. Это самое слабое по мысли, самое наивное изъ произведеній Бродзинскаго и вмѣстѣ съ тѣмъ самое важное для характеристики личности и мировоззрѣнія автора. Самъ Бродзинскій называетъ свои мысли мечтами (marzenia), но все же утѣшается надеждой, что и эти мечты при доброй волѣ и искреннемъ желаніи могутъ быть осуществлены. Бродзинскій исходитъ, собственно говоря, изъ того же положенія, какъ и Снядецкій. Онъ говоритъ {Излагаемъ въ сокращеніи. Отрывки изъ этой статьи приведены и у В. Спасовича ("Ист. польск. лит.", С-пб. 1881, стр. 613 и слѣд.).}:
"Мы были въ свое время могущественнымъ народомъ, но судьба и обстоятельства намъ не благопріятствовали. Свобода была слишкомъ раннимъ плодомъ на нашей землѣ; мы не съумѣли воспользоваться ею, не съумѣли ее оцѣнить; другіе сорвали этотъ недозрѣвшій плодъ своею рукою. Мы пали, но не естественной смертью, присущей всѣмъ народамъ,-- мы погибли, словно могучій дубъ, сраженный громомъ; остался одинъ пень, который начинаетъ теперь пускать свѣжіе ростки, и въ нихъ заключается наша связь съ прошедшимъ, надежды на будущее....".
"Въ настоящее время, побѣжденные однимъ изъ величайшихъ монарховъ, мы получили отъ него право на независимое существованіе и связанную съ нимъ свободу"....
"Охраняемые его высокимъ покровительствомъ, мы можемъ теперь спокойно созерцать взволнованное море, въ которое стремятся теперь пуститься разные народы, и всѣ сокровища и опасности котораго изслѣдовали мы до дна. Умудренные вѣковымъ опытомъ, стоимъ мы у берега во всей силѣ и свѣжести молодой распускающейся жизни... Мы можемъ имѣть только одну цѣлъ: стремиться къ нравственному самоусовершенствованію, къ поднятію достоинства народнаго; мы должны догнать народы во всемъ томъ, въ чемъ отстали отъ нихъ въ годину тяжкихъ испытаній. Вотъ мирная, самая спасительная и священная наша задача".
Такимъ образомъ литература сдѣлалась по мнѣнію Бродзинскаго единственной цѣлью польскаго патріотизма {Ср. въ его курсѣ литерат. (V, 545): "...literatura zamiast być środkiem, stała celem " и т. д.}. Къ достиженію этой цѣли ведетъ одна дорога: единеніе и согласіе въ стремленіяхъ; этимъ духомъ единенія и согласія непремѣнно должна проникнуться литература. Должно оставить всѣ споры и несогласія, и, собравшись всѣмъ, кто только можетъ, дружно идти къ общей цѣли. Правда, это трудно сдѣлать, потому-что люди, сошедшіеся у одного очага изъ разныхъ краевъ, обладаютъ разными вкусами, привычками, взросли подъ разными впечатлѣніями, навѣянными первыми годами молодости и воспитаніемъ,-- все же спасеніе только въ единеніи, которое должно создаться на почвѣ полнаго согласія между религіей, философіей, политикой и народностью.
"Исторія, думаетъ Бродзинскій, доказала уже, какія вредныя послѣдствія приносятъ распри между религіей, народностью, философіей и политикой. Преобладаніе одного надъ другимъ всегда приносило огромный вредъ; а ихъ единеніе и взаимодѣйствіе вело къ мастью. Такъ было у грековъ; ихъ писатели были похожи одинъ на другого, они жили однимъ вкусомъ, одними впечатлѣніями фантазіи, и это поддерживало ихъ народность; поэтому-то у нихъ вся Греція была оригинальна и самобытна, а не отдѣльныя личности".
Поэтому и онъ, Бродзинскій, не видитъ никакой иной благодарной цѣли въ трудахъ ученыхъ, какъ только ту, что бы соединить политическія, религіозныя и философскія воззрѣнія возможно тѣснѣе съ народностью. "По скольку они соединены (spojone) въ тѣсной взаимной связи, по стольку обезпечиваютъ они счастье народа.
"Пусть же и теперь религія, философія, политика и народность проникнутся однимъ духомъ, будутъ имѣть одну цѣль -- двигать народъ на пути просвѣщенія и нравственнаго самоусовершенствованія" {Ibid. XVIII, 458.}.
Для достиженія этой цѣли нужно отрѣшиться въ особенности отъ стремленія къ оригинальности, которое проявляютъ теперь очень многіе писатели. Это стремленіе враждебно интересамъ народнымъ. Слѣдуетъ быть оригинальнымъ такъ, какъ были оригинальны греки. "Немыслимо, чтобы писатель въ наше время, какъ забіяка, вторгался въ населенныя мѣста, чтобы поразить противника и, похваставшись силою, ожидать затѣмъ одобрительныхъ рукоплесканій толпы". "Время средневѣковыхъ поединковъ безвозвратно миновало". "Лучше быть сотрудникомъ въ работѣ на общую пользу, чѣмъ соперникомъ всѣхъ ради личнаго самолюбія". "Плоды современныхъ писателей, какъ маленькіе ручейки, высохнутъ гдѣ-нибудь въ пространствѣ, ежели не сольются съ подобными себѣ, чтобъ вмѣстѣ нестись въ одно море; въ этомъ морѣ каждый отдѣльно со своимъ именемъ пропадаетъ, но живетъ безконечно въ цѣломъ {Пушкинъ только 10 лѣтъ спустя повторилъ этотъ образъ въ своемъ знаменитомъ стихотвореніи "Клеветникамъ Россіи".}. Споры же о классицизмѣ или романтизмѣ ни къ чему не пригодны. "Всѣ эти разсужденія сводятся къ одному вопросу -- о соблюденіи предписаній Аристотеля или братьевъ Шлегелей (!?). Правда, еще со времени Кохановскаго насъ ни одинъ писатель не огорчалъ излишествами фантазіи, однако мы все же боимся выпустить нашихъ писателей изъ повиновенія греческому законодателю. Классицизмъ хочетъ стараго здраваго смысла, а романтизмъ новыхъ идей (образовъ? wyobrażeń). Мы же можемъ уважить старый здравый смыслъ, но не станемъ жертвовать ему тѣмъ, въ чемъ исторія просвѣщенія двинулась впередъ. Выбираемъ отовсюду все лучшее, передѣлываемъ и запечатлѣваемъ народнымъ клеймомъ ".
Въ заключеніе Бродзинскій предлагаетъ въ высшей степени наивную практическую программу выполненія и достиженія намѣченнаго идеала и создаетъ настоящую идиллическую картину будущихъ общественныхъ и литературныхъ отношеній. Ученые, литераторы, критики, актеры, переводчики, всѣ, согласно этой программѣ будутъ работать по опредѣленному и для всѣхъ обязательному плану, такъ сказать, по уставу. Бродзинскій даетъ подробныя указанія относительно того, какъ должны издаваться газеты, журналы, какъ должна вестися критика, какой долженъ быть языкъ, какіе переводы должно дѣлать, а какіе нѣтъ; какъ установить контроль и проч.
Когда программа будетъ выполнена, настанетъ блаженное время: не будетъ ни "греческихъ философовъ", ни "ученыхъ нѣмецкихъ педантовъ" (eruditów), ни кропателей французскихъ стиховъ; прекратятъ свою работу литературныя фабрики, люди избавятся отъ этой массы огромныхъ фоліантовъ, толстыхъ книгъ и комментаріевъ, прекратится трудовая жизнь {Праздность была идеаломъ нѣмецкихъ романтиковъ, и такой идеалъ съ особенной настойчивостью проводилъ Ф. Шлегель (чит. Шерръ, "Ист. всеобщ. литерат.", II, 263).} человѣка, и радостный народъ, физически и нравственно обновленный, будетъ предаваться покою, невинности и забавамъ {"Pam. Warsz., XVIII, 460--478.}. Возвратятся счастливыя времена аркадскихъ пастушковъ!
Въ наше время конечно, не представляется никакой надобности разбирать подобныя мнѣнія и доказывать ихъ нелѣпость: каждый изъ насъ прекрасно понимаетъ, что жизнь была бы слишкомъ ничтожна и жалка безъ труда и борьбы. Еще Лессингъ сказалъ, что гораздо интереснѣе ловить зайца, чѣмъ его поймать, и если бы ему Богъ предоставилъ выборъ: вѣчно искать истину, или обрѣсти ее, онъ предпочелъ бы первое. Но уже и во время Бродзинскаго польскіе романтики отлично понимали, что осуществленіе идеала Бродзинскаго повело бы къ полному застою и смерти.
Въ упомянутой уже нами книгѣ М. Мохнацкаго мы находимъ по этому поводу очень опредѣленное мнѣніе: "я долженъ предупредить читателя, говоритъ онъ, что я не согласенъ съ мнѣніемъ, будто-бы разные литературные кружки вредятъ просвѣщенію... Я же, напротивъ, думаю, что всѣ эти пререканія (niesnaski) полезны и даже спасительны... Когда нѣсколько лѣтъ назадъ возникъ у насъ споръ между сторонниками двухъ направленій, никто не догадывался тогда, какая была истинная причина этихъ недоразумѣній, и какая польза для польской литературы отъ нихъ проистечетъ. Думали многіе, что эти диспуты между неустановившимися умами должны были сбить ихъ съ истиннаго пути вкуса, красоты, свѣта. Дошло даже до того, что люди свѣдущіе въ наукахъ, заботящіеся о ихъ развитіи и распространеніи (намекъ очевидно на Бродзинскаго), старались отвлечь школьную молодежь отъ всякаго участія въ спорахъ, которые такъ волновали образованную часть общества Франціи и Германіи" {М. Mochnacki. Historya lit. XIX st., стр. 69--70.}. Мохнацкій краснорѣчиво доказываетъ, что эти споры имѣли огромное вліяніе на развитіе общества и его умственное пробужденіе: "гдѣ нѣтъ борьбы партій, говоритъ онъ, тамъ нѣтъ никакого движенія, а жизнь только и проявляется въ различныхъ комбинаціяхъ общественныхъ настроеній" {"Gra tych przeciwieństw sprawuje najpiękniejszy fenomen -- fenomen życia" и т. д. Чит. стр. 70 и слѣд.}. Тоже говорилъ въ свое время и другой извѣстный польскій критикъ, М. Грабовскій {"Gdzie zachodzi jednostajność, tam niema życia, którego rozmaitość i zmienność są najistotniejszym warunkiem" ("Liter. i kryt.", t. I, стр. 11).}. Не подлежитъ такимъ образомъ сомнѣнію, что романтики могли быть недовольны уже этой статьей Бродзинскаго, общая идея которой дѣйствительно сближаетъ автора ея съ классиками. Тѣмъ не менѣе въ этой статьѣ Бродзинскаго враждебное отношеніе къ романтикамъ только намѣчается; Бродзинскій даже совѣтуетъ имъ не уступать классикамъ въ томъ, что составляетъ потребность нашего времени, и только мимоходомъ возстаетъ противъ трансцедентальной философіи, довольно кротко убѣждая молодежь отказаться отъ моднаго стремленія къ оригинальности {Нѣкоторыя мысли въ статьѣ "О dążeniu polskiéj lit.", какъ замѣтилъ уже д-ръ П. Хмѣлёвскій, навѣяны разсужденіемъ Шиллера "О театрѣ, какъ нравственномъ учрежденіи", которое Бродзинскій перевелъ на польскій языкъ ("Pam. Warsz." 1821, t. XX, 312--327). Такъ, напр. идеи "о единеніи и согласіи" безспорно являются извращеніемъ мыслей Шиллера, (Ор., напр., въ польск. перев. на стр. 325). Нѣкоторыя другія мнѣнія -- объ взаимныхъ отношеніяхъ правительства и наукъ взяты у Гердера изъ статьи "О wpływie rządu na nauki i nauk na rząd" ("Pam. Warsz." XVII, 358, 470. XVIII, 35). Переводъ этой статьи Бродзинскій дополнилъ тоже своими примѣчаніями, въ которыхъ высказываетъ нѣсколько мыслей, повторенныхъ имъ въ разсужденіи "О dążeniu polskiéj lit." Онъ возстаетъ противъ обилія переводовъ, которые застилаютъ поле народной литературы и "сушатъ народные цвѣты", и также требуетъ "jednośći dążenia" (498), такъ-какъ въ противномъ случаѣ литература будетъ "pomieszaną wrzawą, niezgodnym echem" (499). Въ народныхъ пѣсняхъ Бродзинскій видитъ "żyzne i obszyrne pola, jak stepy ukraińskie ", которые "czekają przemysłu i rąk pracowitych (ibid. стр. 366).}.
Къ чему вело "примирительное" направленіе Бродзинскаго, видно хотя бы изъ того удивительнаго факта, цто въ той же самой книжкѣ, въ которой было напечатано разсужденіе "О dążeniu lit. posk.", Бродзинскій напечаталъ "Prolog z Dziewicy Orleańskiej", переводъ своего брата, въ которомъ, какъ объясняетъ въ примѣчаніи, онъ нашелъ возможнымъ допуститъ поправки и измѣненія, сдѣланныя даже не имъ, а извѣстнымъ защитникомъ псевдоклассицизма Ж. Осинскимъ {"Pam. Warsz." XVIII, 214--226.}. 1821 годъ кромѣ упомянутаго уже нами предисловія къ поэмѣ Реклевскаго "Wieńce" почти ничего не даетъ для характеристики положенія Бродзинскаго въ спорѣ классиковъ съ романтиками. Онъ печатаетъ въ этомъ году въ двухъ томахъ свои стихотворенія, холодно, впрочемъ, принятыя публикой, переводитъ изъ Гердера повѣсть "Sfiux", статью Морганъ "О фанцузахъ и французской литературѣ" и небольшую статью "Zdanie Francuzów о lordzie Byronie", къ которой Бродзинскій прибавилъ нѣсколько строчекъ предисловія. Въ немъ онъ сообщаетъ, что уже и во Франціи появляются почитатели Шекспира, Мильтона, Гете, Шиллера, и такимъ образомъ французы тоже отказываются отъ своихъ предразсудковъ ("przynajmniej znaczna część oświeceriszych -- uprzedzeń pozbywają {Всѣ указанные переводы напеч. въ "Pam. Warsz", tt. XIX и XX.}. Конечно, и выборъ статей къ переводу бываетъ иногда характеристиченъ. Если мы прочтемъ напр. "Zdanie о Byronie", то увидимъ, что авторъ стоитъ на той же эклектической почвѣ, какъ и Бродзинскій, требуетъ примиренія двухъ родовъ поэзіи, дополненія одного другимъ и т. д. {"Pam. Warsz." XIX, стр. 160--161.}. Въ статьѣ леди Морганъ есть очень рѣзкая тирада противъ французской трагедіи;-- Бродзинскій оговаривается въ выноскѣ, что съ мнѣніемъ автора онъ не во всемъ согласенъ и статью переводитъ только въ интересахъ безпристрастія {Ibid. 473--474.}.
Съ 1821--1822 года въ Польшѣ усиливаются репрессаліи и цензурныя строгости. Общество возбуждено и настроено враждебно къ правительству. Глухое броженіе находитъ себѣ выходъ исключительно въ полемикѣ по вопросамъ литературнымъ; споръ между романтиками и классиками становится всё ожесточеннѣе, литературный азартъ, дошедшій до своего крайняго предѣла въ знаменитой статьѣ Мицкевича "О krytykach i recenzentach" (1829) ростетъ въ удивительномъ согласіи съ развитіемъ и распространеніемъ въ обществѣ революціонныхъ идей. Обѣ стороны -- и правительство, и общество -- невидимому понимали скрытую сторону дѣла. Это видно хотя бы изъ того, что одно время о Мицкевичѣ прямо было запрещено не только писать, но даже упоминать его имя, какъ это видно изъ письма Моразскаго къ А. Козьмяну {S. Siemieński, Dzieła., W. 1881 г., t. V, "Obóz klassyków", стр. 86. Письмо M. къ А. К. отъ 5 апрѣля 1828 года.}. Шанявскій -- человѣкъ литературно и философски образованный, находясь во главѣ цензуры, по убѣжденію давилъ и преслѣдовалъ молодыхъ, писателей которые въ свою очередь не очень скрывали свои намѣренія {Читай ниже отповѣдь Островскаго Бродзинскому.}. Многіе демагоги въ родѣ Мохнацкаго, Островскаго, Жуковскаго и др. находили выходъ своему негодованію въ бурныхъ публицистическихъ статьяхъ, направленныхъ противъ классиковъ, какъ сторонниковъ status quo {М. Мохнацкій открыто говоритъ: "...te dwie sekty literackie dość śmiesznie, bo zapalczywe, miały w Warszawie w swej wojnie papierowej stronę polityczną ukrytą". "Powstanie narodu polskiego", t. II, стр. 85.}. Всѣ романтики принадлежали къ тайнымъ обществамъ и политическому масонскому союзу "Narodowe patryotyczne towarzystwo", возникшему немедленно по закрытіи масонскихъ ложъ (1819) и имѣвшему уже въ 1822 году до 5000 членовъ {Ks. St. Załęski "О Masonii w Polsce, (1742--1822)", Kraków 1889, стр. 227--235. Сравни M. Mochnacki, "Powstanie narodu polskiego", гл. "Tajne związki".}. Всѣ романтики участвовали и вызвали революцію 1880--1831 года {Объ этомъ кромѣ, указанныхъ уже работъ, чит. Schmitt, "Geschichte des polnisches Aufstandes", а также Spazier, "Geschichte des Aufstandes". Рецензію на эти труды чит. Пузыревскій, "Русско-польская война 1831 года". С.-пб. 1885, стр. 1--12.}.
Любопытно положеніе Бродзинскаго. Срединное состояніе, собственно говоря, вообще невозможно: чѣмъ рѣзче становились романтики, тѣмъ больше и больше отстранялся отъ нихъ Бродзинскій {Когда масонство изъ явнаго сдѣлалось тайнымъ, изъ него выключили всѣхъ ненадежныхъ и нерѣшительныхъ членовъ (М. Mochnacki, "Powstanie..."); вѣроятно, въ числѣ исключенныхъ былъ и К. Бродзинскій, о участіи котораговъ масонскихъ ложахъ нѣтъ съ 1821 года никакихъ свѣдѣній (чит. "О Masonii").}. Послѣдняя статья его, направленная еще скорѣе противъ классиковъ, чѣмъ противъ романтиковъ, относится къ 1822 году,-- это юмористическое "Listy о literaturze", переписка двухъ обывателей Сѣцѣха и Желислава {Несамостоятельный складъ ума Бродзинскаго сказывается на каждомъ шагу. Такъ и эти "Письма" по всей вѣроятности имитируютъ подобное же произведеніе Нѣмцевича: "Dwaj Sieciechowie" 1815 г. ("Złota Przędza", 1887., t. IV, стр. 860).}. "Listy" не подписаны, но самъ Бродзинскій призналъ ихъ своими, какъ видно изъ списка его произведеній, напечатаннаго Дмоховскимъ {"Bibl. Warsz.", 1870, t. III, 224. Принадлежность "Listów" Бродзинскому нетрудно установить и безъ этого свидѣтельства -- и по содержанію, и по способу выраженія мыслей, и по отдѣльнымъ намекамъ; такъ, напр., Сѣцѣхъ высказываетъ свои симпатіи къ Карпинскому, Трембецкому, Кохановскому (любимые авторы Бродзинскаго), говоритъ о толстой книгѣ своихъ выписокъ изъ лучшихъ польскихъ писателей, что совѣтуетъ дѣлать Бродзинскій въ своей рѣчи "О powołaniu młodzieży akademicznéj", и т. д.}.
На вопросъ Сѣцѣха, что такое романтизмъ и классицизмъ, Желиславъ даетъ отвѣтъ, что "подъ классиками должно разумѣть въ настоящее время тѣхъ писателей, которые подражаютъ древнимъ со стороны содержанія и въ формѣ такъ рабски слѣдуютъ имъ, какъ не желалъ бы того и самъ философъ" (Горацій?). Такихъ писателей онъ называетъ аристократами литературы, которые ничего не унаслѣдовали отъ древнихъ и отъ французовъ, кромѣ кичливости, предубѣжденій и извѣстнаго придворнаго лоска. Это едвали не самый рѣзкій, какой намъ извѣстенъ, отзывъ Бродзинскаго о классикахъ. Въ остальномъ взгляды его остаются прежними {"Pam. Warsz." 1822, I, 8--23. Въ познанскомъ издан. соч. Бродзинскаго этой статьи нѣтъ.}.
Въ 1822--1823 году, какъ мы уже имѣли случай говорить, Бродзинскій редактируетъ "Pam. W." и въ немъ ни разу даже не упоминаетъ имени Мицкевича, о которомъ польскіе журналы заговорили уже съ 1821 года. Въ этомъ упорномъ молчаніи Бродзинскаго мы видимъ доказательство полнаго непониманія и непризнанія таланта Мицкевича. Его мировоззрѣніе было для Бродзинскаго крайне несимпатично: Мицкевичъ довершалъ разрывъ съ эстетическими и литературными традиціями прошлаго вѣка; полная самостоятельность и независимость духа, презрѣніе къ авторитетамъ такъ и сквозятъ въ каждомъ стихѣ Мицкевича -- и въ его изображеніи старца "ze szkełkiem" {Снядецкій носилъ лорнетъ, какъ это мы узнаемъ изъ переписки Моразскаго съ Козьминомъ (S. Siemieński, "Obóz klassyków...").}, и въ его могучемъ гимнѣ свободы -- "Одѣ къ молодости", въ которой молодой поэтъ, разрывая съ разсудочной дѣйствительностью, стремился взнестись надъ мертвеннымъ миромъ
"W rajską dziedzinę ułudy" 1).
1) Ср. Пушкина: "Тьмы низкихъ истинъ намъ дороже насъ возвышающій обманъ".
Избытокъ силъ неисчерпанной энергіи юности, мутившей умъ и сердце Мицкевича въ такой же степени, какъ это было у Гете въ періодъ созданія "Вертера", подсказалъ поэту заключительныя строфы этой знаменитой оды:
Pryskają nieczułe lody
I przesądy światło ćmiące.
Witaj, jutrzenko swobody,
Za tobą zbawienia słońce!... 1).
1) "Poezye А. Mickiewicza", W. 1888, t. I, стр. 83. Въ сборникѣ 1822 года мы находимъ поэму "Dziady", въ которой д-ръ П. Хмѣлевскій видитъ произведеніе, равно по значенію въ польской литературѣ "Вертеру".
Польская революція 1830--1831 года исходитъ по нашему мнѣнію изъ настроенія, выраженнаго этими произведеніями Мицкевича.
Въ сравненіи съ ними какъ смѣшно и ничтожно воркованіе идиллическаго Бродзинскаго, который въ 1823 году печатаетъ свое разсужденіе "О idyllii pod względem moralnym" и въ немъ настаиваетъ на томъ, чтобы поэты, оставивъ всѣ "namiętności", изображали картины "скромной добродѣтели и тихаго счастья", ища его въ золотомъ вѣкѣ польской литературы {"Pam. Warsz.", 1823, X. Въ познанскомъ изданіи соч. Бродзинскаго этой статьи нѣтъ.}. Эти же взгляды онъ проводитъ и въ своихъ университетскихъ лекціяхъ по польской литературѣ, являющихся простымъ распространеніемъ и развитіемъ его статьи "О klass. i romantyczn." {Чит. "Pisma" К. Br. Poznań, t. IV, Poeci sielscy, 77--127; V. 348, 370, 426, 461 и т. д.}. Вообще всѣ произведенія Бродзинскаго между 1818--1830 годами представляютъ поразительный примѣръ неподвижности мысли, застоявшейся даже въ формѣ. Обремененный многочисленныки занятіями Бродзинскій какъ бы самъ у себя переписываетъ, повторяя дословно черезъ значительные промежутки времени однѣ и тѣ же мысли, въ однихъ и тѣхъ же выраженіяхъ, въ одной и той же группировкѣ {Сравн. напр. "О narodowości (1820) и Na czem narodowość zależy", отзывы о Рекжевскомъ 1815, 1821 и 1824 года, отзывы о Карпинскомъ 1818 и 1827 года, "Myśli о dążeniu liter". 1820 и "Uwagi о duchu i dążeniu pisarzy i krytyków...." 1829 года, "Głos do uczniów konwictu" 1821 и "Ogólne myśli" и т. д.}.
1824 годъ въ Варшавѣ былъ временемъ относительнаго затишья. Не существовало ни одного солиднаго журнала, посвященнаго литературѣ {F. S. Dmochowski, "Wspomnienia", W. 1858, стр. 248, 249.}. Бродзинскій былъ занятъ университетскими лекціями и своимъ курсомъ стилистики. Тѣмъ не менѣе произведенія Мицкевича дѣлались все болѣе и болѣе извѣстными въ Варшавѣ, производя несогласія и одерживая побѣды въ средѣ классиковъ, въ самомъ штабѣ ихъ -- въ домѣ генерала В. Красинскаго. Классики не рѣшились выступить открыто противъ романтизма, писали мало и всю надежду возлагали на К. Козьмяна, пятнадцать лѣтъ уже работавшаго надъ дидактической поэмой "Ziemiaństwo". Классики съ волненіемъ слѣдили за окончаніемъ этого произведенія, доставляли Козьмяну матеріалы, критиковали форму, разбирали отдѣльные стихи и т. д. Они надѣялись, что "Ziemiaństwo" дастъ отпоръ поэзіи Мицкевича и романтиковъ, служа образцомъ и примѣромъ правильнаго вкуса и изящества слога. Съ этой же цѣлью отъ времени до времени отрывки изъ "Ziemiaristwa" были читаемы на засѣданіяхъ "Tow. przyjąć, nauk" {L. Siemieński, "Obóz klassyków" t. V, 68--69.}. Вообще классики работали сообща, давая другъ другу для поправокъ и просмотра свои произведенія {Любопытно, что и Бродзинскій нашелъ возможнымъ дать переводъ "Орл. Дѣвы" для просмотра и поправокъ Л. Осинскому.}; сообща же они хотѣли перевести "De arte poëtica" на польскій языкъ, и даже помышляли одно время объ изданіи органа, обращеннаго систематически на борьбу съ романтизмомъ {S. Siemieński, ibid. 61.}; всѣ эти проэкты однако дальше обѣденныхъ разговоровъ не пошли. Собственно говоря, одинъ К. Козьмянъ былъ непоколебимымъ классикомъ, которому даже Бродзинскій казался подозрительнымъ потатчикомъ безнравственности молодежи {А. Bełcikowski, "Ze studyów nad literaturą polską", W. 1885, стр. 422.} который считалъ Мицкевича еще въ 1827 году "уродомъ, выпущеннымъ изъ сумашедшаго дома", а его произведенія "глупостью", "мерзостью" ("paskudstwem") {S. Siemieński, t. V, 67.}, и который видимо былъ доволенъ цензурнымъ мѣрамъ противъ романтиковъ и даже одобрялъ ихъ {Ibid. 88, 59.}. Но онъ, какъ чиновникъ, занимающій важное общественное положеніе, не хотѣлъ печатно выступать противъ новаторовъ. Другой авторитетный классикъ, Л. Осинскій, отдѣлывался только остротами да эпиграммами {Такъ онъ заявлялъ, что собирается написать балладу на тему: "Przeleciały trzy pstre przepiorzyce", а также: "Tańcowała ryba z rakiem, а petruszka z pasternakiem" (ibid.).}. Что касается другихъ посѣтителей литературныхъ обѣдовъ генерала Красинскаго, то это были либо мало авторитетные, либо мало убѣжденные классики. Самъ генералъ Красинскій и въ особенности Моравскій относились къ романтикамъ съ гораздо большей снисходительностью и признаніемъ ихъ таланта, чѣмъ остальные классики. Относительно Моразскаго можно положительно сказать, что онъ не рѣшался печатно выступать въ защиту романтиковъ, только изъ боязни классическихъ громовъ. Уже въ 1824 году онъ признаетъ въ Мицкевичѣ "безспорный талантъ", а "баллады его помимо недостатковъ языка весьма пріятными произведеніями" {Ibid. стр 54. Письмо къ К. Козьмяну 13-го ноября 1824 г.}, 14-то декабря этого же года Моравскій очень разсудительно оправдываетъ передъ Козьмяномъ свои симпатіи къ романтизму, хвалитъ Оссіана, Байрона, Шиллера, Шекспира и признается, что классики уже не могутъ восторжествовать надъ романтиками въ такой мѣрѣ, чтобы совершенно ихъ уничтожить {Ibid. стр. 57.}. Въ письмѣ къ Красинскому отъ 16 дек. 1824 онъ откровенно смѣется надъ классиками, отмѣчаетъ тотъ небезъинтересный фактъ, что даже классики "уже имѣли найти различіе между Мицкевичемъ и Витвицкимъ, хотя оба поэта и писали въ одномъ направленіи" {Ibid. 58.}. Впослѣдствіи Моравскій въ своихъ "Классик. и Романт." (1829) совершенно выдѣляетъ Мицкевича изъ числа романтиковъ, подвергшихся его нападкамъ, и заслужившихъ его полнаго порицанія. Такимъ образомъ въ средѣ самихъ классиковъ не было согласія, и нѣкоторые изъ нихъ безспорно признавали и цѣнили талантъ Мицкевича, задолго до появленія его сонетовъ: въ 1825 году вновь наступаетъ литературное оживленіе, появляется много новыхъ періодическихъ изданій, и въ нихъ почти одновременно находимъ статьи о романтизмѣ Дмоховскаго, Лелевеля, Грабовскаго, Мохнацкаго; изъ нихъ только одинъ Дмоховскій по своему направленію является продолжателемъ и послѣдователемъ Бродзинскаго, хотя и онъ уже дѣлаетъ значительный шагъ впередъ. Въ противуположность Бродзинскому онъ признаетъ только одного Карпинскаго народнымъ поэтомъ, а о произведеніяхъ Мицкевича, о "Maryi" Мальчевскаго даетъ очень удачный, весьма обстоятельный и вполнѣ лестный отзывъ. Въ произведеніяхъ Мицхсевича онъ находитъ возможность указывать, и то довольно справедливо, только формальные недостатки языка и стиля {F. S. Dmochowski, "Wspomnienia", W. 1858. Здѣсь приведенъ весь его отзывъ на стр. 250-264. Дмоховскій довольно вѣрно указываетъ на нѣкоторые неудачные провинціонализмы, справедливо замѣчаетъ напр., что слово "włoski" нельзя употребить вмѣсто "włosy" и т. д. Вообще его замѣчанія относительно языка нельзя назвать нсевдоклассической придирчивостью. Мы будемъ еще имѣть случай убѣдиться, на сколько мѣтки и справедливы его стилистическія поправки относительно произведеній Бродзинскаго. Что же касается самаго содержанія его рецензій, то д-ръ Хмѣлёвскій справедливо говоритъ о нихъ: "w ogôlnéj zasadzie wydawania sądu krytycznego o dziełach poetyckich (Дмоховскій) wykazał taki rozum, że i dziś nic lepszego w téj mierze powiedzieć nie zdołamy" (А. Mickiewicz, t. I, 339).}. Дмоховскій возвысился даже до серьезной похвалы 4-ой части "Dziadów" {Онъ пишетъ: "Kto chce sprawiedliwie ocenić autora, ten nigdy przeciw niemu iść nie powinien: trzeha postawić się w jego miejscu, wyrozumieć, jaki miał cel i wybadać, czyli go osiągnął, jeżeli tego dokazał, jeżeli zajął wyobraźnią, nie pytajmy się dla czego tą, а nie inną poszedł drogą" (ibid. стр. 261). Эта статья Дмоховскаго была переведена въ "Московск. Телеграфѣ" Полевого за 1826 годъ, а Полевой, какъ извѣстно, былъ горячимъ поклонникомъ Мицкевича.}. Къ сожалѣнію онъ, по собственному своему признанію, хотѣлъ удержаться на срединѣ, а среднія мнѣнія, какъ извѣстно, всегда несутъ уронъ въ особенности въ моментъ напряженной борьбы крайностей. То же случилось и съ Дмоховскимъ: онъ не поладилъ съ классиками и навлекъ на себя несправедливо язвительные сарказмы Мицкевича. Бродзинскій вышелъ счастливѣе изъ этой полемики потому, что до послѣдней крайности старался молчать и предпочиталъ косвенные намеки и нападки въ статьяхъ, не имѣющихъ прямого отношенія къ злобѣ дня. Въ 1825 году онъ по прежнему хранитъ молчаніе, и только его рѣчь " О powołaniu młodzieży akademickiej " содержитъ нѣкоторые весьма отдаленные намеки по вопросамъ, волнующимъ общество.
Въ 1826 году появились въ Москвѣ знаменитые сонеты Мицкевича, вызвавшіе такую бурю восторговъ и негодованія. Намъ нѣтъ надобности касаться полемики по поводу этихъ сонетовъ, поднятой варшавскими критиками. Интересующійся ею найдетъ подробныя свѣдѣнія объ этомъ въ почтенномъ изслѣдованіи д-ра П. Хмѣлёвскаго "Адамъ Мицкевичъ" {Р. Chmielowski, "А. Mickiewicz", 1886, t. I, 360--431.}. Отмѣтимъ только, что изъ данномъ случаѣ классики хранили молчаніе въ печати, неистовствуя по поводу Мицкевича въ своей частной перепискѣ {Объ отношеніи Мицкевича къ классикамъ чит. Biegieleisena, "Attak Mickiewicza na obóz klassyków", въ "Przegl. Tyg." 1885 г.}; Дмоховскій же написалъ разсужденіе " О сонетахъ ", въ которомъ сдѣлалъ нѣсколько замѣчаній по существу, склоняясь къ характеристикѣ польской литературы въ духѣ идиллическаго Бродзинскаго, но признавая сонеты въ отношеніи художественности "новымъ вѣнцомъ славы поэта" {F. S. Dmochowski, "'Wspomnienia....", стр. 265.}. Намъ нечего уже упоминать, съ какимъ восторгомъ были приняты сонеты Мицкевича русской публикой {Чит. С. Весинъ, "Очеркъ русской журналистики", Спб. 1884 г.}; и тѣмъ не менѣе Бродзинскій оказался болѣе отсталымъ, чѣмъ даже Дмоховскій. О сонетахъ Мицкевича онъ написалъ отдѣльную статью, къ сожалѣнію не дошедшую до насъ, но изъ отдѣльныхъ намековъ мы знаемъ, что сонетовъ Мицкевича Бродзинскій не одобрялъ; самая форма, казалось ему, мало "отвѣчаетъ польскому характеру ". Впрочемъ, въ болѣе поздней статьѣ "О сонетѣ" (1829 года) Бродзинскій приводитъ одинъ сонетъ Мицкевича ("Ajudah") {"Pisma", t. V, 432.} безъ всякихъ, впрочемъ, комментаріевъ.
Изъ письма Козьмина къ Моравскому, 22 декабря 1827 года, мы узнаемъ, что Бродзинскій на одномъ обѣдѣ порицалъ нѣкоторые сонеты, что крайне огорчало и приводило въ негодованіе Лелевеля {L. Siemieński, "Obóz klassyków....", стр. 75.}. Наконецъ, въ статьѣ "Recenzenci i estetycy" (1829--1830) Бродзинскій высказываетъ свое неудовольствіе раздражительно-ѣдкимъ замѣчаніемъ, что "романтики видимо желаютъ, чтобы у каждаго поэта, " какъ въ сонетахъ Мицкевича, было больше фантазіи, чѣмъ риѳмъ, больше чувства, чѣмъ словъ". Когда же такія пожеланія романтиковъ будутъ исполнены, поэзія сдѣлается такою темной и непонятной, что каждый поэтъ-романтикъ смѣло можетъ сказать о себѣ:
"А ja spojrzałem przez świata szczeliny.
Tam widziałem; com widział, opowiem po śmierci,
Bo w żyjących języku niema na to głosu" 1).
1) "Pisma", t. VII, 235.
Какъ разъ въ разгаръ споровъ по поводу сонетовъ Мицкевича Бродзинскій печатаетъ переводъ элегій Кохановскаго и напоминаетъ вновь о своей теоріи сентиментальнаго славянства въ предисловіи къ переводу народныхъ пѣсенъ, въ которомъ мимоходомъ возстаетъ противъ "моды на Байрона", и которое, какъ мы уже знаемъ, такъ изумило Мицкевича своимъ содержаніемъ {Чит. 1-ю главу, стр. 74.}. Какъ кажется, подъ вліяніемъ замѣчаній Мицкевича на это предисловіе (въ письмахъ къ Одынцу), въ "Gaz. Polsk.", издаваемой М. Мохнацкимъ, появляется весьма удачно написанная отповѣдь Бродзинскому: "Czy obudzanie uczuć spokojnych i łagodnych ma być jedyném poezyi dążeniem" {"Gaz. Polska" 1827, No 160-161. Чит. у d-ra P. Chmielowskiego, "А. Mickiewtcz", t. I, стр. 372.}. Это была первая статья, изъ лагеря романтиковъ, направленная противъ Бродзинскаго.
Въ 1827 году вышелъ въ свѣтъ "Конрадъ Валленродъ" Мицкевича, а Бродзинскій нашелъ возможнымъ напечатать свою "Похвалу Карпинскому". Черезъ годъ появляется наконецъ "Zamek Kaniowski" Рощинскаго; Бродзинскій молчитъ о немъ и печатаетъ "Похвалу Липинскому", извѣстному переводчику буколикъ Виргилія, а въ слѣдующемъ 1829-мъ, году -- "О życiu i pismach Birkowskiego". Мы думаемъ, что въ этихъ сопоставленіяхъ достаточно ясно сказывается враждебное отношеніе Бродзинскаго къ романтикамъ, непониманіе и неодобреніе ихъ поэзіи.