(1809--1816).
Вліяніе Реклевскаго было непродолжительно (до 1812 года), но оставило глубокій слѣдъ въ Бродзинскомъ.
Самъ поэтъ признаетъ это въ своемъ походномъ дневникѣ, въ которомъ подъ датой: 1813 г. 7 мая, мы находимъ слѣдующую замѣтку {D. Chodźko, "Wzmianka o życiu K. Br.", Wilno 1844, стр. 62.}: "В. (Реклевскій), ради котораго я просился въ бригаду, подъ начальствомъ котораго я служилъ и дружбой и покровительствомъ котораго пользовался, надежда рыцарства, музъ и наукъ, погибъ, и съ нимъ все погибло! Утрата его имѣла вліяніе на дальнѣйшую мою судьбу " {Этотъ дневникъ трудно переводимъ, такъ-какъ написанъ весьма неграмотно. Послѣдняя фраза напр. выражена танъ: "Strata jego, prócz wiecznego żalu, miała wpływ na dalszy los mój szczęśliwy".}. Другой отрывокъ изъ того же дневника еще опредѣленнѣе свидѣтельствуетъ о глубокомъ уваженіи и признательности, которыя питалъ молодой поэтъ къ своему литературному руководителю. Этотъ отрывокъ особенно важенъ для выясненія психологіи творчества Бродзинскаго: въ немъ заключаются уже въ зародышѣ многія стихотворенія Бродзинскаго и даже мысль о той обширной поэмѣ, планъ которой былъ найденъ потомъ Дмоховскимъ въ другомъ дневникѣ поэта за 1824--1828 гг. {"Bibl. Warsz." 1870, III, 372--3.}, и о которой мы будемъ говорить ниже. Приводимъ этотъ отрывокъ цѣликомъ.
"Это было въ ночь, предшествующую переправѣ черезъ Березину. Какъ мгла, кружились вокругъ насъ духи, но я могъ разглядѣть только ближайшихъ. Одинъ изъ нихъ, прекрасный, какъ Аполлонъ {Ср. "прекрасныхъ, какъ ангелы", школьныхъ товарищей Бродзинскаго. Чит 1-ю паву нашей работы.}, подскочилъ ко мнѣ, бросился на мою грудъ, сжимая меня въ своихъ объятіяхъ. Я не чувствовалъ никакой тяжести, но душу мою объяла какая-то благодать какъ-бы отъ благодатнаго дыханія южнаго весенняго вѣтра. "Холодно тебѣ! холодно! кричалъ онъ, Сильнѣе ко мнѣ прижимаясь. Ахъ! какъ искрятся небо и земля. Сотни душъ оставляютъ въ эту минуту свои тѣла; прижмись, прижмись! Мы побѣдимъ холодъ, вотъ я уже не чувствую его. Наша скромная (?) молодость все вынесетъ, и мы посвятимъ другъ другу жизнь, послѣ того какъ исполнимъ долгъ но отношенію къ отечеству. Весною я возвращусь домой, дострою домикъ, поставленный надъ ручейкомъ, прорѣзывающимъ поля сандомирской пшеницы; тамъ устроимъ мы по твоей мысли и пасѣку, и садикъ {Эти же мысли выражаетъ Бродзинскій въ одномъ своемъ стихотвореніи ("Do przyszłej chatki"); совершенно тоже говоритъ и Реклевскій въ своемъ посланіи къ братьямъ Бродзинскимъ:
....О nie dla was Mars zuchwały;
На wdzięki natury tkliwi,
Was byt wiejski usczęsliwi,
Wam mówią, gaje i skały.
Ja będę wtedy sczęśliwy,
Gdy zakwitnie gaj oliwy,
Gdy ojczyzna ulubiona
Pozwoli wrócić do roli,
Zanucim w cieniu topola
Wśród miłej prostoty łona.
("Pienia wiejskie", Kraków, 1811, стр. 172).}. Возвратимся къ нашимъ бумагамъ и книжкамъ и будемъ вновь слагать сельскія пѣсни, которыя, быть можетъ, доставятъ намъ славу; ничего не можетъ бытъ пріятнѣе, какъ жить въ пѣсняхъ {Нужно удивляться постоянству въ настроеніи Бродзинскаго: черезъ 14 лѣтъ онъ повторяетъ ту же самую мысль, почти въ такихъ же выраженіяхъ, въ своей статьѣ: "О жизни и сочиненіяхъ Карпинскаго"! Чит. Pisma, t. V, стр. 102.}. И мы забудемъ о войнѣ, сраженіяхъ и морозахъ и будемъ разсказывать о нихъ, какъ о минувшемъ снѣ, своимъ сестрамъ при свѣтѣ камина. Но прикройся моимъ плащемъ, я совершенно не чувствую холода". "Это ты, Реклевскій!" воскликнулъ я, когда въ этой туманной фигурѣ узрѣлъ его ангельскіе глаза. Онъ исчезъ. Я почувствовалъ какую-то тяжесть на сердцѣ, но слезы облегчили мою печаль. Мой проводникъ далъ мнѣ выплакаться, а потомъ положилъ руку на мое плечо, и я, вздохнувши свободнѣе, сказалъ: "Это пріятель моей молодости. Я узрѣлъ его впервые тогда, когда онъ одинъ изъ первыхъ вступалъ на краковскую землю съ отечественными орлами; онъ мнѣ слабосильному далъ въ руки оружіе, онъ пріучалъ меня къ грому орудій, онъ помогалъ мнѣ во всемъ; онъ сиживалъ неразъ вмѣстѣ со мною на скалахъ Ойцова, гдѣ мы слагали (всѣми уже) забытыя пѣсни. То, что я говорилъ, было повтореніемъ его грезъ, высказанныхъ имъ передъ смертью, когда онъ лежалъ въ снѣгахъ. Ужъ онъ не вернется къ отцу; начатое хозяйство, домикъ достанутся другимъ; его смерть среди такой массы жертвъ не будетъ памятна отчизнѣ; забыты уже и его сельскія пѣсни, которыя онъ пѣлъ (nucił) невинно, безъ страстей {На забвеніе публики жалуется Бродзинскій и два года спустя въ статьѣ: "О życiu i pismach Reklewskiego", "Pam. Warszawek. " 1815. А между тѣмъ "Pienia wiejskie" напечатаны были въ 1811 году.}. Его недолгая жизнь горѣла чистой любовью къ отечеству, какъ одна искорка въ воодушевленномъ (rozpłomenionym) народѣ... Дни его жизни на землѣ были временемъ благовонной весны, весенними цвѣтами, которые распускаются только въ радостныхъ грезахъ надежды. Кромѣ ихъ ничего не оставилъ онъ здѣсь болѣе цѣннаго, а за предѣлами жизни сонъ, надежды, обманъ и дѣйствительность не имѣютъ никакого значенія. Одна счастливая греза, минута очарованій равна долгому счастью; но и то, и другое -- дары Бога" {"Bibl. Warsz." 1870, t. III, стр. 372--373. Дмоховскій полагаетъ, что это была прозаическая черновая будущей поэмы.}.
Отрывокъ очень характерный. Въ немъ мы видимъ и фантастическій туманъ царства привидѣній, и грезы, и тоску, мысли о смерти, черты безспорно романтическаго направленія. Надъ всѣмъ однако преобладаетъ сентиментальное чувство. Поэтъ мечтаетъ о домикѣ надъ ручейкомъ, о мирныхъ занятіяхъ хлѣбопашца, жаждетъ всю жизнь посвятить дружбѣ и сочиненію сладкихъ сельскихъ пѣсенъ, въ которыхъ и будетъ ихъ имя долго жить въ потомствѣ, ит. д. Здѣсь же съ необыкновенной силой выражены Бродзинскимъ чувства его признательности и піэтетъ къ памяти Реклевскаго. Къ его личности Бродзинскій возвращается много разъ въ своихъ произведеніяхъ и всегда отзывается о немъ въ самыхъ восторженныхъ выраженіяхъ.
Въ 1815 году Бродзинскій помѣстилъ о немъ статью въ "Pam. Warsz.", затѣмъ въ 1821 году написалъ извѣстное уже намъ предисловіе къ ноэмѣ "Wieńce"; въ томъ же 1821 году въ собраніи его стихотвореній мы находимъ стихотвореніе "Do В. (do przyjacela)" {Pisma t. I, стр. 218.}. Затѣмъ о немъ же онъ говоритъ дважды въ своемъ курсѣ литературы {Ibid. t. IV, 411-416, t. V. 129--132.}. Мысли, высказываемыя имъ о Реклевскомъ, весьма важны для насъ, потому -- что даютъ возможность опредѣлитъ поэтическое настроеніе самого Бродзинскаго и характеръ его литературныхъ вкусовъ.
"Реклевскій, говоритъ онъ, занимаетъ въ нашей сельской поэзіи XIX вѣка такое же мѣсто, какъ Шимоновичъ въ поэзіи XVI в. Его поэзія дышетъ истинно-народнымъ духомъ. Это вполнѣ народный польскій поэтъ; онъ воспѣваетъ сельскій и вмѣстѣ съ тѣмъ рыцарскій народъ такъ, какъ онъ его самъ зналъ. Многія его произведенія, какъ напр. идилліи "Fauuy", "Pierwsze tłoczenie", "Bożek", "Pan", смѣло можно поставить на одинъ уровень съ лучшими произведеніями этого рода въ другихъ литературахъ". Бродзинскій хвалитъ также идилліи: "Wiesław", "Halina", "Laura" "Iolenta". Въ особенный восторгъ приводитъ его "Walka kłos z Zefirem", поэма, которую онъ считаетъ chef-d'oeuvre'"онъ поэтическаго творчества Реклевскаго. Весьма энергично защищаетъ онъ Реклевскаго отъ нападокъ критики, несправедливо по его мнѣнію обвинявшей поэта, въ придуманности мыслей, оборотовъ, дѣланности выраженій и проч. "Если слушать этихъ критиковъ, то прійдется пожалуй отвергнуть и самого Геснера" (IV, 112).
Въ произведеніяхъ Реклевскаго Бродзинскому особенно нравятся: чувствительность, меланхолія, нѣжность сердца, детальное знаніе деревенской жизни {"...czułość, melancholia, poczciwość serca, baczność na wszelkie szczegóły wiejskie" ("Pam. Warsz." t. I, 261--266).}. Поразительнѣе всего то обстоятельство, что характеръ похвалъ и ихъ тонъ не измѣняются въ теченіи всей жизни Бродзинскаго; онъ говоритъ о Реклевскомъ съ такимъ же умиленіемъ и восторгомъ даже въ годъ своей смерти! {Odyniec, "Wspomnienia z przeszłości", стр. 336.}.
Отзывы Бродзинскаго о другихъ польскихъ идилликахъ извѣстны уже намъ раньше {Чит. стр. 126, 214.}. Буколика, возникшая еще у древнихъ, съ теченіемъ времени пріобрѣла въ разныхъ мѣстахъ своеобразный характеръ. Въ Польшѣ идиллія стремится расширить свою область и изъ сферы строго пастушеской переходитъ въ село, не утрачивая однако своего сентиментальнаго характера. Таковъ былъ Карпинскій, таковы и его ученики -- А. Бродзинскій, В. Реклевскій, Е. Бродзинскій. Если мы перечтемъ "Pienia wiejskie" Реклевскаго, то найдемъ здѣсь тотъ же колоритъ, тѣ же краски, тѣхъ же дѣйствующихъ лицъ, что и въ поэзіи Андрея Бродзинскаго, но только съ чертами гораздо большаго дарованія. Не только вліяніемъ, но и многими заимствованіями обязанъ ему К. Бродзинскій, въ чемъ мы будемъ еще имѣть случай убѣдиться. Тѣмъ не менѣе, какъ ни народенъ Реклевскій въ нѣкоторыхъ своихъ произведеніяхъ, въ общемъ онъ совершенно не свободенъ отъ псевдоклассическихъ вліяніи. Его "Walka kłos z Zefirem" {"Pienia Wiejskie", стр. 112--155.}, которую такъ хвалитъ Бродзинскій, длиннѣйшая и приторная поэма, которую трудно дочитать до конца. Такой же характеръ имѣетъ и поэма "Wieńce", такъ энергично отстаиваемая Бродзинскимъ отъ возможныхъ нападокъ критики {Чтобы судить о ея "достоинствахъ", возьмемъ наугадъ отрывокъ изъ середины: стада молоденькой Клои встрѣтились на лугу, цвѣтущемъ розами, съ овцами Дамета. Онѣ
Piły razem znajomej nimfy czyste wody.
Dametas zaś dziewczynie dając całowanie,
Dał jej poznać aż dotąd nieznane kochanie.
Клоя краснѣетъ, но не моасетъ сопротивляться и отвѣчаетъ поцѣлуемъ на поцѣлуй. Клоя произноситъ длинную и напыщенную рѣчь; Даметъ отвѣчаетъ въ томъ же тонѣ. Между тѣмъ овечки напились воды,
....obstąpili w koło
Młodych kochanków, skacząc i grając wesoło, и т. д.}; въ такомъ духѣ написаны и собственныя произведенія Бродзинскаго, появившіяся въ 1809--1810 году {Большая часть ихъ не вошла въ собраніе сочиненій Бродзинскаго и отмѣчена только въ дневникѣ поэта; таковы: "Do Czesławy", "Do...", "Stanisław", "Kwiatosława", "Bohdan i Milko", "Duma nad drzewami, zasadzonemi w rynku krakowskim", "Wyprawa mędrców", "Z kantyków Ezechyela", "Amorek", "Brzozy", "Wszystko nam się uśmiecha", "Drzewka", "do Elwiry", "Filojki".}. Всѣ они -- "идилліи съ ясными слѣдами вліянія нѣмецкой пасторали" {F. S. Dmochowski, "Bibl. Warsz." III, 1870, стр. 370.}. Лучшее изъ нихъ приведено въ извѣстной статьѣ Дмоховскаго; это мечты поэта о будущемъ пріютѣ, "О przysléj chatce", которую онъ ставитъ тамъ,
Gdzie zoczę w bławat strojne kłosami zagrody,
Zkąd usłyszę skowronki i tęskniące trzody.
Онъ, поэтъ, хочетъ найти такое мѣсто, откуда бы не слышно было о бѣдствіяхъ родного края. Обращаясь къ своему другу Филону, онъ приглашаетъ его раздѣлить вмѣстѣ съ нимъ отдыхъ "на лонѣ природы и дружбы". Избушка, розы, пташки, овечки, возлюбленная Клоя, которая
Со wieczór о sąsiedzie powie,
другъ Филонъ -- доставляютъ полный комплектъ аксессоаровъ этой псевдоклассической идилліи.
Къ самымъ раннимъ произведеніямъ этого же періода необходимо отнести и "List о wojskowości" {Подъ этимъ стихотвореніемъ, какъ и подъ многими другими, нѣтъ даты. Издатели послѣдняго, лознанскаго, изданія сочиненій Бродзинскаго полагаютъ, что это посланіе написано еще въ 1807-мъ году семнадцатилѣтнимъ юношей, "уже тогда помышлявшемъ о военной карьерѣ". Это невѣрно. Кто знаетъ біографію нашего поэта, тотъ согласится съ нами, что переводчикъ австрійскихъ патріотическихъ стихотвореній (1808) былъ далекъ отъ мысли о военной службѣ за нѣсколько мѣсяцевъ до побѣга и, конечно, не помышлялъ о ней въ бытность свою въ Тарновѣ (1807). Изъ воспоминаній Одынца, а также Ходзька ("Wzmianka о życiu"), намъ извѣстенъ забавный анекдотъ, разсказанный самимъ Бродзинскимъ о поступленіи его на службу. Молодой поэтъ, проникнутый духомъ классической древности, мечталъ о военныхъ подвигахъ и съ жаромъ декламировалъ отрывки изъ Иліады; какъ вдругъ во вниманіе къ болѣзненности и слабосилію нашего поэта начальство поручаетъ ему завѣдываніе провіантомъ, и юному защитнику родины оставалось только декламировать Гомера въ то время, когда онъ разрѣзалъ и дѣлилъ на порціи мясо.... Намъ кажется, что именно къ этому времени и слѣдуетъ отнести "List о wojskowości". Въ "Посланіи" упоминаются Гекторъ, Ахиллъ, Одиссей, Марсъ, военныя колесницы и проч.}. Поэтическихъ достоинствъ оно не имѣетъ.
Къ циклу военныхъ стихотвореній Бродзинскаго относятся и "Duma żołnierza nad rzeką. Moskwą", стихотвореніе, написанное, какъ это видно и изъ самого заглавія, въ 1812 году.
Поэтъ былъ въ грусти; торжественность минуты его не воодушевляетъ: "Счастливъ тотъ, говоритъ онъ, кто послѣ тяжелыхъ испытаній, больной, возвратится наконецъ домой и найдетъ свое успокоеніе среди родныхъ могилъ. Онъ же не знаетъ, дождется ли его Іолента (!), или ему придется погибнуть въ сугробахъ снѣга... Но если онъ уже не возвратиться, то пусть его возлюбленная
Z białych pni brzozy krzyż niech mi poświęci
Szczerych łez nieco i dobrej pamięci.
Niehaj cień mój jej zagrody
Opiekuńczem duchem będzie;
Mech przy chacie broni szkody
Szumi w róże na jej grzędzie...1).
1) "Изъ стволовъ бѣдой березы поставитъ мнѣ крестъ, немного поплачетъ и вспомнитъ добромъ. И пусть моя тѣнь будетъ духомъ-хранителемъ ея усадьбы и защититъ ее въ домѣ отъ всякаго зла и будетъ на ея грядкѣ шелестѣть розами".
Весьма любопытно то, что имя возлюбленной, Іолента, замѣнено било впослѣдствіи болѣе народнымъ:-- Галина; такимъ образомъ, думалъ очевидно Бродзинскій, стихотвореніе должно было пріобрѣсти народный характеръ... За 1813 годъ мы почти не имѣемъ стихотвореній Бродзинскаго: это былъ годъ тяжелыхъ военныхъ испытаній. Отъ этого времени сохранился извѣстный уже намъ походный дневникъ Бродзинскаго, куда поэтъ вносилъ отрывочныя мысли, какія ему приходили въ голову, небольшія четверостишія и т. д. Такъ подъ 3 мая стоитъ переводъ извѣстныхъ словъ Лукреція (четырехстишіе) изъ его поэмы "De rerum natura" о томъ, что пріятно глядѣть на бурное море съ берега. Внизу приписка: "О! какъ эти слова люблю я, Лукрецій, повторять съ тобой! Тебя научило этому истинное счастье, а меня несчастье". S-то мая онъ пишетъ при выступленіи изъ Кракова:
Próżno się za swojemi ozierać,
Przedłużać pożegnanie i żale wy wierząc.
Trzeba iść i opuścić ukohaną ziemię,
Unieść mięczarnie smutków i niedoli brzemię 1).
1) "Довольно оглядываться на своихъ, длить понапрасну минуты прощанья и скорбь выражать. Нужно идти и покинуть любимую землю, тысячу скорбей неся и бремя несчастья".
Такія же замѣтки находимъ мы и подъ слѣдующими числами: 12, 14 мая, 9 сентября, и т. д. Весьма вѣроятно, впрочемъ, что многія стихотворенія, напечатанныя въ познанскомъ изданіи подъ общимъ заглавіемъ: "Pieśni rolników" и отнесенныя Дмоховскимъ къ 1814 году, также написаны Бродзинскимъ въ эпоху его военныхъ скитаній. Сюда прежде всего должны быть отнесены военно-патріотическія стихотворенія {"Ojciec do syna", "Chorągiewka", "Matka do syna", "Kochanka", "Jadący do wojska", "Nabożeństwo", "Do Boga przed bitwą", "Gospodyni", "Pobudki", "Aby dalej" и т. д.}; но такъ-какъ установить точно время ихъ появленія невозможно, то мы и будемъ разсматривать всѣ "Pieśni rolników" вмѣстѣ, разбивъ ихъ по группамъ.
Подъ заглавіемъ: "Pieśni rolników" напечатано до 60 стихотвореній различнаго содержанія и характера. Ото всѣхъ ихъ вѣетъ духомъ нѣмецкой пасторали, причемъ въ нѣкоторыхъ изъ нихъ соблюдена вполнѣ псевдоклассическая форма, другія болѣе "народны". Изъ нихъ въ строго-классическомъ тонѣ написано около 15 стихотвореній {żal parterki, Kloe, Mikon i Filis, Pasterka, Pustoty amorka (напеч. 1821 г.), Sen, Pasterz do Zosi, Amorek, Dumka, Płocha, Nawrócona и др.}. Сюда же слѣдуетъ отнести эротическія стихотворенія, въ которыхъ псевдоклассическое вліяніе съ формальной стороны менѣе сильно {Tęskna, Gołąbki, Do Hanny (2 стихотворенія) Emma, do Myrtu, Iodła, Pieśń, śpiewka, Rana и проч.}.
Затѣмъ въ особую группу можно выдѣлить стихотворенія, воспѣвающія благородно-патріотическое настроеніе крестьянъ, и наконецъ стихотворенія вообще патріотическія. Нѣсколько стихотвореній имѣютъ бытовую окраску {"Matka i dziecię", "żal matki", "żona do męża", "Chłopek", "Mazurek" и проч.}. Къ послѣдней группѣ мы отнесемъ стихотворенія, навѣянныя различными событіями и писанныя но разнымъ поводамъ и подъ разными впечатлѣніями; таковы: "Pogrzeb przyjaciela", "Dama nad grobem", "Przodkowie", "Odrodzienie". "życzenie".
Не надо однако забывать, что всѣ эти стихотворенія называются " Пѣснями крестьянъ!"
Польскіе критики и историки литературы отзываются о нихъ съ большой похвалой. Таковы отзывы Дмоховскаго, Ходзька, Войцицкаго, Одынца; Совинскій говоритъ о нихъ въ своемъ курсѣ литературы: "Онъ (Бродзинскій) сблизилъ идиллію съ сердечной, живой краковской пѣсней. Кто не усмотритъ въ нихъ искренности и естественности, этого природнаго цвѣта, музыкальности и ритмичности, которыя характеризуютъ пѣсни сельскаго люда?" -- "Пѣсни крестьянъ, говоритъ онъ дальше, и по формѣ, и по духу родственны деревенскимъ" {Sowiński-Zdanowicz, "Rys Dziejów"... t. II, стр. 487.}. Даже почтенный польскій ученый Хмѣлёвскій говоритъ о "Пѣсняхъ крестьянъ" съ большой похвалой, видя "во многихъ истинны c h ef-d'oeuvre-ы естественности и граціи" {"Istotnie arcydziełka prostoty i wdzięku".. "Studya i Szkice", t. II, стр. 184.}.
Въ виду такихъ единодушныхъ отзывовъ польской критики мы считаемъ необходимымъ дать внимательный разборъ (этихъ произведеній Бродзинскаго; такой разборъ приведетъ насъ къ установленію болѣе правильнаго взгляда какъ на поэтическія произведенія самого Бродзинскаго, такъ и на польскую критику въ вопросѣ о способности ея понять и оцѣнить произведенія, претендующія на изображеніе реальнаго народа и дѣйствительной крестьянской жизни.
Нечего, конечно, и говорить о стихотвореніяхъ, писанныхъ въ строго классическомъ духѣ. Они ниже всякой критики. Въ нихъ фигурируютъ Филоны, Миконы, Глицеры, Дафны, Нимфы, лѣсной богъ Панъ и проч. Все въ нихъ навѣяно рабскимъ подражаніемъ Геснеру. Поэтъ стремится быть игривымъ и граціознымъ, но это мало удается ему.
Вотъ напр. молодая пастушка идетъ по полю весенней порою. Она
Swawolna, płocha i miła,
Na wszystkie strony nuciła
Tak: "la, la, la!" 1).
1) "Свободна, весела, мила, громко распѣвала она: такъ, ля, ля, ля!".
Припѣвъ: tak: la, la, la видимо нравится поэту, и онъ повторяетъ его и въ другомъ стихотвореніи ("Nawrócona"):
Na flecie grał Damon tkliwie;
Po całej go słychać niwie
Tak: "la, la, la!" 1).
1) "На флейтѣ нѣжно игралъ Дамонъ, и слышно было его (игру) на всемъ лугу.
Вотъ другая пастушка (или вѣрнѣе та же самая, но подъ другимъ именемъ) Клоя; ее обнимаетъ и цѣлуетъ въ лѣсу нѣжный Милонъ, а она ищетъ защиты у лѣснаго бога Пана. Вотъ та же пастушка, по имени Юстина (съ весны очевидно прошло уже много времени), жалуется подъ новый годъ на невѣрность Филона и взываетъ къ пташкамъ. Вотъ нѣжно воркуетъ Миконъ и Филисъ {Даже въ выборѣ именъ Бродзинскій не оригиналенъ. Онъ беретъ ихъ изъ идиллій Геснера и Реклевскаго, Карпинскаго.}. Но Миконъ исчезъ, и возлюбленная томно груститъ о немъ ("Dumka"); въ стихотвореніи "Amorek" Филонъ и Глицера борятся съ богомъ любви; въ другомъ -- пастушокъ умоляетъ упрямую Зоею выйти на свиданіе; въ третьемъ описывается "ангелоподобная Эльвира" съ "цвѣткомъ надежды въ рукѣ":
Wesołość jej wieniec kładła,
Skromność dodała uroku,
Rozsądek, dowcip w jéj oku,
Dobroć na ustach osiadła 2).
1) Веселье наградило ее вѣнкомъ, скромность дала привлекательность, разумъ и остроуміе въ ея глазахъ а доброта поселились на ея устахъ.
Поэтъ, конечно, былъ пораженъ въ самое сердце ея красотой ("Sen"). Нисколько не лучше другихъ то стихотвореніе, которое Бродзинскій нашелъ возможнымъ напечатать еще въ 1821 году ("Pam. Warsz." t. XIX), -- "Pustoty amorka" -- поэма, напоминающая отчасти "Wieńce" Реклевскаго. Здѣсь фигурируютъ Фебъ, Діана, Амуръ, Филонъ и Мелина, неизбѣжныя овечки, ручеекъ, прохлада лѣса... Филонъ поетъ:
Płynie chwila, jako woda,
Z życiem lube ządze płyną,
I nadzieja, i uroda
Nie dzielone marne giną 1).
1) "Время плыветъ, какъ вода, съ жизнью уходятъ желанья. Надежда и красота, нераздѣленныя, понапрасну гибнуть".
Мелина слышитъ голосъ Филона; она хочетъ укрыться отъ него, но, какъ и подобаетъ, опаздываетъ; ея вѣнокъ падаетъ съ головы въ ручей, къ полному удовольствію смѣющагося амура.
Идиллія Филонъ написана въ такомъ же тонѣ, съ воззваніями: къ Аполлону, Венерѣ, нимфамъ и проч. (напеч. въ 1818 году!)" Нѣсколько слабѣе классическое вліяніе, по крайней мѣрѣ съ формальной стороны, въ тѣхъ стихотвореніяхъ, которыя мы назвали эротическими; но въ поэтическомъ отношеніи они не лучше. Всюду слащавая приторность и сентиментализмъ.
Такъ въ стихотвореніи "Rana" поэтъ сообщаетъ, что пчелка укусила его въ палецъ, а милая совѣтуетъ ему приложить къ больному мѣсту земли. Поэтъ находитъ, что и рана,
W serce przez ciebie zadana
Nie prędzej zgoić się może,
Aż gdy ją ziemię przyłożą 1).
1) "Рана, причиненная его сердцу, тоже не раньше пройдетъ какъ только, когда къ ней будетъ приложена земля".
Въ стихотвореніи "Голубки" идетъ рѣчь о двухъ нѣжно ворковавшихъ голубкахъ, влюбленныхъ другъ въ друга и счастливыхъ, потому-что они жили вмѣстѣ. Они были готовы погибнуть, лишь бы только не разлучаться. Какъ вдругъ прилетѣлъ изъ чужихъ странъ голубь,
W sztuce dworskiej wyuczony,
плѣнилъ голубку, разрушилъ семейное счастье и улетѣлъ!
Въ стихотвореніи "śpiewka" "она" обращается къ струнамъ и проситъ ихъ играть такъ, какъ ея возлюбленный ясь, который ушелъ теперь куда-то въ чужіе края. По формѣ это стихотвореніе нѣсколько выше другихъ; нужно полагать, что все же не въ этихъ стишкахъ съ нѣжными обращеніями къ птичкамъ и пр. слѣдуетъ видѣть тѣ "arcydziełki" простоты и граціи, о которыхъ съ такой похвалой отзывается польская критика. Поищемъ ихъ въ другихъ пѣсенкахъ. Вотъ группа народно-патріотическихъ стихотвореній.
Отецъ (крестьянинъ) обращается къ сыну, который идетъ въ походъ и говоритъ ему: "Не жалѣй меня, дорогой сынъ,-- я съумѣю еще заработать кусокъ хлѣба для себя, а ты съумѣй его защитить своею кровью". Крестьянинъ этотъ -- благородный отецъ и большой патріотъ; онъ мечтаетъ о независимости родины:
Niech w ręce twojej zobaczę ja jeszcze
Choć we śnie wolność straconą,
А w drżące dłonie znamiony zapleszczę,
że matka jest nam wróczona 1).
("Ojciec do syna")
1) "И пусть въ рукахъ твоихъ увяжу я, хотя во снѣ, утраченную вольность, и знамена взовьются въ дрожащей рукѣ (при мысли), что мать (родина) намъ возвращена".
Такимъ же благороднымъ пыломъ патріотизма воодушевлена и мать. Она благодаритъ Бога за то, что онъ послалъ ей здороваго и сильнаго сына -- защитника родины. Она провожаетъ его такимъ напутствіемъ:
żegnaj siostry, wychodź z domu,
By się nie doczekać sromu,
А żeby biły się dziatki
Za niewolę własnej matk i 1).
("Matka do syna")
1) "Прощайся съ сестрами, выходи изъ дому, что бы не было бы тебѣ позора. Пусть бьются дѣтки за свободу родной матери".
"Kochanka" приноситъ отъѣзжающему знамя и проситъ его помнить не только о ней, но и о славѣ ("Chorągiewka"); а когда онъ возвратится домой, и сѣдой старикъ будетъ проливать слезы радости, она увѣнчаетъ чело побѣдителя свадебнымъ вѣнкомъ ("Kochanka").
Въ такомъ же возвышенномъ стилѣ прощается съ роднымъ селомъ и самъ "Jadący do wojska": объ посылаетъ послѣднее "прости" роднымъ полямъ, овечкамъ и Галинѣ. Но передъ отъѣздомъ слѣдуетъ однако всѣмъ помолиться за родину:
W obory z pola spędzajcie trzody,
Zawieście kosy na ścianie;
Młynarze, dzisiaj zastawcie wody,
Niech w polu praca ustanie,
Kazał już pleban, że się zaczyna wojna... 1).
("Nabożeństwo").
1) "Сгоняйте домой стада съ полей, повѣсьте косы на стѣну, пусть прекратится работа въ поляхъ, и мельникъ опуститъ заставу: священникъ сказалъ ужъ, что начинается война".
Война пришла! Вотъ въѣзжаютъ въ село "рыцари -- воины", польскіе жолнѣры. Объ этой "пріятной" новости спѣшитъ извѣстить всѣхъ почтенная "Господняя" и торопитъ дѣвушекъ приготовить все къ пріѣзду гостей: свѣжую мягкую постель, медъ, ѣду...
Въ такихъ чертахъ рисуетъ Бродзинскій польскаго крестьянина въ эпоху наполеоновскихъ походовъ! О простотѣ и естественности этихъ картинокъ, думаемъ мы, можетъ судить каждый, кто хоть сколько-нибудь знакомъ съ крестьянскимъ бытомъ и вообще воззрѣніями простого люда на всѣ вопросы, выходящіе изъ тѣснаго круга его деревенскаго обихода. Достаточно знать въ самыхъ общихъ чертахъ исторію польскаго народа, чтобы аргіогі уже отвергнуть мысль о сочувствіи крестьянъ идеѣ "odbudowania" государства, въ которомъ имъ такъ плохо жилось. Не отрицаютъ этого и сами поляки. Скарбекъ въ своей "Исторіи Варшавскаго княжества" (на что мы уже указывали) сообщаетъ, что шляхта не могла найти сочувствія въ средѣ крестьянъ въ эпоху нераздѣльную: крестьяне относились равнодушно къ новымъ господамъ, такъ-какъ не видѣли разницы въ хозяйничаньи ихъ или польскихъ пановъ. Откуда же могло явиться нѣсколько лѣтъ спустя такое необыкновенно патріотическое воодушевленіе къ крестьянской средѣ, такое благородство мыслей, такое самопожертвованіе, что даже мать, которая обыкновенно убивается и рыдаетъ надъ "некрутомъ", какъ надъ покойникомъ, и та торопитъ сына скорѣе отъѣзжать въ походъ.
By się nie doczekać sromu!
Все это тѣмъ болѣе странно и неестественно, что и самъ Бродзинскій 7 лѣтъ спустя рисуетъ въ весьма непривлекательномъ видѣ взаимныя отношенія между помѣщиками и крестьянами {Чит. выше стр. 186.}.
Народные взгляды никогда не испытываютъ слишкомъ быстрыхъ и рѣзкихъ переломовъ; не могло этого быть и въ отношеніяхъ крестьянъ къ "панамъ". Объ этихъ же отношеніяхъ въ наше еще время даетъ превосходное понятіе интересная этнографическая работа молодого польскаго ученаго Бигелейзена: "Szlachta w świetle poezyi ludowej", къ которой мы и отсылаемъ каждаго, кто хоть немного еще идеализируетъ эти отношенія {"Głos" 1888 г., No 30 и слѣд.}. Но извращеніе дѣйствительности въ патріотическихъ стихотвореніяхъ, писанныхъ въ пылу военнаго воодушевленія, расчитанныхъ отчасти на то, чтобы вызвать восторгъ и патріотизмъ въ населеніи, имѣетъ еще нѣкоторое оправданіе. Такое оправданіе не имѣетъ мѣста по отношенію къ бытовымъ стихотвореніямъ Бродзинскаго. Жена, крестьянка, бесѣдуетъ со своимъ мужемъ ("żona do męża"). Въ длинной рѣчи укоряетъ она его въ измѣнѣ, вспоминаетъ счастливое времячко, когда онъ " называлъ ея усмѣшку небесной" (это простой крестьянинъ!), ея душу своей; "ея взоръ былъ для него небомъ". Но что-же дѣлать! "Рѣку прошедшаго ужъ не заставишь плыть назадъ " (!).
Szczęsna ja była na ojców dolinie,
Krótko mnie płynął wiek złoty;
Rzeka przesłości wstecz już ne popłynie
Przez lata długiej zgrzyzoty 1).
1) "Я счастлива была въ долинѣ отческой, и золотое время незамѣтно шло. Рѣку прошедшаго вспять не заставить плыть чрезъ годы долгіе страданій".
Весь разговоръ между мужемъ и женой идетъ въ такомъ же тонѣ. Въ другомъ стихотвореніи: "żal matki", разсказывается, что жать утеряла единое свое дѣтище; скорбь ея, конечно, такъ понятна для всѣхъ и естественна. Но у Бродзинскаго и здѣсь риторика:
Księżyc z słońcem się mieniali,
By straż nad ziemię trzymali,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
śmierć na skrzydłach wiatry niosą...
Такъ выражается безутѣшная мать!
Мы разобрали всѣ пѣсни, именуемыя крестьянскими, и не нашли ни одной, заслуживающаго вниманія. Сентиментализмъ, ходульность, напыщенность -- главные черты ихъ содержанія. Никакого движенія впередъ не видно въ этихъ стихотвореніяхъ. Реклевскій и Карпинскій писали нисколько не хуже. Народный элементъ въ нихъ ничтоженъ и выражается въ замѣнѣ по временамъ ненародныхъ именъ благозвучными народными названіями.
Въ самой формѣ мы тоже не видимъ никакого шага впередъ. Всѣ образы такъ тривіальны, всѣ риѳмы такъ обыкновенны, заурядны. Нѣтъ ни одного созвучія, которое могло бы претендовать на оригинальность, на новизну. Всѣ они заимствованы у предыдущихъ поэтовъ: radosna -- wiosna -- miłosna -- преобладающія созвучія. Если поэтъ говоритъ о маѣ, то слѣдующая рифма будетъ непремѣнно -- "gaj", и наоборотъ; kochanie -- spotkanie -- ucałowanie, na ciebie -- na niebie, w majowym ranku -- w wianku -- неизбѣжны въ каждомъ стихотвореніи {Замѣчательно, что даже заглавіе "Pieśni Rolników" не оригинально, а составляетъ простой перифразъ "Pienia wiejskie" Реклевскаго.}.
Содержаніе пѣсенъ крайне бѣдно; реальный словарь къ нимъ оказался бы очень невеликъ. Изъ птицъ поэтъ упоминаетъ жаворонка, соловья, голубковъ, пташку, пѣтуха... Изъ насѣкомыхъ, конечно, мотылька; затѣмъ фигурируютъ коровки, овечки, конь и пастухъ и пастушка. Событія совершаются въ обстановкѣ довольно неопредѣленной: среди скалъ, горъ, долинъ, равнинъ; вокругъ лѣсъ, цвѣты, протекаетъ ручей; солнце, луна и звѣзды, костёлъ, крестъ, алтарь; miłość, cnota, ofiara, ojczyzna, Богъ, мечъ и гробъ -- вотъ неизбѣжныя бутафорскія принадлежности пасторали Бродзинскаго.
Заслугу поэта можно видѣтъ, пожалуй, въ томъ, что онъ признавалъ въ крестьянинѣ человѣка и требовалъ въ своихъ "пѣсняхъ" уваженія къ нему. Такое направленіе было однако слишкомъ еще неопредѣленно и поверхностно.. Въ этомъ отношеніи взгляды Бродзинскаго прекрасно характеризуются стихотвореніемъ "Cłopek" (" Мужичекъ"!). Поэтъ говоритъ здѣсь о любви къ "доброму польскому мужичку ":
Rycerz to nie wielki,
Swéj ziemi ubliża,
Który nad stan wszelki
Rolnika poniża 1).
1) "Плохой тотъ рыцарь, который ставитъ ниже всѣхъ хлѣбопашца. (Этимъ) онъ обижаетъ свои край".
"Добрый мужичекъ, говоритъ поэтъ, насъ кормитъ, а придетъ война, онъ же и защищаетъ насъ; вмѣстѣ со своимъ скотомъ трудится онъ въ потѣ лица, чтобы легче жилось панамъ".
Z dziećmi glodnemi
Te ziarneczki zgania,
Który pan po ziemi
Za cacki roztrwania
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Sam po tyléj stracie
Od nędzy nas schroni,
W swojej tylko chacie
Jej mieszkać nie wzbroni 1).
1) Онъ собираетъ съ голодными дѣтьми тѣ самыя зерна, которыя растратилъ панъ на пустяки; отдавши все, онъ спасаетъ насъ отъ нужды и только въ хатѣ своей не можетъ помѣшать ей жить.
Уже въ самомъ названіи крестьянина "мужичкомъ" сказывается что-то обидно -- покровительственное; но въ этомъ стихотвореніи есть еще одна весьма характерная черта, Подчеркнутыя нами слова: glodnemi и mieszkać появились только въ позднѣйшихъ изданіяхъ (1-е въ 1821 году), а первоначально вмѣсто нихъ стояли: swemi и gościćl {"Gościć" і "Swemi" мы находимъ еще 1819 году въ "Pam. Nauko w.", стр. 315--317, гдѣ было напечатано это стихотвореніе.}.
Такимъ образомъ нужда согласно первоначальному мнѣнію поэта, не жила въ крестьянской семьѣ, а только гостила, конечно, случайно и временно; поэтому и дѣти не могли быть голодными.
Мы видимъ, что разсужденія Бродзинскаго о любви къ народу не имѣютъ реальнаго значенія; они были празднымъ разговоромъ; въ этомъ отношеніи даже произведенія Симоновича, писателя XVI вѣка, стоятъ гораздо выше. Его "śpiew Pietruchy " и по реализму изображенія дѣйствительности, и какъ протестъ противъ несправедливостей соціальнаго порядка, производитъ и теперь еще довольно сильное впечатлѣніе {Русскій переводъ этого стихотворенія сдѣланъ Бергомъ ("Славянскіе поэты", Спб. 1871, 413--416), чешскій -- Челяковскимъ: "Slovanskié nürodni pjsnë djl druhy, w Praze, 1825, стр. 74--79.}.
Остается упомянуть еще о двухъ стихотвореніяхъ изъ тѣхъ, что включены въ " Pieśni rolników ", именно о стихотвореніи " Rolnik " недурномъ по формѣ и по содержанію, и "Matka i dziecię; послѣднее, намъ кажется, слѣдуетъ отнести къ болѣе позднему времени. Напечатано оно въ "Pani. Warsz." въ 1817 году и носитъ черты романтической меланхоліи. Стихотвореніе это имѣло въ свое время большой успѣхъ и между прочимъ произвело сильное впечатлѣніе на Одынца {"Wspomnienia", 311--313.}.
Дѣйствительно въ нѣкоторыхъ строчкахъ его чувстсвуется нѣчто особенное: смутное чувство грусти, умѣряемой материнской нѣжностью. Ребенокъ говоритъ:
"Matko! dla czego te zwony,
Tak smutno księża śpiewają?
-- Noe bój się, mój ulubiony,
Ktoś umarł, chować go mają".
"Jak to on umarł, o mamo?
-- Na długie zasnął on spanie.
"Będzie i ze mną to samo?"
-- Nie będzie, moje kochanie!" 1).
1) "Мама? Зачѣмъ этотъ звонъ, такъ громко ксендзы распѣваютъ?-- Не бойся, мой любый: то умеръ кто-то, его погребаютъ...Что, значитъ, онъ умеръ, о мама?-- Заснулъ онъ долгимъ сномъ. "То же ли будетъ со мною?" -- Не будетъ, моя ты любовь!
Подъ эти разговоры ребенокъ мирно засыпаетъ на груди своей матери. Простота и незамысловатость сюжета, теплота и задушевность разсказа дѣлаютъ это стихотвореніе необыкновенно симпатичнымъ и трогательнымъ.
Сведя къ одному все сказанное выше, можно сдѣлать слѣдующее заключеніе о "сельскихъ пѣсняхъ". Поэтическихъ достоинствъ онѣ не имѣютъ, народный элементъ въ нихъ ничтоженъ, и въ этомъ отношеніи хвалебные отзывы польской критики доказываютъ только, что ей и до сихъ поръ чужды дѣйствительное, здравое пониманіе и знаніе народности и связанное съ нимъ чувство демократизма. На ея оцѣнкѣ фатальнымъ образомъ сказывается традиціонная неспособность польскаго общества глядѣть на народъ трезво, а не сквозь призму шляхетскихъ предразсудковъ. Историческое значеніе "сельскихъ пѣсенъ" незначительно. Пѣсни Бродзинскаго точно такъ же, какъ и пѣсни Реклевскаго были, очень скоро забыты и совершенно оттѣснены уже къ 20-мъ годамъ новыми созданіями умственной жизни польскаго общества. Та слабая струйка симпатіи къ народу, которая просасывалась въ произведеніяхъ Бродзинскаго среди необозримыхъ песчаныхъ пустынь сентиментализма, является единственнымъ и слишкомъ незамѣтнымъ ихъ достоинствомъ.
Въ группу "сельскихъ пѣсенъ" отнесены въ познанскомъ изданіи и такія стихотворенія Бродзинскаго, которыя не имѣютъ ничего общаго съ пѣснями крестьянъ, а служатъ выраженіемъ личныхъ взглядовъ и настроеній поэта. Сюда слѣдуетъ причислить и нѣкоторыя военно-патріотическія стихотворенія, обязанныя своимъ появленіемъ въ свѣтъ наполеоновскимъ войнамъ. Въ это время писали воодушевленныя пѣсни въ Германіи Кернеръ, у насъ въ Россіи извѣстный партизанъ-поэтъ Давыдовъ и Жуковскій.
Стихи Жуковскаго не обладаютъ, конечно, такими поэтическими достоинствами, какъ пѣсни Кернера, но тѣмъ не менѣе и они исполнены мужественнаго воодушевленія и патріотическаго пыла. Его знаменитый "Пѣвецъ во станѣ русскихъ воиновъ" -- произведеніе, обошедшее всю Россію и съ восторгомъ встрѣченное въ войскахъ. Жуковскій призываетъ къ бою, борьбѣ, и его призывъ дышетъ энергіей и мужествомъ:
Наполнимъ кубокъ! Мечъ во длань!
Внимай намъ, вѣчный мститель!
За гибель -- гибель, брань -- за брань,
И казнь тебѣ, губитель!
Поэтъ не боится умереть за родину:
Погибнемъ! мертвымъ срама нѣтъ!
вспоминаетъ онъ слова Святослава, и онъ готовъ погибнуть даже съ "наслажденіемъ", потому-что онъ борется за благо всего міра:
Вожди славянъ! Хвала и честь!
Свершайте истребленье!
Отчизна къ вамъ взываетъ: месть!
Вселенная: спасенье!
Стихи Бродзинскаго гораздо слабѣе стиховъ Жуковскаго и по формѣ, и по содержанію и, конечно, не выдерживаютъ никакого сравненія съ пѣснями Кернера, третьяго пѣвца этихъ войнъ.
Какъ извѣстно, Бродзинскій написалъ "Do Boga przed bitwą", "Pobudka", "Do konika polnego", "Aby dalej" и проч.; всѣ эти стихотворенія и по времени написанія, и но сюжету, и по многимъ другимъ причинамъ такъ и напрашиваются на сравненіе съ подобными же произведеніями Кернера. Аналогія между этими двумя писателями, по крайней мѣрѣ съ внѣшней стороны, очень велика.
Оба поэта сочиняли свои стихи въ одну и ту же пору, по однимъ и тѣмъ же поводамъ. Оба участвовали въ военныхъ походахъ 1812 -- 1818 годовъ; оба бились за свободу и независимость своей родины; оба были молодые люди и даже однолѣтки (род. въ 1791 году), но какая огромная разница въ характерѣ ихъ творчества, въ ихъ настроеніи!
Въ то время, какъ стихи Кернера исполнены необыкновенной силы, энергіи, проникнуты глубокимъ чувствомъ, возвышенными стремленіями къ свободѣ, чести и независимости, стихотворенія Бродзинскаго кажутся какимъ-то разслабленнымъ сентиментально-меланхолическимъ лепетомъ!
Кернеръ говоритъ {Это стихотвореніе приводимъ по-русски, въ превосходномъ переводѣ Ѳ. Миллера.}:
Къ чему на челѣ вашемъ мракъ и печаль,
Что смотрите грустно въ туманную даль,
Вы, вѣрныя дѣти отчизны?
Пусть буря бушуетъ, пусть бездна кипитъ,
Земля подъ ногами, стеная, дрожитъ;
Честь ваша чужда укоризны!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
За правое дѣло мы мечъ извлекли;
Оберите же, братья, всѣ силы свои
Для брани кровавой священной,
Возстаньте, вы, юноши, къ славнымъ дѣламъ,
Проснися, народъ усыпленный!
-----
Друзья! мы безстрашно предъ смертью стоимъ
И смѣло и бодро ей въ очи глядимъ
И ждемъ совершенія мести.
Спасемъ же свободу отчизны своей,
Иль сами со славой подъ звуки мечей
Останемся на полѣ чести!
И въ то время, когда неслась эта могучая пѣсня свободы, Бродзинскій подбодрялъ себя въ "List'h о wojskowości" примѣрами древне-греческихъ героевъ, а въ своемъ дневникѣ записалъ слѣдующія строки:
Próżno się za swojemi stokrotnie ozierać,
Przedłużać pożegnanie i żale wywierać;
Trzeba iść i opuścić ukochaną zieraię,
Unieść męczarnie smutków i niedoli brzemię! 1).
1) Чит. переводъ выше, стр. 254.
Бродзинскій, какъ побѣдитель, стоитъ подъ Москвой и думаетъ только о томъ, удастся ли ему благополучно возвратиться во-свояси, въ объятія своей Іоленты {Это стихотвореніе напечатано въ "Pam. Nauk." 1819, t. I.}.
Кернеръ видитъ торжество противниковъ и вмѣстѣ съ тѣмъ торжество рабства, но онъ не падаетъ духомъ и ободряетъ отчаявшихся предсказаніемъ будущихъ побѣдъ. Въ стихотвореніи "Москва" онъ говоритъ:
О łasz dich nur vom Aberwitz verdammen!
Jhr, Kirchen, stürzt! Paläste, brecht zusammen!
Der Phönix Ruszlands wirft sich in die Flammen.
Doch, hoch verklärt, aus seinem Feuerkranze
Wird er erstehn im frischen Jugendglanze,
Und Sankt Georg schwingt siegend seine Lanze.
Оба поэта были настроены религіозно, у обоихъ мы находимъ молитвы къ Богу передъ битвой. Всѣмъ, конечно, извѣстно это прекрасное стихотвореніе Кернера:
Vater, ich rufe dich!
Brüllend umwölkt mich der Dampf der Geschütze,
Sprühend umzücken mich rasselnde Blitze!
Lenker der Schlachten, ich rufe dich!
Vater, ich rufe dich!
Поэтъ не думаетъ о себѣ, онъ проситъ Творца благословить его къ жизни или смерти -- все равно:
So im herbstlichen Rausche der Blätter,
Als im Schlachterdoimerwetter,
Urquell der Gnade, erkenn ich dich.
Vater, du segne mich!
Бродзинскій тоже взываетъ къ Богу {"Do Boga przed bitwą", "Pobudka".}: "Надо идти сражаться, говоритъ онъ, потому-что отцы (а не онъ самъ!) возложили на него это оружіе, чтобы сражаться съ врагами въ твое, Господа, имя (а не за родину!)".-- "Ты, говоритъ онъ дальше, страдалъ за цѣлый родъ людской; пусть же и я пострадаю за родной край, а ты, Господи, помоги мнѣ терпѣливо (не мужественно!) перенести раны (о смерти поэтъ не думаетъ!)." Сколько пассивности и дряблой покорности судьбѣ сказывается въ этой молитвѣ Бродзинскаго!
Мы далеки, конечно, отъ мысли дѣлать какіе-нибудь выводы изъ подобныхъ параллелей, но полагаемъ тѣмъ не менѣе, что подобныя аналогіи весьма полезны для болѣе правильнаго уразумѣнія истинныхъ достоинствъ и значенія произведеній каждаго писателя любой литературы вообще, а потому и въ данномъ частномъ случаѣ.
Изъ другихъ произведеній этого же періода отмѣтимъ еще: стихотвореніе "Duma nad grobem" -- длинное размышленіе въ духѣ Державина; "Przechadzka wieczorna" имѣющее по содержаніе отдаленное сходство съ стихотвореніемъ Жуковскаго: "Лѣтній вечеръ", и "Przodkowie", и такимъ образомъ закончимъ разборъ произведеній Бродзинскаго, писанныхъ въ періодъ 1809 до 1814 г. включительно. Извѣстностью своей Бродзинскій обязанъ не этимъ стихотвореніямъ, а элегіи "На смерть Іос. Понятовскаго". Перенесеніе смертныхъ останковъ національнаго героя, какъ извѣстно, былъ поводомъ къ шумнымъ манифестаціямъ, на которыя позволеніе было дано самимъ государемъ Александромъ I. Русскіе генералы съ Кутузовымъ во главѣ шли впереди торжественной процессіи {Skarbek, "Dzieje"...}. На смерть Понятовскаго отозвался стихотвореніемъ даже Беранже {Béranger, Oeuvres complètes publié par, Riga, Bruxelles, 1844, p. 457--459. Написано въ 1829 г. я напечатано въ 1831 г., въ пользу польскаго комитета.}. На эту же тему писали: Мольскій, Нѣмцевичъ, Бродзинскій {Стихотвореніе Бродзинскаго не вошло въ собраніе его сочиненій; чит. Нѣмцевича "śpiewy Hystoryczne", Lw. 1884, 91--93; стихотвореніе бездарнаго Кольскаго не било напечатано.}. "Интересно сравнить, говорить Дмоховскій, произведенія этихъ трёхъ писателей... Стихи Мольскаго, какъ и всѣ почти его произведенія,-- простая холодная проза, разрубленная на стихи. Стихотвореніе Нѣмцевича имѣетъ прекрасные образы и дышетъ искреннымъ чувствомъ; но выше всѣхъ и но мыслямъ, и по формѣ выраженія ихъ элегія Бродзинскаго. Съ увлеченіемъ прочитала изумленная публика это произведеніе, выдѣляющееся но глубинѣ чувства и задушевности тона, изобилующее новыми поэтическими выраженіями, чуждое громогласной напыщенности того времени" {"Bibl. Warsz." 1870, t. III.}.
Въ самомъ началѣ 1814 года, немедленно по прибытіи въ Варшаву, Бродзинскій написалъ стихотвореніе, посвященное памяти поэта Ц. Годебскаго, павшаго подъ Рашинымъ, гдѣ произошла кровопролитная битва между 8000 тысячъ поляковъ и 40000 австрійцевъ {"Wójcicki, Warszawa"... стр. 203.}.
Рашинск о е поле представляло еще много воспоминаній происшедшей здѣсь битвы. Всюду валялись кости павшихъ въ бою, оружіе, ядра. Подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ этой картины Бродзинскій написалъ стихитвореніе "Pole Raszyńskie" {Въ познанскомъ изданіи его нѣтъ. Напечатано оно въ 1819 году. "Pam. Warsz." XIII. 345.}, которое начинается слѣдующими поэтическими строфами:
Noc cicha,-- wonny wietrzyk powiewa przez błonie;
Na wodnej łące rżają popętane konie;
Smutno szumią nad zdrojem gałązki olszyny;
Potok ucieka płacząc na następnie trzciny 1).
1) "Тихая ночь, прохладный вѣетъ вѣтеръ, стреноженные кони ржутъ на лугу. Шумятъ печально вѣтви молодой ольхи; потокъ журчитъ и плачетъ".
Среди такой картины тишины и спокойствія вспоминается Бродзинскому апрѣльская битва, ужасъ окрестныхъ поселянъ; вдругъ онъ видитъ тѣнь. Это Годебскій!..
Стихотвореніе заканчивается горькой жалобой:
O cienia braci moich! Pokiż po tej ziemi
Błąkać się zamyślacie z rany nieoschłemi.
Po grobie matki w krwawej przechodząc się szacie,
O ran waszych owoce na ziomki wołacie 1).
1) "О тѣни братьевъ! Доколѣ будете блуждать вы съ ранами еще незажившими, въ кровавомъ облаченіи, допытываясь за гробѣ матери (т. е. родины) о томъ, чт"5 дали ваши раны..."
"Поле Рашинское" -- единственное стихотвореніе Бродзинскаго, которому присущъ романтико-фантастическій элементъ: задолго до появленій "Romantycznośći" Мицкевича, Бродзинскій допускаетъ появленіе тѣни умершаго {Ср. тѣнь Реклевскаго изъ упоминаемаго нами отрывка дневника.}.
Нужно замѣтить, что вообще Бродзинскій избѣгалъ всего сверхъестественнаго, и въ другихъ его произведеніяхъ мы не встрѣчаемъ ни тѣней, ни духовъ, ни привидѣній.
Съ 1815 года Бродзинскій начинаетъ печатать свои произведенія въ "Pam. Warsz.". Здѣсь мы находимъ и "Посланіе къ графу Ходкевичу" -- первое выраженіе взглядовъ Бродзинскаго на задачи искусства и цѣль литературы. Посланіе къ Ходкевичу написано по случайному поводу. Какъ-то разъ поэтъ услышалъ въ книжной лавкѣ мнѣніе графа Ходкевича, что въ краѣ слишкомъ много поэтовъ, и они никому не нужны. Въ ихъ защиту и выступилъ Бродзинскій. Родинѣ нужны дѣятели на разныхъ поприщахъ. Рядомъ съ Сократомъ станетъ Гомеръ; такъ же, какъ поэтовъ, слава увѣнчаетъ Снядецкихъ. Поэтъ, какъ представитель чувства, упреждаетъ разумъ, какъ цвѣтъ всегда является раньше плодовъ.
Czucie rozum poprzedza, jak owoce kwiaty,
Naród, gdy czuje piękność, zdążył do oświaty.
Значеніе поэта очень велико:
On często więcej niż król, niż mędrzec dokazał;*
Nim ten zmusił, ów dowiódł, ten sercu już kaza& #322;.
Съ 1816 года начинается новый періодъ поэтической дѣятельности поэта, періодъ полной зрѣлость, опредѣляемый появленіемъ "Вѣслава", переводовъ изъ Шиллера и Оссіана, "Посланіемъ къ Дафнѣ" и проч.