(Второе покушеніе на Голгоѳу.)
"Мои записки".-- Саркастическій характеръ "Записокъ".-- Осмѣяніе идеи прогресса.-- Восхваленіе совершенствъ тюрьмы.-- Удары, наносимые Христу.-- Нѣтъ полноты жертвы. Картина Рибейры.-- Второе покушеніе на Голгоѳу произведено.-- Великое отчаяніе, призрачность правды и лжи, жизни и смерти. Все призрачно.
Въ драмѣ "Савва" сестра спрашиваетъ брата-анархиста,-- неужели онъ все отрицаетъ, все хочетъ разрушить, даже Голгоѳу, это святое преданіе, которому молятся люди.
"Неужели, говоритъ она, ты покусишься даже на Христа? Вѣдь, подумай (съ ужасомъ), уничтожить Голгоѳу! Самое свѣтлое, что было на землѣ. Пусть ты не вѣришь въ Христа, но если въ тебѣ есть хоть капля благородства, ты долженъ уважать Его, чтить Его благородную память -- вѣдь Онъ же былъ несчастенъ, вѣдь Онъ же былъ распятъ -- распятъ, Савва, ты молчишь?"
Савва:-- молчу.
Но Савва молчалъ только до поры до времени; въ душѣ у него уже зрѣла мысль о новомъ "сокрушительномъ" ударѣ; онъ выжидалъ только момента, когда окажется удобнымъ подложить свой анархическій динамитъ и подъ эту святыню человѣчества. Этотъ моментъ наступилъ и для Андреева, и передъ нами новая его повѣсть -- "Мои Записки", которая производитъ прямо гнетущее впечатлѣніе. Что-то мрачное, полное затаеннаго сарказма, по временамъ даже прямо издѣвательство чувствуется въ этомъ произведеніи Андреева {Объ этомъ разсказѣ Андреева чит. К. И. Арабажинъ Формула желѣзной рѣшетки. "Міръ" 1909 No 4. В. Боцяновскій. "Русь". М. Морозовъ. ("Вершины" Спб. 1909).}.
Передъ нами обычный образецъ андреевскаго творчества,-- сочетаніе реализма съ кошмарами, правды жизни съ философской и поэтической фантастикой.
Герой разсказа осужденъ на вѣчную тюрьму, "свободными глазами взглянулъ онъ на міръ сквозь рѣшетчатое окно своей темницы и открылъ въ мірѣ великую цѣлесообразность, гармонію и красоту".
Изъ всего дальнѣйшаго мы видимъ, однако, что эти гармонія и красота кажутся таковыми несчастному уроду, запертому на замокъ и возлюбившему свое невольное одиночество. Какъ и всѣ герои Андреева, и авторъ записокъ -- поклонникъ одиночества, которое дано человѣку передъ другими тварями, какъ преимущество, дабы оградить отъ чужого взора святыя тайны души. "Только та тварь, что одинока, обладаетъ лицомъ; и морда вмѣсто лица у тѣхъ тварей, что не знаютъ великаго благодатнаго одиночества души".
Чтобы не чувствовать тоски одиночества и лишенія свободы, авторъ записокъ идетъ на путь искусственнаго удовлетворенія своей половой потребности, при чемъ предается любовнымъ "восторгамъ", вызывая въ памяти образъ любимой и когда-то покинувшей его дѣвушки.
Правильное пользованіе доступными "экстазами" и тюремная жизнь дѣйствуютъ на героя повѣсти самымъ благотворнымъ образомъ: онъ пополнѣлъ и поздоровѣлъ; сознаніе невозможности бѣгства разъ навсегда погасило мучительную тревогу и освободило умъ отъ рабства. Онъ благодаритъ неизвѣстнаго творца за солидность тюремной постройки, которая кажется ему верхомъ цѣлесообразности и вызываетъ восторгъ своей законченностью. Узнику ясно, что стѣны, окружающія его со всѣхъ сторонъ, непроницаемы, и ему начинаетъ казаться, что желѣзная рѣшетка, сквозь которую онъ видитъ голубое небо, прямо таки необходима въ цѣляхъ эстетики. Голубое ярче вырисовывается въ черныхъ квадратахъ желѣзныхъ прутьевъ.
Придя къ убѣжденію, что все въ тюрьмѣ устроено премудро и цѣлесообразно, узникъ, не спѣша, занимается улучшеніемъ деталей своей тюремной каторги. Это онъ выдумалъ особенное окошечко -- "глазокъ" для двери, въ которое глядитъ за узниками тюремщикъ. А чего не успѣетъ ч сдѣлать на пути усовершенствованія нашъ узникъ, то сдѣлаетъ еще кто-нибудь другой, за нимъ третій и такъ "постепенно движется человѣчество въ совмѣстной дружной работѣ къ осуществленію великихъ завѣтовъ разума и строгихъ предначертаній неумолимой справедливости"...-- Андреевъ ясно издѣвается здѣсь надъ тѣми, кто вѣритъ въ прогрессъ человѣчества и дружную работу на его пользу. Человѣку нужна только хорошая тюрьма!
Оставивъ всѣ сомнѣнія и утвердившись въ незыблемости "формулы желѣзной рѣшетки", узникъ постепенно освобождается отъ всѣхъ волненій, исканій и тревогъ. Онъ становится любимцемъ и довѣреннымъ лицомъ начальника тюрьмы, онъ беретъ на себя обязанности увѣщателя и наконецъ проповѣдника новаго ученія.
Его проповѣдь вдохновенна, полна увлеченія и приводитъ въ экстазъ многочисленныхъ слушателей. Онъ говоритъ убѣжденно, пророчески, точно возвѣщая евангельскія истины: "Я знаю истину,-- говоритъ онъ:-- я постигъ міръ! Я открылъ великое начало цѣлесообразности. Я разгадалъ священную формулу желѣзной рѣшетки. Я требую отъ васъ: поклянитесь мнѣ на холодномъ желѣзѣ ея квадратовъ, что отнынѣ безъ стыда и страха вы исповѣдаете мнѣ всѣ дѣла ваши, всѣ ваши ошибки и сомнѣнія, всѣ тайные помыслы души.
И восторженные поклонники кричатъ:-- Клянемся! клянемся! клянемся! Спаси насъ! Открой намъ всю правду. Возьми на себя наши грѣхи! Спаси насъ.
Пародія переходитъ всѣ границы мистификаціи и касается уже самыхъ интимныхъ, самыхъ святыхъ сторонъ человѣческой души -- ея вѣрованій, ея идеаловъ...
Впрочемъ, въ другомъ мѣстѣ авторъ записокъ свидѣтельствуетъ, что, не признавая "ни чудесъ, ни божественности того, кто справедливо именуется Спасителемъ, онъ... съ глубочайшимъ уваженіемъ... относится къ Его личности и безгранично чтитъ Его заслуги передъ человѣчествомъ".
Авторъ записокъ окончательно укрѣпляется въ убѣжденіи, что тюрьма есть нормальное и неизбѣжное условіе человѣческой жизни, и выражаетъ это убѣжденіе съ религіозной горячностью и въ формулахъ религіозной фразеологіи: "вѣрую и исповѣдую, что тюрьма наша безсмертна!"
Поэтому, когда автора-узника освободили изъ тюрьмы раньше срока, онъ чувствуетъ себя отвратительно. Его поражаетъ безуміе широко открытыхъ, ничѣмъ не защищенныхъ оконъ, въ которыя свободно вливается безконечность, и онъ хочетъ всѣхъ убѣдить, что свободы нѣтъ и не нужно, и что счастье -- въ мудрой подчиненности цѣлесообразнымъ и строгимъ велѣніямъ рока.
И вотъ покорный великой формулѣ желѣзной рѣшетки, герой повѣсти Андреева строитъ себѣ на свои средства одинокую келью -- тюрьму, нанимаетъ тюремщика и требуетъ отъ него точнаго соблюденія по отношенію къ себѣ всѣхъ строгостей тюремнаго режима.
Такова схема этой удивительной повѣсти Андреева, саркастической тонъ которой не подлежитъ сомнѣнію. Можно подумать, что Андреевъ даетъ намъ пародію на монастырскіе идеалы. Но въ текстѣ его произведенія разбросано много мыслей, которыя не даютъ намъ права видѣть въ немъ простую пародію на монашество. Андреевъ ищетъ глубинъ, хочетъ потрясать и ужаснуть безбрежностью отчаянія, невѣрія, отрицанія.
Что для него страданія Христа! Велика, конечно, Голгоѳа, но... "слишкомъ почтенна и радостна, и нѣтъ въ ней одного маленькаго, но очень интереснаго штришка -- "ужаса безцѣльности". Да, Христосъ вѣрилъ въ результаты, въ благія послѣдствія своего великаго подвига. Андреевскій герой -- не вѣритъ. Забывая все раньше сказанное имъ о цѣлесообразности тюрьмы, онъ теперь утверждаетъ обратное. Все^ безцѣльно, какъ тѣ рисунки, которые дѣлалъ художникъ-узникъ на грифельной доскѣ, стирая ежедневно предыдущій, чтобы начать на ней новый. И авторъ записокъ спѣшитъ уничтожить въ душѣ художника остатокъ иллюзій, однимъ энергическимъ ударомъ разбивая грифельную доску,-- источникъ и опору этихъ иллюзій.
Какъ и въ прежнихъ своихъ произведеніяхъ, Андреевъ заставляетъ своего одинокаго героя искать и не находить правду. Передъ лицомъ голодной вѣчности, поджидающей одинокаго человѣка, жалки и правда, и ложь жизни.
Изначальный хаосъ извѣчно борется съ жаднымъ стремленіемъ къ порядку и гармоніи. Извѣчная ложь въ вѣчной борьбѣ съ безсмертной правдой, и ложь переходитъ въ правду, а правда -- въ ложь.
Дьяволъ искусно смѣшалъ карты въ игрѣ жизни и. какъ шуллеръ, одинъ и знаетъ свою маленькую шуллерскую правду, правду о накрапленныхъ костяхъ, фальшивыхъ дамахъ и столь же фальшивыхъ короляхъ!" Никто не знаетъ правды. Всюду обманъ. Лжетъ даже лицо. Оно лжетъ даже тогда, когда хочетъ сказать правду.
Оно -- фальшивая маска! Это старый мотивъ разсказа "Маска", который позднѣе будетъ подробно разработанъ въ пьесѣ "Черныя маски", намѣченной уже въ "Запискахъ". Нѣтъ ничего хуже человѣческаго лица -- даже крича о правдѣ, оно лжетъ. Даже лицу Христа герой Андреева не хочетъ вѣрить: на одной картинѣ Рибейра въ Испаніи оно показалось ему лицомъ величайшаго преступника, томимаго величайшими неслыханными раскаяніями по поводу совершеннаго имъ преступленія.
И узнику Андреева кажется, что преступленіе дѣйствительно было: онъ сильно подозрѣваетъ Христа въ томъ, что онъ пошелъ на искушенія діавола въ пустынѣ и не отрекся отъ него, а продалъ себя діаволу и поклонился ему.
"Кто знаетъ тайны Іисусова сердца!"
Долго и хитро подбирался Андреевъ-Савва къ Христу, и вотъ теперь ударъ нанесенъ, Голгоѳа разрушена... Іуда -- не Іуда; Христосъ -- не Христосъ, и, утвердивъ Великое отчаяніе, на мѣстѣ дорогихъ святынь, Андреевъ спѣшитъ увѣрить насъ, что и отъ отчаянія нѣтъ спасенія, нѣтъ выхода.
Художникъ-узникъ лишилъ себя жизни, понявъ что всѣ его рисунки на грифельной доскѣ безсмысленны и безцѣльны. На минуту и автору записокъ показалось, что смерть -- освобожденіе отъ тюрьмы, но это показалось ему только на минуту. Авторъ записокъ ставитъ себѣ вопросъ, что такое смерть, и отвѣчаетъ: не знаю. Оказывается, что жизнь ставитъ человѣку, рядъ ловушекъ, обманываетъ его тысячами иллюзій: "какъ хитрый рыбакъ, судьба ловитъ человѣка то на блестящую приманку какой-то правды, то на волосатаго червяка темной лжи, то на призракъ жизни, то на призракъ смерти".
Еще одинъ и кажется, послѣдній сокрушительный динамитный взрывъ! На этотъ разъ разрушены и жизнь, и смерть. Оказывается, и то и другое призрачно; и то и другое -- иллюзія! Кто сказалъ намъ, что наша тюрьма кончается здѣсь, что изъ одной тюрьмы мы не попадаемъ въ другую, откуда уже нѣтъ возможности бѣжать? "Незыблемый всесильный законъ" властвуетъ какъ надъ тѣмъ, что мы называемъ смертью, такъ и надъ тѣмъ, что мы называемъ жизнью -- бытіемъ: все случайно, все лживо, все призрачно: призрачна жизнь, призрачна смерть.
И намъ хочется поставить вопросъ, не призракъ ли и самъ Андреевъ, не призрачно ли его творчество. не призрачна ли его философія, не призрачны ли его ужасы и его исканія? Не напоминаетъ ли и самъ Андреевъ своими исканіями того почтеннаго джентльмена, о которомъ авторъ записокъ говоритъ, что въ спутанной дьяволомъ карточной игрѣ онъ одинъ знаетъ свои маленькія правды и только отъ насъ скрываетъ эту правду о своихъ накрапленныхъ и фальшивыхъ дамахъ и столь же фальшивыхъ короляхъ... Не обманъ ли, не призракъ ли, не мистификація -- герои Андреева со всѣми ихъ исканіями?
Что-то сдается, что авторъ просто шутитъ надъ нами я мистифицируетъ насъ... Его "записки" какой-то саркастическій плевокъ жизни.
Разрушительная работа. Саввы-Андреева такъ же безплодна, какъ и работа героя глубоко-художественной драмы "Савва" съ тою только разницею, что анархизмъ дѣйствія ведетъ къ рѣшительному и безжалостному, протесту самой жизни, сурово осуждающей и карающей свое отрицаніе. А теоретическія построенія Андреева напоминаютъ рисунки художника-узника грифельнымъ карандашомъ на грифельной доскѣ. Они легко стираются.