"Любовь къ ближнему".-- "Дни нашей жизни", "Анфиса", "Черныя Маски" -- какъ завершеніе пути и гимнъ всеочищающему огню (ignis sanat!).-- Символика пьесы.-- Литература не собраніе ребусовъ и шарадъ.-- Психологическое объясненіе пьесы.-- Лоренцо бывшій и Лоренцо вошедшій.-- Техническое объясненіе раздвоенія личности.-- Вторая картина должна была быть первой.-- Драма въ душѣ герцога Спадары. Душа замокъ, ярко освѣщенный огнями.-- Очистительный огонь, въ которомъ сгораетъ позорное прошлое, и рождается новый человѣкъ.
Дальше, собственно говоря, итти уже некуда. Все главное въ жизни Андреевымъ низвергнуто. Остается еще рядъ второстепенныхъ ударовъ на устои жизни. Еще нѣсколько иллюзій, не развѣянныхъ анализомъ. Нужно и ихъ уничтожить.
Андреевъ пишетъ шуточную драматическую картину съ цѣлью посрамить и развѣнчать "любовь къ ближнему". Это развѣнчаніе носитъ уже вполнѣ фельетонный характеръ. Гдѣ-то въ горахъ расположенъ ресторанъ, и съ высокой скалы возлѣ него сорвался какой то господинъ, но зацѣпился платьемъ за кустъ и виситъ надъ бездной. Каждую минуту ожидается его паденіе. Отовсюду спѣшатъ туристы, фотографы, репортеры. Общее волненіе. Ресторанъ хорошо работаетъ, репортеры готовятъ свои отчеты (злая каррикатура на современную печать!), и вдругъ оказывается, что все это придумано ради хорошей работы ресторана. Находчивый содержатель ресторана сговорилъ за сходную цѣну человѣка и привязалъ его къ скалѣ крѣпкими веревками. Теперь публика возмущена разочарованіемъ: она ожидала сильныхъ ощущеній отъ картины паденія; она почти готова требовать: отъ содержателя ресторана, что-бы человѣкъ, висящій на скалѣ, наконецъ свалился.
Такова любовь къ ближнему...
Второй ударъ направленъ на нашу молодежь. Андреевъ срываетъ съ нея ореолъ обаянія. Она не такъ прекрасна, какъ принято ее изображать. Дряхлая, лѣнивая, безвольная, она не умѣетъ работать, не способна бороться со зломъ. Она много пьетъ и при столкновеніи со зломъ много хнычетъ, а потомъ снова пьетъ -- уже съ горя!
Такова компанія студентовъ въ пьесѣ "Дни нашей жизни". Студентъ Онуфрій -- неисправимый и" убѣжденный алкоголикъ. Душа-человѣкъ, весьма распашку, добрый "товарищъ". Онъ радъ пить со всякимъ; тщетно мечтаетъ онъ. о комнатѣ въ тихомъ семействѣ. Едва найдетъ, какъ тотчасъ-же наскандалитъ въ пьяномъ видѣ и его честью просятъ убраться вонъ; такъ за два года ему еще не удалось распаковать ящики съ книгами, чтобы начать заниматься наукой.
Еще противнѣе другой студентъ Глуховцевъ. Онъ влюбленъ въ молодую дѣвушку Ольгу Николаевну, окончившую институтъ, которой торгуетъ ея мать. Но онъ не умѣетъ вырвать ее изъ омута, хнычетъ, говоритъ оскорбительныя рѣчи несчастной дѣвушкѣ и кончаетъ тѣмъ, что напивается вмѣстѣ съ Онуфріемъ, на деньги новаго посѣтителя дѣвушки офицера, только что пріѣхавшаго въ Москву изъ провинціи "за просвѣщеніемъ и культурой".
Всѣ дряблы, жалки, ничтожны и неизбѣжно опускаются на дно.
Но если выводы и общій тонъ этой пьесы и пессимистичны до чрезвычайности -- въ обычномъ для Андреева духѣ, то зато въ художественномъ отношеніи эта пьеса написана очень талантливо, съ большимъ юморомъ и знаніемъ быта публики московскихъ меблированныхъ комнатъ.
Прекрасно обрисована мамаша, продающая свою дочь. Очень характерны силуэты пьянствующихъ студентовъ, изображенныхъ не безъ внутренней къ нимъ симпатіи самаго автора. Прямо типична, фигура забулдыги офицера, наивнаго и милаго малаго, жаждущаго просвѣщеннаго общества студентовъ. Это одинъ изъ наиболѣе удавшихся я вполнѣ законченныхъ образовъ въ творчествѣ Андреева. Этой именно фигурѣ пьеса обязана тѣмъ огромнымъ успѣхомъ, которымъ она пользовалась на театрахъ всей Россіи.
Въ общемъ это самое непретенціозное изъ всѣхъ произведеній Андреева за много лѣтъ и въ немъ Андреевъ выказалъ себя прекраснымъ художникомъ и знатокомъ быта. Когда онъ покидаетъ свои ужасы и превращается въ умнаго и, слегка насмѣшливаго наблюдателя жизни, ему не чужды и лукавый юморъ, и тонкая иронія, и все мастерство необходимой для творчества техники.
Но Андреева фатально тянетъ въ область кошмаровъ и трагическихъ ужасовъ; ему хочется взобраться на высоты отвлеченной философіи и оттуда возвѣстить міру какіе то ужасы, отъ которыхъ стынетъ кровь въ жилахъ и не хочется больше жить.
И сквозь эти ужасы невольно просвѣчиваетъ для насъ тонкая улыбка ироніи и весьма недвусмысленная насмѣшка юмора,-- словно передъ нами умѣлый престидижитаторъ, фокусникъ, который хорошо знаетъ всѣ маленькія тайны своихъ накрашенныхъ картъ и только намѣренно пугаетъ обывателя.
II.
Сюда-же, къ бытовымъ пьесамъ послѣдняго періода нужно отнести и "Анфису, написанную Андреевымъ одновременно съ "Анатемой".
Леонидъ Андреевъ спускается здѣсь съ высотъ, куда унеслась его мысль въ "Анатэмѣ", на землю и даетъ намъ пьесу съ чертами Карамазовщины, но въ стилѣ moderne.
Героя пьесы, Костомарова, любятъ три сестры. Изъ нихъ одна, Александра, замужемъ за Костомаровымъ, имѣетъ отъ него дочь, ожидаетъ еще ребенка. Вторая сестра Анфиса, вдова, демоническая натура, дѣлается любовницей мужа своей сестры, а третья сестра, еще. подростокъ-гимназистка, собирается стать любовницей,
Пьеса написана, повидимому, слишкомъ поспѣшно и характеры не разработаны, а только намѣчены. Въ дѣйствіи они не вырисовываются, и зрителю только остается догадываться, почему дѣйствующія лица ведутъ себя такъ, а не иначе, почему бранятся, кричатъ, волнуются, говорятъ другъ другу оскорбительныя рѣчи.
Неясенъ прежде всего герой этой пьесы -- Костомаровъ. Повидимому, онъ задуманъ сильнымъ, безжалостнымъ человѣкомъ, стоящимъ выше морали и другихъ "предразсудковъ". Онъ идетъ на встрѣчу всякой атакѣ чувственности легко и просто. Никакихъ угрызеній совѣсти, колебаній, сомнѣній. Это, пожалуй, Керженцовъ изъ "Мысли",-- съ нѣкоторыми чертами человѣка-звѣря" изъ "Бездны" и разсказа "Въ туманѣ". Женщинъ онъ презираетъ и полагаетъ, что ихъ не слѣдовало бы даже крестить. Со своими любовницами онъ не церемонится. "Ты мнѣ не нужна" -- говоритъ онъ Анфисѣ съ большой душевной черствостью. Можно догадываться, что отношенія его и Анфисы не чужды сильныхъ схватокъ двухъ независимыхъ и самостоятельныхъ натуръ. Анфиса не разъ оскорбляетъ любовника, а потомъ ползаетъ передъ нимъ на колѣняхъ. Любитъ и, чувствуя свое безсиліе, ненавидитъ. Ненавидитъ и оскорбляетъ Анфису по временамъ и Костомаровъ. Очень сильная сцена между двумя одинаково неуступчивыми характерами происходитъ во второмъ актѣ, когда Костомаровъ хватаетъ за руку безсильную въ своей ненависти Анфису и, глядя ей въ глаза, сравниваетъ ее со змѣей, которой онъ когда-то перебилъ хребетъ, а она глядѣла ему въ глаза взорами полными ненависти.
Костомаровъ презираетъ Анфису, потому что она оказалась такой же женщиной, какъ и другія. Она обманула его. Говорила о своей гордости, а она вовсе не горда; о своемъ человѣческомъ достоинствѣ, а унижалась; о своей смѣлости, а не смѣетъ открыто и при всѣхъ сказать ему, что онъ подлецъ.
За ужиномъ на крестинахъ Костомаровъ грубо и пошло издѣвается надъ Анфисой и получаетъ подлеца. Во время общаго переполоха Анфиса заявляетъ присутствующимъ о своей любовной связи съ Костомаровымъ, повергая въ благочестивое негодованіе своихъ родителей изъ купеческаго званія.
Этотъ "героизмъ" Анфисы, напоминающій скорѣе истерическій припадокъ, приводитъ въ восторгъ Костомарова и онъ гонитъ всѣхъ "къ чорту" и вновь хочетъ жить только съ одной Анфисой. Сборы къ отъѣзду въ Петербургъ прерываются приходомъ третьей сестрыподростка, которая объявляетъ Костомарову, что любитъ его и хочетъ принадлежать ему. Костомаровъ не прочь и отъ новой любви, но разговоръ подслушанъ Анфисой. Она рѣшается отомстить Костомарову и подноситъ ему въ рюмкѣ ликера ціанистый кали. Костомаровъ, видимо уже уставшій жить, почти сознательно принимаетъ ядъ и тѣмъ кончаетъ свое безпутное существованіе.
Изъ пьесы совсѣмъ не видно, что за человѣкъ Костомаровъ: каковы его отношенія въ жизни, общественнымъ вопросамъ, людямъ. Фигура очень не дорисованная. Не то обыкновенный распутникъ-неврастеникъ, не знающій удержу своей чувственности, не то россійскій "сверхъ-человѣкъ".
Также неясна и фигура "инфернальной" женщины Анфисы, оказавшейся просто распутной дамой.
Бытовой характеръ пьесы нарушается вторженіемъ неяснаго символа въ образѣ старухи - бабушки, которая все видитъ и слышитъ, но притворяется не видящей и не слышащей. Нѣчто вродѣ Времени-звонаря, уставшаго отъ жизни,-- изъ "Царя-Голода" или "Праматери" Грильпарцера. Или быть можетъ это жалкая пародія на Нѣкоего въ сѣромъ? Этотъ символическій образъ, какъ то назойливо протискивающійся къ нашему вниманію, совсѣмъ не вяжется съ реально-бытовымъ характеромъ всей пьесы и является данью обычнымъ слабостямъ автора, падкаго на мистическій и символическій и всякіе иные туманы. При всѣхъ своихъ недостаткахъ и незаконченности пьеса не безъ достоинствъ. Она написана прекраснымъ языкомъ, съ обычнымъ андреевскимъ темпераментомъ. Нѣкоторыя сцены хорошо задуманы. Прекрасно написана упомянутая выше сцена со "змѣей"; тонко и художественно проведена сцена между двумя сестрами, сначала между Александрой, женой Костомарова, и Анфисой, а потомъ этой послѣдней и младшей сестрой. Выдержанные и продуманные образы сестеръ -- Александры и Нины. Много и ненужныхъ персонажей. Пьеса слаба потому, что неясна ея цѣль: ни опредѣленной общей идеи, ни интереснаго психологическаго анализа.
Поражаетъ безучастное отношеніе автора къ подвигамъ Костомарова. Что говоритъ нравственное чувство автора, остается неизвѣстнымъ.
Любовь сестеръ къ одному и тому же лицу -- сюжетъ не новый. Онъ разрабатывается Ибсеномъ въ Габріелѣ Воркманѣ, въ Катилинѣ, въ госпожѣ Унгеръ изъ Эстрота, но какая громадная разница въ трактовкѣ, и, къ сожалѣнію, не въ пользу русскаго автора.
II.
Послѣднимъ произведеніемъ, завершающимъ циклъ анархическихъ взрывовъ Саввы-Андреева является пьеса "Черныя Маски". Она-же какъ будто предвѣщаетъ и выходы, указываетъ просвѣты.
Объ этой пьесѣ сложилась довольно большая литература {Обратимъ вниманіе на серьезную статью М. В. Морозова: "Ужасъ безцѣльности", Вершины. Спб.; а также г. Рѣдька въ "Рус. Богатствѣ", 1909. No 10.}; о ней много спорили въ литературныхъ кружкахъ и въ средѣ молодежи, но успѣха на сценѣ она не имѣла, и ея загадочный символизмъ остался для многихъ невыясненнымъ. Да по существу и не можетъ быть выясненъ, какъ неясный и для самого автора.
Мы рѣшительно протестуемъ противъ превращенія литературной критики въ разгадку новыхъ ребусовъ и шарадъ, именуемыхъ символами.
Литература не собраніе шарадъ и ребусовъ. Ея задачи и интересы совершенно иные. Она вліяетъ на насъ своими образами, и чѣмъ жизненнѣе образъ, тѣмъ естественнѣе и понятнѣе и символическій смыслъ образа. Художественный символъ и реальный образъ не отдѣлимы одинъ отъ другого. А когда символъ не опирается на ясный для самого художника реальный образъ, то и самъ онъ перестаетъ быть яснымъ, такъ что и художникъ не съумѣетъ его намъ объяснить.
Въ "Черныхъ Маскахъ" такихъ невыношенныхъ образовъ и неясныхъ символовъ очень много. Въ этой пьесѣ много чисто бредовой фантастики.
Въ самомъ дѣлѣ, что представлялось самому автору въ образѣ такой маски:
-- Мотается на длинныхъ ногахъ что-то сѣрое, безпомощное, кашляетъ и стонетъ.
Или:
Подползаетъ нѣчто многорукое, многоногое, лишенное образа и формы.
Если это "нѣчто" лишено и образа и формы, то какъ-же его представить.
А вотъ передъ нами -- уродливое и странное существо похожее на ожившую частицу мрака.
Извольте представить, ожившую частицу мрака".
Ясно, что мы имѣемъ дѣло съ неопредѣленными бредовыми ощущеніями.
Для насъ не ясны не только образы, но и звуки.
Такъ напримѣръ музыка напоминаетъ Андрееву ту мелодію, которую исполняютъ въ аду на "маскарадной свадьбѣ Сатаны".
Откуда узналъ авторъ эту мелодію, исполняемую на свадьбѣ, да еще маскарадной свадьбѣ Сатаны въ аду -- мы не знаемъ. И когда онъ успѣлъ сойти въ мрачный адъ -- неизвѣстно. Герой его повѣсти "Елеазаръ" былъ тамъ три дня, но никому не повѣдалъ о томъ, что видѣлъ, а тѣмъ болѣе о томъ, что слышалъ. Художникъ очевидно заглянулъ въ его глаза и тамъ не только увидѣлъ, но и услышалъ тайны сатанинской музыки...
Есть еще у него маски -- лохматыя и черныя съ низу до самой головы, похожія не то на орангутанговъ, не то на тѣ чудовищныя, мохнатыя насѣкомыя, что ночью прилетаютъ на огонь.
Это покрайней мѣрѣ понятно: замокъ освѣщенъ тысячами огней, и къ нимъ потянулась ночь со всѣми своими обитателями, которые летятъ къ свѣту, какъ насѣкомыя и бабочки къ огню лампы. Жизненный образъ легъ въ основу этого фантастическаго замысла.
Фантастика и символика -- самая слабая сторона "Черныхъ масокъ".
Много недоумѣній вызвала и вторая картина, гдѣ оказывается два Лоренцо, герцога Спадары. Лоренцо -- раздвоился и одинъ изъ нихъ ранилъ на смерть другого. Тутъ догадкамъ и самымъ глубокомысленнымъ объясненіямъ не было конца.
Между тѣмъ намъ кажется, что психологическій смыслъ пьесы совершенно ясенъ, лишь стоитъ сдѣлать одно неожиданное, но весьма возможное предположеніе. Дѣло вотъ въ чемъ.
Мотивъ пьесы Андреева старый. На лицѣ человѣческомъ всегда маска. Сквозь, маску не видно настоящаго человѣка и его истинныхъ чувствъ (Ср. разсказъ "Смѣхъ"). Въ "Моихъ запискахъ" этотъ мотивъ вновь повторяется. Человѣческое лицо всегда маска, оно лжетъ даже тогда, когда человѣкъ хотѣлъ бы сказать правду.
Вотъ этотъ мотивъ и легъ въ основаніе темы новой пьесы "Черная маска".
Прекрасный герцогъ Спадары, Лоренцо, честный, открытый, благородный рыцарь Св. Духа наивный и довѣрчивый, вѣрящій въ людей и добро,-- однажды былъ пораженъ въ сердце ужаснымъ ударомъ: въ библіотекѣ своего замка онъ нашелъ документы, которые явно свидѣтельствовали, что на землѣ царитъ обманъ и ложь.
Его родная мать, передъ которой онъ преклонялся, какъ передъ святой, оказалась въ противоестественной связи съ грязнымъ, и пьянымъ конюхомъ и имѣла отъ него ребенка. И связь, эта имѣла мѣсто какъ разъ въ то время, когда ея мужъ былъ въ Палестинѣ и бился за гробъ Господень.
Что-же истинно на землѣ? Кому-же вѣрить, если даже родная мать, почти, святая,-- оказалась вѣроломной обманщицей.
Какъ всѣ люди честные и прямолинейные, Лоренцо изъ одной крайности впадаетъ въ противоположную: прежде онъ довѣрялъ всѣмъ, теперь онъ никому не будетъ довѣрять, теперь ему всѣ люди покажутся обманщиками, всѣ въ маскахъ, и даже любимая жена Франческа.
Таковъ Лоренцо съ той минуты, когда онъ узналъ ужасную тайну своей обожаемой матери. Но вотъ вопросъ: когда онъ это узналъ: по пьесѣ выходитъ такъ, что только во второй картинѣ.
Намъ кажется, что эту вторую картину нужно считать повремени первой. Она предшествуетъ маскараду, должна ему предшествовать.
Правда это нарушаетъ обычную послѣдовательность во времени, до сихъ поръ соблюдаемую въ драмахъ. Но обязательна-ли эта послѣдовательность? Въ пьесѣ "Сумерки" г. Радзивиловичъ попробовалъ нарушить ее и далъ намъ нѣсколько сценъ, которыя хронологически иногда предшествовали шедшимъ на сценѣ раньше. Этотъ совершенно новый пріемъ въ драмѣ былъ примѣненъ у него чрезвычайно удачно и ходу дѣйствія не мѣшалъ?
Вотъ такой пріемъ нужно признать примѣненнымъ и къ "Чернымъ маскамъ" и считать вторую картину какъ бы первой. Тогда понятно раздвоеніе Лоренцо. Бывшій Лоренцо, наивный и довѣрчивый, прочитавъ документы, погибъ. Его мѣсто занялъ новый Лоренцо, никому не довѣряющій. Онъ самъ убилъ въ себѣ стараго Лоренцо и остался жить съ раной въ груди, такъ неожиданно нанесенной тайнами библіотеки, и съ сердцемъ, въ которое впилась змѣя сомнѣній и недовѣрія.
И тогда началась внутренняя работа души. Новый Лоренцо оглянулся на свое прошлое и убѣдился, что его не за что было любить: ради охоты топталъ онъ поселянъ, его управляющій тоже грабилъ ихъ; не одна крестьянская дѣвушка стала жертвой его сладострастія: онъ любилъ срывать васильки по крестьянскимъ полямъ.
И захотѣлъ герцогъ Лоренцо освѣтить замокъ своей души, и далеко побѣжали тѣни и еще темнѣе вернулись назадъ, и ночь надвинулась надъ замкомъ, и чудовища души хлынули толпой на огонекъ.
И умеръ смѣхъ въ замкѣ, и нѣтъ въ немъ веселья и радости. И ходитъ мрачный Лоренцо, окруженный масками, самъ въ маскѣ.
Но ярче разгорается огонь въ его душѣ. Огонь воодушевленія, экстаза! И онъ ждетъ, что придетъ тотъ, кто самъ огонь,-- его свѣтлые волосы -- клубы золотистаго дыма. Его голосъ -- ревъ бурнаго пламени, пожирающаго камень. Его божественный лишь -- огонь и пламя и лучезарный, безбрежный свѣтъ.
Синьоры никогда не видали еще такой маски.
И вотъ весь замокъ уже въ огнѣ, томъ всеочищающемъ огнѣ, о которомъ мечталъ еще Савва.
Ignis sanat.
Сгорятъ въ немъ всѣ лживыя маски, всѣ страданія, всѣ преступленія, всѣ предразсудки, и останется чистая душа, раскрытая для новой жизни.
И Лоренцо привѣтствуетъ освободительный и очистительный огонь, какъ рыцарь Духа Святаго, и увѣряетъ, что теперь:
-- У Лоренцо, герцога Спадары нѣтъ въ сердцѣ змѣй!
Очищеніе совершилось. Старое сожжено. Должна настать новая жизнь. Человѣкъ отъ всего отрѣшился, всё сжегъ, отказался отъ маски, отъ тѣсноты духовной и рабства, онъ озарилъ всеочищающимъ свѣтомъ свою душу. Изъ пепла пожара возродится онъ къ счастливой и свободной жизни.
Такова въ общихъ чертахъ идея "Черныхъ масокъ". Какъ драма она плохо расчитана на условія сцены и едва-ли могла бы быть поставлена съ успѣхомъ. Замыслы автора не вылились въ опредѣленныя формы и очертанія, и сценическое воспроизведеніе этихъ замысловъ почти невозможно. Лучшая сцена -- у гроба бывшаго Лоренца, около котораго стоялъ новый Лоренцо и слушаетъ, что говорятъ о немъ слуги, поселяне, его собственная жена и др. Его настроенія особенно ярко выражены въ бесѣдѣ съ женой.