У Андреева нѣтъ типовъ. У него маски и рожи. Ему удаются только миніатюры. Стиль Андреева вполнѣ отвѣчаетъ его личности. Патетизмъ. Грубые рѣзкіе мазки. Преувеличенія, повторенія, общая характеристика стиля. Контрасты.
Ни въ одной изъ книгъ, написанныхъ объ Андреевѣ, не говорится о типахъ, созданныхъ Андреевымъ.
И это очень характерно.
У Андреева нѣтъ типовъ. У него только маски, черезъ которыя говоритъ къ намъ самъ авторъ.
Кто-то сравнилъ Андреева съ его же героемъ -- содержателемъ паноптикума съ восковыми фигурами; днемъ онъ показываетъ эти фигуры публикѣ, объясняетъ ихъ ей,-- словомъ говоритъ съ публикой; а ночью бродитъ уныло по своему музею, преслѣдуемый призраками.
Ни одинъ образъ. Андреевскаго творчества не войдетъ въ русскую литературу, какъ типъ. Въ нее войдетъ самъ Андреевъ со своими многочисленными масками, со своимъ театромъ Петрушки, въ которомъ все время слышится одинъ и тотъ же нервный, тревожный и нѣсколько крикливый голосъ экзальтированнаго, взволнованнаго, мятущагося автора.
Когда море взволновано, и. на немъ бѣжитъ рябь,-- оно не можетъ отражать предметы. Нервная и взволнованная душа современнаго художника безсильна отражать, неспособна къ объективному созерцанію,, вынашиванію образовъ; она можетъ отражать только самое себя, говорить, кричать только о себѣ, думать свою думу, терзаться своими терзаніями.
Внѣшній міръ можетъ привлекать такого художника только на мгновеніе; взоръ художника фиксируетъ только мимолетное и опять уходитъ во внутрь своей собственной души.
Оттого склонность къ фантастическимъ образамъ: Царь-Голодъ, Время-Звонарь, Анатема, Нѣкто въ сѣромъ, Нѣкто ограждающій входы, Смерть.
Оттого склонность къ стилизаціи: Человѣкъ съ большой буквы, Жена, Дѣвушка въ черномъ, Инженеръ, Аббатъ, Ученый,-- все съ большой буквы.
Оттого маски двухъ трехъ схемъ съ однообразнымъ внутреннимъ содержаніемъ и мало уловимыми личными чертами.
Керженцовъ, студентъ изъ разсказа въ "Туманную даль", Сергѣй Петровичъ, Вернеръ, Савва, Сергѣй Николаевичъ -- астрономъ,-- все это разновидности одной и той же человѣческой породи -- русскаго uebermensch`а.
Сперанскій, Тюха, о. Василій Ѳивейскій, Костомаровъ только личины: рожи, рожи, рожи.
Когда Андреевъ зафиксируетъ какой-нибудь образъ болѣе внимательно и вдумчиво, у него получается очень тонкая и художественная миніатюра; но въ ней не чувствуется новаго, нѣтъ индивидульной марки, нѣтъ самобытности рисунка и письма. Все навѣяно другими писателями.
Хороши и Гараська, и городовой, и Петька и типичный кулакъ изъ Василія Ѳивейскаго,-- Иванъ Норфирьевичъ, и штабсъ-капитанъ Каблуковъ, и студентъ-алькоголикъ Онуфрій, и воплощеніе банальности -- молодой ученый Поллакъ,-- но все это не новые типы, въ ихъ избраженіи ни одной новой краски, никакого своеобразнаго пріема письма.
То же нужно сказать и относительно женскихъ типовъ. Его Маруся изъ "Звѣздъ" не типична и не то, что авторъ хотѣлъ бы въ ней воплотить. Его Липа (въ "Саввѣ") -- только сантиментальная барышня. Таня Ковальчукъ -- изъ старой портретной галлереи русскихъ героинь. Муся -- христіанская мученица, написанная съ большой нѣжностью и вкусомъ,-- и только. Три сестры въ "Анфисѣ" не новы; "новая" -- инфернальная Анфиса ничѣмъ не отличается отъ обычнаго типа русской женщины -- разлучницы: нравной, своевольной,
склонной къ сильной страсти и рабству, къ униженію и мщенію при помощи порошковъ и другихъ такихъ же испытанныхъ средствъ.
Нельзя не признать однако большого таланта Андреева въ изображеніи отдѣльныхъ сценокъ и эпизодическихъ лицъ. Если здѣсь онъ и не создаетъ новаго, то творитъ все же не менѣе удачно и талантливо, чѣмъ Успенскій, Горькій, Чеховъ и даже Толстой.
Эстонецъ Яцсонъ, Мишка Цыганокъ, мать Каширина, "мамаша" изъ "Дней нашей жизнь", офицеръ оттуда же, продавецъ кваса Безкрайній, приставъ "Тьмы" староста въ В. Ѳивейскомъ -- яркіе колоритные образы. Прелестный обаятельный образъ созданъ въ Катенькѣ Реймеръ ("Въ туманѣ") и весь эпизодъ любви Павлуши къ этой чистой дѣвушкѣ обвѣянъ лучами поэзіи и любви.
Андрееву не чужды юморъ и тонкая иронія: прелестно и съ большимъ и добродушнымъ юморомъ написаны тѣ страницы разсказа "Ваня", гдѣ говорится о чтеніи, играхъ этого мальчика и его отношеніи къ пріютившимъ его людямъ и настоящей матери. Но юморъ и иронія имѣютъ у Андреева тенденцію переходить въ желчный сарказмъ, въ шаржъ и каррикатуру.
Эпическій тонъ мало свойственъ Андрееву. Онъ предпочитаетъ лирико-драматическій паѳосъ, который часто переходитъ въ крикливую и слезливую ламентацію. Темпъ рѣчи всегда стремительный, настойчивый; встрѣчаются повторенія и парафразы въ цѣляхъ большого убѣжденія. Въ выраженіяхъ та-же гиперболичность и фантастика. "Безуміе и ужасъ" -- во всемъ. При нервной поспѣшности работы не вынашиваются и образы, принимая самыя неожиданныя и расплывчатыя очертанія.
Стиль Андреева находится въ полномъ соотвѣтствіи съ основными свойствами его творчества. Если стиль -- это человѣкъ, то на Андреевѣ такое положеніе вполнѣ оправдывается. Въ языкѣ Андреева -- та же порывистость переходящая въ нервную суетливость, та же неясность опредѣленій, та же невыношенность и расплывчатость фразы, та же нервная декадентская способность смѣшенія ассоціаціи чувствъ и замѣны образовъ и красокъ изъ сферы одного чувства красками и образами изъ сферы другого чувства,-- та же мятежность, та же склонность къ гиперболѣ и усиленіемъ.
У него "ночныя тѣни рыдали безшумно", "простирали руки", "звуки толклись, метались и кружились", "изъ огненнаго хаоса несется громоподобный хохотъ", "безшумно рушится куполъ" или просто "рушатся своды небесъ". У него всюду преувеличенія: и "нѣчто безъ формы и образа", "желѣзныя врата неимовѣрной тяжести". Онъ являетъ собою "величайшую тайну" онъ "быстръ и яростенъ" какъ вихрь и распадается безсильно "передъ лицомъ молчанія".
Въ сочетаніи словъ и фразъ какая то "спиралеобразная" стремительность и ярость страстнаго темперамента. Слова у Андреева бьютъ, хлещутъ въ лицо, назойливо проникаютъ въ души, стонутъ и звенятъ, бьютъ въ набатъ и громовыми раскатами проникаютъ въ сердцѣ, увязаютъ тамъ какъ занозы, а по временамъ визжатъ и ноютъ какъ голодныя собаки и просятъ милости и вниманія. Одинъ изъ характерныхъ признаковъ письма Андреева -- склонность къ контрастамъ и рѣзкій, нѣсколько лубочный рисунокъ этихъ контрастовъ. Божественный Христосъ и рядомъ отвратительный осьминогъ Іуда. Оргія босяковъ въ подвалѣ дома и балъ у богатыхъ въ первомъ этажѣ. Нѣжный закатъ солнца и зловѣщія тѣни лѣса, гдѣ притаились подонки человѣческаго общества. Нѣжная любовь и звѣрская чувственность. Чистота и грязь разврата... И все это набросано грубыми и рѣзкими мазками. Самое творчество -- сочетаніе реализма, импрессіонизма и фантастики.