Завтракающих было десятка три.
Знакомые нам уже лица заняли конец стола.
Армейский капитан с видом бывалого ухажёра расстилался блином перед прекрасной голубоокой попутчицей, имя которой было Аглая Петровна.
Подавал ей блюда, хлеб, воду и ежеминутно щёлкал под столом каблуками.
С другой стороны сидел коммивояжёр, и пока скуластый официант принёс первое блюдо, он успел поведать несколько историй -- одна другой невероятней.
Студент в свежем кителе смотрел на попутчицу влюблёнными глазами и время от времени делал неожиданные замечания, вроде этого:
-- А знаете, в этом году мух как-то меньше...
или:
-- Лейтенант Шекльтон опять, пишут, собирается в экспедицию...
Впрочем, не один студент смотрел на Аглаю Петровну влюблёнными глазами: все присутствующие главное внимание уделяли не завтраку, а светлоокой, золотистой девушке, так просто и вместе с тем так аристократически державшей себя.
На что уж англичанин, не расстававшийся с Бедекером даже во время завтрака, а и тот нет-нет да и посмотрит удивлённо на светлоокую. Точно видит пред собой нечто очень беспокоящее. По своей натуре восхищаться он не мог, а удивляться всё же удавалось.
И только нег был вполне равнодушен. Сильными зубами он с аппетитом разгрызал кости, поглощал неимоверное количество хлеба, точно ломовой, в увлечении облизывал пальцы, чавкал. Вообще был занят по горло.
Сидели за столом ещё три дамы.
Одна молодая, подсушенная, с большим количеством чёрных мушек на лице, поставленных исключительно для кокетства. Если бы не маловыгодное соседство Аглаи Петровны -- она была бы даже красивой.
Другая -- тучная, старая, с недовольно оттопыренными губами, всегда мокрыми, -- окидывала всех гневными взглядами.
Третья принадлежала к числу тех, о которых при всём желании нечего сказать. Не старая она была и не молодая. Не уродлива, но и не красива. Когда смотришь на такое лицо -- делается вообще скучно.
Дамы завтракали с очень недовольным видом. Их обижало всеобщее внимание к прекрасной попутчице.
Особенно была недовольна кокетка с мушками. Она сидела рядом с хорошо выхоленным молодым человеком со стёклышком в глазу. Вначале он был очень внимательным к соседке, но когда его корректные глаза случайно упёрлись в Аглаю Петровну -- сразу испортился. Прежде всего вытащил из глаза стёклышко, чтобы лучше видеть, а потом стал невпопад отвечать на вопросы, пялить глаза в конец стола и вообще сразу перестал быть милым собеседником.
Недовольна была и толстая дама с брюзжащими губами: её муж -- седенький крохотный генерал в отставке -- уже дважды поперхнулся. Не стесняясь присутствующих, она ему прошипела:
-- Когда едят -- в тарелку смотрят Нил Павлович, а не по сторонам.
Третья дама, при всей своей безличности, тоже явно была недовольна.
Аглая Петровна, не замечая повышенного настроения среди дам и мужчин, смотрела на всех детски-доверчивыми глазами, точно говорящими: "Все вы хорошие, и я вас люблю".
Разговор был общий и самый разнообразный.
Когда коммивояжёр исчерпал запас своих невероятных историй, разговором завладел человек в пенсне, с небольшими умными карими, немного ироническими, глазами и тёмной красивой шевелюрой.
Говорил он спокойно-шутливым тоном, как будто ему было совершенно безразлично -- слушают его или нет. Суждения отличались краткой ясностью и некоторой парадоксальностью.
Какой-то пассажир с козлиной бородкой и рыбьим ртом монотонно говорил об альтруизме.
-- Перед ними, пред альтруистами, мы должны преклоняться, как перед святыми... Путь их мы должны осыпать розами и петь осанну.
Человек с умными глазами спокойно посмотрел на говорившего:
-- Вы думаете?
-- Надеюсь, и вы так же думаете? -- удивился тот.
-- Не совсем... Альтруизм и эгоизм по содержанию своему, разумеется, явления разной категории: одно -- общественно-полезное, другое -- общественно-вредное... Однако если немножко вникнуть, то становится совершенно очевидным, что источник у них общий и по природе своей явно эгоистический.
-- Объясните, пожалуйста...
-- Извольте, постараюсь: и плантатор, истязающий рабов, и ростовщик, снимающий с вас последнюю рубашку, руководствуются, собственно, одними и теми же побуждениями, что и Саванарола, за идею сжигаемый на костре, или Франциск Ассизский, избиваемый каменьями...
-- Позвольте, это -- парадокс, -- напирая на "о", завопил священник.
-- Не думаю... Ростовщик тащит с вас последнюю рубашку, потому что ему это приятно; Франциск Ассизский отдаёт вам свою последнюю рубашку тоже по непреодолимому к этому влечению... Побуждения всегда одни и те же: ни тот, ни другой не могут поступить иначе... А если это так, то за что же мы будем усыпать цветами путь альтруиста?
-- Таким образом, по вашей теории, мы можем пользоваться деяниями великих альтруистов, не питая к ним даже чувства признательности?.. -- всё больше загорался батюшка.
Человек с ироническими глазами улыбнулся и поправил пенсне.
-- Конечно. Признательность ведь тоже по природе эгоистична.
-- Позвольте, вы нам окончательно хотите задурить голову! -- не выдержал наконец и коммивояжёр.
-- Быть может, потрудитесь обосновать?.. -- с иронией в голосе предложил человек с рыбьим ртом.
-- Да это так ясно, что и обосновывать, собственно, нечего: вы -- альтруист и сделали мне нечто приятное. Я, разумеется, доволен. Вот это-то довольство и есть чувство признательности... Пример: вы подарили мне полотно Рафаэля -- я признателен; вы дали лакею двугривенный -- и он тоже признателен...
-- Таким образом, по вашей теории признательность -- чувство лакейское... -- вскидывая в глаз стёклышко, заметил сосед дамы с мушкой.
-- Нет, главным образом эгоистическое. А присуще оно и лакеям, и поэтам, и королям...